CC BY
27
Избрав предметом сопоставления 47—50 строфы первой главы «Евгения Онегина», цикл Блока «Венеция» («Итальянские стихи», 1909) и «Веницейскую жизнь» (1920) О. Мандельштама, автор монографии анализирует «веницейские строфы» поэтов. Если «Венеция» Блока пронизана реминисценциями из Пушкина, то в «Веницейской жизни» прямых отсылок к Пушкину нет; точнее, они даны отраженно, «через Блока» (хотя в иных произведениях Мандельштам может строить свой текст на очевидных параллелях именно с Пушкиным). В то же время не подлежит сомнению глубокая значимость для Мандельштама «средиземноморских» строф из «Онегина». Это подтверждается в ранних отрывках из романа в стихах «С ней обретут уста мои / Язык Петрарки и любви» и отрывком из «Евгения Онегина» — «Да обретут мои уста / Первоначальную немоту» («Silentium», 1910), и поздними стихами Мандельштама, в которых Пушкин оказывается «именем собственным» той культуры, которая вошла в «средиземноморский синтез» («Ариост», 1933).
И в ранней, и в поздней отсылках к Пушкину у Мандельштама речь идет о «языке» и «молчании», из которых он рождается как поэт. Но если в «Silentium» «первоначальная немота» — как бы противопоставлена пушкинскому «языку», то в «Ариосте» Пушкин видится Мандельштаму вернувшимся «из слова в музыку» — в дословесный язык цикад, в субстанцию природы и ее начал. Мандельштаму присуще стремление к субстанциональному, но отнюдь не к узкопоэтическому (тем более — не к условно-поэтическому) восприятию Пушкина, имеющему аналогии у Б. Пастернака, В. Хлебникова и других неклассических поэтов, однако прежде всего — у Блока. Он-то и оказывается посредником между Мандельштамом и Пушкиным.
Т.М.Миллионщикова
2003.04.023. ЕГОРОВ О.Г. ДНЕВНИКИ РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ XIX ВЕКА: ИССЛЕДОВАНИЕ. - М.: Флинта: Наука, 2002. - 288 с.
В очерках о В.А. Жуковском, П.А. Вяземском, А.С. Пушкине, М.П. Погодине, В.Ф. Одоевском, А.В. Никитенко, А.И. Герцене, Т.Г. Шевченко, А.В. Дружинине, Н.Г. Чернышевском, Л.Н. Толстом, Н.А. Добролюбове, А.С. Суворине, Н.Г. Гарине-Михайловском, В.Г. Ко-
роленко кандидат филол. наук О.Г. Егоров рассматривает специфические особенности малоизученного жанра — писательского дневника.
На протяжении многих лет этот жанр занимал особое место в отечественном литературоведении: в нем видели лишь источник биографических сведений и материал для научных комментариев к различным произведениям писателя, рассматривая его в ряду явлений так называемого литературного быта, однако, «удельный вес» дневников в наследии писателей XIX в. и в общем литературном процессе в целом значительно шире бытовой сферы его функционирования.
Наряду с дневниками классиков литературы XIX в. к анализу привлечены образцы дневниковой прозы таких авторов, как А.В. Никитенко, А.С. Суворин, М.П. Погодин. Однако именно их дневники, по мнению О.Г. Егорова, представляют собой образцы дневниковой прозы. В отдельном очерке характеризуются дневники писателей круга Л. Толстого — С.А. Толстой, Т.Л. Сухотиной (Толстой), Д.П. Маковицкого, В.Ф. Булгакова, — отмеченные печатью литературных вкусов и пристрастий писательской среды.
Главная жанровая особенность дневника определяется его функциональной принадлежностью. С этой точки зрения О.Г. Егоров выделяет три основные группы дневников. К первой относятся записи, отражающие процесс психологической индивидуализации их авторов. Такие дневники начинают вести в юности или в период ранней молодости. С завершением процесса психологической адаптации к социальному миру многие авторы прекращают ведение повседневных записей (Герцен, Чернышевский, Добролюбов). Самую многочисленную группу составляют дневники авторов, продолжавших начатую в раннем возрасте летопись своей жизни (Жуковский, Вяземский, Пушкин, Дружинин, Л. Толстой, Гарин-Михайловский). К третьей группе относятся дневники тех, кто приступил к повседневным записям на склоне лет (В.Ф. Одоевский, А.С. Суворин).
Отдельную группу составляют дневники В.К. Кюхельбекера и Т.Г. Шевченко — велись они в условиях, так или иначе связанных с лишением свободы; «заместительная» функция таких записей выте-
кала из потребности личности к самовыражению в экстремальных обстоятельствах.
Отличительную особенность дневника как повествовательного жанра О.Г. Егоров видит в специфической пространственно-временной организации событий. В художественной прозе время и пространство не имеют такого принципиального значения, как в дневнике, представляющем собой последовательность регулярных записей событий дня в конкретном месте и в определенные часы. В этом смысле он является «открытой системой» с реальным хронотопом: события дня обусловлены в нем не вымышленными причинно-следственными связями, как в произведениях художественной литературы, а стихийным жизненным потоком.
