CC BY
9
2008.02.011. СТЮАРТ Л. ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЕ
ПРОСТРАНСТВА И ЭКОНОМИКА ЗНАНИЯ.
STEWART L. Experimental spaces and the knowledge economy // History of science. - Chalfont St. Giles, 2007. - Vol. 45, pt. 2. - P. 155-177.
Ключевые слова: промышленная революция; наука; эксперимент; техника; ученые; промышленники.
Статья английского историка и социолога науки посвящена первой промышленной революции, произошедшей в XVIII в. Дж. Мокир8 возвысил развитие промышленности до важнейшего элемента эпохи Просвещения, превратив ее из грязного производства в «экономику знания», где «познание» было столь же значимым, как и «делание». Помимо прочего промышленность века Просвещения создала мощную эпистемологию с далеко идущими последствиями для продвижения как практического, так и философского знания. Автор предполагает, что установление связей между «черной работой» и научными изысканиями в XVIII в., в первую очередь, проявилось в создании новых экспериментальных, равно как и промышленных пространств. Нередко эти пространства сливались воедино.
Автор анализирует эту новую лабораторную жизнь, которая протекала в различных местах и стала отличительной чертой западной модели промышленного развития. Лаборатория, по его словам, может служить примером новой версии взгляда Д. Юма на сверхъестественный прогресс Запада, где «дух эпохи подействовал на все стороны человеческой деятельности; и разум людей, выведенных из летаргического сна, обратился к самым разным сферам и внес усовершенствования во все виды ремесленного производства и в каждую научную область» (цит. по: с. 155).
Промышленный мир во многом стимулировал создание новых экспериментальных пространств. И именно из таких локальных пространств возникнет широкая и взаимосвязанная экономика знания, которую описал Мокир. Распространение технических знаний и интереса к ним за пределы узкого круга специалистов, т.е. промышленное просвещение, по терминологии Мокира, началось
8 Mokyr J. The gifts of Athena: Historical origins of the knowledge economy. -Princeton; Oxford, 2002. - Привед. по реф. источнику: с. 173. - Прим. реф.
еще до того, как технические публикации из узкого ручейка в XVIII в. превратились в бурный и все расширяющийся поток в XIX в.
Даже в элитных институтах типа Оксфорда и Кембриджа среди натурфилософов существовал значительный интерес к прикладному значению их работ. Дж. Хадлей (Hadley), с 1756 г. профессор химии в Кембриджском университете, по ходу своих лекций проводил соответствующие опыты и демонстрации, что соответствовало экспериментальной традиции, которую он описывал как «очень полезную, равно как и занимательную ветвь натурфилософии» (цит. по: с. 156). Вовсе неудивительно, что, как и многие его современники, Хадлей интересовался промышленной химией (производством квасцов, железного купороса и серной кислоты).
Важно понять, что Хадлей не был единственным, кто содействовал продвижению экспериментальных методов в промышленное производство. Скорее он отражал установки, широко распространенные в сообществах натурфилософов и промышленников по всей Британии. После смерти Хадлея в 1764 г. его пост занял Р. Уотсон (Watson), который, «устав от математики и натурфилософии», провозгласил, что нет химических знаний без практики и экспериментов (с. 157). Он не только поддерживал и развивал традицию экспериментальных демонстраций в Кембридже, но и занимался решением целого ряда технических проблем. Интересы Уотсона перекликались с усилиями Дж. Блэка (1728-1799), профессора химии из Эдинбургского университета, по продвижению химии в медицинскую практику и в промышленность. В конечном итоге Уотсон «решил, что использование химии в ремесленном и промышленном производстве - на данный момент это одна из самых важных тем, которая должна быть включена в университетский курс» (цит. по: с. 157).
Натурфилософия XVIII в. не была изолированной и закрытой областью. На самом деле, люди типа Хадлея и Уотсона успешно легитимизировали распространение знаний. Автор намерен оспорить утверждение, согласно которому лишь в следующем XIX в. создание «беспрецедентно открытой формы знания, что выразилось в нарастающей волне книг, лекций и выставок, помогло сделать промышленный мир более понятным и доступным» (с. 158). Вслед за Уотсоном автор настаивает, что распространение знаний в обществе столкнуло химию и промышленность гораздо раньше и в
самых разных формах, которые историкам еще только предстоит описать. С середины XVIII в. как в опытах инженера Дж. Смитона, так и в усилиях Уотсона в Кембридже содержалась одна и та же попытка найти применение достижениям естествознания в практических областях. Поэтому автор считает неверным тезис о том, что распространение химического эксперимента началось лишь с наступлением XIX в.
