CC BY
29
СОЦИАЛЬНЫЕ И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ФАКТОРЫ РАЗВИТИЯ НАУКИ. ЛИЧНОСТЬ
УЧЕНОГО
2009.02.012. АШУОРТ У.Дж. ДУХ РОСТОУ: НАУКА, КУЛЬТУРА И АНГЛИЙСКАЯ ПРОМЫШЛЕННАЯ РЕВОЛЮЦИЯ. ASHWORTH W.J. The ghost of Rostow: Science, culture and the British industrial revolution // History of science. - Chalfont St. Giles, 2008. -Vol. 46, Pt. 3. - P. 249-274.
Ключевые слова: промышленная революция; Ростоу; научная культура; промышленное просвещение; протекционистская политика; инновации; хлопчатобумажная, угольная и сталелитейная промышленность.
В настоящее время, по словам автора - сотрудника Ливерпульского университета (Великобритания), преобладает мнение, согласно которому путь к экономическому процветанию лежит через «свободное мышление» и «свободный рынок». Доступные объективные знания и рыночный капитализм рассматриваются как взаимозависимые факторы, а их происхождение многими историками связывается с промышленной революцией, произошедшей в XVIII в. в Британии.
Ведущие западные страны, задавая тон в современном глобальном мире, настаивают, что экономический подъем невозможен без политических свобод, демократии и свободной торговли, а также создания ряда институтов, преимущественно англо-американских. Эти институты включают: эффективную бюрократию, независимую судебную систему, защиту частной собственности, а также ряд финансовых органов, например самостоятельный национальный банк. Утверждается, что именно эти компоненты сделали возможным индустриализацию - вначале в Британии, а затем и в
остальных странах Западной Европы. Британия первой встала на путь бурного экономического роста, поскольку была страной с либеральной политической системой, в которой государство не подавляло экономическую активность и где ценились и культивировались рационализм, свобода и индивидуализм. В дальнейшем экономика свободного рынка и рациональная модель мышления распространились по всему миру.
Но наряду с этим мнением раздаются слабые голоса, которые доказывают, что ключевую роль в промышленном подъеме Британии, а затем и США в XIX в., сыграли политика протекционизма и другие стратегии, которые сегодня у организаций типа ВТО или МВФ ничего, кроме презрения, не вызывают. Эти нынче немодные идеи развиваются в работах таких историков экономики, как П. Бэйрох (Bairoch, 1993), Х. Чанг (Chang, 2003) и Р. Уэйд (Wade, 2004).
Однако даже в этих работах отсутствует один важный момент. Они не покушаются на центральный постулат, согласно которому Запад первым вступил в эру индустриализации потому, что именно здесь возникла и развивалась современная наука. Тогда как у автора, по его словам, этот постулат вызывает серьезные сомнения. «А что если промышленная революция в Британии и в других странах стала результатом агрессивной протекционистской политики со стороны государства в сочетании с природными факторами и развитием ремесленного производства, а не просто некоей присущей Западу особой научной культуры?» (с. 250).
Ни один ученый второй половины XX в. не внес такого большого вклада в изучение причин экономического подъема и спада, как американский социолог и экономист Уолт Ростоу. Более того, дух Ростоу, считает автор, до сих пор преследует историографию индустриализации и экономического развития.
Ростоу (1916-2003) был выходцем из еврейской семьи, эмигрировавшей из России в США в конце XIX в. Образование он получал сначала в Йельском, а затем в Оксфордском университетах. Во время Второй мировой войны Ростоу работал в службе разведки, а после войны - в Госдепартаменте США, затем был советником по реализации «плана Маршалла» и находился в Европе. В 1950 г. он вернулся в США и стал профессором Массачусетского технологического института. Именно здесь, в Центре по междуна-
родным делам (Center for international affairs), разрабатывалась доктрина «холодной войны», что наложило свой отпечаток на содержание самой известной книги Ростоу «Стадии экономического роста» (1960), имевшей подзаголовок «Антикоммунистический манифест». С 1960 г. Ростоу был советником американских президентов: сначала Эйзенхауэра, а затем Кеннеди и Джонсона. Яростный антикоммунизм и почти миссионерская защита западного либерализма, которые отличали Ростоу на протяжении всей жизни, пронизывают все его работы как историка экономики (с. 251).
