CC BY
39
СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ
2012.04.014. СОЦИАЛЬНАЯ ПСИХОЛОГИЯ В XXI в.: ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ И ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ. (Реферативный обзор).
Social psychology quart. - L., 2010. - Vol. 73, N 4.
British j. of social psychology. - Oxford, 2011. - Vol. 50, N 3.
В настоящем обзоре нашли отражение подборки статей в двух ведущих международных журналах по социальной психологии - «Social psychology quarterly» (SPQ) и «British journal of social psychology» (BJSP), - посвященных теоретическому состоянию дисциплины и перспективам ее развития в XXI в. SPQ - официальное издание Американской социологической ассоциации (АСА) (изначально журнал, который в 1937 г. основал социолог Дж. Морено, носил название «Sociometry»); здесь публикуются статьи тех исследователей (преимущественно американских социологов и, реже, психологов), которые относят себя к так называемой социологической ветви социальной психологии. BJSP издается Британским психологическим обществом (в 2011 г. журнал отметил свой полувековой юбилей); его содержание отражает специфику национальной и, шире, западноевропейской социальной психологии, где дебаты о «пограничности» дисциплины и ее двойственной генеалогии традиционно носят более взвешенный характер и не приводят к взаимной изоляции и институциональной обособленности сторонников психологической и социологической ее версий (в США секции социальной психологии существуют в рамках как Американской социологической, так и психологической ассоциаций).
Примечательно, что на страницах двух старейших и наиболее авторитетных социально-психологических журналов почти одновременно появились публикации, возрождающие дискуссионный дух 1970-1990-х годов. Тогда специализированная периодика была охвачена самой горячей «полемикой о парадигмах». Дискуссии тех
лет констатировали затянувшийся кризис социальной психологии, неожиданно оказавшейся в теоретическом и методологическом тупике; они отражали пессимистическое настроение социальных психологов, которое было вызвано разочарованием специалистов и общественности в эвристических возможностях дисциплины, крушением веры в лабораторный эксперимент как надежный метод социальной прогностики, фрагментацией социопсихологического знания, противостоянием «двух психологий» (особенно в американской академической науке), возникновением множества теорий среднего уровня и конкретных исследовательских методик на фоне общего методологического хаоса и отсутствия общезначимых концептуальных положений («большой теории», «парадигмы» и т.п.)1.
Нынешний разговор о перспективах социальной психологии как науки носит более спокойный характер, обсуждение теоретических направлений и концептуальных схем (не претендующих более на статус непреложной «большой теории») сводится скорее к их сопоставлению, а не противопоставлению. Статьи в и Б18Р свидетельствуют о готовности сторонников разных версий дисциплины к конструктивному диалогу, который будет способствовать решению актуальных проблем современного западного общества. Спор о парадигмах уступает место выявлению общих тем, точек пересечения интересов различных теоретических направлений в рамках социальной психологии, социологии и психологической науки, или задаче «сближения социальных психологий». Именно такое название получил тематический выпуск 8Рр, посвященный итогам одноименной конференции, которая состоялась в Северо-Западном университете (Эванстон, Иллинойс, США) в ноябре 2009 г. В работе конференции приняли участие ведущие представители обеих ветвей американской социальной психологии, а также молодые ученые, рекомендованные мэтрами. По замыслу организаторов конференции и редакторов специального выпуска 8Рр Элис Игли и Гэри Файна (4), обсуждению подлежали темы, представляющие равный интерес для сторонников психологической и социологической социальной психологии (идентичность, когнитивные феномены, эмоции, гендер, неравенство, культура). Каждой из перечис-
1 Подробнее см.: Якимова Е.В. Западная социальная психология в поисках новой парадигмы: Анализ методологических дискуссий 1970-1990-х годов. - М.: ИНИОН, 1993.
ленных тем был посвящен совместный доклад известных ученых, представивших психологический и социологический варианты ее интерпретации, а также собственное видение возможностей их «сближения». Соответственно в 8Рр были опубликованы статьи содокладчиков и краткие заметки молодых исследователей, получивших шанс высказать свои соображения по тем или иным аспектам темы на материале собственной работы.
По мнению Игли и Файна, совместные доклады и публикации ведущих представителей «двух психологий» в рамках академического социального знания позволят пролить свет на ту таинственную «междисциплинарность», которую сегодня принято ассоциировать с социальной психологией. Являясь адептами разных версий социальной психологии (Э. Игли - профессор психологии, организаций и менеджмента в Северо-Западном университете, ее коллега по университету Г. Файн - действующий главный редактор 8Рр, профессор социологии, специализировавшийся по социальной психологии в Гарварде), авторы предисловия к тематическому выпуску 8Рр уверены в том, что «междисциплинарность в современном ее понимании требует широты интеллектуального и методологического кругозора и экспертных оценок, выходящих за дисциплинарные границы» (4, с. 314). Как свидетельствуют итоги конференции, растущее стремление исследователей социальных феноменов к междисциплинарности не приведет к «бесшовному срастанию» социологической и психологической версий социальной психологии. Их приоритеты в теории и методах (индивидуальные когнитивные процессы / социальная интеракция в коллективных контекстах; лабораторный эксперимент и количественный анализ переменных / широкий спектр социологических, в том числе качественных методов исследования) останутся неизменными, равно как и специфический угол зрения применительно к тому или иному (иногда одному и тому же) явлению социальной реальности. Тем не менее уже сегодня очевидно, что в рамках обеих исследовательских традиций имеется опыт осмысления некоторых феноменов, который можно назвать взаимодополняющим (например, идентичность и гендер); в других случаях социологи и психологи описывают одно и то же явление сходным образом, оперируя разными терминами (культура). Если же позиции «двух психологий» заметно расходятся, то очень часто наблюдается взаимный интерес
к противоположной точке зрения, зафиксированный, в частности, в перекрестном цитировании. При этом социологи, как правило, лучше осведомлены о работе психологов, чем последние о достижениях своих социологически ориентированных коллег, констатируют Игли и Файн.
Важнейшей предпосылкой сближения психологий авторы предисловия считают аналитическое мышление на двух уровнях -индивидуальном и коллективном (групповом). Если в социологической версии дисциплины подобный анализ имеет давние и прочные традиции, то психологическая социальная психология лишь приступает к его освоению. Только в последнее десятилетие психологов заинтересовал феномен воплощенности Я в социальных контекстах; тем не менее здесь наблюдается явная конвергенция интересов адептов двух психологий, в особенности в рамках со-циокогнитивного анализа, отмечают Игли и Файн. Именно на этом пути адекватно понятой междисциплинарности, оставляющей за разновидностями социопсихологического знания право на избранный аналитический фокус (индивидуально-психологический, тяготеющий к биологии и нейропсихологии в одном случае; коллективно-групповой, ориентированный на экономику, антропологию и политическую науку - в другом), «две различные, но взаимодействующие ветви социальной психологии смогут в совокупности достичь того статуса большой социальной науки, который предвидел Курт Левин», - резюмируют свою позицию Игли и Файн (4, с. 314).
Тему идентичности в двух социопсихологических контекстах представляют Питер Бёрк (заслуженный профессор социологии и руководитель Лаборатории социально-психологических исследований Университета Калифорнии, г. Риверсайд) и Кей До (почетный профессор психологии Нью-Йоркского университета, экс-президент американского психологического общества, Общества психологии личности и социальной психологии, Общества психологии социальных проблем, лауреат премии Курта Левина) (2). Авторы единодушны в том, что в отличие от многих областей социопсихологического анализа, где диалог психологов и социологов только намечается, феномен идентичности имеет богатые исследовательские традиции не только в рамках каждого из двух направлений социальной психологии, но и в терминах совпадений и расхождений в трактовке данного явления. Первыми к сопоставлению
двух концепций идентичности (известных как теория социальной идентичности - SIT - в психологической версии дисциплины, и просто теория идентичности - IT - в социологической) обратились психологи М. Хогг, Д. Терри и К. Уайт1. Они выявили фундаментальные различия психологического и социологического прочтений идентичности и пришли к заключению о нецелесообразности попыток интеграции столь разных теорий. Хогг и его коллеги обратили внимание на принципиальные расхождения между SIT и IT в следующих вопросах: а) уровень исследования (индивидуальные когнитивные процессы / взаимосвязи индивида и общества, не опосредованные внутренними психологическими факторами); б) подход к изучению внутригруппового поведения (акцент на групповых и межгрупповых процессах / преимущественное внимание к социальным ролям); в) представление о взаимной связи групп и ролей (игнорирование ролевого фактора в контексте группы / постулирование его как центрального компонента идентичности); г) значение социального контекста (упор на зависимость идентичности от контекста / трактовка ее как относительно устойчивого кроссситуатив-ного феномена).
