CC BY
24Фолесдал А. Экспортируя свободу усмотрения: Уроки для Межамериканского суда по правам человека.
2. Gerards J. Margin of appreciation and incrementalism in the case law of the European court of human rights // Human rights law review. - Oxford, 2018. -Vol. 18, N 3. - P. 495-515.
Джерардс Дж. Свобода усмотрения и инкрементализм в правоприменительной практике Европейского Суда по правам человека.
3. McGoldrick D. A defence of the margin of appreciation and an argument for its application by the Human rights committee // International and comparative law quarterly. - Cambridge, 2016. - Vol. 65, N 1. - P. 21-60.
МакГолдрик Д. Защита свободы усмотрения и аргумент в пользу ее применения Комитетом по правам человека
4. Zysset A. Searching for the legitimacy of the European court of human rights: The neglected role of «democratic society» // Global constitutionalism. - Cambridge, 2016. - Vol. 5, N 1. - P. 16-47.
Зытеет А. В поисках легитимности Европейского Суда по правам человека: Забытая роль «демократического общества».
2019.03.044. Н.В. КРАВЧУК. АНАЛИЗ ПРАКТИКИ ЕВРОПЕЙСКОГО СУДА ПО ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА ПО ВОПРОСАМ ПОЗИТИВНЫХ ОБЯЗАТЕЛЬСТВ ГОСУДАРСТВА, ОТКАЗА ОТ МЕДИЦИНСКОГО ЛЕЧЕНИЯ И НАЛИЧИЯ СЕМЕЙНОЙ ЖИЗНИ МЕЖДУ ВЗРОСЛЫМИ ДЕТЬМИ И ИХ РОДИТЕЛЯМИ. (Обзор).
Ключевые слова: права человека; Европейский Суд по правам человека; отказ от лечения; взрослые дети; семейная жизнь; зависимость; позитивные обязательства; бездействие; ущерб; причинно-следственная связь.
Правоприменительная практика Европейского Суда по правам человека (ЕСПЧ, Суд) является предметом исследования ученых разных областей. Толкуя положения Европейской конвенции о правах человека (Конвенция), ЕСПЧ не только устанавливает стандарты соблюдения и защиты прав человека, но и наполняет эти права содержанием. Данный обзор посвящен анализу различных аспектов применения ст. 8 Конвенции (уважение частной и семейной жизни), а также рассмотрению отдельных вопросов позитивных обязательств государства.
Изра Блэк, школа права Университета Йорка, исследует вопрос отказа пациента от лечения, продлевающего жизнь, в контексте свободы выбирать, как и когда умирать, которую ЕСПЧ при-
знает частью права на частную жизнь. Основа этого права была заложена в деле Pretty vs United Kingdom, где речь шла о желании заявительницы избежать «недостойного и мучительного конца жизни» [1, с. 301]. Более детально данное право было сформулировано в деле Haas vs Switzerland, в котором ЕСПЧ постановил, что право лица решать, как и когда заканчивать свою жизнь, при условии, что лицо в состоянии принять решение по этому поводу и предпринять соответствующие действия, является одним из аспектов права на уважение частной жизни.
Может ли лицо отказаться от лечения не только в текущий момент, но и в будущем? Можно сказать, что если на момент получения лечения лицо не имеет способности для этого, оно не обладает индивидуальной автономией для реализации этого права. Этот аргумент, однако, нельзя признать убедительным. Отказ от лечения в будущем отрывает время принятия решения относительно медицинского вмешательства от времени самого вмешательства, но не лишает субъекта принятия решения способности сделать это [1, с. 304].
Оба рассмотренных выше дела затрагивали вопрос ассисти-рованного самоубийства, но ЕСПЧ формулирует «право на смерть» как составляющую права на индивидуальную автономию. Это важно, поскольку означает, что допускаются различные выражения этого права, включая и отказ от лечения, продляющего жизнь. Вмешательство в него может принимать разные формы, включая запрет реализации, установление ограничивающих режимов или проблемы при его фактическом осуществлении.
