CC BY
159
УДК 94 (47) «18/19»
А. С. Титаренко
Знатоки Китая: восточный сосед в исследованиях представителей военно-дипломатической и интеллектуальной элиты России (вторая половина XIX - начало XX в.)
В статье рассматриваются особенности становления и развития представлений русского общества XIX - начала XX в. о Китае и его жителях. Целью исследования стал анализ специфики представлений о Китае различных профессиональных групп российской военно-политической и интеллектуальной элиты, в среде которой образ создавался и ретранслировался в другие слои российского общества. Исследование выполнено в рамках научного направления - имагологии.
The article describes the formation and development specifics of the views about China and its inhabitants in Russian society of the 19th - early 20th century. The research aims to analyze special aspects of the views about China in different professional groups of military, political, and intellectual elite, which formed those views and retranslated them to other strata of Russian society. The research is performed within the framework of the imagology research prospect.
Ключевые слова: образ Китая, знатоки Китая, теория «естественных границ», цивилизационная миссия России на Востоке, «желтая опасность».
Keywords: image of China, Chinese experts, the theory of "natural boundaries", civilizational mission of Russia in the East, the "yellow peril".
В современном российском обществе возросла важность «китайского фактора» во внешней политике России, в повседневной жизни российского общества. При этом высоко востребованными стали не только научные знания о Китае, но и данные о специфике их формирования, особенностях восприятия восточного соседа в России. Последние во многом определяли интерпретационные стратегии российских исследователей. Понять механизм влияния эмоционально-ценностного компонента на выработку научных концепций помогает имагология, объектом изучения которой являются представления о другом народе/стране, складывающиеся в индивидуальном, групповом или массовом сознании в конкретной социокультурной и исторической ситуации. Они воплощаются прежде всего в образе Другого - сложной синтетической категории, являющейся динамической системой представлений и мнений, обладающей стереотипными и дифференцированными чертами, рациональными и эмоциональными компонентами [1].
Проблема восприятия Китая в России в XIX - начале XX в. на сегодняшний день изучена недостаточно. Наибольший вклад в исследование образа Китая в России внес А. В. Лукин [2], работы которого посвящены изучению эволюции образа Китая в России на протяжении всей истории взаимоотношений двух стран. При этом внимание ученого сосредоточено на реконструкции и интерпретации образа Китая в современной, постсоветской России. Необходимо отметить, что в 2000-е гг. возрос исследовательский интерес к особенностям восприятия Китая в России [3], исследователи выделяют черты образа Китая в российском сознании, некоторые стереотипы восприятия восточного соседа, в том числе в рассматриваемый нами период. В то же время специфика представлений о Китае в среде различных профессиональных групп российской правящей и интеллектуальной элиты еще не стала предметом специального рассмотрения.
Период второй половины XIX - начала XX в. характеризуется высоким интересом российского общества к Китаю и расширением знаний об этой стране в России вследствие интенсификации двусторонних отношений. С 1840-х гг. дальневосточный регион становится важной частью международной политики, в которой принимает участие и Россия. Усиление экспансии европейских держав в Китае (опиумные войны), поражение Китая от Англии внушали царскому правительству беспокойство за безопасность границ Российской империи на Дальнем Востоке. Правительство пыталось компенсировать поражение в Крымской войне и ослабление позиций России в Европе активизацией внешней политики в среднеазиатском и дальневосточном регионах. В результате Россия заключила с Китаем ряд договоров, создававших правовую основу развития
© Титаренко А. С., 2015
двусторонних отношений. В мае 1858 г. в Айгуне было подписано соглашение о разграничении территории по Амуру и Уссури [4], следующий, Тяньцзинский договор охватывал широкий круг вопросов русско-китайских взаимоотношений [5]. Заключенный двумя годами позже Пекинский договор подтверждал Айгунский и Тяньцзинский договоры, а также разграничивал территорию по р. Уссури, разрешал сухопутную торговлю вдоль всей границы [6].
