CC BY
282
УДК 1(091)141.3 ББК 87.3
АНТИЧНЫЙ СКЕПТИЦИЗМ И СОВРЕМЕННАЯ ФИЛОСОФИЯ НАУКИ
| Д.А. Гусев
Аннотация. Общая интеллектуальная направленность эллинистической философии выразилась, помимо прочего, в скептической и про-тестной настроенности представителей различных направлений этого периода, в силу чего античный скептицизм можно представить как общую характеристику философского эллинизма. Эллинистический скептицизм явился историческим рубежом, с которого теоретическое мышление «раздвоилось» на старое, философское, и новое, научное мышление, и наряду с философской картиной мира стала развиваться научная картина мира. Возможно, миссия скептицизма, представленного не только скептической школой, но также стоической и эпикурейской в интеллектуальной истории Древней Греции состояла в рефлексии теоретического знания, что позволяет проследить идейную и историческую преемственность между античным скептицизмом и современной философией науки, проследив, таким образом, интересный диалог между эпохами, разделенными приблизительно двумя тысячелетиями.
Ключевые слова: античный скептицизм, эллинистическая цивилизация, философия науки, позитивизм, научное мышление, эпикурейцы, скептики, стоики.
219
АNCIENT SKEPTICISM AND MODERN PHILOSOPHY OF SCIENCE | D.A. Gusev
Abstract. The ancient scepticism can be presented as a general intellectual trend of the Hellinistic philosophy, first of all expressed by sceptical and protesting mood of the representatives of different schools of that period. The ancient scepticism was a historical turn dividing theoretical thinking for philosophical (the old model) and scientific (the new model) types. And the scientific picture of the world began developing along with the philosophical one. Perhaps the mission of scepticism, represented in the intellectual history of Ancient Greece by both sceptic and stoic, and epicurean schools, was exactly in the latching onto the phenomenon of the new type of theoretical thinking - the scientific thinking; and it makes possible to study the link
between ancient skepticism and modern philosophy of science, following, therefore, an interesting dialogue between epochs, separated by approximately two millennia.
Keywords: ancient skepticism, Hellenistic civilization, philosophy of science, positivism, scientific mentality, the Epicureans, the Sceptics, the Stoics.
220
Древнегреческий скептицизм, так же как стоицизм и эпикуреизм, во многом будучи подготовленным определенными историческими и идейными условиями эллинистической эпохи, является одной из эвдемонистических философских моделей. В целях обоснования эвдемонии скептикам было необходимо преодолеть какую-либо положительную ориентированность в мире и саму определенную структурированность последнего. Обоснованная неопределенность вещей, явлений, событий, действий могла бы стать надежной и эффективной философской базой для теоретического постулирования и практического достижения эвдемонистических целей. Поэтому обширный гносеологический раздел античного скептицизма представляет собой совокупность тропов (доказательств) недостоверности чувственного и рационального познания, которая находит свое выражение в принципе изо-стении (равносилия) противоположных суждений и неизбежно вытекающего из него требования воздержаться от них, то есть ничего принципиально не утверждать и не отрицать.
Сомневающиеся во всем скептики для того, чтобы оставаться последовательными, должны усомниться и в самой изостении, то есть уравнять ее с тем равенством, которое она выражает. В этом случае положение, по
которому «скептики только ищут» (то есть ничего не утверждают и не отрицают, а только сомневаются), не будет, с одной стороны, оборачиваться догматизмом, а, с другой стороны, нести в себе внутреннее противоречие, тем самым нейтрализуя один из распространенных аргументов против скептицизма, по которому он является или своего рода отрицательным догматизмом, или внутренне противоречивым философским построением; и в этом заключается одно из существенных отличий скептицизма от традиционных типов и форм философского мышления: скептическая «картина мира» принципиально мобильна и пластична, и, как следствие, скептические философские построения обычно не приводят к каким-либо определенным результатам, но в то же время они открыты для различных точек зрения и поэтому чужды произвольно и бездоказательно, в конечном итоге, принимаемым положениям, ничего не «выносят за скобки», благодаря чему видят правоту (как и неправоту) любой философской идеи [1, р. 17]. Поэтому скептицизм — это именно поиск истины, а не отрицание возможности ее достижения, как достаточно часто интерпретируется скептическая философия.