Автор протестует и против предположения, что можно описать историю развития «полезного знания» как историю элиты. Существовали многочисленные кружки, цель которых состояла в том, чтобы знакомиться, обсуждать и даже распространять полезное знание за пределами социальной или интеллектуальной элиты, в частности, даже среди ремесленников и мастеровых. Самый известный такой кружок - это Лунное общество Бирмингема (Lunar society of Birmingem), в которое входили такие люди, как шотландский изобретатель, создатель универсального парового двигателя Дж. Уатт (1736-1819), а также химик и философ Дж. Пристли (1733-1804).
Но таких обществ было много. В конце XVIII в. в них состояли не только ученые химики и представители высших слоев общества, но и люди самых разных профессий (аптекари, фармацевты, виноделы, красильщики, пивовары, создатели оптических и математических инструментов и пр.) (с. 158). Экспансия знаний, а также постепенное размывание барьеров, которые отделяли научную и социальную элиту от ремесленников, помогают иначе взглянуть на значение Просвещения.
Безусловно, очень многие, подобно Пристли и Уатту, имели слабое представление об огромных изменениях, которые происходили вокруг них. Нельзя не согласиться, хотя бы частично, с утверждением Мокира, что «великие экономические умы этой эпохи, от А. Смита до Д. Рикардо, лишь смутно осознавали последствия начавшихся перемен» (цит. по: с. 158). Тем не менее в конце XVIII в. были и те, кто ощущал происходящее как революцию. Так, в 1766 г. знаменитый промышленник и изобретатель Дж. Уэджвуд (1730-1795) писал своему другу: «Наше производство располагает огромным потенциалом для дальнейшего совершенствования» - и называл это совершенствование «революцией, которая уже идет» (цит. по: с. 159). Не случайно французское правительство стало по-
ощрять набор опытных ремесленников и их переезд во Францию вместе с семьями.
Наряду с положительными откликами высказывались и опасения, как в донесении французского шпиона из Англии. В 1794 г. он писал, что «...революция в сфере ремесел служит реальным предшественником, истинной и главной причиной политических революций. Именно такая революция происходит сейчас в Британии и угрожает всей Европе, в особенности Франции, по которой будет нанесен самый сильный удар» (цит. по: с. 159).
Это ощущение революции было следствием быстрой экспансии научных и технических знаний, чему способствовали новые исследовательские методы и инструменты. И не так важно, какое знание в итоге получило распространение, оно могло быть и ложным. Как подчеркивал Мокир, говоря о научных революциях, «в конечном итоге важно то, во что люди верят как в истину о материальном мире, их окружающем, а также то, как их действия сказываются на условиях их жизни и физическом состоянии» (цит. по: с. 159). Эти верования создавались, в том числе, и в этих новых - и теперь часто безымянных - экспериментальных и промышленных пространствах.
Так во что же верили промышленники и экспериментаторы XVIII в.? В чем они видели свою роль в великой эпистемологической революции, подготовленной и осуществленной множеством последователей Галилея и Ньютона? Экспериментаторы XVIII в. еще не были готовы принимать деление на экспериментальную философию и технику. В быстро расширяющемся мире лабораторных приборов не имело смысла отделять инновации, создаваемые в лабораториях, от тех, которые создавались за верстаком или в мастерских. Как известно, ряд ученых, подобных ньютонианцу Ж.Т. Дезагулье (1683-1744), энергично боролись с теми, кто ставил теорию выше практики.
Если говорить об инженере Дж. Уатте, владельце мануфактуры и изобретателе Дж. Уэджвуде или враче, натуралисте и поэте Э. Дарвине из Лунного общества Бирмингема, то никто из них не хотел бы, чтобы их интересы сводили исключительно к механике, к производству или к медицине. «Те границы, которые существуют для нас, для них не существовали; они вряд ли даже поняли бы их» (с. 160). Истрачены тонны бумаги, чтобы доказать, что Уатт ничего
или почти ничего не знал о теории скрытой теплоты Блэка, предложенной в 1762 г., и следовательно, она не могла повлиять на изобретение им в 1765 г. конденсатора - третьего основного элемента тепловой машины.
