CC BY
189
АНДЕРКЛАСС В КЛАССОВО-СТРАТИФИКАЦИОННОЙ СТРУКТУРЕ
РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА
Жвитиашвили А.Ш. кандидат исторических наук, Институт социологии РАН, г. Москва
Андеркласс - исторически новое социальное явление как для западного мира, так и для России. Сам термин был введен в научный оборот в 60-е гг. прошлого столетия американским исследователем Дж. Мирдалом для обозначения наиболее незащищенных и ущемленных групп социальных аутсайдеров [1]. Аналитики вкладывают разное содержание в эту социологическую категорию в зависимости от близости к тем или иным методологическим посылкам. Вопрос о том, считать ли андеркласс продуктом внутренних стратификационных процессов или результатом влияния миграции, подхлестываемой глобализацией, до сих пор не получил однозначного ответа. Сторонников первого подхода можно условно назвать «интерналистами» (А. Гидденс, У. Уилсон, Х. Генс и др.), поборников второго - «эк-стерналистами» (И. Валлерстайн, Р. Клаттербак). Интерналистский подход упускает из виду или недооценивает воздействие миграционных процессов, вызванных ростом демографического давления стран бедного Юга, на трансформацию стратификационной структуры постиндустриальных обществ. По оценкам ООН в мире насчитывается только легальных трудовых мигрантов от 120 до 200 млн человек [2, с. 108]. Экстерналис-тский подход, распространяя принцип социального закрытия практически на всю иммигрантскую среду, фактически стирает грань, отделяющую легальных мигрантов от нелегальных. В условиях существующей на Западе системы социальной защиты, ассоциируемой с государством благоденствия, которое, однако, в последнее время в Европе сталкивается с определенными трудностями, в обстановке массовой миграции, жестких мер по высылке незаконно въехавших мигрантов, наличие или отсутствие статуса гражданства становится серьезным фактором социальной дифференциации. Этой позиции противоречит точка зрения, согласно которой гражданство теряет свое прежнее значение в век глобализации, предоставляющей возможность каждому стать гражданином мира. Такой взгляд мог бы послужить веским доводом против представления о роли гражданства как важного фактора социально-стратификационных процессов, если бы уда-
120
лось доказать, что государство как институт окончательно ушло в прошлое, а вместе с ним стал ненужным и институт гражданства. При более близком рассмотрении этот аргумент выглядит бездоказательным в свете некоторых тенденций. Глобализация несет с собой не только гомогенизацию жизненных устоев, но и порождает то, что исследователи называют «глокализацией», при которой локальные силы, будь то отдельные государства или этнические, религиозные, культурные сообщества, стремятся сохранить свою идентичность наперекор центробежным тенденциям. Диалектика взаимодействия противоположностей подсказывает, что никакой процесс не может состояться без участия одной из них. Часто обращают внимание на кризис современного государства как социального института, на продукты его распада в виде исчезнувших государств (Югославия, СССР) или полураспада в виде так называемых «failed states» («несостоявшихся государств») в Азии, Африке и Латинской Америке, на роль надгосударственных объединений. Наряду с этой очевидной тенденцией видна и другая, демонстрирующая упорное стремление государств усилить свои позиции в мире. Примером здесь могут служить не только США. Возвышение БРИК (Бразилии, России, Индии и Китая) указывает на существование целой группы стран, которые связывают свое будущее с государственной формой организации национальной жизни. Наконец, особый случай того же ряда представляет собой пример Европейского союза. Дебаты вокруг принятия общеевропейской конституции и проведение в этой связи референдумов во Франции и Нидерландах показали, что входящие в Евросоюз государства не спешат расстаться со своим суверенитетом. В случае принятия такой конституции это региональное объединение превратится в конфедерацию. Но и тогда превращение в конфедеративное государство приведет лишь к трансформации, а не к исчезновению института государства в Европе. В США возводят многокилометровую стену вдоль американо-мексиканской границы в попытке не допустить проникновение нелегальных иммигрантов. Соответственно, нет признаков отказа и от института
гражданства, который по-прежнему остается способом регуляции внешних миграционных потоков. Проведение в Соединенных Штатах время от времени массовых демонстраций с требованиями легализации положения нелегальных трудовых мигрантов в стране только подчеркивает значимость статуса гражданства в современных условиях. Из европейских стран только Нидерланды выразили готовность к либерализации своей миграционной политики, тогда как другие государства Евросоюза намерены проводить более жесткий курс в этой области.