Активизациия русско-китайских отношений способствовала постепенному складыванию в российском обществе системы представлений о Китае, его образа. Основными носителями информации, знаний о Китае были русские люди, по долгу службы связанные с Цинской империей: дипломаты, окраинные чиновники, военные, миссионеры, иногда купцы, ученые-китаеведы. Они становились «профессиональными толкователями иной культуры» [7] или знатоками Китая. В российском обществе эти люди имели репутацию специалистов-востоковедов. При этом представления каждой социальной группы варьировались вследствие ряда причин: особенностей развития русско-китайских связей в конкретный период, внутренней обстановки в России, специфики профессии носителя информации, особенностей контактов этой группы российского общества с Китаем, опыта и знаний авторитетных представителей группы и т. д.
Среди правящей элиты были люди, увлеченные Востоком и оказывающие огромное влияние на российских правителей и внешнюю политику России. Одним из сторонников мирного проникновения в Азию и сближения с Китаем был С. Ю. Витте. Главная идея, которой придерживался Витте, - «pénétration pacifique»: мирное проникновение, или политическое влияние посредством экономических успехов, а не захвата территории. Призывая к модернизации России по европейскому образцу, Витте уделял внимание железнодорожному строительству, его главным проектом было строительство Транссибирской магистрали. Необходимым условием реализации этого масштабного проекта было сохранение дружеских отношений с правительством империи Цин, что Витте всегда подчеркивал в своих сочинениях: «России наиболее выгодно иметь около себя соседом своим - сильный, но неподвижный Китай, в этом заключается залог спокойствия России со стороны Востока» [8].
Среди государственной элиты репутацию знатока Востока имел также князь Э. Э. Ухтомский, сопровождавший цесаревича Николая Александровича в его большом путешествии на Восток. Князь имел репутацию специалиста-востоковеда, и благодаря близости к царю Ухтомский играл активную роль в восточноазиатской политике в первые годы правления Николая II. В 1896 г. князь был назначен редактором газеты «Санкт-Петербургские ведомости», ставшей авторитетным изданием по азиатским вопросам.
В своих сочинениях Ухтомский подчеркивал близость России и Азии. По его мнению, азиатские страны, включая Китай, обладали уникальными культурами, не уступающими западным, и являлись естественными союзниками России в противостоянии Западу. В русле данных представлений Ухтомский развивал идею об «особой исторической миссии» России на Востоке, которая заключалась в мирном цивилизаторском продвижении в Китай (такая линия особенно явно была представлена в правительственной печати до 1895 г.). Сторонники «особой миссии» всячески поддерживали мысль о преимуществе русского варианта просвещения народов Востока по сравнению с западноевропейским, осуждавшимся из-за эксплуатации европейскими государствами народов Востока, ввоза опиума, а также лицемерной политики западных миссионеров в Китае. Близость Азии и России Эспер Эсперович объяснял длительной историей сношений и общностью интересов двух стран. В будущем князь допускал возможность присоединения китайских территорий к России, которое, на его взгляд, произойдет мирным путем, согласно логике общего наследия и схожих интересов: «С севера же, от величавого подножья (на крутом берегу Амура), где стоит изваяние человека, отомкнувшего России двери в свободный Тихий океан, все дальше и дальше ложится тень, покрывшая уже Маньчжурию, Корею и Монголию, покрывшая уже спящую столицу богдыханов, идущая вглубь древнейшего из отживших свое царств» [9].