По мнению автора, дело обстояло совсем не так. Если скрытая теплота и интересовала Уатта, то скорее с точки зрения химии, а не механики. Однако важнее выяснить, в какой степени Уатт был настроен на экспериментальный метод. В 1794 г., когда Уатт еще увлекался пневматической химией (или химическими исследованиями газов), он утверждал категорически: «...Я большой друг эксперимента» (цит. по: с. 160).
Но что Уатт подразумевал под экспериментом? С 1770-х годов Уатт знал об экспериментах с различными видами «воздуха», которые проводил Пристли. В 1784 г. Уатт сам начал проводить аналогичные опыты по изучению действия газов и даже изобрел портативный аппарат для их вдыхания. Но через два года прекратил их. Он сказал Блэку, что его интерес «к философским предметам во многом ослаб, и он не проводит новых экспериментов» (с. 160). Тем не менее экспериментальная философия оставалась его страстью. В 1783 г. он говорил своему давнему товарищу, доктору Дж. Линду (Lind), что «юношеская страсть и удовольствие от экспериментов были вынуждены отступить перед необходимостью заниматься бизнесом.» (цит. по: с. 166).
В 1780-е годы Уатт также занимался исследованием скрытой теплоты, которое во многом было инициировано Блэком. Кроме того, Уатт не только знал о самых последних спорах между английскими и французскими химиками, но многого добился, занимаясь изучением солей и разложением воды на составные части. В 1781 г. ему удалось установить химический состав воды, но поскольку эта его работа не получила должного внимания, он чувствовал себя обиженным, особенно когда Лавуазье и Кавендишу досталась вся слава за это открытие. Уатт жаловался, что «один - это французский финансист, а другой - член знаменитого дома Кавендишей, обладающего состоянием в 100 тыс. фунтов... Богатые люди могут позволить себе нечестные действия» (цит. по: с. 167).
Работа Уатта в лаборатории во многом напоминала то, чем занимались Дж. Пристли, а также Дж. Уэджвуд и его сын Т. Уэд-жвуд. Эксперименты Уатта частично носили исследовательский
характер, частично были попыткой найти доказательства в пользу яростно оспариваемой теории флогистона, а иногда были ориентированы на практическую выгоду, как, например, при оценке различных видов «воздуха».
В XVIII в. было немало экспериментаторов, которые пересекали социальные и эпистемологические границы. Так, Р. Досси (Dossie) был сыном аптекаря, а впоследствии стал достаточно известным физиком и химиком. Он неоднократно писал о давних и прочных связях между химией и фармацевтикой, которые сложились не только в университетах, но и в торговых городах.
Современник Досси У. Льюис (1708-1781) был сыном пивовара из Ричмонда. Он обучался в Оксфордском и Кембриджском университетах. Начав работать в Лондоне химиком-консультантом, Льюис стал заниматься различными проблемами химического эксперимента. В 1745 г. он был избран членом Лондонского королевского общества, а вскоре основал лабораторию специально для исследований в прикладной химии. Кроме того, в своей лаборатории он читал лекции и проводил демонстрации для всех желающих. В равной степени Льюис занимался и вопросами, связанными с теорией флогистона. Так, в 1759 г. он опубликовал перевод работ немецкого химика К. Неймана.
В середине XVIII в. широкое распространение получила практика публичных лекций и демонстраций. Распространение публичных лекций шло параллельно с увеличением количества частных лабораторий, подобных той, которая принадлежала врачу, стороннику Лавуазье Дж. Фордайсу (1736-1802). В лаборатории Фордайса Досси пытался найти метод, который позволит сохранять свежим китовый и тресковый жир, чтобы его можно было использовать в промышленных целях. «Во время посещения ремесленников Досси и другие ученые получали новые стимулы для дальнейших экспериментов, которые они проводили в мастерских и на мануфактурах, равно как и в частных лабораториях Лондона» (с. 161).
К наличию непреодолимых барьеров между учеными людьми и промышленниками, между натурфилософами и ремесленниками, по мнению автора, нужно относиться с осторожностью. В XVIII в. было много тех, кто считал эти различия не только нежелательными, но и вредными для философского предприятия. Размывание этих социальных и интеллектуальных границ создало
тот критический фундамент для «экономики знания», о котором писал Мокир. То же самое проявлялось и в интенциях экспериментаторов типа Досси и Льюиса, а также знаменитых промышленников вроде Боултона (Boulton), Уатта, Уэджвуда и их сыновей.