Подытоживая этот блок рассуждений, подчеркнем, что борьба за получение статуса гражданства остается заметным сегментом социального пространства, большим полем социальной стратификации. Проблема обладания таким статусом и подводит к пониманию того, что же такое андеркласс.
Феномен андеркласса может быть осмыслен в рамках теоретико-методологических подходов М. Вебера и П. Бурдье. В терминах концепции Вебера андеркласс описывается нами как один из «негативно привилегированных классов собственников», к которым немецкий социолог относил «зависимых», «должников», «пауперов», «деклассированных» [3, р. 302-303]. В отличие от них, «андеркласс» - это такой «негативно привилегированный класс собственников», который возникает в результате отсутствия статуса гражданства как одной из внеэкономических форм собственности (наряду с квалификацией, опытом, образованием). Такие признаки, как исключение из сферы экономических и социальных прав, принадлежность к среде иммигрантов или связь с криминальной экономикой сами по себе еще не являются отличительными признаками андеркласса, поскольку ими могут обладать другие социальные группы, например, пауперы, безработные или люмпен-пролетариат. В терминах концепции Бурдье представители андеркласса принадлежат к совокупности агентов, которые «прибегают к практической или символической стратегии с целью максимизировать символическую прибыль от номинации... » [4, с. 74]. В случае позитивной номинации мы имеем владельца «гарантированного юридически» символического капитала. «Дворянин., - подчеркивает французский социолог - это не просто тот, кто известен., но тот, кто признан официальными. инстанциями. Профессиональное или ученое звание - это определенного рода юридическое правило социальной перцепции. Это институциона-
лизированный и законный. символический капитал. » [4, с. 75]. В случае андеркласса речь идет о негативной номинации, вызывающей классовую дифференциацию по отношению к обладанию званием гражданина как институционализированной и законной формы символического капитала. С этой точки зрения андеркласс - это депривированная социальная группа, место которой в классово-стратификационной структуре определяется отсутствием статуса гражданства как способа исключения доступа такой группы ко всем конституционно гарантированным правам человека. Если рассматривать выгоды от получения гражданства в качестве специфической формы статусной ренты, то тогда андеркласс можно определить как наиболее статусно убыточную социальную страту, лишенную статусной ренты.
По сравнению с андерклассом в западном мире, занесенным туда волнами миграции, андеркласс в России, будучи также следствием миграционного процесса, имеет свою специфику. В отличие от Запада, в России андеркласс возник значительно позже. Огромные территории, богатые природные ресурсы, квалифицированный трудовой потенциал бывшего СССР, относительно закрытый характер этого государства, его активная внутримиграционная и социально ориентированная политика, отсутствие легитимных институтов частной собственности и наемного труда в течение продолжительного времени сдерживали появление андеркласса в российском классово-стратификационном поле.
Другое отличие состоит в том, что России пришлось пережить радикальное изменение своего геополитического статуса в результате распада Советского Союза. Из союзной республики Россия превратилась в самостоятельный субъект международных отношений. Распад СССР дал мощный толчок развитию современных миграционных процессов на его территории, вызвав дестабилизацию социальной обстановки, сопровождавшуюся эскалацией конфликтов на межэтнической почве и гражданскими столкновениями в ряде бывших советских республик. Другим следствием процессов дезинтеграции некогда единого социально-экономического, политического и культурного пространства стали резкое падение жизненного уровня широких слоев населения, разрыв не только устоявшихся производственных связей, но даже и родственных уз, формирование самостоятельной национальной политики новых государств. С крахом СССР Рос-
121
сия стала играть «роль донора, поставляющего трудовые ресурсы» «по отношению к основным западным странам», «а по отношению к СНГ и некоторым соседним азиатским государствам -роль импортера труда» [2, с. 108]. Все это привело к возникновению качественно нового типа миграционных процессов, неизвестных в период существования советского социального порядка. По величине миграционного потока Россия заняла третье место в мире, уступая по этому показателю только США и Германии.