Античный скептицизм можно охарактеризовать как своеобразное
самосомневающееся сомнение. Будучи не столько одним из направлений в философии, сколько определенным типом, или стилем философской рефлексии, античный скептицизм может связываться не только с пиррониз-мом, но и с другими направлениями эллинистической философии. Античный скептицизм может быть представлен в качестве общей направленности эллинистической философии. Существенной чертой сходства мыслителей этого периода является специфическое социально-протестное сознание, неизбежно порождающее ярко выраженный социальный скепсис (вряд ли возможный в контексте, например, классического периода греческой философии), обусловивший своеобразную «внутреннюю эмиграцию», которая ознаменовала собой не антропологический даже, а, скорее, своеобразный экзистенциальный поворот античной философии. Причем, эта «экзистенциальная» направленность эллинизма была поворотом к человеку, социально не включенному и пассивному, одинокому и заброшенному, разочарованному и изверившемуся, не гражданину и патриоту, а анархисту и космополиту.
Эллинистический поворот философии по-новому поставил проблему человека и человеческого мышления: произошло своего рода переоткрытие вопроса об отношении человека и его знаний к реальному миру, о природе истины; в силу чего философия этого периода, помимо всего прочего, явилась рефлексией теоретического знания и во многом предвосхитила современные не только эпистемологические, но и социально-философские концепции. Различия между скептически ориентирован-
ными философскими школами эллинизма, очевидные и принципиальные для своей эпохи, в исторической перспективе все более стираются, а на первый план выступают черты их сходства, особенно принципиальные для рассмотрения диалога между эпохами, разделенными приблизительно двумя тысячами лет. Вполне прослеживается связь античного скептицизма с философией науки, поскольку все крупные направления в ней — позитивистское, историческое и постмодернистское — объединились, подобно всем эллинистическим философским школам, вокруг идеи, согласно которой истина в науке является условностью, и научная рациональность добывает знания, но не истину. Эта идея роднит между собой все направления философии науки и ее в целом — со всеми школами античного, или эллинистического скептицизма, но и каждая его школа имеет коррелят в соответствующем направлении философии науки.
Эпикуреизм во многом предвосхитил позитивистское направление. Эпикурейцев вполне можно назвать скептиками в отношении теоретического мышления — такими же, какими оказались позитивистские философы науки, не доверившие мышлению никакой самостоятельной (теоретической) работы в отрыве от «предложений наблюдения». По сути, к тем же «предложениям наблюдения» привязали мышление и эпикурейцы. Они дали в своей эпистемологии суррогат мышления-понятия, если видеть в них античных «позитивистов», поскольку позитивистские философы науки в известной степени превратили теоретическое мышление в своеобразный сур-
221
222
рогат. Однако важен позитивистский, как и эпикурейский, мотив «подмены» теоретического мышления — недоверие к нему, когда оно отрывается от «очевидного».
Характеристика эпикурейской этики как аскетической, «скудной» в отношении удовольствий вполне свидетельствует о «позитивизме» эпикурейцев, поскольку позитивизм по своей сути — это именно рациональный аскетизм, принцип избавления от «бесполезных излишеств». Позитивистская философия шире позитивистской философии науки. Это своеобразная философия жизни, возникшая на базе скепсиса в отношении создаваемых человеком сложных моделей жизни, например, научной модели с ее языком изощренных теоретических конструкций. Позитивизм утверждал, что вся эта изощренность не более чем украшательство нашей родовой неспособности выйти из круга нашего «слепого» эмпирического существования, и потому подобное искусственное «расширение самих себя» следует решительно отбросить и не претендовать на то, чего мы никогда не сможем достичь. Отсюда — позитивистский аскетизм, выраженный, как и у эпикурейцев, в требовании отказаться от «тщетных удовольствий».
Позитивизм можно охарактеризовать как рациональный выбор минимализма, которого придерживались и эпикурейцы, превратившие само понятие удовольствий в минималистское, о чем прямо говорит ключевое в их этике понятие «удовольствия покоя», имеющее смысл удовольствий от отсутствия телесных и душевных тягот. Таков же и позитивистский минимализм, главный
мотив которого — не уйти от сути в ее «аксессуары» и для этого придерживаться ориентира не вообще разума (теоретического мышления), но, как у эпикурейцев, «трезвого» разума, способного отделять суть от ее «аксессуаров». Как и эпикурейцы, позитивисты не доверяют теоретическому мышлению и полагаются на «трезвое» мышление, которое не отходит от неких «бесспорно достоверных» вещей, идентичных искомой сути именно этой своей «бесспорностью».
