CC BY
15
2012.01.011. ШКИЛЬНИК М. ИДИЛЛИЯ И ИДИЛЛИЧЕСКОЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ НА ИСХОДЕ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ. SZKILNIK M. Idylle et récits idylliques à la fin du Moyen Âge // Cahiers de recherché médiévales et humanistes. - P., 2010. - N 20. -P. 9-16.
Мишель Шкильник - исследовательница литературы Средневековья, преподаватель Университета Новая Сорбонна (Париж-8), обращается в своей статье к анализу причин и следствий кризиса романа в XV в. Хотя артуровские романы читались и копировались, новых сочинений такого рода не появлялось. Изобилие прозаических переложений рыцарских романов и эпических поэм было свидетельством истощения этих жанров. Биографии рыцарей прикрывали романические схемы историческими сведениями, как если бы сочинять, создавать художественный вымысел было недостойным занятием. Специалисты фиксируют очень малую долю, которую занимала в кругу чтения средневекового человека художественная литература: успехом пользовались лишь «Рено де Монтобан», «Фьерабрас», прозаические «Ланселот» и «Тристан» и единственный романический текст, созданный в конце XIV в. -«Понтюс и Сидуана». Продукции было мало, и она была, по мнению многих филологов, низкого качества. Однако следует помнить, замечает М. Шкильник, что сочинения, которые далеки от нашего эмоционально-эстетического опыта, в XV-XVI вв. оценивались иначе.
Артуровский сюжет действительно не вдохновлял писателей XV столетия, но они активно разрабатывали линию идиллического повествования. Под идиллией исследовательница понимает, вслед за автором первой, написанной в 1913 г. фундаментальной монографии об этом жанре Миррой Лот-Бородин, «описание наивной любви, рождающейся и развивающейся в двух юных сердцах, историю женитьбы детей, которые привязаны друг к другу с самого нежного возраста»1. Жанр идиллии, античным прототипом которого является «Дафнис и Хлоя», знает только два «чистых» образца в ранней и зрелой средневековой литературе - «Флуар и Бланшеф-лор» и «Окассен и Николетта», но начиная c XIV-XV вв. возникает
1 Lot-Borodine M. Le roman idуllique au Moyen Âge. - P.: Picard, 1913. - P. 3.
целое «идиллическое течение»: «Понтюс и Сидуана», «Эледюс и Серена», «Парис и Вьенна», «Пьер и Магелонна». Идиллические мотивы содержатся и в тех сочинениях, которые не считаются идиллиями в целом, - «Роман мессира Карла Венгерского», «Роман о Троиле», «Артюс Бретонский».
Таким образом, в конце Средневековья идиллическое повествование переживает расцвет, о чем свидетельствуют многочисленные оригинальные сочинения, разные их версии, дошедшие до нас рукописи, печатные издания, а также позднейшее включение этих сочинений в знаменитую «Голубую библиотеку». Автор статьи задается вопросом, почему идиллическая проза стала в XV в. более важной ветвью развития, чем артуровская, несмотря на то что реальность этого века чаще вдохновлялась артуровскими сюжетами, устраивая, например, рыцарские турниры. Исследовательница полагает, что первопричиной этого послужило то, что мир короля Артура и рыцарей Круглого стола стал предметом забавы, игры. Куртуазная модель гармонической связи «войны и любви» была поставлена под сомнение, военное призвание обрело самостоятельное значение, а любовь перешла в разряд галантного времяпрепровождения. К тому же «XV век верил в существование ведьм, но не фей», и волшебные фейные сюжеты, характерные для рыцарской романистики, также отошли на периферию словесности. Напротив, вопросы семьи, матримониальная стратегия, каковые существовали в рыцарском романе на периферии сюжета, выдвинулись в центр моральной рефлексии XV столетия. Не случайно из двух романов Кретьена де Труа, прозаические переложения которых появились в этот период, одним был «Клижес»: вторая часть романа имеет идиллический характер, а фабула рассказывает вначале о родителях, потом - о детях одной семьи. Таким образом, расцвету идиллии способствовал идеологический климат позднего Средневековья, считает М. Шкильник.