Еще одна важная особенность российской ситуации заключается в том, что смена социально-стратификационных парадигм, произошедшая в 90-е гг. XX в., не привела к возникновению устойчивой, сбалансированной социальной структуры современного типа. Появление в результате трансформационных процессов класса частных собственников и класса наемных работников не приблизило новый социальный порядок в России к современному постиндустриальному обществу. Вместо него в России сформировалось то, что принято называть «Petrostate» - «бензиновым государством». В экономике оно ориентируется не на рост производительности труда, эффективный менеджмент или быстрое внедрение технологических инноваций в производство, а на естественные монополии, получение высоких доходов от продажи энергетических ресурсов, т.е. использование природной ренты. В сфере социально-стратификационных отношений меритокра-тическую форму мобильности потеснила иерархия статусных рент. Тем самым рентный тип развития становится своего рода альтернативой постиндустриальному социуму. Это обстоятельство следует учитывать для понимания отличия ан-деркласса в России от своего аналога на Западе: они существуют в разных цивилизационных контекстах.
На примере российского транзита не трудно убедиться в том, что изменение форм собственности само по себе не способно обеспечить модернизационный эффект. Более того, исследователи подчеркивают «неправовой» характер российской экономики. «Это касается защиты, прав собственности и обеспечения исполнения контрактов» [5, с. 98]. Поэтому финансово-промышленные группы предпочитают направлять свою активность в сферу теневой экономики [6, с. 108]. Кроме того, остается слабым рынок труда. «Его развитие, - отмечает М. Черныш, - тормозится, с одной стороны, наследием патримониальной системы, инерцией российской
122
системы образования, не полностью соответствующей новой рыночной ситуации, с другой - региональной дифференциацией, препятствующей свободному перетеканию кадров в те регионы, где в них ощущается нужда» [7, с. 110]. К этому примешивается еще одно обстоятельство, открывающее путь трудовой иммиграции в Россию, - это нежелание многих россиян заниматься неприс-тижным, малопривлекательным трудом, которым готовы заниматься мигранты. Аналогичное отношение к такому виду трудовой деятельности сложилось и на Западе. Однако по сравнению с материальным положением трудящихся в западных странах, в России уровень благосостояния рядовых работников в целом очень низкий. По некоторым данным 80% населения живут за чертой бедности [8, р. 26]. Децильное соотношение, т.е. соотношение между доходами 10% самых богатых и доходами 10% самых бедных слоев населения, составляет 1:27, а по некоторым данным этот разрыв еще больше [9, с. 94]. Он превышает в несколько раз допустимый на Западе предел (1:10). Вывод о том , что «в настоящее время всю Россию можно определить как сообщество маргиналов» - «следствие распада прежней целостности и невозможности пока найти новую целостность» - отражает процесс социальной архаизации, порожденной рентной системой общественных отношений [10, с. 148]. Столь радикальный вывод о массовой маргинализации общества подчеркивает «отсутствие устоявшегося механизма социальной идентификации» [11, с. 133]. В этих условиях «основными конституирующими силами» в России оказались «бюрократия и организованная преступность» [12, с. 124]. Так, российско- американский социолог В. Шля-пентох даже предложил выделить в качестве основных критериев социальной стратификации современного российского общества принадлежность к бюрократии и криминалу. В соответствии с этими критериями он насчитывает шесть страт: некоррумпированных бюрократов; коррумпированных бюрократов; лиц, не вовлеченных в незаконную деятельность;
лиц, в нее вовлеченных; членов криминальных группировок; тех, кто вовлечен в неорганизованную криминальную деятельность [12, с. 124].
По разным данным криминальный сектор экономики составляет от 40% до 80%, а коррупция ежегодно поглощает млрд. долларов. Согласно оценкам фонда «Индем», только за 2005 г. на
коррупцию ушло 300 млрд. долларов. Огромный рынок коррупционных услуг, частное предпринимательство создают благоприятные возможности для трудоустройства, в том числе нелегальных мигрантов.