Сторонником мирной политики России на Дальнем Востоке был и военный министр А. Н. Ку-ропаткин, хотя Китай, на его взгляд, мог стать и опасным соседом. Потенциальную опасность для России он видел в многочисленности китайских вооруженных сил, в которых постоянно проводилось реформирование по европейскому образцу: «Может быть, сейчас еще Китай не готов к тому, чтобы вступить с нами в открытую борьбу, но готовится он деятельно, и через два, три года мы будем иметь дело с хорошо организованными китайскими вооруженными силами, которые и сейчас уже насчитывают до 140 тысяч человек, в ближайшем с нами соседстве» [10]. Разделял Куропаткин и теорию «желтой опасности»: систему представлений о грядущей войне желтой и белой рас. Главную опасность в данном контексте для него представляла большая численность китайского населения [11]. Военный министр рассматривал российскую политику в Азии как «стремление к естественной границе», которой на востоке и юго-востоке являлось побережье Тихого океана [12]. При 82
этом он указывал, что Россия неизбежно должна будет поглотить лежащие на пути этого стремления территории. В 1903 г. такой территорией для Куропаткина являлась северная часть Маньчжурии [13], в 1904 г. - Маньчжурия и Корея [14]. В 1915 г., уже не занимая государственный пост, Ку-ропаткин писал о необходимости раздела Китая на два государства: северный и южный, при этом северный Китай должен был оказаться под властью России и Японии [15].
Несмотря на возможную угрозу со стороны восточного соседа, А. Н. Куропаткин отстаивал мирную политику России в отношении Китая, так как России было бы очень сложно воевать на далекой восточной окраине в силу малочисленности сосредоточенных там войск. С другой стороны, вовлеченная в военную авантюру на Востоке, Россия, по его мнению, могла утратить свои позиции в делах европейской политики.
Таким образом, образ Китая в сознании высшей имперской бюрократии базировался на традиционных представлениях этого слоя о стихийном и закономерном движении России на Восток. Обоснованием таких взглядов служили теория о «естественных границах» Российской империи и рассуждения о цивилизаторской миссии России на «варварском» Востоке. Кроме того, с 1890-х гг. возник вопрос о «желтой опасности», который в правительственной прессе обозначался как «китайская угроза». В это время велись дискуссии об особенностях российской колониальной политики, национальных интересах России в дальневосточном регионе. При этом представления о Китае в среде бюрократической элиты существенно различались у дипломатов и военных.
Одним из следствий заключения системы русско-китайских договоров было появление дипломатического представительства в Китае. До 1860 г. таким представительством была Русская православная миссия в Пекине. С 1712 по 1860 г. русские духовные лица исполняли обязанности представителей Российского государства, служили посредниками в сношениях России с Китаем. Обычно отправляли 4 духовных лица и 6 светских в качестве студентов, изучающих китайский и маньчжурский языки. Именно эти студенты впоследствии служили переводчиками (драгоманами), а затем и консулами при Министерстве иностранных дел [16]. Члены миссии информировали Петербург обо всех важнейших событиях китайской внутренней жизни. В целом представители российской центральной власти не поддерживали распространение православия в Китае, так как боялись озлобления со стороны китайских чиновников и осложнения межгосударственных отношений. С 1860 г. дипломатическая миссия была отделена от духовной миссии.
Важным постулатом дипломатического корпуса в вопросе об отношении России с восточным соседом была теория Ф. Ф. Мартенса, специалиста международного права и юридического консультанта министерства иностранных дел. Мартенс в брошюре «Россия и Китай» замечал, что принципы международного права не могут быть применимы к государствам Дальнего Востока, в особенности к Китаю, так как китайцы не вполне понимают юридические принципы, на которых основываются отношения между цивилизованными народами [17]. Подход Мартенса был обусловлен представлением о том, что степень человеческой свободы в странах Востока значительно ниже по сравнению с европейскими странами. Наряду с этим 1850-60-е гг., а в особенности -конец 1890-х - начало 1900-х гг. были пиком так называемой «русско-китайской дружбы», активным сторонником которой являлось русское дипломатическое ведомство. В связи с этим отношения между Россией и Китаем характеризовались Мартенсом как «сердечное согласие по всем вопросам, обещающим обеспечить мир между двумя империями» [18].
