CC BY
13
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ ^
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 3
ФИЛОСОФИЯ
3
издается с 1991 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2,3 рефераты 96.03.001-96.03.031
МОСКВА 1996
96 03 031
166
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ
96.03.031. ТЕБАРТД-ВАН ЭЛСТ А. ЭСТЕТИКА МЕТАФОРЫ: К ВОПРОСУ О СПОРЕ ФИЛОСОФИИ И РИТОРИИ В ТВОРЧЕСТВЕ ФРИДРИХА НИЦШЕ.
TEBARTZ-VAN ELST А. Ästhetik der Metapher: Zum Streit zwischen Philosophie und Rhetorik bei Friedrich Nietzsche.— Freiburg (Br.); München: Alber, 1994 .— 237 s.
Книга любезно предоставлена для реферирования издательством "Karl Alber". Ее автор, доктор философии Анна Тебартц-ван Элст — научный сотрудник Гамбургского университета (ФРГ). Сфера ее исследовательских интересов: творчество Фр. Ницше, теория метафоры, философия языка, лингвистика текста.
Актуальность взглядов Фр. Ницше видится автору в том, что тот попытался заново осмыслить отношение философии (и науки) и риторики. В его поздних произведениях ставится под вопрос понятие метафоры в риторической традиции и подчеркивается познавательно-конституирующая функция метафоры. В реферируемой книге предпринимается попытка по-новому оценить рассуждения Ницше о языке, его теорию метафоры и на этой основе наметить новую перспективу в интерпретации его сочинений; центральное место здесь должно быть отведено пониманию истины, которую Ницше, дистанцирусь от метафизической традиции, развивает с позиций перслективизма. Применительно к современной теории метафоры предлагается рассматривать ницшеанский подход как подтверждение концепции "метафорической истины", исходным для которой является тезис: человеческое познание базируется на эстетическом фундаменте.
В книге предлагается развернутое обоснование этой концепции, тем более что стремление "обновить" риторику, вернуть ей изначальное место рядом с наукой и философией находит поддержку среди сторонников современной теории метафоры, в работах Поля Рикера, Ханса Блуменберга.
Спор философии и риторики имеет давнюю традицию. Уже Платон осуждал софистов за то, что они ставили вымышленное выше ис-
167
96 03 031
тинного и с помощью риторики стремились представить ложное в истинном свете. Тем самым закреплялись натянутые отношения между риторикой и философией, которые не смогла преодолеть даже риторика Аристотеля, содержавшая в себе важной составной частью теорию аргументации. По замечанию Блуменберга (1960), искусство красноречия все больше становилось техническим приемом из ассортимента средств воздействия; риторические фигуры, а среди них метафора, были поэтому в состоянии лишь пробуждать благосклонное отношение к сообщаемой истине, но для обнаружения самой истины они были несущественны.
Вместе с тем, по мнению Ж.-Ф. Льотара, характерным признаком постсовременности (постмодерна) является тот факт, что понятие абсолютной истины устарело. Это положение оказалось в центре современной дискуссии о метафизике, которая, по Н. Гудмену, началась с Канта, заменившего структуры мира структурами духа; впоследствии их место заступили различные системы символов в науке, философии, искусстве, в восприятии и в обыденной речи.
Итак, вопрос об отношении философии (истины) и риторики ставится заново по следующим причинам: 1) так как понятие абсолютной истины устарело, больше не существует "рычага Архимеда", при помощи которого можно было бы без промедления разделаться с риторическим как видимостью, как иллюзией; 2) поскольку лингвистический поворот в философии привел к языковому пониманию мышления, вопрос об истине не может больше исследоваться независимо от языка и его риторических аспектов.
Ницше опередил свое время, заявив в одной из своих ранних лекций по риторике: "Язык — это риторика". Следствием такого заявления было то, что творчество Ницше долго не признавалось философским, а в лучшем случае — поэтическим, "новой мифологией". Указанное недоразумение проистекало прежде всего из того, что ницшеанская критика метафизики и языка на первый взгляд казалась чуждой положительному пониманию истины: формы языка не отражают адекватно формы мира. Однако для Ницше важна была не деструкция основанного на рациональности отношения к миру, а утверждение основополагающего значения эстетического измерения. Это определенно следует из его признания метафоры в качестве центральной риторической фигуры. В своих рассуждениях о метафоре он рассматривал последнюю не как пример "грехопадения" науки или философии, а как языковое средство, на котором — путем замены значения — базируются возможности описания мира "заново" и расширения нашего познания.
В этой связи проясняется положительное понятие истины, которое ницшеанская критика метафизики и языка не в состоянии выразить и которое вместе подчеркивается в значении риторического Сам Ницше
96.03.031
168
говорил о "перспективистской истине". Будучи дополнена теорией метафоры, она допускает развитие в понятии "метафорической истины".
Центральную задачу своей философии Ницше видел как раз в том, чтобы заново определить отношения логики и эстетики, разума и фантазии. Ф. Герхардт говорит в этой связи об "эстетической революции". Он понимает под этим провозглашение замены господства познания властью искусства, которая, по его мнению, в итоге ведет к приоритету риторики над философией. При этом эстетический поворот, подготовленный ницшеанской критикой языка, оказывается более радикальным. Ницше стремится к преодолению дихотомии истинного и воображаемого миров, характерной для различных форм платонизма. Обнаруживается это прежде всего в системном значении, которые имеют метафоры и рассуждения по теории метафоры. В этих пределах эстетику метафоры Ницше следует рассматривать, выделяя следующие этапы.