На социальную поляризацию российского общества накладывается межрегиональная дифференциация. Как отмечает Т. Нефедова, Россия «занимает промежуточное место между разными этапами развития и между разными цивилизациями» [13, с. 17]. Это наглядно иллюстрирует следующая классификационная схема межрегиональных различий, построенная по стадиально-цивилизационному признаку:
Постаграрные и постиндустриальные регионы (Москва, Санкт-Петербург, Крайний Северо-Восток, где доля рынка услуг велика из-за природной слабости первичных секторов экономики);
Гипериндустриальные регионы (старый Центр, Север; отчасти Владимирская, Свердловская, Челябинская, Кемеровская области, в индустриальном секторе которых занято до 40% рабочей силы);
Индустриальные регионы (Подмосковье, Сахалин, Приморский край, Томская область);
Индустриально-аграрные регионы (большая часть областей Нечерноземья и ряд южносибирских регионов);
Аграрно-индустриальные регионы (степная полоса от Краснодарского края до Алтая, включая республики Северного Кавказа, Калмыкию и ряд других национальных республик) [13, с. 1819].
Эта многостадиальность российского общества и разнонаправленность векторов его цивилизационного развития влияют на структуру иммиграционных потоков, направленных в Россию.
Сложившийся в российском обществе баланс социальных сил был, в конечном счете, порожден так называемой «либеральной революцией» конца прошлого века. Ее значение состояло в легитимации «административного рынка», сложившегося еще в недрах советского социального порядка и превратившегося в ключевой институт современного российского общества. Административный рынок базируется не на господстве экономического капитала, а на доминировании политического (символического - по терминологии П. Бурдье) капитала. Главной целью последнего является укрепление властного ресурса, создающее в качестве механизма воспроизводства такой системы и реально действующего спо-
соба ее управления сети коррупционных услуг. В ней отсутствуют стимулы к внедрению инновационных технологий и социально-экономической модернизации, отвечающей современным требованиям. Сформировавшийся за последние пятнадцать лет социальный порядок называют по-разному - «корпоративно-бюрократической полиархией», «криминальным капитализмом», «клеп-тократией» и т.п. Сочетание административного (и неотъемлемого от него теневого) рынка с рентным типом экономики выделяет Россию среди многих стран, вставших на путь рыночных реформ.
Поскольку андеркласс во многом обязан своим возникновением миграционным процессам, вкратце рассмотрим их динамику в России и их оценку в некоторых классификационных подходах.
Наиболее разработанную типологическую схему мы находим у С. Панарина. Он выделяет экономическую и этническую миграцию. Экономическая миграция рассматривается в качестве такого типа перемещения, целью которого выступает возможность получения доступа к формам занятости, обеспечивающим либо базовые, либо «избыточные» потребности. Этническая миграция определяется как «совокупность миграционных потоков, в каждом из которых численно преобладают лица с общей этнической самоидентификацией, перемещающиеся из одного крупного этнокультурного ареала в другой и самоотчуж-дающиеся от отпускающего либо принимающего общества и/или отчуждаемые одним из этих обществ либо обоими вместе» [14, с. 5]. Исходя из типологии миграции, строящейся на принципе этнокультурного тождества и различия между ареалами, где находятся «пункты выбытия и прибытия» мигрантов, российский исследователь выделяет четыре типа миграционных потоков: миграции внутри своего этнокультурного ареала; перемещения из чужого этнокультурного ареала в свой; движение из своего этнокультурного ареала в чужой; движение из чужого этнокультурного ареала в другой чужой [14, с. 17-18]. Кроме того, по обстоятельствам выезда или въезда иммигрантов в этническом типе перемещений Панарин различает добровольные и недобровольные (вынужденные) миграции. К последней категории он относит «ищущих убежище» и «детей империи» (трудовые мигранты советской эпохи и их потомки, а также потомки тех, кто пришел на земли, присоединенные к Российской империи в ХУШ-Х1Х вв.). Термин «ищущие убежище» Па-нарин предпочитает понятию «беженец» на том
123
основании, что формальное определение этого понятия в Конвенции ООН о статусе беженцев (1951 г.) и Протоколе к ней (1967 г.) не включает преследования по этническому признаку. Во вторую группу вынужденных мигрантов включены русские и сильно руссифицированные представители других народов, населявших территорию бывшего СССР. Эта группа высоко урбанизирована, занята в капиталоемких, в том числе наукоемких, отраслях производства, но с распадом Советского Союза во многом утратила свою идентичность.