Идиллия изначально развертывалась в атмосфере чудесного или по крайней мере воображаемого. В первых средневековых идиллиях сохранялось буколическое окружение, идущее от «Дафниса и Хлои». Достаточно вспомнить пастушеский эпизод в романе «Окасен и Николетта». В других произведениях собственно пастухи отсутствуют, но действие развертывается в сельской местности и включает в себя описание любовных чувств. В конце XIV - нача-
ле XV в. наблюдается возвращение к пасторальной модели, в рамках которой созданы условия для рефлексии о городе и деревне, природе и обществе. Однако пастораль не следует отождествлять с идиллией, подчеркивает М. Шкильник. Пастораль воплощается прежде всего в лирике и театре, ее идеологический контекст связан с утверждением буколического идеала жизни на лоне природы, компенсирующего трудности реального существования. Иначе в повествовательной литературе: в средневековых прозаических идиллиях на первый план выдвигается бунт влюбленных детей против суровости родителей и тех социальных норм, носителями которых родители являются (в качестве примера приведена идиллия «Парис и Вьенна»). Отсюда - общая структура идиллических историй: столкновение детей и родителей, разлучение детей, которое следует за этим, трудный путь к счастливому соединению, происходящему (впрочем, не всегда) в конце. Идиллиям вообще присуща повторяемость мотивов (так, «Эскуфль» Жана Ренара -источник мотива птицы-вора в «Пьере и Магелонне», «Эледюсе и Серене», «Флоримоне»), что связано с практикой компиляции, характерной для Средневековья. Причем, перечитывание, а затем цитирование и переписывание старых текстов сопровождается их идеологической переориентацией.
В идиллических рассказах Х11-Х111 вв. молодые герои вначале живут в своего рода профанном раю, где они свободно и невинно предаются любви и откуда их несправедливо изгоняют. Тем самым в этих сочинениях развивается мотив ностальгии. Идиллии со счастливым концом («Флуар и Бланшефлор». «Окассен и Николет-та») возвращают райское состояние, восстанавливают любовный рай. Если это не удается, как в «Пираме и Тисбе», то влюбленные соединяются друг с другом хотя бы после смерти. В сочинениях XV в. этого изначального золотого века не существует. У героев позднейших идиллий есть осознание их собственной греховности, понимание того, что они сами - причина собственных несчастий, и это лишает их «чистой» идиллической невинности. Страдания влюбленных - следствие их собственных ошибок (например, результат непослушания Париса и Вьенны или Флоридана и Эльви-ды), а разлука и скитания - вид справедливого наказания за эти ошибки. Кроме того, в идиллиях XV в. изменяется роль женщины: самостоятельность героинь Х11-Х111 вв. поставлена под сомнение,
мечте о равенстве между мужчиной и женщиной в XV столетии положен конец. Свобода поведения Крисеиды свидетельствует о ее моральной низости, а если Магелонна может сохранять определенную свободу действий, то лишь потому, что эти действия - благочестивы, связаны с оказанием милосердия.
Трансформируя идиллические фабулы прошлого, сочинители этого века не оплакивают утерянный любовный рай, который никогда не существовал, но, напротив, показывают, что рай впереди, а не позади, однако достичь его возможно образцовым нравственным поведением. Этот рай - не средоточие невинных желаний - ибо желания не могут быть невинными, но их можно обуздать, направить на соблюдение общественных требований. Когда любовь соответствует семейным ценностям, она получает благословение Бога. В идиллиях этого периода нет места мезальянсу, влюбленные герои имеют равный социальный статус. Фабула «Пастушеского ди» доказывает важность этого равенства от противного: между пастушкой Маротой и сеньором, в которого она влюблена, невозможен сколько-нибудь долгий и прочный союз, они принадлежат к столь разным кругам общества, что могут пересечься только случайно. Пастушка охвачена ностальгией, но не по влюбленности, а по тем временам, когда она вовсе не знала любви и связанных с ней мучений. Как и молодые герои идиллических историй, Марота никогда не знала любовного рая.
Таким образом, приведенные примеры показывают, как много идиллическая проза XII-XIII вв. передает веку XV, и одновременно высветляют существенную разницу между пасторалью и собственно идиллией. Если буколическая идиллия «остается стерильным, мертвым письмом», то позднее идиллическое повествование не цепляется за идеализированный деревенский топос как обязательное место действия, и решительно переносится в мир двора и города, предлагает консервативное, но гармоническое видение жизни и социальную модель. Подобная литературная «траве-стия» оказывается возможной в результате коренной идеологической перестройки идиллического рассказа, делает вывод исследовательница.
Н.Т. Пахсарьян