Не каждое вмешательство в рассматриваемое право лица будет основанием установления нарушения ст. 8 Конвенции. Как и любое другое квалифицированное право, оно предусматривает определенные основания ограничения. Согласно ч. 2 ст. 8 право на уважение частной жизни может быть ограничено в интересах национальной безопасности и общественного порядка, экономического благосостояния страны в целях предотвращения беспорядков или преступлений, для охраны здоровья или нравственности, или защиты прав и свобод других лиц. Наиболее очевидным основанием ограничения права в рассматриваемом контексте является «охрана здоровья или нравственности». Блэк задается вопросом: будет ли ограничение права в этих целях отвечать критерию про-
порциональности? В отсутствие практики ЕСПЧ по этому вопросу автор прибегает к философским изысканиям и рассматривает две противоборствующие теории прав человека - теорию интереса и теорию отрицания причин (the reason-blocking theory), которая исходит из отрицания того, что «смысл прав заключается в защите интересов частного благополучия», и основным считает право лица на равенство (equality), и делает вывод - вмешательство в право на отказ от лечения может удовлетворять критерию пропорциональности только в случае охраны здоровья населения [1, с. 318]. Этот вывод может иметь большое значение для стран - членов Совета Европы, где законодательство предусматривает иные основания ограничения этого права, заключает И. Блэк.
Страны, предусматривающие возможность отказа от лечения, продлевающего жизнь, могут быть признаны нарушившими свои позитивные обязательства в случае, если лицо не может эффективно реализовать имеющееся у него право. Анализируя практику ЕСПЧ по делам об абортах, при рассмотрении которых Суд принимает во внимание такие обстоятельства, как: насколько правовая система государства ограничивает реальную возможность реализации права на аборт; существуют ли процедурные рамки реализации права; насколько процесс принятия решения справедлив и может обеспечить соблюдение рассматриваемых интересов, в связи с этим автор делает вывод о том, что выработанные ЕСПЧ принципы применимы и к изучаемой теме [1, с. 325]. Таким образом, если государство в принципе дозволяет отказываться от лечения, продлевающего жизнь, оно должно обеспечить правовые рамки реализации этого права. Эти рамки включают в себя механизмы определения значимости отказа в праве и оспаривания медицинского решения, в идеале до применения лечения. Как пояснил ЕСПЧ в деле Tysiac vs Poland, одни лишь ретроспективные меры могут не обеспечить адекватную защиту частной жизни. Возможности применения санкций за действия медиков, свидетельствующие о неуважении отказа от лечения, будет, соответственно, недостаточно. Более того, правовой режим не должен стимулировать такое неуважение, которое может выражаться в более строгой оценке действий персонала, уважающего отказ, нежели действий, его игнорирующих, или в отсутствии помощи и разъяснений о том, как воспользоваться правом, наряду с наличием серьезных
санкций за ошибочное позволение отказаться от лечения [1, с. 326]. Как отметил ЕСПЧ в деле A, B, C vs Ireland, асимметрии в цене ошибки при запрете и разрешении воспользоваться правом и неясность в применении закона оказывают значительный охлаждающий эффект на частных лиц и медиков, рассматривающих возможность использования юридически разрешенной меры. Режим позитивных обязательств представляет собой очевидный риск для государств, формально подходящих к реализации права на отказ от лечения, продлевающего жизнь, и не соблюдающих действующее в нем законодательство [1, с. 326].
Вопрос позитивных обязательств государства рассматривает и Владислава Стоянова, факультет права Лундского университета (Швеция). В ее статье речь идет о причинно-следственной связи между бездействием государства и ущербом.
Автор отмечает, что позитивные обязательства пронизывают все части Конвенции; нет контекстов, в которых они не могли бы возникнуть. Роль причинно-следственной связи в установлении ответственности государства за нарушение позитивных обязательств при этом не была ранее предметом исследования ученых. ЕСПЧ не выработал какого-либо однозначного подхода в этом отношении - при определении связи между ущербом и бездействием государства не требуется доказывать несомненность того, что отсутствующая мера могла предотвратить наступление ущерба, степень вероятности такого исхода, необходимую для установления нарушения Конвенции, также не установил [3, с. 316]. Кроме того, при оценке ответственности государства Суд смешивает вопросы информированности государства о возможном наступлении негативных последствий, обоснованности бездействия и причинно-следственной связи.
В качестве отправной точки оценки дела ЕСПЧ использует презумпцию того, что государство уполномочено гарантировать права лиц в пределах своей юрисдикции [3, с. 318]. Суд лавирует между необходимостью эффективной защиты прав человека, с одной стороны, и необходимостью избежать наложения на государства чрезмерного бремени - с другой. При этом нельзя сказать, что на установление причинно-следственной связи влияют только соображения эффективности и разумности.