Автор выделяет три формы пространственно-временной организации событий в дневниках: локальный хронотоп (субъект повествования является участником или очевидцем описываемых событий), континуальный хронотоп (в сферу повествования включаются события, свидетелем которых автор не мог быть в силу их пространственной удаленности), психологический хронотоп (в записях концентрируется внимание на духовной жизни повествователя).
Дневниковый жанр выработал свои специфические средства создания художественного образа. Их можно разделить на четыре большие группы: конструктивные образы, репродуктивные, характеристические и некрологические. Первая и самая многочисленная группа создается методом постепенного нанизывания деталей характера человека и его оценок. Второй прием сводится к воспроизведению бытующего в обществе мнения о человеке, к которому автор дневника вольно или невольно присоединяется, а его личные оценки в данном случае лишь дополняют или уточняют известный социально -психологический портрет. Третий и четвертый приемы создания образа ориентированы на развернутую характе-ристику человека в виде более или менее полного очерка его жизни — в одном случае речь идет о живом человеке, в другом — о завершившем свой жизненный путь.
Особое место в системе образов дневника занимает образ автора, который одновременно является субъектом и объектом повествования. В зависимости от степени «выраженности» образа автора в
описываемых событиях его «явленность» в повествовательной структуре дневника колеблется в широких границах — от полного стуше-вывания автора как субъекта действий (в дневнике А.К. Толстого) до абсолютного его доминирования (в дневнике Л.Н. Толстого). Иногда резкое колебание субъектно-объектных приемов повествования происходит в рамках одного дневника, как, например, у В.И. Жуковского или А.В. Дружинина, которые вели свои записи на протяжении всей жизни.
Дневники делятся на две разновидности в зависимости от предмета изображения: экстравертивные, где объектом является внешний, «объективный» (предметный и социальный) мир; интро-вертивные дневники, направленные на внутренний мир и раскрывающие субъективные переживания авторов. Например, путевые дневники М.П. Погодина, А.Н. Островского, Н.Г. Гарина-Михайловского ориентированы преимущественно на внешнюю установку, тогда как записи А.В. Никитенко, В.Ф. Одоевского, А.С. Суворина — на общественно-политические события; Т.Г. Шевченко интересуют бытовые реалии; семейные обстоятельства выделяются в дневниках С. А. Толстой и Т. Л. Сухотиной; на внутренней жизни личности сконцентрированы философские дневники А.И. Герцена и на психологических состояниях — Н.Г. Чернышевского, Л. Толстого. В зависимости от возраста менялось жанровое содержание дневников Жуковского, Дружинина, Пушкина.
Анализируя повествовательный стиль дневниковой прозы, исследователь выделяет в зависимости от творческой установки автора дневника три вида дневникового слова: информативное, аналитическое и эстетически нагруженное. В первом случае задача автора сводится к более или менее точной передаче информации о событиях минувшего дня; во втором — информация в некоторой степени подвергается анализу; в третьем — информация отбирается в зависимости от эмоционально-экспрессивной оценки происходящего. В дневнике могут иметь место все три вида слова, как, например, в «Записных книжках» П.А. Вяземского, но в большинстве случаев приходится иметь дело с определенной направленностью слова. Причем удель-
ный вес «эстетически нагруженного слова» имеет тенденцию к понижению — в конце XIX в. оно обнаруживается лишь у В.Г. Короленко в «лирических отступлениях» и пейзажных зарисовках его ранних тетрадей, а также в политических инвективах его дневников позднего периода.
В течение XIX в. дневниковый жанр дважды переживал существенные структурно-стилистические изменения. Первое из них совпало с эпохой «великих реформ» 60-х годов общественно-литературной жизни России, когда существенные изменения претерпели и система образов, и хронотоп, и язык дневника. Причем изменения происходили стремительно, оказав влияние на дневниковую манеру даже тех авторов, которым всегда был свойственен достаточно консервативный стиль ведения записей. Для некоторых дневников влияние социальных перемен оказалось роковым: одни авторы были вынуждены прекратить ведение дневника (А.В. Дружинин); для других, напротив, новая эпоха раскрыла широкие возможности дневникового жанра (В.Ф. Одоевский). Второе изменение имеет более длительную историю и приходится на последнее двадцатилетие XIX в. Жанр дневниковых записей выдвигается на литературную арену в опытах «дневника писателя» (Ф.М. Достоевский, Д.А. Аверкиев) и преобразуется из камерного в общественно-публицистический. Многие авторы начинают облекать в дневниковую форму произведения мемуарного жанра (Н.И. Пирогов), а также художественно-публицистические (Ф.М. Достоевский) и политические выступления (В.А. Соллогуб). На основе дневника формируется своеобразный гибридный жанр. Подобное расширение дневниковой прозы продолжалось до тех пор, пока новое поколение писателей ХХ в. не предприняло попытку вернуть дневнику его изначальную функцию.
Т.М.Миллионщикова