Ростоу выделил три базовых условия экономического подъема: 1) «предрасположенность к развитию фундаментальных наук (физических и социальных)»; 2) «предрасположенность к использованию науки ради достижения экономических целей»; 3) «предрасположенность к использованию инноваций в широких масштабах» (цит. по: с. 251). Эти три фактора могли возникнуть и выжить, доказывает Ростоу, только в условиях западного демократического либерализма. Одновременно он подчеркивал роль отдельных секторов промышленности, которые выступили в качестве локомотивов экономического развития; в Англии это были текстильная и сталелитейная промышленность.
В ряде мест Ростоу все же упоминал о важной роли государ -ственного регулирования, например в сфере налогообложения и финансовой политики, но дальше так и не пошел. Но иного и нельзя было ожидать от советника президента США, который в эпоху «холодной войны» стремился доказать провальность коммунистической политики жесткого государственного регулирования экономики. Его миссия состояла в поддержке и продвижении ценностей демократии, протестантского индивидуализма, свободного предпринимательства, минимизации государственного регулирования (за исключением военной сферы).
Ростоу считал науку и технологию движущими силами промышленного развития. Дискуссии о взаимоотношениях науки, технологии и промышленности стали особенно острыми после Второй мировой войны. Этому способствовали проблемы выбора пути развивающимися странами, а также обострившиеся отношения между «коммунистической» и «капиталистической» системами. Было очень соблазнительно представить Английскую промышленную революцию в качестве убедительного примера и путеводителя для разви-
вающихся стран. Важнейший компонент такого проекта развития экономики - это создание условий, способствующих использованию научно-технических достижений в промышленном производстве. Ростоу был далеко не единственным, кто так думал. Как писал в 1959 г. другой историк экономики, С. Кацнетс (Kuznets), «в наши дни вряд ли стоит напоминать, что наука - это основа современной технологии, а современная технология, в свою очередь, служит основой для современного экономического роста» (цит. по: с. 252).
Аргументы в пользу значимой роли науки в Английской промышленной революции вращаются вокруг идеи о том, что ведущие предприниматели и новаторы типа керамиста Дж. Уэджвуда или создателя универсального теплового двигателя Дж. Уатта использовали новый экспериментальный метод, который восходит к научной революции XVII в. Эта точка зрения неоднократно критиковалась в 1970-1980-е годы. И даже ее сторонники оговаривались, что «основная масса промышленников конца XVIII в. не имела фундаментальных научных знаний» (цит. по: с. 253).
Как доказывал Ч.К. Гиллиспи (Gillispie, 1972), если исходить из того, что решающую роль в промышленной революции в Британии сыграла текстильная отрасль, то «тщетными будут любые попытки отыскать в этой отрасли какие-либо следы влияния науки, за исключением отбеливания или крашения конечного продукта» (цит. по: с. 253). Тем не менее начиная с 1990-х годов интерпретация Ростоу взаимоотношений науки, технологии и промышленности вновь стала популярной, но теперь уже в форме культурологического подхода.
В 1998 г. вышла книга Д. Ландеса (Landes) «Богатство и нищета наций» (The wealth and poverty of nations), где доказывалось, что именно западная рациональная культура, созданная в Англии, дала жизнь индустриальному обществу. По его мнению, переход к современной эпохе произошел на рубеже XVIII-XIX вв. и «стержнем этой метаморфозы стала промышленная революция, начавшаяся в Британии и распространившаяся по всему миру» (цит. по: с. 254).
Ландес солидарен с М. Вебером относительно роли протестантской этики как основы трансформаций, произошедших в Англии. Первоначально, утверждает Ландес, интеллектуальный и культурный центр располагался на юге Европы, но затем благодаря Реформации он переместился в Северную Европу. «Реформация
активно поддерживала распространение грамотности, стимулировала возникновение множества новых теорий и ересей, она проповедовала скептицизм и отказ от авторитетов, что составляет ценностный фундамент научного предприятия. Католические страны вместо того, чтобы принять эти нововведения, ответили закрытостью и цензурой» (цит. по: с. 254). Ландес ссылается на слова британского историка Х. Тревора-Ропера (Trevor-Roper, 1992): «Реакционная, антипротестантская политика Испании и Португалии... способствовала изоляции и определила судьбу Южной Европы на последующие триста лет» (цит. по: с. 254).