Принимая на себя контроль за определенными видами деятельности, государство рискует понести ущерб, который может возникнуть в результате этой деятельности даже в том случае, если ущерб нанесен не агентами государства. Таким образом, контроль означает большую близость и более значительные позитивные обязательства. Так, в деле Isayeva vs Russia, определяя ответственность государства за смерть родственников заявительницы во время ковровой бомбардировки, ЕСПЧ принял во внимание тот факт, что операция не была спонтанной и власти должны были контролировать ситуацию. В деле Makaratzis vs Greece Суд учел, что операция была незапланированной, в ее рамках ситуация развивалась непрогнозируемо и власти были вынуждены реагировать на нее без предварительной подготовки [3, с. 322]. Парадоксально, но в некоторых сферах, наоборот, отсутствие достаточного контроля государства создает основу установления нарушения государством позитивных обязательств.
Установление причинно-следственной связи может быть осложнено фактической и эпистемологической неопределенностью. Тогда можно избежать ее установления и вместо этого задаться вопросом о том, насколько бездействие нарушало внутреннее законодательство государства [3, с. 332]. В случае установления нарушения государством закона, ЕСПЧ более склонен признать, что бездействие привело к причинению ущерба, как было наглядно продемонстрировано в деле I vs Finland.
Еще одним способом ухода от необходимости установить причинно-следственную связь является анализ процесса принятия на национальном уровне решения, которое, как утверждается, привело к нарушению позитивных обязательств государства [3, с. 335]. Если этот процесс отвечает определенным стандартам качества, установление Судом нарушения менее вероятно.
Автор выделяет несколько техник ограничения установления ответственности государства при наличии связи между бездействием государства и ущербом [3, с. 338, 342]. Среди них -применение стандарта разумности и требования, чтобы угроза ущерба была «реальной и непосредственной» (real and immediate). Этой же цели может служить установление различий между отдельным и систематическим бездействием. Даже в ситуации наличия причинно-следственной связи между бездействием государства
и причиненным ущербом, если будет установлено, что бездействие государства в конкретном деле не носило систематический характер, оно сможет избежать ответственности.
Кармен Драгичи, школа права Сити Лондонского университета, комментирует исключение взаимоотношений между взрослыми детьми и их родителями из сферы применения ст. 8 Конвенции. Этот ограничительный подход, как отмечается, был установлен и закреплен в делах, затрагивающих вопросы иммиграции [2, с. 44]. Это позволяет сделать вывод о том, что он был принят в первую очередь из судебного прагматизма - стремясь не оттолкнуть от себя государства, рассматривающие подобные дела как сферу своего суверенитета, ЕСПЧ учитывает их политические интересы.
К сожалению, такой подход влияет на понимание содержания семейной жизни, уважение которой гарантируется ст. 8 Конвенции в целом. Притом что в делах, затрагивающих чисто «внутригосударственные вопросы», ЕСПЧ признавал, что указанная статья применяется к более широкому кругу членов семьи, в иммиграционных делах, особенно в тех, что затрагивают вопросы воссоединения, на заявителя накладывается бремя доказывания существования таких отношений. Суд настаивает на существенности такого критерия как зависимость одного взрослого родственника от другого [2, с. 45]. Причем такая зависимость трактуется слишком узко и не отражает динамики нормальной семьи. В исключительных случаях, когда Суд признавал наличие зависимости (Anam vs UK, Emonet vs Switzerland, F.N. vs UK), дело касалось взрослого ребенка, имевшего серьезную инвалидность. При этом родителям не удается доказать свою зависимость от ребенка даже при наличии инвалидности. Это особенно показательно в деле Senchishak vs Finland, где ЕСПЧ посчитал, что пожилая мать-инвалид не зависима от своего взрослого ребенка в силу того, что она может воспользоваться услугами государственных и частных учреждений опеки. Суд не пояснил, почему возраст, инвалидность, эмоциональная связь и совместное проживание матери и дочери не достаточны для того, чтобы считаться семейной жизнью. Продолжая эту логику, можно сказать, что и маленькие дети независимы от своих родителей.