Взгляд на русско-китайские отношения представителей российского дипломатического корпуса, помимо вышеуказанных мотивов, определялся целями и интересами, которые преследовало руководство страны в конкретный исторический период. Так, в период наибольшего русско-китайского сближения на рубеже XIX - начала XX в. большинство дипломатов опасались последствий русского военного похода на Пекин 1900 г., связанного с антиевропейским восстанием ихэтуаней в Китае. Министр иностранных дел М. Н. Муравьев в записке к царю указывал, что Россия, участвуя в походе на Пекин, не должна осуществлять командование общими силами держав, в связи с особым характером русско-китайских отношений и поддержанием в течение двух столетий дружественных мирных сношений со своим соседом [19].
С изменением внешнеполитической ситуации меняется и взгляд дипломатического корпуса на отношения России с Китаем. После русско-японской войны господствующей в российском правительстве становится точка зрения о необходимости сближения с Японией и раздела Китая. В высказываниях российских дипломатов все чаще звучит тезис о необходимости давления на Китай, отношений с позиции силы, аргументом чему служит якобы присущая китайцам особенность национального характера. «Китаец по натуре преклоняется перед силой и сочувствует ей» [20], - пишет, например, поверенный в делах в Пекине М. С. Щекин 5 декабря 1911 г.
Помимо оценки межгосударственных отношений российские дипломаты, связанные по долгу службы с Китаем, обращались и к проблемам развития китайской цивилизации. Существо-
83
вали полноценные труды, описывавшие китайское общество. Посланники в Китае И. Я. Коросто-вец и А. В. Тужилин посвятили Китаю монографии, где подробно рассматривали все сферы жизни этой страны. Эти сочинения считались авторитетными, особенно труд Коростовца. Дипломаты характеризовали китайскую цивилизацию как отсталую, «окаменевшую в доисторических формах», «одностороннюю и понятную только Китаю» [21]. Среди причин отсталости Китая назывались государственные традиции Китая, в основе которых лежит конфуцианство, а также его изолированность от западных стран. Неспособность Китая принять реформы, европеизацию дипломаты считали пагубным явлением для дальнейшего развития и китайского государства, и китайской цивилизации. Для представителей дипломатического корпуса в оценке развития китайского государства и цивилизации важным было соотнесение их особенностей с европейским опытом, признаваемым за эталон.
Представители профессиональной военной элиты, ядром которой был корпус офицеров Генерального штаба, оставили достаточно много работ, посвященных Китаю. Знатоками Китая среди военных считались: исследователь Азии Н. М. Пржевальский, командующий Тихоокеанской эскадрой (1897-1899 гг.) контр-адмирал Ф. В. Дубасов, полковник Генерального штаба М. В. Гру-лев, военные агенты в Китае: Д. В. Путята, Л. Г. Корнилов; приамурские генерал-губернаторы С. М. Духовский и П. Ф. Унтербергер, флотский офицер в отставке А. Максимов. Российские военные оценивали Китай с точки зрения потенциальной угрозы, которую он мог представлять для России, особенно в дальневосточном регионе.
Для исключения конфликтов на Дальнем Востоке российские офицеры предлагали выбрать союзника в регионе: часть военных видела такого союзника в лице Китая, другая - Японии. Отсюда проистекали различия в их отношении к Китаю. Большинство военных не проповедовали тезис об особой «русско-китайской дружбе», хотя наличие длительных мирных отношений (или отсутствие крупных вооруженных конфликтов) между Россией и Китаем офицерами не оспаривалось. Контр-адмирал Ф. В. Дубасов основную задачу России на Дальнем Востоке видел в охранении неделимости Китайской империи, оказании ей дружественной поддержки и покровительства. А целью политики в Китае считал установление протектората [22]. Другого союзника на Дальнем Востоке видел офицер флота А. Максимов. В своей брошюре «Наши задачи на Тихом океане» он заявлял, что с каждым годом растет потенциальная угроза для России со стороны Китая в лице китайских переселенцев и увеличивающегося количества войск в Маньчжурии. При этом Максимов замечал, что мир с Китаем для России более желателен, но сохранить этот мир чрезвычайно трудно. Для этого Российской империи необходимо держать на крайнем Востоке сильный флот и достаточный контингент сухопутных войск, а также объединиться с Японией, верным союзником на берегах Великого океана [23].