Культурологическая теория Ландеса нашла широкую поддержку. Как правило, традиционная история, которая описывает возникновение особой западной рациональной культуры, идеальной для индустриализации, начинается с елизаветинской Англии и сэра Фрэнсиса Бэкона - создателя нового научного метода. Затем этот метод пустил корни и был институционализирован в период Реставрации и особенно с созданием Лондонского королевского общества. Именно в этот более поздний период появились ключевые работы И. Ньютона, Р. Бойля и Дж. Локка. Распространение натурфилософии Ньютона (новой науки), как утверждают современные историки науки, происходило не только через Королевское общество или государственные институты, но и по неформальным сетям. Таким образом, как принято считать, новая наука давала знания и питала культуру инноваций и технологического развития, которые сыграли фундаментальную роль в том, что Англия в XVIII в. стала ведущей индустриальной державой.
Согласно Маргарет Джэкоб (Jacob, 1997), именно эта способность Британии абсорбировать новую науку, отличающая ее от других стран, объясняет, почему она стала первой страной, где произошла промышленная революция. Причина этого, пишет Джэкоб, кроется в специфическом «британском социальном и культурном ландшафте» (цит. по: с. 255). Таким образом, историки экономики, начиная с Ростоу и заканчивая Джэкоб, подчеркивают ведущее значение особой научной-рыночной-технологической рациональности, навязанной всему миру, культуры, единственная цель которой, по словам Джэкоб, - «создание, производство и приобретение материальных богатств» (цит. по: с. 256).
Сторонников этой позиции объединяет их вера в то, что двигателем промышленной революции стала уникальная культура Англии с ее ориентацией на рациональное мышление, труд и особенно инновации. Самая последняя попытка разрешить споры относительно роли науки в индустриализации Британии была предпринята Дж. Мокиром (Mokyr) в его книге «Дары Афин: Исторические корни экономики знаний» (The gifts of Athena: Historical origins of the knowledge), опубликованной в 2004 г. Новация Мокира состоит в том, что он включил науку в более крупную и широкую категорию «полезного знания» (useful knowledge). Тем самым он смог охватить не только собственно науку, но и ремесленное, инженерное и техническое знание, которое, по утверждению автора, имеет гораздо большее значение, чем достижения ведущих ученых того времени.
В своей книге Мокир определяет «полезное знание» как объективное знание, не зависящее от человека, но доступное ему. Затем он строит функциональную модель, которая делит знание на два типа. Первый тип - это «пропозициональное знание» (proposi-tional knowledge) о природных явлениях и его закономерностях. Оно может быть использовано для создания другого типа знания -«прескриптивного знания» (prescriptive knowledge), которое описывает, как работают разного рода механизмы. «Пропозициональное знание» сохраняет элементы «неформального, неявного знания», тогда как «прескрептивное знание» - это публичное знание, и поэтому оно может накапливаться и передаваться поверх географических и социальных границ. Для Мокира, как и для Ландеса, именно интенсивное развитие «пропозиционального знания» и переход к «прескрептивному знанию» стали фундаментом для промышленной революции в Британии.
Распространению этих знаний помогли развитие печатного дела, транспортных сетей, успехи почтовой службы, появление дешевых газет и книг и пр. Все это увеличивало доступность знаний и усиливало связи между двумя формами знания, что и привело к созданию первой «экономики знаний», промышленному рывку Британии и началу современной эпохи быстрого экономического роста. Ключевыми моментами в этих процессах Мокир считает, во-первых, научную революцию, а во-вторых, «промышленное про-
свещение»; последнее, как он предполагает, служит мостом между научной и промышленной революцией.