Стоическая школа во многом предвосхитила историческое и постмодернистское направления в философии науки. Т. Кун показал, что только историческая практика науки является критерием научной истины, а приоритетная мотивация научного развития иная, чем стремление к объективной истине, отныне поступающей в компетенцию времени и истории. На эту приоритетную мотивацию указывает стоическая теория познания с ее автоматизмом достижения истины — «согласия мышления с самим собой» и, следовательно, переносом важности с результата-истины на процедуру. Стоики в общих чертах сформулировали идею, согласно которой истина не является главным вопросом в познании, а главный вопрос — процедура перехода мышления с эмпирического уровня на теоретический уровень, «спроектировав» феномен науки в виде намеченной в общих чертах логической структуры познавательного процесса. Появление в западной философии науки с середины 50-х годов XX в. исторического направления явилось определенным возвратом к стоической теории познания и ее развитием: его предста-
вители добавили к прозрению стоиков об эмпирико-теоретической дихотомии познания историческое измерение этой дихотомии. Более того, они выдвинули утверждение не просто о единстве логического и исторического в научном познании, но об определяющей роли исторического в этом единстве. Такой поворот не только не противоречил стоической теории познания, но был ее развитием, которое не могло состояться во времена стоиков по причине отсутствия в античном мире исторического сознания.
Против сложившегося в науке «имперского» порядка, когда плюрализм идей подавляется властью «авторитетных» идей и «авторитетов», стоящих на страже определенной идеологической модели познания, выступает П. Фейерабенд, считая, что научная традиция, заданная еще античными философами, с Нового времени пошла по пути самоизоляции [2, р. 176]. Этот даже не столько эпистемологический, сколько социальный протест прямо перекликается с социальным протестом эллинистических философов против современного им уже без всяких кавычек имперского порядка. Круг от эллинистических философов к П. Фейерабенду замыкается тем, что их социальный протест получил эпистемологическое выражение — в частности в стоической теории познания, где умаление значения истины перед значением процедуры подразумевает, что не может быть привилегированных «держателей истины», что истина принадлежит всем и никому. В этом заключается эпистемологический скепсис стоической, как и эллинистической в целом, философии, а также — ее клю-
чевая идея отрицания имперского социума в пользу социума на основе самоорганизации самостоятельно думающих личностей.
Философия науки П. Фейера-бенда, как и стоическая теория познания, — философия возникновения, но не обоснования теорий-истин, которые не требуют обоснования в силу автоматизма своего появления, и главное — дать возможность теоретическому мышлению свободно работать, не вгоняя его в прокрустово ложе «единственно верной» идеологии. В этой защите «теоретического плюрализма» — реконструкция П. Фейерабендом выдающегося эпистемологического открытия стоиков относительно того, что базовой «точкой опоры» в человеческом мире является мышление, которому нужно доверять как природному «навигатору», пользоваться его механизмом, данным нам, очевидно, не для дезориентации, но для самосохранения [3, р. 154].
Стоики «спроектировали» важную идею интерсубъективного смыслового мира человека — мира теоретического мышления, являющегося «утешительным» миром объективности и истины, — которую можно назвать скептической, поскольку она рассеивает иллюзию человека, будто он может переложить ответственность с себя на нечто внешнее и безличное. В неисторическом античном сознании не было этого внешнего бытия, поэтому стоики лишь перевели это безотчетное, стихийное мироощущение в форму рефлексии, теории, понимания, получив результат на многие века вперед. Результат этот откликнулся выдающейся скептической идеей интерсубъективного (а не трансцендентно-
223
224
объективного) смыслового мира человека; мира теоретического (научного) мышления — в историческом и постмодернистском направлениях философии науки XX века.
Философия Пиррона и его последователей во многом предвосхитила постмодернистское направление в философии науки. Если стоики и эпикурейцы допускали хотя бы интерсубъективную истину, то пирронисты исключили и ее, поместив человека в мир полной субъективности, в котором не было истины, но было бесконечное множество субъективных миров, в силу чего человеку для того, чтобы надежно оградить себя от заблуждений, остается ничего не утверждать, но зато он может, подвергая радикальному сомнению, все опровергать без опасения оказаться неправым. Этим они предсказали постмодернистское направление в философии науки с его безразличием к проблеме истины и исчерпывающим научный метод принципом теоретического плюрализма (релятивизма истины). В свете «постмодернистской» характеристики пирронистов они (вместе со стоиками) предстают реальными оппонентами эпикурейцев, заложивших в истории эпистемологии модернистскую (позитивистскую) линию убежденности в существовании истины и необходимости ее «очищения» ради обретения опоры для поступательного движения. Постмодернизм же, отрицающий существование опоры-истины, предлагает движение по кругу, поскольку в его координатах отсутствует вектор движения.