Чаще всего для укрепления позиций России в регионе военными предлагалось присоединение части территории Китая к Российской империи как удобного стратегического пункта и некой житницы для снабжения войск, контингент которых должен быть увеличен на границе с Китаем. Поэтому в военной среде наибольшее развитие получила теория о необходимости достижения Россией своих «естественных границ». Первым певцом и теоретиком российского экспансионизма [24] был исследователь Азии Н. М. Пржевальский.
Огромную роль в изучении территорий Цинской империи, граничивших с Россией, сыграло основанное в 1845 г. Русское географическое общество (далее - РГО), вокруг которого объединялись основные силы исследователей и знатоков Китая. Тяньцзинский и Пекинский договоры с Китаем позволяли русским посещать пределы Цинской империи. Русское географическое общество совместно с Главным штабом снаряжало многочисленные экспедиции в районы Дальнего Востока и Внутренней Азии (Восточный Туркестан, Синьцзян), особенно интересовавшие российское правительство. Путешественники-исследователи являлись в большинстве своём военнослужащими - кадровыми офицерами российской армии: Н. М. Пржевальский, М. В. Певцов, В. И. Роборовский, Б. Л. Громбчевский, П. К. Козлов и др. Экспедиции РГО постоянно находились в центре общественного внимания, особенно большое влияние на общественное мнение и на взгляды военных оказал Н. М. Пржевальский.
Н. П. Пржевальский рассматривал Китай как «варварское» государство дикой Азии: для таких государств, по мнению ученого, больше всего подходит деспотический строй, которому всячески сопротивляются подвластные Китаю территории, в силу чего кочевые монголы, дунгане «преисполнены желания стать подданными Белого Царя» [25]. Данными аргументами Н. М. Пржевальский отстаивал политику расширения территории Российской империи за счет Азии. Агрессивная политика, по утверждению путешественника, необходима, при этом не стоит вспоминать о так называемой «русско-китайской дружбе», которая является лишь фикцией. Включение территорий Внутренней Азии в состав Российской империи, по мнению Пржеваль-84
ского, возможно по причине жалкого состояния китайских вооруженных сил и отсутствия боевого духа у китайцев [26].
Вслед за Пржевальским русскими военными (и не только ими) китайские вооруженные силы характеризовались как «орда», «примитивное войско». При этом представители военной элиты выражали озабоченность по поводу военного реформирования китайской армии по европейскому образцу. Военный агент в Китае в 1907-1911 гг. Л. Г. Корнилов отмечал, что первое применение вновь созданной военной силы Китая намечено против России, так как в первую очередь усиливалась обороноспособность районов, прилегающих к российской границе [27].
Опасная для России ситуация, на взгляд военных, могла сложиться в силу особенностей китайского руководства. Правительство Китая оценивалось представителями военного корпуса России как «слабое», «нерешительное», «трусливое», но вместе с тем «вероломное». При характеристике политики Китая вообще применялась лексика, описывающая отрицательные качества человека. Так, в основе отношений Китая с европейцами, по мнению представителей российского военного корпуса, лежали двуличность, бесцеремонность, наглость, хитрость и подтасовка [28]; со слабыми государствами китайское правительство проявляло высокомерие и наглость, с сильными - льстивость и уступчивость.
Вопросы взаимоотношений России и Китая в контексте проблем цивилизации и культуры рассматривались военной элитой через призму особой цивилизационной миссии России на Востоке. Контр-адмирал Дубасов писал, что Россия, в отличие от западноевропейских стран, ставивших основной целью на Дальнем Востоке получение материальной выгоды, «напротив, несет сюда собственный дух богатства; ее единственная цель - обновление восточно-азиатских государств путем мирного и справедливого на них воздействия» [29].