1. Исходный момент — критика метафизической рациональности, ядром которой является критика метафизической идеи истины, которую Ницше рассматривает в сущности, если воспользоваться терминологией Л. Витгенштейна, как продукт соблазна, обольщения языком. На основании прежде всего поздних произведений Ницше (1886-1887) во второй главе книги намечаются основные черты его аргументации в критике языка.
2. Подобно Витгенштейну, но — иначе, Ницше не удовлетворяется ни отказом от философии, ни ее терапевтической функцией. Его учение о перспективизме и его философия воли к власти суть свидетельства в пользу того, что он считал возможной положительную философию, которая преодолевает границы языка. Это выводит его из логических трудностей при рассуждениях о языке, которые (в условиях "языко-вости" мышления) состоят в том, что в критическом высказывании критикуемое всегда является предпосылкой. Напрашивается обоснованное замечание: как само мышление Ницше хочет доказать свою истину, если мышление всегда осуществляется, происходит в языке и одновременно принуждает язык "ко лжи, неправде". Во вторую очередь речь идет о том, чтобы показать, в каком смысле Ницше считает границы языка "вводящими в заблуждение". Способность языка вводить в заблуждение коренится для него в основном в концепции языка, которая истолковывает языковую схематизацию как "художественный перенос" по образцу метафоры. Изложение этих взглядов, в которых вычленяется связь между концепцией язьйса как мировоззрения у В. Гумбольдта и современным языковым мышлением XX в., намечается в третьей главе.
3. В критике метафизики и языка ранним Ницше развивается идея изначальной метафоричности, которая приводит предмет в состояние
169
96.03.031
колебания между сферами собственного и несобственного, переносного. Ницше указывает на то, что логический порядок, который мы производим в мышлении и языке, конституирован "метафорически". На этом фоне, подчеркивает автор, теория метафоры становится существенной составной частью теории рациональности. В четвертой главе с привлечением современной теории метафоры наглядно демонстрируется тот факт, что Ницше имплицитно исходил из референциальности метафоры, в чем коренится ее эпистемическая функция.
4. Изложение эпистемической функции метафоры ведет к итоге к вопросу об истинности "метафорического высказывания". В пятой главе дается описание "метафорической истины" как результата обновленного определения отношения логики и эстетики, разума и философии.
Автор подчеркивает многозначность ницшевского понимания метафоры, указывая при этом, что до сих пор метафора обсуждалась, как правило, на научной "периферии". По его мнению, данная проблема образует область, в которой становится очевидным, что многозначность подразумевает не вседозволенность и бессвязность, но (взаимосвязь между творческой сферой и жестким правилом? Поэтому особый интерес представляют прежде всего те работы, в которых метафора обсуждается как преодоление апории, логического затруднения. Это работы учеников Ж. Дерриды — Сары Кофман, Ж.-М. Рея и др., для кого на первом плане оказываются исследование языковой проблематики и вопрос о функции метафоры. На фоне ницшевской критики метафизики они рассматривают тексты мыслителя как модель постоянной деструкции смысла через так называемую произвольность, самовольность знака, в которой, по их мнению, преодолевается метафизика языка. Как следствие, они настаивают на новой интерпретации идей Ницше, которая отказывается от тематических разъяснений и ограничивается анализом процесса его игры с языком. В этой связи метафора выполняет центральную роль. По мнению Кофман, она представляет собой ту самую форму языка, которая работает с понятийным языком, указывая, возможно, тем самым путь из темницы понятий.
Другой исследователь, Гирт Кейл, обсуждает когнитивную функцию метафоры в ницшеанском ее понимании. Он причисляет Ницше к тем авторам, которые наиболее точно указали на конститутивную роль метафорики в нашем понимании себя и природы. Он рассматривает Ницше как представителя гносеолого-антропологической версии в теории метафоры, в соответствии с которой отношение человека к миру насквозь метафорично, а любое человеческое знание является "знанием через метафоры и модели". Заслуга Кейла заключается прежде всего в том, что он выдвинул на передний план современность ницшевской концепции метафоры: Ницше способствовал утверждению когнитив-
22-2114
96.03.031
170
ной функции метафоры. В этой связи приводятся аргументы в пользу того, что метафора у Ницше выражает наще стремление к истине.
На эстетическое измерение перспективистской истины, которая в книге развивается как метафорическая истина, указал Ф. Каульбах. По его мнению, перспективистский разум — это эстетический разум. Таким образом, возникает точка зрения, на основе которой может быть произведен эстетический поворот в философии. Он состоит в отказе от доверия как истине, так и смыслу и в обращении к "смысловой автаркии перспехтивистского разума телесно-чувственной фантазии". Под этой автаркией Каульбах понимает позицию по отношению к себе самому и к бытию, в которой человек "благодаря бытию становится независимым я свободным от исполнения и осуществления смысла, так как он доверяется самотворению смысла".
Поэтому метафоре предстоит стать местом раскрепощения, освобождения от нововременной рациональности. Именно благодаря ей становится наглядной, очевидной фундаментальная роль силы воображения и таким способом демонстрируется единство областей, которые в языке метафизической традиции были строго разграничены: единство логики и эстетики, разума и фантазии, философии я риторики. Идея метафорической истины не позволяет подвергать метафору длительному изгнанию из науки и философии, рассматривать ее как только риторическое средство воздействия.
Напротив, метафора становится подлинной ареной человеческого стремления к истине, в котором творчество и научное открытие неизбежно находятся в натянутых отношениях друг с другом, что, по Ницше, является одним из основных условий жизни.
Л. В. Федорова