В 1760 г. Досси стал членом Королевского общества ремесел, где он встретился с Льюисом. Льюис как член Комитета по химии
~ 9
занимался оценкой качества селитры и поташа, полученных из разных мест, включая Америку. В 1767 г. вышла в свет его монография «Опыты и наблюдения над американским поташем. Включая простой метод определения его относительного количества». В эти годы одна из главных целей Общества состояла в том, чтобы найти материалы и методы, которые приведут к совершенствованию промышленности в Великобритании. Например, в 1767 г. была обещана премия тому, кто наладит высококачественное производство китайского фарфора из британских материалов (с. 162).
Промышленность XVIII в. способствовала созданию лабораторных пространств. «Публичный мир науки раннего модерна и ее практики, например, из Общества ремесел, повышали привлекательность экспериментальной философии и расширяли сферу применения используемых ею инструментов» (с. 163). В свою очередь, производство заставляло экспериментаторов подняться над проведением простых химических и физических исследований материалов и обратиться к изучению фундаментальных законов, которые лежат в основе производственных процессов. Это подразумевало, как в случае Досси, Фордайса и Льюиса, движение к более аналитическому и индуктивному подходу при сборе фактов на мануфактурах и в мастерских. Становится все более очевидным, что те, кто говорил на языке эксперимента, считали работу за лабораторным столом или в мастерской столь же важной, как и теоретические споры.
Именно эти процессы происходили на предприятиях по изготовлению керамики, принадлежащих Дж. Уэджвуду. Сам Уэджвуд -очень яркая и интересная фигура. Он относился к той плеяде предпринимателей, которая сыграла важную роль в промышленной революции в Британии. Уэджвуд занимался производством керамики и в 1769 г. основал мануфактуру, где изготовлялись изящные изде-
9 Поташ - техническое название карбоната калия, его применяют в производстве жидкого мыла, тугоплавкого и хрустального стекла, как калийное удобрение. - Прим. реф.
лия с рельефами в античном духе. Он живо интересовался проблемами натурфилософии и посещал большое число лекций, был в курсе последних химических споров и теорий, которые приходили с континента.
На мануфактуре Уэджвуда шел постоянный поиск эффективных способов производства и обжига глины и глазури (с. 163). Сам Уэджвуд много времени проводил в мастерской и в химической лаборатории. В итоге ему удалось изобрести высококачественные фаянсовые массы (кремовую, «базальтовую» и «яшмовую»), ряд новых видов глазури, а также некоторые приборы и инструменты. Примечательно, считает автор, что мастерская и лаборатория на мануфактуре Уэджвуда мало чем отличались от мастерских и лабораторий ученых джентльменов (с. 165).
Немало было адептов эксперимента, кто пытался найти себе место в промышленности. С этой точки зрения А. Чишолм (Chisholm) представляет особый интерес, поскольку он «перебросил мост» между миром демонстратора и промышленного химика. В середине века Чишолм закончил колледж в Абердине и стал ассистентом Льюиса, в частности, он проводил химические опыты, подтверждая то, что говорил Льюис на своих лекциях. После смерти Льюиса в 1781 г. Чишолм сразу же был принят на работу Дж. Уэджвудом.
Чишолм не только участвовал в производстве керамики, но и вел обширную международную переписку по вопросам, которые стояли в центре происходившей тогда революции в химии. Чишолм находился на переднем фронте развития химии. Особое внимание он уделял проблемам усадки глины, химическому составу сырья, используемому при изготовлении керамики, производству солей и, конечно, тайне флогистона. «В данном случае важно то, что и Чишолм, и Льюис были продуктами университетского образования, но тем не менее предприняли специальные усилия (как и Уотсон), чтобы заниматься еще и вопросами производства» (с. 163).
Массовое открытие лабораторий в конце XVIII в. преодолевало разрыв с точки зрения научных исследований между мануфактурой и университетом, мастерской и кабинетом ученого. Проведение экспериментальных исследований зависело от качества и характера приборов и инструментов, которые стимулировали и одновременно ограничивали эти исследования. А изготовлением
научных приборов и инструментов опять же занимались в ремесленных мастерских и на мануфактурах.