В характеристике китайского национального характера представителями военной элиты преобладали отрицательные черты, действовали негативные этностереотипы, а сами жители Китая нередко именовались российскими военными пренебрежительными терминами «китаезы», «китаи». Основными качествами китайского народа назывались трусость, нечистоплотность, расчетливость, жажда наживы, хитрость, лживость, отсутствие патриотизма. Генерал-лейтенант Унтербергер в своей записке 1897 г. отмечал, что «патриотизма у китайцев нет и они тому будут служить, кто им будет платить» [30]. Такое мнение в среде российских военных сложилось по причине большого размаха торговли и предоставления широкого спектра услуг китайскими жителями европейцам даже во время военных действий, так как европейцы, по меркам Китая, щедро платили. Таким образом, во взглядах военных на Китай и китайцев преобладали отрицательные характеристики и стереотипы.
Русская православная миссия готовила не только профессиональных дипломатов, но и собственно миссионеров, а также ученых, занимающихся изучением Китая. Новый период в деятельности Русской духовной миссии был связан с заключением серии договоров Цинского правительства с иностранными державами в Тяньцзине в 1858 г., когда была разрешена пропаганда веры в Китае. С этого времени миссия была ориентирована на религиозные задачи, занималась также вопросами образования и издательского дела.
Среди наиболее видных деятелей миссии, широко известных российскому обществу благодаря своим сочинениям, были начальник 13-й миссии Палладий Кафаров, являвшийся также членом РГО, начальник 18-й миссии архимандрит Иннокентий (Иван Фигуровский), иеромонах Авраамий, один из помощников Фигуровского.
Представителей духовенства из Русской православной миссии в Пекине, главным образом, интересовали вопросы распространения православия среди китайцев, миссионеры подробно рассматривали религиозную ситуацию в этой стране, которую характеризовали как смешение вер и суеверий [31].
Духовные лица отмечали, что китайцы отдают предпочтение православной вере перед католичеством и протестантизмом, поэтому «в видах религиозных и в целях государственных мы должны стремиться к насаждению православия в Китае. Китайцы наш ближайший на Востоке сосед. Если мы сумеем сделать их братьями по вере, то тем самым мы предотвратим возможность многих грозных столкновений в будущем» [32]. Таким образом, для оправдания необходимости распространения православия в Китае миссионерами использовалась теория «желтой опасности».
Российские священники тщательно изучали китайские религии, особенно конфуцианство. Служителями церкви подчеркивалась огромная роль конфуцианства в государственном управлении, хотя, по понятным причинам, к учению Конфуция проповедники православной веры относились крайне негативно, а принадлежность чиновников и руководителей государства к этому учению считалась основной причиной неудач христианского миссионерства в Китае. Правительство Китая, по мнению Палладия Кафарова, будет вечным, явным или тайным, врагом христианства [33].
Русские миссионеры были уверены, что китайские чиновники и ученые вследствие строгого следования конфуцианским канонам трудно поддавались влиянию христианской проповеди. Поэтому священники обращали свое внимание на простой народ. В китайском национальном характере деятели миссии искали те качества, которые бы благоприятствовали принятию и усвоению православия китайцами. Русские миссионеры отмечали любовь китайцев к порядку, обрядности; уважение «к строгой жизни» и «неукоризненному поведению»: «...пример строгой нравственности приобретет среди этого народа не только уважение, но и влияние» [34]. Наличие этих черт у жителей Китая являлось доказательством того, что именно православная церковь, с ее пышными обрядами и нравственными устоями, является наиболее подходящим институтом религии для китайцев. Проводились параллели между китайскими и русскими крестьянами: «По облику, манерам, привычкам они, конечно, отличаются от наших русских крестьян, но по настроению, мирному характеру, покорности Богу, трудолюбию и семейному единению они близко напоминают добрую патриархальную русскую семью» [35].
Государственный переворот в связи с Синьхайской революцией в Китае был встречен духовенством с оптимизмом, так как «пошатнул основы конфуцианского культа». Отец Авраамий в марте 1914 г. в Петрограде и Москве прочел ряд лекций о Китае и православной миссии в этой стране для сбора средств на строительство храма в Пекине. Он пересказывал слухи, имевшие хождение в Пекине, о том, что почти все министры в преобразованном Китае оказались христианами, а войска Юань Шикая уже успели хорошо изучить Евангелие [36].