Противоположную позицию в вопросе о слиянии двух теорий идентичности занимают социологи Дж. Стетс и П. Бёрк, считающие их интеграцию не только возможной, но и необходимой2. Их вывод основывается на том, что «и психологическая, и социологическая версии идентичности признают тот основополагающий факт, что индивидуальное Я существует в рамках общества и испытывает его влияние, поскольку социально-принятые общезначимые смыслы инкорпорированы в индивидуальный стандарт или прототип идентичности» (цит. по: 2, с. 316). Важнейшую предпосылку интеграции двух подходов к изучению идентичности Стетс и Бёрк видят в интерпретации их различий как различий фокуса: любая идентичность есть результат верификации индивидуального Я, однако ее конкретный тип зависит от того, что является ее приоритетным базисом - роль, категория / группа или личность. Если SIT
1 См.: Hogg M.A., Terry D.J., White K.M. A tale of two theories: Critical comparisons of identity theory and social identity theory // Social psychology quart. - L., 1995. - Vol. 58, N 4. - P. 255-269.
2
См.: Stets J.E., Burke P.J. Identity theory and social identity theory // Social psychology quart. - L., 2000. - Vol. 63, N 3. - P. 224-237.
нацелена в первую очередь на осмысление категориальной / групповой идентичности, то IT выбирает ее ролевые основания (притом, что ни та ни другая концептуальная схема практически не занимается сугубо личностными измерениями идентичности, так что в контексте социально-психологического знания идентичность всегда социальна - в плане ее генезиса и содержания). Не противоречат друг другу и когнитивно-мотивационные процессы, которые берет за основу каждая из моделей: Я-категоризация и сопутствующая ей деперсонализация (SIT), т.е. принадлежность индивида к группе, с одной стороны, и Я-верификация в терминах социальных ролей (IT) - с другой, указывают на ключевое значение одного и того же фактора идентичности - отождествление себя с той или иной социальной категорией и соответствующим ей типом поведения, подчеркивают Стетс и Бёрк.
Среди прочих вариантов осмысления тождества и различия психологической и социологической трактовок идентичности в социальной психологии До и Бёрк выделяют подход П. Туа и Л. Виршап1. Эти исследователи обратили внимание на то, что социологические толкования ставят во главу угла структурно-функциональные аспекты идентичности и, соответственно, рассматривают ее в качестве средства поддержания социального порядка; психологические же интерпретации концентрируют внимание на активном переговорном процессе, обусловливающем выбор людьми категорий и групп, принадлежность к которым сулит им психологический комфорт. Такая расстановка акцентов представляется Тойтс и Виршап парадоксальной, поскольку обе версии дисциплины изменяют своим традициям: психологическая обращается к межгрупповой динамике, социологическая занимается внутренними процессами в рамках группы. Детальный сопоставительный анализ существующих социопсихологических прочтений идентичности можно найти в специальном выпуске SPQ (2003, Vol. 66, N 2), редакторы которого - психолог М. Хогг и социолог С. Риджуэй - поставили задачу выявить точки соприкосновения двух перспектив. В ходе обсуждения выяснилось, что внутри каждой из них существует несколько вариантов концептуализации
1 См.: Thoits P.A., Virshup L.K. Me's and we's: Form and function of social identities // Self and identity: Fundamental issues / Ed. by R.D. Ashmore, L. Jussim. -Oxford; N.Y.: Oxford univ. press, 1997. - P. 106-133.
идентичности, которые нередко оказываются ближе к оппозиционной теоретической модели, чем к исходной субдисциплинарной аналитической перспективе1. Специфической особенностью исследований идентичности последних лет До и Бёрк считают обращение к осознаваемым и бессознательным параметрам Я, которые проявляют себя «на людях» (т.е. в социальных контекстах) в тех случаях, когда идентичность активируется: это параметры, позволяющие определить свое Я для себя и для других. В рамках 1Т подобные характеристики обычно трактуются как общезначимые культурные смыслы, трансформировавшиеся в то или иное личностной содержание Я.
В заключении своей статьи До и Бёрк намечают три предметные области как наиболее вероятные сферы соприкосновения и, возможно, сближения социологической и психологической перспектив изучения идентичности. Это: 1) мотивационная основа процессов формирования и сохранения идентичности, т.е. поиск ответа на вопрос о том, почему люди стремятся определить свое местоположение в социальном мире (поиски позитивной идентичности, попытка избежать психосоциальной неопределенности, потребность в адекватной самооценке, созидание социальных смыслов, поддержание психосоциального баланса, а также когнитивные процессы социального сравнения и категоризации; новейшими разработками в этом направлении служат понятия «консолидация идентичности», или подтверждение ее социальной актуальности, и «мобилизация идентичности», или мотивация к коллективным действиям от имени социальной группы); 2) интеграция различных оснований идентичности (на фоне сохраняющейся традиции обособленного анализа таких оснований перспективной представляется гипотеза Стетс и Бёрка, согласно которой процессы, сопряжен-
1 См. также: Социальная идентичность: Социально-психологические перспективы: Сводный реферат // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 11, Социология: РЖ / РАН. ИНИОН, Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. социологии и социал. психологии. - М., 2005. - № 1. -С. 107-125; Идентичность как объект и инструмент исследования в современной социальной психологии: Сводный реферат // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 11, Социология: РЖ / РАН. ИНИОН, Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. социологии и социал. психологии. - М., 2008. - № 2. - С. 99-111.
ные с феноменом идентичности, являются тождественными независимо от ролевого либо категориально-группового ее базиса); 3) множественность, разнообразие, полиаспектность идентичности, признаваемые сегодня всеми ее аналитиками (независимо от их теоретических ориентаций) в качестве фундаментальной социально-психологической характеристики человека постмодерна; будущее здесь принадлежит тем исследованиям, которые не ограничиваются констатацией данного факта, а обращаются к анализу структуры такой идентичности, к выявлению взаимосвязи и иерархии ее «фасадов» и сравнению их культурно-демографических параметров.
К этому перечню перспективных областей для предстоящего диалога двух направлений в социальной психологии молодые исследовательницы Э. Кентуэлл (Калифорнийский университет, г. Риверсайд) и С. Мартини (недавний стажер Нью-Йоркского университета) добавляют еще одну - изменение идентичности (1). Опираясь на результаты своей работы, они предлагают рассматривать трансформацию любой идентичности - ролевой, категориальной, личностной - в терминах ее внутреннего «расхождения» (разногласия, несовпадения, противоречия ее составляющих). С этих позиций «идентичность выступает не как точка на измерительной шкале соответствующих значений, а как их распределение по всей шкале» (1, с. 320). Распределение идентичности указывает на степень ее внутренней связности, целостности, устойчивости; низкая вариативность распределения означает, что человек под давлением обстоятельств будет склонен к переосмыслению сложившегося у него образа Я и мира; индивид с высокой вариативностью скорее приспособится к новой ситуации, не изменяя своему Я и избранной социальной группе. Данная гипотеза, сформулированная Э. Кентуэлл в рамках социологической IT, открывает возможности для выявления когнитивных параметров изменения идентичности в традициях SIT и может послужить базой для разработки комплексной теории ее трансформаций, заключают авторы.
Статья профессора социологии Эвиатара Зерубавела (Ратгер-ский университет, Нью-Джерси) и профессора психологии Элиота Смита (Университет Индианы, г. Блумингтон) посвящена проблеме преодоления когнитивного индивидуализма как условия сотрудничества двух психологий в области изучения ментальных процессов
(15). Авторы обращают внимание на то, что в массовом сознании западного общества и среди части профессиональных обществоведов все еще сохраняется стереотип ментальных процессов (восприятия, внимания, памяти, обобщения, классификации, интерпретации, исчисления времени) как исключительной прерогативы психологии, т.е. науки об индивидуальных внутренних состояниях человека. Между тем социология, включая ее социопсихологическую субдисциплину, давно предала забвению романтический образ «Мыслителя» Родена, извлекающего картины мира из глубин своего сознания. Развитие науки о ментальном предполагает пристальный интерес к его внеличностным основаниям, настаивают Зерубавел и Смит. Таковыми в первую очередь выступают мыслительные, или когнитивные, сообщества, к которым принадлежит индивид и которые «формируют и так или иначе ограничивают его ментальное взаимодействие с миром» (15, с. 321). Аксиомой изучения ментальных процессов сегодня является положение о том, что «будучи индивидами... т.е. обладая идиосинкразическими когнитивными способностями, мы в то же время мыслим как социальные существа: как немцы, мусульмане, юристы, феминистки, правозащитники и т. п.» (там же).
Для представителей психологической социальной психологии, продолжают авторы, ограниченность когнитивного индивидуализма становится очевидной, как только они пытаются интерпретировать явления социальной жизни, которые возникают вне, помимо, а часто и вопреки индивидуальным намерениям и целям (агрессия, конфликт, мода, рынок и т.д.). Другой круг явлений, характерных для социальной реальности XXI в. и не укладывающихся в схему когнитивного индивидуализма, охватывает случаи массовых совместных (т.е. коллективных, а не рядоположенных индивидуальных) действий незнакомых людей как членов групп или социальных категорий (протестные и правозащитные движения, помощь жертвам экокатастроф). Эти и подобные им социопсихологические феномены следует рассматривать как «эмерджент-ный результат взаимодействия многих индивидов, преследующих свои цели - индивидов, которые руководствуются неполной, ошибочной, ограниченной информацией, предоставленной непосредственным когнитивным сообществом» (15, с. 322). Наиболее эффективным концептуальным инструментом для интерпретации таких
процессов Зерубавел и Смит считают мультиагентное моделирование в условиях лаборатории.