Во второй половине XVIII в. страсть к экспериментам не только захватила ученых, но и проникла в частные дома и общества промышленников по всей Британии. Демонстрации, которые проводились во время лекций, затем многократно повторялись перед друзьями в гостиных и библиотеках. Это послужило толчком для того, чтобы люди типа Уэджвуда, Уатта и многих других занялись изготовлением научных приборов и инструментов. Развитие пневматической химии и медицины еще больше расширило этот рынок. Уэджвуд много усилий уделял созданию и производству химических приборов и посуды, включая реторты, трубы и тигли, которыми пользовался он сам, а также Пристли, Лавуазье и Уатт.
К концу XVIII в. сложилось твердое мнение, что химическое образование - это хороший фундамент для молодых людей, которые хотели бы преуспеть в профессиональном плане в новых промышленных городах. Так, сохранилось письмо некоего Коука (Coke) из Ноттингема, в котором тот спрашивает совета Уатта по поводу образования своего сына. Он хотел, чтобы впоследствии его сын работал в металлургической или хлопчатобумажной промышленности. Коук сомневался, стоит ли посылать его в Глазго, «где он сможет изучать химию, натурфилософию и математику под руководством университетских профессоров, или правильнее отправить его в Германию или Саксонию, где он больше узнает о практических аспектах этих предметов» (цит. по: с. 168).
Уатт ответил, что более полезное образование - это возможность работать в лаборатории. И сам Уатт хотел, чтобы его сыновья владели практическими знаниями. «Повышение уровня естественно-научного образования и развитие предприятий стали теми столпами, на которые опиралась расширяющаяся экспериментальная практика в конце XVIII в.» (с. 169).
Без сомнения, верования относительно строения и структуры материального мира способны повлиять на философские убеждения и экономический выбор. Но что если эти верования на самом деле были ошибочными? «Вовсе не обязательно, знания о природном мире должны быть истинными или даже точными, чтобы приводить к полезным результатам» (с. 169). Например, Уэджвуд или Уатт были убеждены, что их химические эксперименты поддержи-
вают теорию флогистона Пристли в его противостоянии с Лавуазье. Тем не менее они, так же как и многие другие британские экспериментаторы 1780-х годов, неуклонно расширяли свои знания химии и ее прикладного значения.
Но из этого не следует, что знания о природе - это просто продукт обстоятельств или социальная конструкция. Автор предлагает свою версию знания и его методов. Знания и методы только тогда имеют созидательный характер и становятся плодотворными, когда они расширяют публичную арену для проведения исследований. «В этом случае полезность знания о природе, истинного или ложного, прежде всего, оценивается с точки зрения его участия в процессе распространения техники и экспериментализма, что было столь существенно для конца XVIII в.» (с. 170).
Даже в области метрологии и стандартизации фундаментальные решения могут оказаться неопределенными и не имеющими ясных экспериментальных оснований. И тем не менее они надолго входят в обиход. В качестве примера автор ссылается на предложенную Уаттом первую единицу мощности - лошадиную силу. В определенной степени это был маркетинговый ход, который подчеркивал возможности его двигателя по сравнению с лошадьми, работавшими на британских рудниках. Мера, введенная Уаттом, не имела четких и строгих оснований. Тем не менее стандарт в одну лошадиную силу сделал возможным оценивать и сопоставлять мощность различных двигателей, служить мерилом перевода энергии в мощность, а кроме того, еще и начислять налоги (с. 171).
В XVIII в. произошла конвергенция экспериментальных и промышленных интересов. Однако по причинам, которые требуют более тщательного изучения, в историографии интерес к натурфилософии ряда промышленников и ремесленников старательно отделялся от размышлений ученых и философов. Конечно, можно возразить, что химические исследования Уэджвуда скорее исключение, чем правило. Однако такое представление искажает эпистемологию Просвещения. Многие промышленники, которые сейчас известны своими техническими инновациями, увлекались натурфилософией и проводили эксперименты. «Речь в данном случае идет не о том, удалось ли им сделать что-нибудь существенное в развитии химической теории, а о том, существовали ли реальные
барьеры, которые препятствовали или отбивали у них интерес к философским или экспериментальным спорам» (с. 172).
«Ключ к промышленной революции, - пишет в заключение автор, - не следует искать непосредственно в научном и техническом знании, но скорее в ограниченности понимания, что вызывало потребность в дальнейших экспериментах и, таким образом, приводило к экспансии, популяризации и распространению техники. Если это так, то реальная полезность экономики знания состояла в расширении социальной базы экспериментальной деятельности» (с. 173).
Т. В. Виноградова