Потенциальная применимость к рассматриваемым взаимоотношениям «частной жизни», также защищаемой ст. 8, не снижа-
ет проблематичности такого толкования «семейной жизни», в силу того что Суд использует этот подход только в делах о депортации постоянных резидентов, чья глубокая связь со страной затрагивает эту область вне зависимости от признания отношений с родственниками [2, с. 48]. Кроме того, автор отмечает отсутствие логики в применении критерия зависимости в делах о первичном въезде, но не в делах о высылке. Если дело касается социально интегрированного высылаемого, семейная жизнь со взрослыми родственниками либо признается как таковая, без применения качественного критерия, либо поглощается «частной жизнью». Между тем законопослушные граждане с устоявшейся «частной жизнью» в принимающей стране не могут сослаться на семейную жизнь со взрослыми родственниками, пытающимися с ними воссоединиться. В то время как государственный суверенитет и желание сохранить конструктивные отношения со сторонами ЕКПЧ могут быть признаны легитимными соображениями, которые необходимо учитывать при вынесении постановлений, они не должны влиять на понимание содержания понятия «семейная жизнь». Это содержание не должно изменяться в зависимости от того, насколько политически важным является рассматриваемое ЕСПЧ дело.
Нежелание государств - членов Совета Европы взять на себя обязательства по отношению к праву членов семей мигрантов на воссоединение с ними не помешало ЕСПЧ поддержать нуклеар-ную семью. Практика пошла по пути защиты семьи, невзирая на то, что это противоречит миграционной политике государства, и на то, что международные инструменты, упоминающие принцип воссоединения семьи, не закрепляют его как право. ЕСПЧ требует от государств воздерживаться от непропорционального вмешательства в семейную жизнь (в качестве легитимного основания ограничения права признается охрана экономического благосостояния сообщества). Раз уж иммиграционные правила могут быть, в принципе, оспорены в целях защиты семьи, Суду следует быть последовательным и не обращаться со взрослыми родственниками как с посторонними друг другу людьми.
Правильным подходом, по мнению Драгичи, было бы признать допустимым более значительное вмешательство в право на уважение семейной жизни между родителями и их взрослыми детьми (по сравнению с возможным вмешательством в семейную
жизнь нуклеарной семьи). Наоборот, отрицание применимости к таким отношениям ст. 8 Конвенции следует признать безосновательным, это создает положение, когда любые ограничения права остаются вне судебного надзора [2, с. 52].
Список литературы
1. Black I. Refusing life-prolonging medical treatment and the ECHR // Oxford journal of legal studies. - Oxford, 2018. - Vol. 38, N 2. - P. 299-327.
Блэк И. Отказ от медицинского лечения, продлевающего жизнь, и ЕСПЧ.
2. Draghici С. Adult children and elderly parents in Strasbourg proceedings: A misconstrued approach to «family life» // International journal of law, policy and the family. - Oxford, 2018. - Vol. 32, N 1. - P. 42-62
Драгичи К. Взрослые дети и престарелые родители в Страсбургском судопроизводстве: Искаженный подход к «семейной жизни».
3. Stoyanova V. Causation between state omission and harm within the framework of positive obligations under the European convention on human rights // Human rights law review. - Leiden, 2018. - Vol. 18, N 2. - P. 309-346.
Стоянова В. Связь между бездействием государства и вредом в рамках позитивных обязательств по Европейской конвенции о правах человека.
2019.03.045. ФОРЕТ ИВ. ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО В ОТНОШЕНИИ МИГРАНТОВ И БЕЖЕНЦЕВ: ОПЫТ ЕВРОПЕЙСКОГО СОЮЗА. - Воронеж: Изд-во «Ритм», 2018. - 122 с.
Ключевые слова: Европейский союз; миграционное законодательство; миграционная политика; мигранты; беженцы.
В трех разделах данной работы внимание автора сфокусировано на проблемах натурализации мигрантов в Европейском союзе. Рассматриваются особенности и противоречия европейского права в области натурализации мигрантов и беженцев в странах ЕС, общеевропейские ценности и принципы миграционной политики, основные формы и методы натурализации мигрантов и беженцев, программы натурализации мигрантов и проблемы социального иждивенчества в странах ЕС, региональные тенденции в отношении мигрантов и беженцев. В приложении представлены таблицы и диаграммы, отражающие статистические данные по мигрантам и беженцам в странах ЕС, а также законодательные акты стран ЕС и ООН, регулирующие миграцию, статус мигрантов и беженцев и процедуру натурализации.