Опираясь на свой опыт изучения ментального в социальных контекстах, авторы представляют два перспективных подхода (в рамках социологической и психологической версий социальной психологии), которые позволяют приблизиться к адекватному объяснению когнитивных феноменов вне традиции методологического индивидуализма. Это социология мышления (когнитивная социология), одним из создателей которой является Э. Зерубавел1, и модель социально-сетевого распределения когнитивных процессов Э. Смита и его коллег2.
Когнитивная социология базируется на двух теоретических положениях: 1) мыслящий индивид - это не ментальный Робинзон Крузо, а ученик и заложник мыслительных сообществ; 2) когнитивное формирование индивида подчинено социальным условиям, правилам и нормам. Намеренный отказ от внутреннего психологического мира индивидуального субъекта мышления в пользу социально сконструированной интерсубъективности сближает когнитивную социологию с позицией П. Бергера и Т. Лукмана. Фокусом социологии мышления выступают безличные социальные ландшафты сознания (social mindscapes), общезначимые для всех членов той или иной социальной реальности. Конфигурацию ландшафтов сознания задают «поразительная общность манеры, посредством которой разные индивиды концентрируют свое внимание, формируют личный опыт, приписывают значения объектам, исчисляют время, а также - общая память и почти тождественные когнитивные карты мира» (15, с. 322). Второй объект изучения когнитивной социологии - социальные нормы и правила мышления, включая процесс овладения ими в ходе социализации. Правила, о которых идет речь, осознаются индивидом только тогда, когда он готов их нарушить. Во всех других случаях они действуют как неосознанные предписания, задающие формы индивидуального мышления, а порой и его содержание. В соответствии с социаль-
1 См.: Zerubavel E. Social mindscapes: An invitation to cognitive sociology. -
Cambridge (MA): Harvard univ. press, 1997.
2
См.: Mason W.A., Conrey F.R., Smith E.R. Situating social influence processes: Dynamic, multidimensional flows of influence within social networks // Personality a. social psychology rev. - L., 2007. - Vol. 11, N 3. - P. 279-300.
ными нормами происходят фокусирование внимания и вычленение объекта из его фона; приписывание значения объектам и классификация их в терминах смысла; услышанные звуки делятся на фольклор и классику, время исчисляется в соответствии с общезначимой шкалой, происходящее оценивается как воображаемое или реальное и т.п. Социальные нормы мышления очерчивают обязательный круг памятных событий и задают понятие их релевантности. Овладевая этими правилами в процессе когнитивной социализации, индивид вступает в мир интерсубъективности, т.е. получает не только навык правильных действий, но и установки надлежащего мышления. Многие идеи когнитивной социологии созвучны психологической традиции SIT, замечает Зерубавел. В частности, группы в их понимании этой теории являются не чем иным, как «сообществами знания», которые устанавливают нормы и предписательно формируют индивидуальное мышление.
Представляя сетевой подход к осмыслению ментальных феноменов в психологии, Э. Смит подчеркивает, что его можно расценивать как своего рода дополнение к когнитивной психологии. Последнюю интересует длительное (едва ли не пожизненное) пребывание индивида в мыслительном сообществе, тогда как сетевая модель предлагает обратить внимание на преходящие и даже мимолетные социальные контексты обмена и преобразования информации. Под сетями в данном случае имеются в виду диады, группы и вообще любые агломерации индивидов, вступающих в информационный контакт. Модель социально-сетевого распределения когнитивных процессов следует основному принципу общей теории сетей: структурные свойства сети определяют скорость и паттерны информационных процессов, а также характер их влияния по мере распространения информации между ее носителями.
Смит и его единомышленники считают себя последователями движения «за ситуативность сознания в психологии», которое в 1990-е годы выступило с критикой прочтения ментальных актов исключительно с точки зрения их абстрактных информационных составляющих. Адепты этого движения предложили «соорудить строительные леса», поддерживающие обмен информацией между отдельными сознаниями, в виде сенсомоторики субъектов обмена и физических параметров среды. Э. Смит и Г. Семин дополнили эти «леса» непосредственным социальным контекстом информацион-
ных процессов1. Ключевым положением новой социопсихологической модели сознания стало представление о том, что «сознание всегда распределено, т.е. воплощено более чем в одном индивиде, поскольку только диады, группы и прочие мыслительные сообщества приобретают, сохраняют, обрабатывают, интерпретируют и восстанавливают информацию» (15, с. 324). Позднее сторонники этой точки зрения пришли к заключению, что строительными лесами сознания служат не только диады или сообщества, но и целые культурные системы.
Э. Смит считает анализ социально-сетевого распределения сознания многообещающим способом осмысления встроенности индивидуально-когнитивных процессов в социальные контексты разных уровней. Примером эффективности данной модели могут служить исследования социально-психологических скриптов (например, правил поведения в ресторанах фаст-фуда) или формирования индивидуальных впечатлений о человеке в сравнении с его общественной репутацией.
Докторант социологического факультета Ратгерского университета Эйша Фридман и выпускница факультета психологии Университета Индианы Эшли Уагоннер обращают внимание на необходимость междисциплинарного анализа субкультурных различий в сфере индивидуальной перцепции (6). Психологическая традиция социальной психологии имеет солидный опыт изучения ментальных представлений и их формирования на уровне индивида (начиная с бессознательных автоматических реакций на соответствующие ключи - внешность, поведение и т.п. - и заканчивая целенаправленным генерированием представлений и суждений). Однако подобные исследования редко принимают в расчет культурную специфику непосредственных условий восприятия и репрезентации (за исключением противопоставления коллективистских восточных и индивидуалистических западных культур). В социологии, напротив, сохраняется стойкий интерес к анализу культуры в ее локальных измерениях, или субкультур (профессиональных, региональных, молодежных, классовых, связанных с хобби). Авторы утверждают, что «автоматические формы когнитивных действий
1 См.: Smith E.R., Semin G.R. Socially situated cognition: Cognition in its social context // Advances in experimental social psychology. - Waltham (MA), 2004. -Vol. 36. - P. 53-117.
обусловлены не подлежащими критике культурно-доступными схемами в большей степени, чем целенаправленные ментальные акты» (6, с. 326). Иллюстрацией субкультурных перцептивных влияний, происходящих «здесь и сейчас», могут послужить восприятие расы слепым (т.е. человеком, которому неведомы физические различия в цвете кожи) или гендерные представления трансвестита (т.е. человека, для которого принадлежность к тому либо иному полу не является константой); индикатором субкультурных детерминант восприятия служит также отношение к слухам и сплетням как аспекту формирования впечатлений о человеке. В целом изучение субкультурных параметров индивидуальной перцепции совокупными силами психологов и социологов конкретизирует механизмы «культурного сознания», т.е. специфических социопсихологических процессов восприятия мира и других людей в разных обстоятельствах социальной жизни, пишут в заключение Фридман и Уагоннер.
Социальная психология эмоций в двух перспективах представлена в статье Линн Смит-Ловин (профессора социологии Университета Дьюка, г. Дарем, Северная Каролина, лауреата премии Кули-Мида, экс-президента Южного социологического общества США, бывшего вице-президента АСА и экс-президента ее секций социальной психологии и социологии эмоций) и Петра Винкельма-на (профессора психологии Университета Калифорнии, г. Сан-Диего, члена редколлегий «Journal of personality and social psychology» и «Personality and social psychology bulletin») (12). На протяжении столетия эмоции считались неоспоримым объектом психологической науки, пишут авторы, однако с середины 1970-х годов о своем праве на специфический угол зрения все громче заявляет такая субдисциплина, как социология эмоций. С момента ее возникновения социологи отстаивают свое, отличное от психологического понимание феномена эмоций. Если психолога интересуют физиологические параметры эмоциональных состояний и их связь с когнитивными процессами, а также универсальность физиогномических и телесных выражений опыта переживания, то социолог обращает самое пристальное внимание на меняющиеся социальные значения и смыслы эмоциональных реакций в разных исторических, культурных, институциональных и материальных контекстах. На рубеже XX-XXI столетий наметился взаимный ин-
терес социологов и психологов, изучающих эмоции, к результатам и методам друг друга. Смит-Ловин и Винкельман предлагают краткий обзор достижений каждой из дисциплин, занимающихся этим явлением (социологии, психологии и социальной психологии), и намечают направления их возможного сотрудничества.