Научная ментальность пропагандировалась и распространялась посредством публичных лекций и многочисленных демонстраций, частных музеев и собраний, а также неформальных научных обществ и масонских лож. Самое главное, этот нерегулируемый рынок знаний во многом действовал так же, как свободный экономический рынок, - он преимущественно был предоставлен частным инициативам и был свободен от государственного вмешательства.
«Нет никакого сомнения, - заключает Мокир, - что промышленная революция и последующая эпоха бурного экономического роста совпала с революцией в полезном знании» (цит. по: с. 257). Научная революция сделала возможным «промышленное просвещение» - популяризацию научного метода, научной ментальности и научной культуры, что имело критическое значение для последующей промышленной революции. В период с 1760 по 1830 г. «целый класс британских инженеров», по словам Мокира, приобрел «научную ментальность», которая «поставила прикладную науку на службу коммерческих и промышленных интересов» (цит. по: с. 257).
Автор выделяет еще одну ключевую тему, которой, так или иначе, касается Мокир. Согласно его интерпретации, эпоха Просвещения придала вере в свободные рынки (и следовательно, в свободу мышления) центральное значение: рынок стал восприниматься как нейтральный арбитр, объективно оценивающий новые технологии (или новое знание) с точки зрения их полезности. Таким образом, ключ к экономическому и промышленному развитию -это свободный рынок, никак не согласующийся с государственным регулированием и протекционизмом. Но, как намерен показать автор, на самом деле в эпоху промышленной революции именно такую политику и проводило британское правительство.
Устойчивый экономический рост в Великобритании стал возможен, прежде всего, благодаря сочетанию целого ряда факторов, а не благодаря уникальному «промышленному просвещению» или особой «научной ментальности». «Никакого нового знания, -пишет автор, - не требовалось для механизации производства тканей или даже для создания новых технологий, которые возникли в
связи с использованием в качестве источника энергии каменного угля» (с. 261).
Успехи Британии, достигнутые на протяжении XVIII в., автор связывает с государственной политикой поощрения отечественных предпринимателей путем увеличения ввозных пошлин; развитым ремесленным производством; с беспрецедентным по объему вывозом капитала из зарубежных английских колоний; с использованием дешевого женского и детского труда внутри страны. Кроме того, свою немаловажную роль сыграли богатые запасы каменного угля, монополия на торговлю с британскими колониальными поселениями в Северной Америке, военные успехи и, не в последнюю очередь, эффективная организация системы налогообложения (с. 261).
В конце XVII в. Англия в экономическом отношении отставала от своих главных европейских соперников - Нидерландов и Франции, а также Китая и Индии. Революция и гражданская война вынудили Британию проводить политику, направленную на увеличение доходных статей бюджета, что включало защиту отечественной промышленности и торговли, а также ряд фискальных нововведений, в том числе беспрецедентный контроль движения денег и торгового баланса страны. Развитие системы налогообложения способствовало тому, что сбор налогов становился все более эффективным и, что особенно важно, относительно предсказуемым.
Могло ли государство скорее, чем рынок, взрастить многие из тех ценностей, которые сейчас принято связывать с появлением современной науки? На самом деле, считает автор, тщательный сбор данных, использование индуктивного способа мышления, поиски экономических объяснений стали практиковаться внутри определенных правительственных структур раньше, чем произошла институционализация научного метода (с. 262). Можно также утверждать, что разработки в сфере коммерческих инструментов (такие, как бухгалтерский учет, сравнительные показатели объемов торговли с другими странами, совершенствование способов измерения налоговых сборов) были реальными предвестниками тех ценностей, которые сейчас эксплицитно ассоциируются с наукой, -опора на измерения, точность, сравнительный анализ. Таким образом, благодаря взвешенной и продуманной государственной поли-
тике Англия постепенно превратилась из второстепенной европейской страны в ведущую мировую державу.
Привлекательность и распространение экспериментального метода, созданного «новой наукой», были связаны, по словам автора, прежде всего с необходимостью проводить точные наблюдения. Эта потребность привела не только к изобретению механических инструментов - термометра, гидрометра, барометра и пирометра, но и к созданию строгих и точных методов вычисления, необходимых в таких областях, как навигация, налогообложение, бухгалтерский учет, а также в связи с реализацией общенациональных инженерных проектов. «Таким образом, подъем "экономики знания" в Великобритании в той же степени, если не в большей, был связан с усилиями государства, как и с частным сектором» (с. 263).