Специфическим отрядом этнической миграции Панарин называет «совокупность этносоциальных групп, своим возникновением обязанных рынку» [14, с. 20]. В. Дятлов квалифицирует эту группу как «торговые меньшинства». К ним принадлежат мигранты из стран ближнего (например, Закавказье) и дальнего (китайцы, вьетнамцы) зарубежья. В отличие от двух предыдущих этнических групп, для этих слоев типична экономическая мотивация в принятии решения о выезде из стран своего постоянного проживания. С учетом того факта, что этническая миграция может принимать форму миграции экономической, Панарин противопоставляет «интра- и экст-раареальные» перемещения. Такой подход позволяет отнести тот спектр трудовой миграции, который культурно, этнически и исторически родственен россиянам, к внутриареальной миграции (мигранты из Украины и Белоруссии).
В. Мукомель, в отличие от С. Панарина, включает беженцев в категорию вынужденных мигрантов. В этой группе он также объединяет категорию перемещенных лиц - жертв этнополи-тических конфликтов - и вынужденных переселенцев, к которым отнесены в основном российские граждане, прибывшие в Россию [15, с. 171]. Ж. Зайончковская зачисляет в ряды вынужденной миграции лишь часть беженцев наряду с лицами, ищущими убежище, и вынужденными переселенцами. Другую часть беженцев она отнесла к иному типу миграционных перемещений -незаконной миграции [16, с. 66-67].
Однако критерии такого разделения беженцев на группы вынужденных и незаконных мигрантов не уточняются. В других типологиях наряду с экономическими мигрантами, беженцами, лицами, ищущими убежище в России и иными отрядами мигрантов выделяют еще транзитных мигрантов, использующих Россию в качестве плацдарма для проникновения в страны Западной Европы. Наконец, в качестве особой катего-
124
рии мигрантов называют «трафик рабочей силы» [17, с. 51]. В эту категорию попадают те, кто вывезен обманным путем или нелегальным способом, подвергается насильственной эксплуатации и за свой труд практически не получает зарплаты. Положение таких мигрантов не отличается от положения рабов. Одним из источников пополнения этой группы мигрантов является торговля людьми.
Этнический состав мигрантов менялся. По некоторым данным, в первой половине 90-х гг. прошлого века каждый второй иммигрант прибыл из Средней Азии и Казахстана, каждый пятый -с Украины, каждый шестой - из Закавказья. Доля русских или, по выражению С. Панарина, «детей империи» в первые годы после распада СССР составляла 2/3 от общего числа прибывших. С 1995 г. в этнической структуре миграционного потока намечаются существенные изменения. Сокращается число иммигрантов, принадлежащих к так называемым «титульным» россиянам, и увеличивается доля выходцев из Закавказья. Представители закавказских народов составляли сальдо около 36% против 26% украинцев и 28% россиян. В тоже время многие русские, проживающие в странах Балтии, Украине и Белоруссии, не собираются возвращаться в Россию. За восемь лет после исчезновения СССР (т.е. почти на всем протяжении 90-х гг.) в Россию прибыло порядка 6 млн человек. [18, с. 34].
С 1992 г. началось активное использование китайской рабочей силы [15, с.109]. Одним из побудительных мотивов иммиграции китайцев в Россию является концепция создания «китайских деревень». Она предусматривает создание населенных пунктов с китайским населением и получение им участков земли для ведения сельскохозяйственной деятельности на территории данного региона. Основной зоной расселения китайских мигрантов стал Дальний Восток, особенно Приморский край. Проникают китайские мигранты в Пензенскую и некоторые другие области исторической России. Постепенно складываются китайские общины в Москве и Санкт-Петербурге. Помимо сельского хозяйства, китайцы занимаются частной (челночной) торговлей, скупкой недвижимости (включая мелкие предприятия) и ценных бумаг, созданием совместных предприятий, которые нередко служат прикрытием для криминальной активности и эксплуатации природных ресурсов Дальнего Востока, торговлей «живым товаром».
Постоянно увеличивающийся приток китай-
ских мигрантов превращает их в крупный отряд трудовой миграции, по численности начинающий соперничать с такой многочисленной группой мигрантов, как украинские. На Дальнем Востоке нелегально проживают и несколько сот тысяч вьетнамцев и корейцев.