В современной социологии эмоций четко определяются два аналитических уровня - макросоциологический (изучение связей между эмоциональными нормами - «правилами чувствования» - и материально-историческими их детерминантами) и микросоциальный (исследование эмоций как следствия интеракций и как мотива последующих действий). Макросоциология эмоций тяготеет к концептуальным схемам социального конструктивизма и культурной социологии; микросоциальный анализ непосредственно связан с традициями социальной психологии и имеет точки соприкосновения с традицией психологической. Весь спектр существующих микросоциологических и примыкающих к ним социопсихологических исследований эмоций можно разделить на три группы с точки зрения их предмета, считают авторы. Во-первых, это работы, посвященные эмоциональной социализации взрослых и нормативной регуляции эмоциональных проявлений (в особенности у представителей разных профессий: медсестры, продавцы, стюардессы, служащие отелей и банков). Такие исследования по преимуществу базируются на концепции эмоционального труда А. Хохшильд1. Более скромно в литературе представлена специфика эмоциональной регуляции у детей и реконструкция техник управления эмоциями в соответствии с социальными правилами чувствования.
Вторым приоритетным объектом микросоциологии и социальной психологии эмоций выступает связь эмоционального опыта и психического здоровья; анализу полежат такие параметры индивидуального жизненного пути, как карьера и социальный статус, переломные моменты биографии, важнейшие события в личной
1 См.: Hochschild A.R. The managed heart: Commercialization of human feelings. - Berkeley: Univ. of California press, 1983; Симонова О. А. Социологические исследования эмоций в современной американской социологии: Концептуальные проблемы // Социологический ежегодник, 2009: Сб. науч. тр. / РАН. ИНИОН. Центр социал. науч.-информ. исслед. Отд. социологии и социал. психологии; Кафедра общей социологии ГУ-ВШЭ; Ред. и сост. Н.Е. Покровский, Д.В. Ефременко. -М., 2009. - C. 199-225.
жизни, степень психосоциальной удовлетворенности жизнью, де-виантное поведение и душевные болезни. Фокусом третьего, по преимуществу социально-психологического направления, являются эмоции в контексте социальных интеракций - их зарождение, формирование, устойчивость и функции. Отправным пунктом работ в этом ключе (который иногда называют «позитивистским») служит тезис о том, что эмоциональные реакции суть спонтанные результаты социальных обстоятельств взаимодействия, получившие -вследствие своей функциональной ценности - эволюционное закрепление. К этому направлению примыкают также исследования роли эмоций в групповой динамике, в первую очередь - опосредованное ими статусное взаимодействие в социальной иерархии как генератор внутригрупповой солидарности и сплочения. Сюда же можно отнести и работы в русле символического интеракционизма, где эмоции трактуются как продукт социальных идентичностей.
Именно последнее, третье направление микросоциологии эмоций (включая социологически ориентированную социальную психологию) авторы расценивают как наиболее близкое психологической традиции. Здесь налицо не только пересечение исследовательских интересов, но и прямые параллели и даже концептуальные заимствования, замечают Смит-Ловин и Винкельман, ссылаясь на новые социальные модели межгрупповых эмоций и эмоционально саморегуляции, а также на социоструктурный анализ эмоционального дискомфорта с привлечением данных психофизиологии.
Между тем психологическая ветвь социальной психологии предлагает сегодня совершенно особое понимание эмоций - как «воплощенных состояний», или «модальных представлений». Новое прочтение эмоционального опыта как зафиксированного в тех или иных физических характеристиках индивида (аспектом которых являются традиционные физиогномические реакции и жесты) получило распространение среди социальных психологов в последнее десятилетие. Оно сформировалось в противовес господствовавшей в 1970-1990-е годы символической модели информационно-когнитивных процессов. В рамках этой модели любой опыт, включая эмоциональные переживания, прежде чем он сможет быть осмыслен, должен подвергнуться трансформации, т.е. из своей модальной формы (перцептивной, чувственно-соматической, сенсомоторной) перейти в форму символических представлений
(«пропозиций»). Теория воплощенных эмоциональных реакций, напротив, постулирует модальность как непременный атрибут переживания опыта. Воплощение имеет место как в исходном взаимодействии со стимулом, так и при последующих когнитивных действиях, с ним связанных (воспоминание, представление) - путем имитации или воссоздания в памяти прежних телесно-чувственных состояний. Другими словами, эмоциональные реакции, включая самые абстрактные способы их выражения, всегда имеют телесную форму и сопровождаются мимикой и жестами, а также нейрофизиологическими процессами. Поэтому, в частности, новая социальная психология эмоций имеет тесные контакты с нейропсихологией, физиологией мозга и новой отраслью науки -нейросоциологией, отмечают авторы.
Констатируя очевидные разночтения двух социально-психологических вариантов концептуализации эмоций, Смит-Ловин и Винкельман все же считают возможным обозначить точки их пересечения. Таковыми являются растущий интерес психологов и социологов к эволюционным основаниям эмоций, «эмоциональному менеджменту» и высвобождению эмоциональной энергии посредством общезначимых социальных ритуалов. На фоне новейших достижений нейропсихологии авторы считают вполне возможной «интеграцию социологического, психологического и нейрофизиологического уровней анализа эмоциональных состояний, что приведет не просто к формированию более масштабной теории, но и к неожиданным экспериментально обоснованным прогнозам» (12, с. 331).
Докторант Университета Дьюка Кимберли Роджерс и выпускник Калифорнийского университета (г. Сан-Диего) Лиам Кавана обращают внимание коллег-социопсихологов на усилившийся в последние годы интерес обществоведов к трансдисциплинарным и системно-ориентированным исследованиям (10). Обращаясь в этой связи к теме комплексного (системного) изучения эмоций силами биологии и социальных наук, авторы подчеркивают, что «традиционные дисциплинарные границы и противопоставление понятий типа "натура-культура" необходимо заменить подходом, который позволит оперировать более сложными категориями и осуществлять мультиуровневый анализ» (10, с. 333). Свою позицию они подкрепляют ссылками на экспериментальную работу, касающую-
ся функций окситоцина (гормона гипоталамуса), отвечающего за парные связи между особями в человеческом общежитии. Как свидетельствуют опыты, проводившиеся в основном на грызунах, инъекции окситоцина усиливают способность организма реагировать на настроения других особей, проявлять эмпатию и солидарность. Другие эксперименты демонстрируют, как физический контакт и невербальные способы установления связей между особями повышают у них уровень окситоцина; тем самым социальные и биологические процессы подкрепляют друг друга. Следовательно, биологические атрибуты живого организма, включая человека, влияют на возникновение и укрепление эмоциональных и социальных сетей и передачу социально-аффективной информации, заключают Роджерс и Кавана.
Обсуждение проблемы многоуровневого анализа в социальной психологии продолжают профессор психологии и бизнеса Университета Южной Калифорнии (г. Лос-Анджелес) Венди Вуд и профессор социальных наук Стэнфордского университета (Калифорния) Сесилия Риджуэй (13). Авторы обращаются к феномену гендера - одному из немногих объектов социально-психологического знания, междисциплинарная природа которого сегодня не подлежит сомнению. Социологи готовы согласиться с тем, что функционирование гендерных социальных структур возможно только путем их индивидуализации в конкретных мужчинах и женщинах; психологи принимают как факт социальный генезис представлений о мужественности и женственности. Однако в своей исследовательской - эмпирической и теоретической - работе представители обеих ветвей социальной психологии все еще остаются в плену традиционных парадигм и ограничивают свои исследования межличностным уровнем анализа. Между тем адекватное понимание гендера возможно только посредством мультиуровневого его исследования, убеждены Вуд и Риджуэй. Междисциплинарная интерпретация гендерных различий предполагает осмысление их в качестве «переменной, которая принадлежит одновременно индивидуальному, реляционному (основанному на взаимодействии) и социетальному уровням и осуществляющей свое влияние на каждом из них» (13, с. 335).
Конкретизируя свое понимание гендера, авторы усматривают его сущность в общезначимых социальных смыслах, которые об-
щества и индивиды приписывают свойствам мужественности и женственности. Эти смыслы базируются на биологических аксессуарах человека (том или ином наборе хромосом), но само содержание и значение различий между полами получает социокультурное наполнение путем воплощения в многоуровневой системе гендерных социальных практик, включая культурные верования, институциональные структуры, гендерные паттерны межличностного взаимодействия, конкретизированные в терминах пола индивидуальные Я. Если физиологические различия образуют фундамент гендерной дифференциации, то ее социальные толкования отражают специфику общественного разделения труда между мужчиной и женщиной, что в свою очередь определяет способы индивидуальной саморефлексии в качестве субъекта того либо иного пола, поведение и характер социальных отношений с другими.