Гибкая политика протекционизма, проводившаяся британским правительством на протяжении XVIII в., как показывает автор, хотя и косвенным образом, помогла становлению собственной высокоразвитой хлопчатобумажной промышленности (с. 263). Свою роль сыграл и тот факт, что природа хлопкового волокна идеально подходит для механизации процессов его обработки. Если дополнить эти факты тем, что между английскими хлопчатобумажными тканями и индийскими развернулась острая конкуренция, а также растущей потребностью в одежде в английских колониях в Америке, легко убедиться, что существовали мощные «внекультурные» стимулы для технологических инноваций в текстильной промышленности.
Автор также обращает внимание на большую роль каменного угля в индустриализации Британии - отброшенную Мокиром как «упрощенную модель» промышленной революции (с. 264). Англия, будучи небольшим островом, испытывала дефицит леса и имела ограниченные площади, пригодные для земледелия. Но в то же время она располагала богатыми и легкодоступными залежами каменного угля. Этот факт, по мнению ряда историков, имел решающее значение. Как подсчитал Р.П. Сайферл (Sieferle, 2001), к 1820 г. Англии нужно было бы ежегодно сжигать лес, растущий на площади размером с ее территорию, чтобы обеспечить себя таким же количеством энергии, которое давал уголь (с. 264).
Переход на уголь вначале был осуществлен несколькими молодыми секторами промышленности, что, в свою очередь, способ-
ствовало появлению новых технологий. Это был достаточно длительный процесс. Благодаря совершенствованию и соответственно удешевлению добычи и транспортировки угля этот вид топлива на протяжении XVIII в. становился все более доступным. В первую очередь это сказалось на производстве железа. Полный переход этой отрасли на неорганическое топливо произошел после того, как английский металлург Г. Корт в 1783-1784 гг. разработал способ проката фасонного железа и усовершенствовал процесс пудлингования. Прогресс в этой области оказался столь внушительным, что к 1815 г. примерно треть своей продукции Британия начала экспортировать (с. 265). Подобная экспансия стимулировала развитие других отраслей промышленности, прежде всего, занимающихся производством станков и инструментов.
Строительство угольных шахт, как показывает автор, имело фундаментальное значение в развитии технологий, связанных с использованием теплового двигателя. Угольные шахты были опасным местом из-за постоянной угрозы затопления, поэтому неудивительно, что владельцы шахт искали решение этой проблемы. После нескольких не совсем удачных попыток английский изобретатель Т. Ньюкомен в 1712 г. построил пароатмосферную машину для откачки воды в шахтах, получившую широкое распространение в XVIII в. (с. 265). Впоследствии этот двигатель был существенно усовершенствован, в том числе и Уаттом, и нашел применение в самых разных областях.
В то же время невозможно себе представить, чтобы паровой двигатель получил такое распространение в Британии, если бы, с одной стороны, ее лесные угодья не были ограничены, а с другой стороны, она не имела бы запасов угля. Пример Швеции, где на протяжении всего XVIII в. развивались технологии, опирающиеся на использовании дровяного топлива, это подтверждает (с. 266). Таким образом, природные ресурсы Британии, которые помимо угля включали залежи железной руды, каменной соли и цветных металлов, сыграли важнейшую роль в ее индустриализации.
Итак, какой вывод можно сделать относительно инноваций и индустриализации Британии? Хлопчатобумажная, угольная и сталелитейная промышленность - эти три отрасли стали двигателями промышленной революции. И развитие каждой их них было связано с фундаментальными технологическими инновациями. Однако
эти разработки и изобретения в значительной степени были результатом сочетания ряда факторов: государственная политика, природные ресурсы, развитие ремесленного производства и создание необходимых институтов. И «эти факторы, - заключает автор, -никак нельзя свести к уникальной культуре, которой свойственны особая любознательность, изобретательность, воображение, научная ментальность и рационализм» (с. 269).
Т. В. Виноградова