Хотя наблюдатели фиксируют тенденцию возрастания интенсивности некоторых этнических потоков миграции в Россию в начале XXI в., у них нет непротиворечивой картины ее реальных масштабов. По одним, возможно заниженным, данным с 1999 г. по 2002 г. ежегодный прирост мигрантов составлял 129 тыс. человек. По другим он составляет от 2 млн человек и больше. Среди трудовых мигрантов из стран Азии и Африки основная масса - это не высококвалифицированные специалисты, а работники низкой квалификации. Примечательно, что регионами основного рассредоточения мигрантов являются постиндустриальные (Москва, Санкт-Петербург), гипериндустриальные (Центр, Сибирь) и индустриальные (Урал, Приморский край) регионы России (согласно классификации Т. Нефедовой).
Анализ составляющих миграционных потоков помогает наметить структуру российского ан-деркласса. Он объединяет самые разные социальные слои: ищущих убежище, торговые меньшинства, препринимателей криминальной ориентации, незаконных трудовых мигрантов, не вовлеченных в трудовую практику нелегалов, транзитных мигрантов, рабов. Сюда же можно отнести часть беженцев и вынужденных мигрантов. Хотя специалисты отличают такой тип правового режима пребывания мигрантов, как лица, ищущие убежище, от вынужденных мигрантов и беженцев на том основании, что вторые имеют больший объем прав, включая право на «социальное обеспечение, наравне с гражданами РФ», на деле часть вынужденных мигрантов и беженцев оказывается без какого-либо статуса [16, с. 209]. Из-за бюрократических проволочек, коррупции среди чиновников они предпочитают не обращаться в миграционную службу. В 90-е гг. по оценкам этой службы численность тех, кто мог бы претендовать на статус беженца или вынужденного переселенца, в несколько раз превосходила численность зарегистрированных [15, с. 179-180]. Такая ситуация только стимулировала рынок коррупционных услуг в сфере получения гражданства. Стоимость оказания таких услуг может доходить до нескольких тыс. долларов. Получившие таким способом гражданство лица становятся владельцами поддельных документов. Эту категорию «незаконных обладателей» статуса гражданства
следует отличать от той группы мигрантов, которые, претендуя на статус беженцев, находятся на территории России незаконно из-за того, что их документы остаются неоформленными. Среди нелегалов можно также выделить группу бывших студентов - граждан Эфиопии, Афганистана, Ирака и некоторых других стран Африки и Азии, окончивших российские вузы, но не пожелавших вернуться домой, а также тех, кто работал по контрактам (вьетнамцы, корейцы), но чей срок истек. По данным исследователей общая численность нелегальных мигрантов превышает 10 млн человек [2, с. 108]. Другими словами, приблизительно каждый десятый в стране - нелегальный мигрант.
Материальное положение разных слоев ан-деркласса неодинаково. В отличие от его состоятельных групп малообеспеченные мигранты живут в стесненных условиях, даже если они проживают на съемных квартирах. Эти квартиры, как правило, представляют собой одну комнату, так как многодетным семьям и тем более одиночкам во многих случаях не по карману снять двух (и более) комнатные квартиры. Семьи вынуждены ютиться в одной комнате и даже на кухне, нередко вместе с другими семьями [19, с. 16]. Многие селятся в общежитиях, в вагончиках или подсобных помещениях, не приспособленных для нормального проживания. Так, только половина опрошенных таджикских мигрантов-строителей проживала в квартирах, общежитиях, у знакомых, около 30% - в строительных вагончиках, 20% - в подсобных помещениях на строительных площадках [17, с. 49]. Средняя продолжительность их рабочего времени составляет 10 часов при 6-7дневной рабочей недели. Две трети респондентов сказали, что трудятся в худших условиях [17, с. 49].
Своя специализация. Работу водителя связывают с украинцами, на рынках доминируют выходцы из Закавказья (прежде всего азербайджанцы) и (в ряде областей) китайцы, есть немало вьетнамцев, которые (как и китайцы) также заняты в подпольном производстве товаров первой необходимости или контрафактной продукции, среди разнорабочих много афганцев, таджиков, узбеков. Однако профессиональные границы нередко размыты. Так, у афганцев под словом «грузчик» может подразумеваться и владелец собственной фирмы [19, с. 17]. Незащищенность прав трудовых нелегальных мигрантов перед законом порождает дискриминацию в сфере оплаты труда, беззащитность перед действиями правоохранительных органов, произвол работодате-
125
лей. «Экономические интересы участников данных взаимодействий, включая чиновников. -пишут И. Козина, М. Карелина и Т. Металина -способствуют развитию новых форм принудительного труда созданию базы для нового социального исключения» [17, с. 51]. По данным проведенных в 2004 г. в Москве исследований Международной организации труда (МОТ) в России распространены такие виды эксплуатации и принудительного труда, как контроль над перемещениями мигрантов, их содержание взаперти (31%), применение физического насилия (13%) [2, с. 111]. Наряду с этим отмечают и такую форму принудительного труда и торговли людьми, как изъятие у них документов. Так, более чем в 20% случаев паспорта мигрантов хранятся у работодателей. Только 31% опрошенных ответили, что они могут уйти от своих хозяев [2, с. 111].