Необходимость многоаспектного обсуждения гендерных процессов авторы иллюстрируют рядом примеров из социопсихологической литературы последних лет. Так, явно неубедительными оказались попытки объяснить гендерное неравенство в сфере оплаты труда только в социально-экономических категориях, так как в этом случае остается открытым вопрос о механизмах, которые обеспечивают проникновение сегрегации по признаку пола в организационные структуры профессиональной занятости. Как показывают работы С. Риджуэй и Б. Рескин, ключевую роль здесь играют социальная идентичность, культурные верования и предрассудки, т.е. социально-психологические механизмы, принадлежащие уровню межличностного взаимодействия1. Другой пример касается социопсихологических исследований полового созревания. Ограниченный его индивидуально-физиологическим измерением, этот процесс утрачивает именно то содержание, которое наполняет смыслом сам акт приобщения подростков к «взрослой» жизни и объясняет различия не только временных параметров этого процесса в разных исторических и культурных сообществах (14-18 и более лет), но и сопровождающих его физиологических изменений в
1 Cm.: Ridgeway C.L. Gender as an organizing force in social relations: Implications for the future of inequality // The declining significance of gender? / Ed. by F.D. Blau, M.B. Brinton, D.G. Grusky. - N.Y.: Russel Sage, 2006. - P. 265-287; Re-skin B.F. Including mechanisms in our models of ascriptive inequality // American sociological rev. - Wash., 2003. - Vol. 68, N 1. - P. 1-21.
организме подростка1. Таким образом, стремление исследователей к пониманию процессов, связанных с гендером, как принадлежащих нескольким уровням социальной реальности, ведет к «реконструкции самого понятия "гендер"», что знаменует собой «первый шаг на пути к более внятным объяснительным теориям», - заключают Вуд и Риджуэй (13, с. 336).
К сожалению, до настоящего времени социальные психологи так и не смогли реализовать потенциал многоуровневого анализа, заложенный в их комплексной дисциплине, считают авторы. Для решения этой задачи достаточно для начала интегрировать в рамках социальной психологии психологическую и социологическую модели культурных представлений, связанных с тендерными различиями. Фокусом психологических концептуальных схем выступают гендерные стереотипы, которые влияют на самый широкий круг межличностных интеракций; социологи сосредоточивают внимание на распространенных верованиях, касающихся общественного статуса мужчины и женщины, определяющего их поведение, социальные предрассудки и ту или иную степень гендерного неравенства. Эти исследовательские перспективы развиваются параллельно вместо того, чтобы двигаться навстречу друг другу, поскольку и гендерные стереотипы, и статусные представления, связанные с полом, отражают специфику конкретных сообществ и олицетворяют собой ролевые и поведенческие нормы, которые подвержены исторической и культурной трансформации и, одновременно, индивидуализации. Перспективным направлением кооперации усилий двух психологий применительно к феномену ген-дера (как «объекта углубленного изучения на разных аналитических уровнях») Вуд и Риджуэй считают также работы, выявляющие связь гендерных ролей и гормональных процессов у супружеских пар, где отец берет на себя уход за новорожденными детьми2.
Докторант социологического факультета Стэнфордского университета Сара Харкнесс и преподаватель факультета психоло-
1 Cm.: Ellis B.J. Timing of pubertal maturation in girls: An integrative life history approach // Psychological bull. - Wash., 2004. - Vol. 130, N 6. - P. 920-958.
Cm.: Berg S.J., Wynn-Edwards K.E. Changes in testosterone, Cortisol and estradiol levels in men becoming fathers // Mayo clinic proceedings. - Waltham (MA), 2001. - Vol. 76, N 1. - P. 582-592.
гии Университета Аризоны Дебора Холл считают актуальным диалог двух психологий по вопросам гендерной дискриминации и социальной политики (7). Поскольку гендер выступает «одним из главных факторов организации социальной жизни» и является «многоуровневым социальным конструктом», пишут молодые исследовательницы, необходимо системное изучение личностных и межличностных, когнитивных и макроструктурных механизмов, которые могут способствовать снижению уровня сексизма в общественной жизни (7, с. 339). При этом задача социальных психологов состоит в выявлении и рекомендации таких антидискриминационных мер, действенность которых в одном из контекстов гендерного неравенства не усугубляла бы положения в других. Хакнесс и Холл обращают внимание на два подхода, зарекомендовавших себя в рамках каждого из направлений социальной психологии в качестве эффективных объяснительных и социально-политических схем. Это социологический анализ организационно-структурных способов сдерживания гендерной дискриминации и ее социальной репродукции и экспериментальные психологические исследования когнитивно-информационных процессов активации и распространения гендерных стереотипов. Сближение этих подходов должно способствовать выработке практических социально-политических решений проблемы гендерного неравенства в современном обществе, уверены авторы.
Проблеме неравенства в его более масштабном измерении -как атрибуту социоструктурных параметров общества - посвящена статья Сьюзен Фиске (профессора психологии Принстонского университета, обладательницы премии У. Джемса и награды АПА «За выдающиеся научные достижения») и Линды Мольм (профессора социологии Университета Аризоны, лауреата премии Кули-Мида, экс-редактора «8Рр») (5). Авторы подчеркивают, что социальное неравенство было и остается ключевой темой социологического знания, тогда как психологию интересуют лишь частные (преимущественно перцептивные и аффективные) ее аспекты. В социальной психологии социологического толка неравенство (в самых разных его проявлениях) рассматривается всеми основными ее течениями. Так, традиция структуры и личности исследует асимметрию властных полномочий, привилегий и ресурсов применительно к базовым структурообразующим социальным категори-
ям (класс, раса, гендер и т.п.). Символический интеракционизм выявляет параметры неравенства, связанные с конструированием идентичностей, а также его индивидуально-личностные и эмоциональные последствия в микросоциальных контекстах. Более абстрактный уровень концептуализации неравенства характеризует модели групповой динамики, где доминируют формальные схемы продуцирования асимметрии структурами властной и статусной иерархии (в сферах взаимодействия, влияния и привилегий). К этому направлению, которое Фиске и Мольм оценивают как многообещающее, примыкают концепции социального обмена, составляющие главный предмет обсуждения в настоящей статье.
В рамках психологической ветви дисциплины перспективным в плане сближения двух психологий авторы считают анализ предрассудков (как атрибута социального неравенства), который сопоставим с моделью структуры и личности в социологии. Изучение стигматизированных идентичностей как другое направление психологических исследований неравенства можно соотнести с социологической традицией символического интеракционизма, а описание отношений власти (третий объект интереса психологов) -с социологией групповых процессов.
Концепции социального обмена рассматривают неравенство как функцию взаимозависимости акторов в терминах значимых для них ценностей (как материальных благ и ресурсов, так и социально-значимых продуктов, таких как статус и влияние). «Взаимная зависимость сближает людей, - поясняет эту позицию Л. Мольм, один из авторитетнейших теоретиков социального обмена, - однако ее асимметрия создает дисбаланс власти, что в свою очередь продуцирует неравенство обменных операций и их итоговых выгод» (5, с. 341). Неравный обмен наблюдается во всех сферах социальной жизни, начиная с семьи и работы и заканчивая международными отношениями. В своих исходных посылках теория социального обмена была задумана как междисциплинарная, однако начиная с 1970-х годов внимание социологов все больше концентрировалось на сетевых структурах, которые управляют отношениями обмена и власти вне зависимости от личностных характеристик акторов. Фокусом исследования выступают уже не диады (пары индивидов, связанных отношениями обмена), а более масштабные цепочки и сети обменных действий; этот подход по-
зволяет интерпретировать асимметрию социальных обменов как производную от социальных структур зависимости и властных полномочий, не опосредованных намерениями индивидуальных участников, их целями или сложившимся между ними «балансом сил». Очевидно, что в таком прочтении социального неравенства его генератором становятся безличные социальные сети, отличающиеся друг от друга с точки зрения конечного «эффекта неравенства». Этот социологический тренд в социально-психологических концепциях неравенства изымает из поля зрения аналитиков психологические параметры этого явления, его восприятия и оценки в категориях социальной справедливости, констатируют авторы. Вместе с тем в последние годы появились работы, содержащие предпосылки для реанимации сугубо социально-психологического подхода к проблеме. Это анализ аффективных и эмоциональных составляющих обменных процессов и их роли в формировании отношений межличностной привязанности и социальной солидарно-сти1. Психологи, в свою очередь, сегодня согласны принять социологическое определение власти как «следствия асимметрии отношений зависимости», продолжают Фиске и Мольм (5, с. 342). Правда, при этом они используют теорию социального обмена для конкретного, чаще - экспериментального - изучения взаимной привязанности и тесных, эмоционально окрашенных межличностных отношений в рамах диады, оставляя за скобками формальный анализ макроструктурных параметров взаимозависимости. В психологии предрассудков, успешно развивающейся на протяжении столетия, сегодня приоритетное место занимает дифференциация и описание форм групповой предубежденности и противостояния «мы» и «они» разного уровня. Крайние формы ин-групповой предубежденности / сплоченности («оголтелый» этноцентризм и либерально-гуманистические установки эгалитаризма) представляют равный интерес для социологов и психологов. Исключительной прерогативой последних, однако, остаются так называемые «скрытые» (невидимые, неявные) социальные предубеждения, которые «обусловливают дискриминацию в повседневной жизни: тактика избегания, неприветливость в общении, самоисполняющиеся про-
1 См.: Lawler E.J., Shane R.T., Yoon J. Social commitments in a depersonalized world. - N.Y.: Russel Sage, 2009; Molm L.D. The structure of reciprocity // Social psychology quart. - L., 2010. - Vol. 73, N 2. - P. 119-131.