Важный изостенический мотив последователей Пиррона (все положения равносильны и поэтому невозмутимому скептическому философу, воз-
держивающемуся от каждого из них, «все равно») присутствует и в постмодернистском направлении, недвусмысленно выраженный П. Фейера-бендом в его знаменитом тезисе «все проходит», что вполне можно считать апологией «безмятежности»: выдвинувшему теорию нужно с полным спокойствием отнестись к тем, кто выдвинул альтернативные теории, как и им к нему и друг другу, поскольку в принципе не существует единственно «правильной» теории. Пирронисты не запрещали суждения, но запрещали защиту последних, выдающую их за «истины». Также и П. Фейерабенд не запрещал выдвижение теорий, но запрещал их участие в борьбе за приз «истинной теории» [2, р. 159].
У него, как и у скептиков школы Пиррона, нет ни пафоса отрицания, ни пафоса утверждения, а есть только обязательность «спокойного» дополнения любой высказанной позиции альтернативной позицией, когда само сосуществование альтернативных позиций достаточно для обретения «мудрого спокойствия», которое будет немедленно разрушено при попытке сделать выбор.
Во многом близка пирронизму концепция К. Поппера, по которой научную истину невозможно удостоверить в силу того, что человек не обладает инструментом «решающего эксперимента», который бы вынес не подлежащий обжалованию вердикт относительно того, что данная теория — истина. Значит, сколько бы мы ни получали экспериментальных подтверждений теории, мы никогда не будем знать, достаточны ли они, чтобы назвать теорию истинной. Всегда будут сохраняться сомнения в ее достоверности, и это побуждает — почти в точном
соответствии с методом последователей Пиррона — выдвигать альтернативные предложения, которые, подчеркнем, не отрицают первоначальную теорию, но выдвинуты по мотиву воздержания от согласия, то есть воздержания назвать первоначальную теорию истиной. Таким образом К. Поппер невольно проясняет метод пирронистов, давая понять, что он и является научным: Пиррон и его последователи, противопоставляя некому тезису альтернативный, не отрицали первоначальный, но просто демон -стрировали его сомнительность, как и сомнительность любых тезисов, в том числе и своего альтернативного тезиса [4, р. 25]. Это была демонстрация необходимости «воздержания от согласия», воздержания, обращенного и на выдвигаемые альтернативы. Так развитие эпистемологии от стоиков к пир-ронистам откликнулось в XX веке у представителей исторического направления в философии науки постмодернизмом: идея разных и равноправных образцов (моделей) истины, тождественная идее о том, что истины, или «правильного направления» нет и что, следовательно, мы вправе и даже обязаны умножать альтернативы без выбора любой из них за счет других, является вполне постмодернистским положением.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Sextus Empiricus. Pyrrhoniarum institutio-num Libri III [Text] / Sextus Empiricus // Sextus Empiricus. Opera Graece et Latine. - Lipsiae, 1840. - T. I.
2. Feyerabend, P.K. Knowledge and the role of theories [Text] / P.K. Feyerabend // Philosophy of the social sciences. - Waterloo (Ont.), 1988. - Vol. 18, № 2. - P. 157-178.
3. Feyerabend, P.K. Science and ideology: A response to Rollin [Text] / P.K. Feyerabend // New ideas in psychology. - Elmsford (N.Y.), 1986. - Vol. 4, № 2. - P. 153-158.
4. Popper, K.R. Conjectures and refutations: The growth of scientific knowledge [Text] / K.R. Popper. - L. : Routledge a. Paul, 1972.
REFERENCES
1. Sextus Empiricus. Pyrrhoniarum institution-um Libri III, Sextus Empiricus. Opera Graece et Latine, 1840, T. I.
2. Feyerabend P.K. Knowledge and the role of theories, Philosophy of the social sciences, Waterloo (Ont.), 1988, Vol. 18, № 2, pp. 157-178.
3. Feyerabend P.K. Science and ideology: A response to Rollin, New ideas in psychology, Elmsford (N.Y.), 1986, Vol. 4, № 2, pp. 153158.
4. Popper K.R. Conjectures and refutations: nnr The growth of scientific knowledge, L., 2tu Routledge a. Paul, 1972.
Гусев Дмитрий Алексеевич, доктор философских наук, доцент, профессор кафедры философии Московского педагогического государственного университета, gusev.d@bk.ru Gusev D.A., Dr. Sc. (Philosophy), Professor, Philosophy Department, Moscow State Pedagogical University, gusev.d@bk.ru