Вместе с тем андеркласс как один из акторов воспроизводства неправовых, в том числе неправовых трудовых, практик стимулирует процесс криминализации общества. По разным оценкам преступления, инициированные нелегалами, составляют до 40% всех совершенных преступлений в стране. Среди государств, чьи граждане занимаются наркоторговлей на территории России, особенно активны Украина (14%), КНР (10%) и Т аджикистан (6%). На долю граждан этих стран приходится 30% от общего числа всех «перевозчиков контрабанды наркотиков» [20, с. 46]. Высокая криминогенная активность среди мигрантов вызвала ответную реакцию российских властей. С 1 апреля 2007 г. вступил в силу запрет иностранцам торговать на российских рынках. Им разрешается, однако, работать разнорабочими и даже оставаться владельцами торговых точек. Предпринятые правительством меры были восприняты в обществе неоднозначно. Одни увидели в них защиту экономических прав граждан РФ, другие - экономически неоправданное решение, подстегивающее рост цен и дефицита рабочей силы. В ряде регионов (например, на Дальнем Востоке, где торговля на рынках в основном сконцентрирована в руках китайцев) рынки, после того, как их покинули иностранные торговцы, опустели, а цены выросли. Для того чтобы уменьшить масштабы ущерба от ограничений, наложенных на работу иностранцев, некоторые руководители в регионах предложили переименовать рынки в ярмарки и таким образом сохранить за мигрантами рабочие места. Эффективность борьбы с нелегальной иммиграцией снижается как из-за конъюнктурных интересов некоторых групп предпринимательского корпуса, коррупции, так и от-
126
сутствия долгосрочной миграционной политики, а также кризиса уже известных форм социальной интеграции культурно инородных слоев в чуждое им общество. В последнем случае поучительны попытки интеграции мигрантов на Западе. Выработанные там фундаментальные интеграционные модели - «melting pot» и мультикультурализ-ма - оказались не способными решить поставленные перед ними задачи. Относительно модели «melting pot» это стало ясно еще в прошлом веке, а относительно мультикультурализма это становится очевидным в начале XXI в., когда бунты национальных меньшинств во Франции и ряде других европейских государств обнаружили пределы осуществимости такой стратегии. В ее рамках так и не удается обеспечить интеграцию инокультурных меньшинств в культуру большинства. С этой проблемой неизбежно сталкивается любая страна с гетерогенным в культурном отношении составом населения.
В структуре андеркласса находят свое специфическое отражение целые сегменты социальной структуры самого российского общества. В ней есть свои «высшие» слои (собственники предприятий, домовладельцы, торговцы «живым товаром», наркобизнес), «средние» слои («торговые меньшинства»), бедняки, пауперы, люмпены (незаконные трудовые мигранты, часть беженцев и вынужденных мигрантов, неработающие нелегалы, лица, ищущие убежище) и слои, чей труд подвергается насильственной эксплуатации и не оплачивается (рабы). В столь разнородной структуре андеркласса как продукта нелигитимных социальных отношений можно усмотреть некий парадокс. С одной стороны, он является крайним выражением нисходящей социальной мобильности, с другой, в его составе присутствуют страты, чей уровень благосостояния мог бы соперничать со стандартами жизни местной потребительской элиты. Парадоксальность такой ситуации связана с многомерным и противоречивым характером современных стратификационных отношений, где происходит процесс иррационализа-ции социальных практик. Он порождается во многом теневой экономикой, масштабы которой увеличиваются. Но есть и другие причины. Традиционные социальные границы, позволявшие раньше более четко различать классы и страты человеческого общества, отступают сейчас перед лицом такого социокультурного явления, как «fusion», которое связывают с постмодернизмом. Если видеть его сущностную черту в принципе деконструкции, то применительно к социальной структуре он проявляет себя двояко. Здесь про-
исходит деконструкция не только отдельных социальных групп (например буржуазии, пролетариата или среднего класса в их классическом понимании), влекущая за собой смену компонентов (агентов) стратификационного пространства, но и общепринятых критериев выделения тех или иных социальных страт. Эти критерии теряют свое прежнее значение. Поэтому главное в понимании андеркласса - это не выяснение отношения к собственности и размера дохода, а отсутствие гражданства. В этом смысле андеркласс демонстрирует недостаточность таких критериев классообразования, как отношение к средствам производства и величина доходов для понимания современных социально-стратификационных процессов и подчеркивает значение их внеэкономического измерения. Более того, андерк-ласс не вмещается в рамки обычного понимания категории класса еще и потому, что составляющие его страты не объединены между собой общими ценностными предпочтениями, поведенческими паттернами и не осознают себя как класс. В терминах традиционного классового анализа андеркласс можно определить не как «класс для себя», а как «класс в себе».