рочества, ин-групповой фаворитизм в вопросах политики, образования, профессиональных занятий и даже домашнего хозяйства» (5, с. 344). В любой из своих форм (автоматической, неопределенной, амбивалентной) предрассудки этого рода отличаются ненамеренным, неосознаваемым, не обязательно враждебным, но стойким социокультурным, этническим, ценностным и прочим «мы-центризмом», или игнорированием аут-групп как «прочих». Детализация эмоционального содержания неявных социальных предрассудков, не исчерпывающихся чувством антипатии, содержится в концептуальной модели стереотипов, разработанной С. Фиске и ее коллегами1.
Резюмируя свои соображения о перспективах подлинной междисциплинарности в вопросе изучения социального неравенства, Фиске и Мольм акцентируют следующие тенденции в рамках каждой из двух психологий: а) стремление социологов обогатить теорию социального обмена психологическими разработками в области социально-когнитивных процессов и эмоциональных аспектов обменных действий; б) намерение психологов поместить свои экспериментальные модели групповых предрассудков в более широкий социоструктурный контекст, учитывающий задачи социальной политики.
По мнению докторантов Дэвида Меламеда (социологический факультет Университета Аризоны) и Майкла Норта (факультет психологии Принстонского университета), будущее междисциплинарного изучения феномена неравенства связано с понятием «социальный капитал», во-первых, и с развитием нейрофизиологии поведенческих актов - во-вторых (8). Психологи уже сегодня неявно оперируют представлением о социальном капитале (или «благах, полученных посредством социальных сетей»), рассматривая предрассудки как ограничение доступа дискриминируемой группы к ин-групповым ресурсам и приписывая ей статус на основании стигматизированных идентичностей. Создание когнитивных карт и структурирование меняющихся на протяжении жизненного цикла нейрофизиологических сетей вполне сопоставимо с осмыслением социоструктурных механизмов генерирования и распространения
1 См.: Fiske S.T., Cuddy A.J.S., Glick P. Universal dimensions of social perception: Warmth and competence // Trends in cognitive science. - Waltham (MA), 2007. -Vol. 11, N 2. - P. 77-83.
предрассудков, образуя в совокупности предпосылки «структурной теории действия, которая объясняет взаимные изменения нейрофизиологических и социальных сетей», - убеждены авторы (8, с. 347).
Завершает тематический выпуск 8Рр статья Пола Димаджио (профессора социологии, руководителя Центра изучения социальных организаций Принстонского университета) и Хэйзел Маркус (профессора поведенческих наук, директора Центра сравнительных этнических и расовых исследований Стэндфордского университета) (3). Последние 20 лет отмечены конвергенцией взглядов на культуру в рамках социологии и психологии, включая их социально-психологические ответвления, отмечают авторы. Названные дисциплины практически отказались от «сущностного» прочтения культуры, которое акцентирует ее целостность, устойчивость и локализацию в коллективном сознании, в пользу более динамичных ее толкований. Сегодня культуру все чаще рассматривают как источник и «место» взаимодействия множественных сознаний и варьирующихся элементов окружающей среды. Участники взаимодействия выступают по отношению друг к другу в роли «режимов обоюдного отбора: ментальные структуры выбирают в качестве значимых те или иные составляющие среды, элементы окружающего мира выборочно подкрепляют и поддерживают определенные ментальные представления» (3, с. 347). Разнообразие внешнего мира и его изменчивость обеспечивают открытость сознания множеству культур, что обусловливает динамику ментальных представлений, их подвижность и релевантность специфическим средовым контекстам.
Другой аспект современного понимания культуры связан с переосмыслением ее субъекта. Групповой изоморфизм культурных содержаний сменяется триумвиратом их агентов: идентичности (Я-схем как фокусов культурного материала для характеристики личности и ее отношений с другими); институтов (средовых «подпорок» для организации культурного материала в пространственные и символические системы); сетей, заменяющих собой группы в качестве носителей культурных элементов. «Фокусом данного подхода, - замечают Димаджио и Маркус, - выступают воспроизводство и модификация культурных паттернов; его средоточием являются не столько культурные содержания, сколько когнитивные и социальные механизмы и процессы, посредством которых элемен-
ты культуры приобретаются, получают значимость и значение в более широких смысловых контекстах и заменяются другими» (3, с. 348).
Новое толкование культуры создает предпосылки для расширения и конкретизации ключевых положений социальной психологии психологической ориентации, отмечают авторы. В первую очередь это касается фундаментальной идеи о взаимном конституировании индивидов и их социального окружения, высказанной в свое время К. Левином и Дж.Г. Мидом. Несмотря на хрестоматийность этой теоретической установки, исследователи в своей экспериментальной работе ограничивают культурные аспекты психологического опыта индивида властью сиюминутной ситуации. Культурный фокус в социальной психологии заставляет вспомнить о том, что непосредственные условия развертывания психологических процессов встроены в организационные и институциональные сети; что культурные нормы едины для Я-систем и социальных систем, в рамках которых протекает и аккумулируется психологический опыт, и что и те и другие находятся в зоне постоянного влияния экологических, экономических и исторических факторов. Таким образом, культура выступает как «совокупность явных и скрытых паттернов представлений, действий и артефактов, которые распространяются и распределяются посредством сетей социальной интеракции... социальные ситуации - это архив и склад психологического опыта индивидов, они не только влияют на психологические тенденции поведения и действия извне, но конституируют их изнутри, т.е. творят, устанавливают и пополняют» (3, с. 348). Другими словами, обстоятельства культуры не просто накладываются на базовые психологические процессы, имеющие психологическое же содержание, но само это содержание (те то, как именно и что именно люди чувствуют, представляют и мыслят) приобретает культурную специфику, трансформируется в соответствии с историческими смыслами, практиками и институтами.
В ряду новейших способов осмысления культуры с позиций психологии и ее субдисциплины авторы выделяют следующие:
а) классификация культурных контекстов в соответствии с их ключевыми измерениями, или культурными синдромами (индивидуализм / коллективизм, автономия, эгалитаризм, иерархичность);
б) анализ вариативности культур в терминах их интеллектуальных историй, управляющих индивидуальной перцепцией и конструированием значений;
в) осмысление культуры как свободной сети структур знания, ментальных конструктов и представлений, управляющих информацией;
г) индексирование культур с помощью культурных моделей, или общепринятых идей и практик поведения, задающих направление индивидуальному опыту;
д) анализ не-западных паттернов мышления, восприятия, представления и действий, опровергающих стереотип универсальности базовых психологических процессов как укорененных в человеческой природе.
Социология культуры, равно как и развивавшаяся в ее русле социальная психология, продолжают Димаджио и Маркус, долгое время игнорировала ее психологические трактовки. Наметившийся сегодня заинтересованный обмен мнениями по этому предмету между разными социальными и психологическими дисциплинами стал возможен по двум причинам. Во-первых, социальные аналитики убедились в том, что новейшие психологические и социопсихологические концепции культуры интерпретируют этот феномен в тех же самых категориях «случайности, специфичности и свободной связи» динамических компонентов и задаются тем же самым вопросом об «артикуляции систем культурных значений в пространстве, времени и личности» (3, с. 349). Во-вторых, ряд теоретических гипотез, сформулированных социологией в 70-80-е годы прошлого века (об институциональных основаниях когнитивных явлений, о динамике культурных систем и индивидуальных культурных репертуаров, о содержании последних как совокупности представлений, идей и моделей, которые изменяются вместе с переменой социальных обстоятельств), получили убедительное эмпирическое подтверждение в экспериментальных работах психологов.
В ряду социально-психологических идей, подготовивших трансформацию нынешних представлений о культуре - как в психологии, так и в социологии - Димаджио и Маркус упоминают теоретические разработки почти всех авторов настоящего тематического выпуска 8Рр. Это анализ коллективной памяти и субкультур Г. Файна, теория интерсубъективности и институциональной
обусловленности когнитивных процессов Э. Зерубавела, концепция статусных ожидания С. Риджуэй, модель ролевой идентичности Л. Смит-Ловин, осмысление идентичности в контексте культурных диффузий К. Дьюи и Д. Мартин и др. В заключение авторы с удовлетворением констатируют, что общность представлений о культуре как «месте» взаимного созидания и трансформации Я и среды, «находящихся в водовороте постоянного обоюдного конституиро-вания», знаменует собой начало подлинно междисциплинарной работы в этой сфере социального знания (3, с. 351).
С мнением мэтров согласны молодые исследователи Хана Шеперд (докторант социологического факультета Принстонского университета) и Николь Стивенс (преподаватель факультета организации и менеджмента Северо-Западного университета, г. Эванстон, Иллинойс) (11). Ссылаясь на результаты предпринятого ими эмпирического исследования социокультурных практик финансовых сбережений у групп с низким уровнем доходов, авторы доказывают необходимость «интегративного культурного подхода к объяснению поведения, который охватывал бы непрерывную взаимную зависимость между индивидуальными поступками и психологическими процессами, с одной стороны, и социокультурными контекстами - с другой» (11, с. 353).
Публикации в Б18Р приурочены к 50-летию журнала; их авторы Стивен Райхер (школа психологии Университета Сент-Эндрюс, Великобритания) (9) и Маргарет Уэзерелл (факультет социальных наук Открытого университета, Милтон-Кинс, Великобритания) (14) анализируют теоретическое состояние современной британской социальной психологии, причины, которые тормозят ее движение вперед, и роль Б18Р как организатора и координатора развития социально-психологического знания в Европе. По мнению М. Уэзерелл, привлекательной чертой Б18Р по сравнению со многими специализированными периодическими изданиями является «принципиальный эклектизм» информационной политики, т.е. научная толерантность и открытость самому широкому спектру теоретических и экспериментально-исследовательских направлений. Журнал был и остается общественной трибуной, где в полной мере может проявить себя плюрализм социальной психологии как науки, готовой вести диалог с нейропсихологией, физиологией и социологией, с психоанализом, когнитивизмом и социальной исто-
рией. Равное право на публикацию в BJSP имеют исследователи, опирающиеся как на количественные, так и на качественные методы; все без исключения новейшие тенденции не только отечественной, но и европейской социальной психологии получают освещение на страницах журнала (дискурсивный анализ, концепция социальных представлений, атрибутивная теория, исследования социальных меньшинств, гендерный анализ и пр.).
С. Райхер подчеркивает ключевую роль BJSP в поддержке и распространении двух главных парадигм британской социальной психологии, оформившихся в 70-80-е годы прошлого столетия и до сих пор пользующихся международным признанием в социальных науках. Это упоминавшаяся выше теория социальной идентичности Г. Тэджфела (SIT)1 и дискурсивная психология (в ее макро-уровневой трактовке М. Уэзерелл и в более камерном варианте Дж. Поттера и Д. Эдвардса)2. Названные концептуальные схемы не просто послужили обоснованием новых подходов к интерпретации социально-психологических процессов; «они обеспечили совершенно иной взгляд на главный предмет этой дисциплины - природу человеческой социальности», - подчеркивает Райхер (9, с. 391). Именно поэтому они могут и должны быть охарактеризованы как парадигмы, или метатеоретические схемы, меняющие всю систему координат социально-психологического знания.
Новизна SIT состояла в проблематизации природы Я, которое оказалось сложной многоуровневой агломерацией самых разных идентичностей (ролевых, групповых, гендерных, возрастных, профессиональных, статусных, личностных). Толкование Я в категориях индивидуального и коллективного конструирования позволило обратиться к анализу взаимопонимания и взаимодействия людей в социальном мире и тем самым к вопросам социальной иерархии, власти и социальных изменений. В XXI в. SIT становится отправным пунктом ряда новых теорий и новых способов решения классических проблем социальной психологии.
1 Cm.: Tajfel H. Social identity and intergroup relations. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1982.
2
Cm.: Potter J., Edwards D. Discursive psychology. - L.: SAGE, 1992; Potter J., Wetherell M. Discourse and social psychology: Beyond attitudes and behaviour. - L.: SAGE, 1987.
Не менее революционной оказалась и дискурсивная перспектива в психологии, фокусом которой явилось инновационное прочтение социального моделирования поведения, продолжает автор. Дискурсивная психология имеет два ключевых аспекта: а) смещение исследовательских интересов в сторону повседневных языковых практик - при условии, что язык рассматривается в качестве орудия созидания социальной реальности в коммуникативных актах (конверсациях); б) переосмысление природы социальных регу-лярностей в терминах общезначимых языковых конвенций, используемых в повседневных (обыденных и научных) дискурсивных практиках. Сильной стороной дискурсивного анализа Райхер, не принадлежащий к его сторонникам, считает заложенный в нем потенциал для выявления базовых допущений любой теории и практики, коренящихся в соблюдении определенных языковых конвенций.
Активная полемика, которой было встречено появление дискурсивной социальной психологии, способствовала рождению новых творческих инициатив в рамках дисциплины в целом, которая сегодня, спустя 25 лет после описанных «сдвигов парадигмы», испытывает явный дефицит инноваций. На роль теоретического лидера британской социальной психологии в последние годы претендуют две концептуальные модели - социальная нейропсихология и эволюционная психология. По мнению Райхера, эти модели не только не дотягивают до уровня парадигмы, но угрожают лишить дисциплину ее специфического угла зрения на человеческое поведение и мышление; это не столько сдвиг в рамках социальной психологии, сколько сдвиг за ее пределы. Если дискурсивная перспектива нацелена на выявление того, каким образом социальные способности людей (склонность к конверсации) формируют их мысли и поступки, то социальная нейропсихология обращается уже к физиологическим основаниям таких способностей. Эта наука «объясняет, почему мой мозг позволяет мне иметь идентичность, представления, способность к коммуникации и т.п., но не может объяснить, что же происходит, когда я всем этим уже обладаю», -замечает автор (9, с. 393). То же самое происходит с эволюционной психологией, которая ставит во главу угла эволюционно-биологические предпосылки перцепции, репрезентации, конверса-ции и пр., но не их социальное содержание. «Формы, которые эти способности принимают, равно как и действия, которые они про-
дуцируют, в гораздо большей степени являются функциями нашего социального настоящего, чем отголосками биологического прошлого» (9, с. 393). Более того, использование эволюционной перспективы в качестве объяснения генезиса социальных форм поведения оборачивается реификацией неравенства и прочих несовершенств современной социальной жизни.
С учетом сказанного вопрос о том, почему новые парадигмы британской социальной психологии «задержались в пути», представляется автору весьма своевременным. Он видит два главных препятствия теоретическому обновлению дисциплины: это «структурная миопия», связанная с новой национальной программой финансирования британской академической науки, и «культура скуки», спровоцированная усилиями социальной психологии подтвердить и упрочить свою научную идентичность.
Существующую сегодня в Великобритании систему финансовой поддержки научных проектов Райхер характеризует как режим тотального контроля. Она предполагает строгую и регулярную отчетность по грантам и «губит то, что должна лелеять», а именно -стремление ученого к интеллектуальному прорыву, подчеркивает автор (9, с. 394). Эта система ограничивает свободу научного поиска, поощряя те изыскания, которые приносят быстрый и ощутимый результат. В конечном счете исследователи, в особенности начинающие ученые, боятся идти на риск, отказаться от проверенных концептуальных схем и надежных методов, которые гарантируют публикацию в рейтинговом журнале и соответствующий индекс цитирования. Между тем научное достижение - это не то, что цитируют все и каждый здесь и сейчас, это то, что будут помнить сто лет спустя. Скованные необходимостью регулярных отчетов о затратах на свои исследования, социальные психологи стараются выбирать пути, которые не заведут их в тупик и не поставят под вопрос дальнейшую финансовую поддержку и перспективы карьерного роста. Автор обращает внимание на три негативных последствия существующей сегодня близорукой политики финансирования академической науки в стране: 1) боязнь инноваций; 2) стремление держаться мейнстрима, обеспечивающего место в рейтинговой (в основном, американской) периодике; 3) абсолютный перевес стандартизированных журнальных публикаций над оригинальными монографиями. Последнюю тенденцию он считает
совершенно абсурдной, тем более что несколько лет назад вопрос о целесообразности монографий в психологии всерьез обсуждался в СМИ. Если в 1970-1980-х годах статья только намечала общий характер исследования и служила его пунктиром, который в монографии подлежал аргументированному развертыванию вплоть до уровня парадигмы, то теперь «статус книги как апогея научной работы перешел к журналу, а пунктир узурпировал место аргументов» (9, с. 394).