Существование андеркласа представляет собой пример возникновения нового социального института из неформальных практик, той формы сетевых отношений теневого типа, которая рождается из отсутствия у мигрантов статуса гражданства, играющего особую роль с уче-
том массовых миграций, стимулируемых глобализацией. В этом состоит общность генезиса ан-деркласса на Западе и в России. Наиболее общее различие между российским и западным андерклассом определяется тем, что они существуют в разных цивилизационных средах. В России феномен андеркласса есть коррелят «административного (номенклатурного) капитализма». Его ресурсность носит амбивалентный характер. Отсутствие статуса гражданства превращает андеркласс в самую низкоресурсную страту, помещает его на нижнюю ступень лестницы статусных рент. Вместе с тем то обстоятельство, что он усиливает криминализацию экономики, углубляет социальную дихотомизацию, нарушает этнокультурное равновесие в российском обществе, повышая уровень его конфликтогеннос-ти, делает андеркласс «сильной ресурсной» группой, подразумевая здесь под «сильной ресурсно-стью» обладание социально негативным (деструктивным) потенциалом. При этом наличие рынка коррупционных услуг, криминализация значительной части самого андеркласса оставляют место в его рядах и для восходящей мобильности; достаточно получить или купить гражданство, чтобы занять более высокую статусную позицию.
Специфика социально-экономической роли представителей андеркласса, его культурная и цивилизационная разнородность накладывают дополнительные ограничения на возможности модернизации российского социума.
Литература:
1. Моррис Л. Андеркласс. Date of access: 5. 02. 2003 / http: // socnet. narod. rn
2. Нуралиев Н.Н. Нелегальные мигранты. Таджикский вариант // Человек. 2006. № 6.
3. Weber M. Economy and Society. Berkley, 1978. Vol. 1.
4. Бурдье П. Социология политики. М., 1993.
5. Либман А.М. Между «клановым капитализмом» и «управляемой демократией» // Свободная мысль -XXI. 2004. № 6.
6. Зеленко Б.И. Финансово-промышленные группы в российском политическом процессе // Социологические исследования. 2004. № 5. С. 108-113.
7. Социальная стратификация российского общества. М., 2003.
8. Methodology of sociological analysis of social sphere. Moscow-Amsterdam, 2004.
9. Семенов В.С. О путях прогрессивного развития российского общества и цивилизации в XXI веке // Вопросы философии. 2007. № 4.
10. Беляев В.А. Геометрия моего пространства // Философские науки. 2004. № 5.
11. Россия реформирующаяся. Ежегодник. 2003. М., 2003.
12. Гражданское общество: истоки и современность. СПб., 2000.
13. Нефедова Т.Г. Сельская Россия на перепутье. М., 2003.
14. Панарин С.А. Безопасность и этническая миграция в России // Pro et Contra. 1998. № 4.
15. Миграция в постсоветском пространстве: политическая стабильность и международное сотрудничество. М., 1997.
16. Миграционная ситуация в странах СНГ. М., 1999.
17. Козина И.М., Карелина М.В., Металина Т. А. Трудовые практики иностранных рабочих в России // Социологические исследования. 2005. № 3.
18. Миграция и информация. М., 2000.
19. Мигранты из дальнего зарубежья. М., 2000.
20. Готчина Л.В. Бес наркотиков // Человек. 2006. № 6.
127