Попытки национальной социальной психологии в очередной раз отстоять свое право называться наукой - еще одно обстоятельство, уже внутреннего порядка, которое мешает ее прогрессу, продолжает Райхер. Сегодня такие попытки не являются реакцией на «кризис идентичности» конкретной научной дисциплины, как это было 30 лет назад; скорее они отражают тенденцию британской академической науки в целом, которая (не без влияния финансовой политики госструктур) старается оттеснить гуманитарное знание на периферию. В этой ситуации социальная психология оказалась в сложном положении, поскольку для сохранения своего научного престижа ей предлагается жертвовать осмыслением поведения и мышления людей в социальных категориях в пользу эволюционно-биологических и нейрофизиологических их параметров, а также раз и навсегда отдать предпочтение эмпирическим методам. В этой связи Райхер выделяет еще три тенденции, губительные для развития национальной социальной психологии: 1) фетишизацию эксперимента, который годится для изучения каузальных аспектов социопсихологических процессов, но бесполезен для интерпретации связанных с ними социальных смыслов; 2) увлечение изощренной статистикой в ущерб построению концептуальных объяснительных моделей; 3) удручающее однообразие журнальных статей, которые «не столько дают начало научному поиску, сколько ставят на нем крест» (9, с. 396). Публикации в русле мейнстрима (под которым автор подразумевает по преимуществу американскую социальную психологию) превращают дисциплину в хранилище избитых истин, они не будят воображение, не заставляют удивляться, а создают «культуру скуки». Очевидно, что в рамках этой культуры ни одно сколько-нибудь провокационное исследование (типа классической
работы С. Милграма)1 не имеет шансов увидеть свет, заключает Райхер. Выход из создавшегося положения он видит в активной позиции британских социальных психологов, которые должны прежде всего пересмотреть значение рейтинговых публикаций и пресловутого индекса цитирования для оценки научных достижений. Ведущую роль в решении этой задачи Райхер отводит BJSP, который не только призван поддерживать культуру инноваций, но имеет все шансы стать вровень с ведущими международными журналами по социальной психологии, а для определенных исследовательских стратегий занять позицию лидера.
М. Уэзерелл также отводит журналу важную роль в «реконфигурации социальной психологии в связи с новейшими веяниями и вызовами» как внутри дисциплины, так и в обществознании в целом (14, с. 400). Автор констатирует, что сегодня социальная психология (во всяком случае, в Великобритании) переживает нечто совершенно невиданное, а именно - миграцию и размывание границ. Суть происходящего Уэзерелл характеризует как разрушение дисциплинарного нарратива, который некогда четко сформулировал Г. Тэджфел2. Он определял локализацию социальной психологии в структуре социального знания, отталкиваясь от несводимых друг к другу уровней анализа, релевантных каждому из его компонентов. На нижнем этаже помещается индивидуальная психология, или психология личности; она изучает общие законы человеческого поведения при помощи количественных экспериментальных методик. На верхних этажах располагаются социология и прочие социальные науки; их интересы связаны с «масштабными социальными полотнами» - экономикой, политическими системами и типами организации общества. Эти дисциплины прибегают к другим аналитическим средствам - этнографии, демографии, сравнению идеологических систем и т.п. Социальной психологии досталось место между этими этажами. По мнению Тэджфела, ее назначение - выявление и описание способов модификации и изменения психологии людей в социальных контекстах, во-первых, и участия психологических процессов в формировании
1 Cm.: Milgram S. Group pressure and action against a person // J. of abnormal a.
social psychology. - Wash., 1964. - Vol. 69, N 2. - P. 137-143.
2
Cm.: Tajfel H. Human groups and social categories: Studies in social psychology. - Cambridge: Cambridge univ. press, 1981.
процессов социальных - во-вторых. Основные аналитические инструменты социальной психологии тождественны методам общей психологии: это лабораторный эксперимент и количественный анализ переменных. Поэтому в институциональном отношении данная дисциплина должна ориентироваться на профессиональные сообщества психологов и психологические факультеты университетов.
Однако сегодня британские социальные психологи готовы покинуть свои институциональные пенаты. «Поиски места» связаны все с той же системой финансовой отчетности исследователей и оценки их научных достижений (в рамках Программы оценки научной деятельности высших учебных заведений Великобритании -Research assessment exercise), о которой упоминал С. Райхер. В соответствии со стандартами, установленными этой системой, многие проекты социальной психологии подпадают под социологические критерии оценки. Другая причина миграции дисциплины связана с тем, что количественные, а тем более качественные исследования социальных психологов не вписываются в модель «большой науки», в рамках которой позиционирует себя нынешняя психология. Соответственно представители социально-психологической субдисциплины предпочитают называть свои профессиональные занятия «психосоциальными исследованиями» и все в большей мере тяготеют к близким по духу подразделениям Британского социологического общества и факультетам социологии.
Эти внутренние тенденции дисциплины, продолжает Уэзерелл, находят отклик во встречном движении ряда отраслей социального и гуманитарного знания. Обществоведы самого разного профиля все чаще обращаются к темам и проблемам, принадлежащим социопсихологическому уровню знания, и все реже вспоминают о междисциплинарном разделении труда. Именно такое впечатление сложилось у автора после знакомства с массивом новейшей литературы, касающейся эмоций и аффектов, во время работы над новой монографией1. Интерес представителей социальных и гуманитарных наук к феномену эмоций обнаруживает разную степень знакомства авторов с классическими и современными идеями и теориями социальной психологии - от глубокого и вдум-
1 Cm. : Wetherell M. Affective practices and social research: The turn to affect and beyond. - L.: SAGE, 2011.
чивого их анализа на страницах междисциплинарного издания «New formations» или нового журнала в жанре культурной географии «Emotions, space and society» до попыток критической переработки в терминах нейрополитики и политической физиологии или курьезных трактовок массового эмоционального заражения как следствия «химической загрузки запахов»1. Уэзерелл квалифицирует всплеск внимания к эмоциональным состояниям как «движение социального знания в сторону воплощенного, чувственного, психологического» (14, с. 422). Это движение называют также поворотом от дискурса к аффекту - вследствие усталости от постструктурализма и постмодернистских деконструкций социальной теории. И хотя аффект в его социогуманитарных реконструкциях имеет крайне неопределенные смысловые очертания, налицо очевидная «тенденция обществознания к включению своих изысканий в текстуру психосоциального анализа», - резюмирует свои наблюдения автор (там же).
Внимание к аффекту лишь на первый взгляд ограничивается изучением эмоциональных состояний; на самом деле социальных аналитиков самого разного профиля занимает целый комплекс социально-психологических проблем и процессов - начиная от групповой динамики, конфликта, социального влияния и внушения и кончая социальной памятью, интерсубъективностью и воплощенными интеракциями. Как это ни парадоксально, общественные и гуманитарные науки обнаружили потребность в социально-психологическом путеводителе именно в тот момент, когда эта дисциплина оказалась в положении полной институциональной неопределенности. Размышляя о будущем британской социальной психологии, демонстрирующей сегодня нарастающую внутреннюю нестабильность, Уэзерелл намечает два возможных сценария. Первый (нежелательный и маловероятный) связан с возвращением дисциплины в лоно общей психологии и с предоставлением страниц BJSP защитникам когнитивизма и социальной нейропсихологии. Второй (предпочтительный) предполагает дальнейшее разви-
1 См. например: Massumi B. Parables for the virtual: Movement, affect, sensation. - Durham (NC): Duke univ. press, 2002; Connolly W.E. Neiropolitics: Thinking, culture, speed. - Minneapolis: Univ. of Minnesota press, 2002; Protevi J. Political affect: Connecting the social and the somatic. - Minneapolis: Univ. of Minnesota press, 2009; Brennan T. The transmission of affect. - Ithaca (NY): Cornell univ. press, 2004.
тие традиций интеллектуального плюрализма в духе самых широких контактов со всеми направлениями социальных наук, склонных
к осмыслению личностных измерений социальной жизни.
Список литературы
1. Cantwell A.M., Martiny S.E. Bridging identities through identity change // Social psychology quart. - L., 2010. - Vol. 73, N 4. - P. 320-321.
2. Deaux K., Burke P. Bridging identities // Ibid. - P. 315-320.
3. Dimmagio P., Markus H.R. Culture and social psychology: Converging perspectives // Ibid. - P. 347-352.
4. Eagly A., Fine G.A. Bridging social psychologies: An introduction // Ibid. - P. 313315.
5. Fiske S.T., Molm L.D. Bridging inequality from both sides now // Ibid. - P. 341346.
6. Friedman A., Waggoner A.S. Subcultural influences on person perception // Ibid. -P. 325-327.
7. Harkness S.K., Hall D.L. The future of the gender system: An interventionist approach // Ibid. - P. 339-340.
8. Melamed D., North M.S. The future in inequality // Ibid. - P. 346-347.
9. Reicher S. Promoting a culture of innovation: BJSP and the emergence of new paradigms in social psychology // British j. of social psychology. - Oxford, 2011. -Vol. 50, N 3. - P. 391-398.
10. Rogers K.B., Kavanagh L. Bridging emotion research: from biology to social structure // Social psychology quart. - L., 2010. - Vol. 73, N 4. - P. 333-334.
11. Shepherd H.R., Stephens N.M. Using culture to explain behavior: An integrative cultural approach // Ibid. - P. 353-354.
12. Smith-Lovin L., Winkelman P. The social psychologies of emotion: A bridge that is not too far // Ibid. - P. 327-332.
13. Wood W., Ridgeway C.L. Gender: An interdisciplinary perspective // Ibid. - P. 334339.
14. Wetherell M. The winds of change: Some challenges in reconfiguring social psychology for the future // British j. of social psychology. - Oxford, 2011. -Vol. 50, N 3. - P. 399-404.
15. Zerubavel E., Smith E.R. Transcending cognitive individualism // Social psychology quart. - L., 2010. - Vol. 73, N 4. - P. 321-325.
Е.В. Якимова