В связи с целями, которые преследовало в Китае русское духовенство, важными для них оказались вопросы китайского национального характера, особенностей китайских вероучений и политики Китая по отношению к иностранным миссиям и распространению христианства.
Взгляды духовных лиц Русской православной миссии в Китае повлияли на воззрения российских китаеведов, которые изучали китайский язык и страну при миссии в Пекине (срок обучения в среднем составлял 10-12 лет). В исследуемый период выходит значительное число трудов синологов, посвященных Китаю. Научные статьи, как правило, печатались в специальных изданиях Императорского русского географического общества, Императорского русского исторического и археологического обществ, но часто встречались и в других изданиях: «Вестнике всемирной истории», «Морском сборнике» и т. д. Авторитетным органом печати по вопросам Дальнего Востока (если не единственным) была газета «Восточное обозрение», основанная в 1882 г. в Петербурге. В конце XIX в. в условиях усиления интереса в российском обществе к Китаю труды китаеведов начинали переиздаваться, цитироваться другими авторами, их статьи размещались в таких крупных журналах, как «Вестник Европы», «Русский вестник».
Работы синологов отличались большой скрупулёзностью исследования, основывались на изучении оригинальных источников, создавались без опоры на европейскую литературу - это было особенностью российского китаеведения. Идеологизированных оценок в таких работах, как правило, не было. Наиболее известными широкой публике были такие ученые-синологи, как В. П. Васильев, К. А. Скачков, С. М. Георгиевский, А. М. и Д. М. Позднеевы, П. С. Попов. Так, к В. П. Васильеву часто обращались за комментариями по поводу различных событий русско-китайских отношений. Благодаря критике С. М. Георгиевского работ Н. М. Пржевальского, посвященных Китаю, и полемике, развернувшейся в 1887 г. между двумя учеными на страницах крупных периодических изданий, в российской печати в конце 1880-х - начале 1890-х появились дискуссии о проблемах развития Цинской империи, ее положении в мире, «принципах жизни» Китая. Русские востоковеды следовали традициям, которые заложил Н. Я. Бичурин, начальник 9-й миссии, прославившийся этнографическими трудами о Китае и пользовавшийся вниманием петербургского общества. Он с большим уважением относился к китайской культуре, что иногда доходило до идеализации Китая. Все российские синологи подчеркивали необходимость и важность изучения Китая для России.
Российские китаеведы поддерживали политику, нацеленную на сохранение союза с Китаем, были сторонниками русско-китайской дружбы. Международное положение, которое занимала Цин-ская империя во второй половине XIX - начале XX в., накладывало отпечаток на характеристику Китая российскими китаеведами. Отставание Китая от Европы в материальном плане, в промышленности, военном деле отмечали все ученые. Большая часть востоковедов причину такого положения вещей связывала с неразумной внешней и внутренней политикой маньчжурской династии. Например, К. А. Скачков писал, что именно правление Цинов «довело богатство Китая до нищеты» [37].
Синологи рассматривали конфуцианство как основу жизни Китая. Но в отличие от православных миссионеров, сконцентрированных на религиозной составляющей учения, профессиональных ученых интересовало также влияние конфуцианства на развитие науки и просвещения. В. П. Васильев в своей работе «Религии Китая» подробно рассматривал роль Конфуция в истории Китая, перечислял его заслуги в становлении образования [38]. П. Шмидт отмечал недостатки кон-86
фуцианского учения: бесчисленные пустые обряды и формальности, которые мешают как умственному, так и экономическому развитию китайского общества [39]. Другой точки зрения придерживался С. М. Георгиевский. Он не разделял общепризнанного мнения об отсталости китайской цивилизации, предпочитая использовать термин «устойчивость». Синолог считал, что Китай был бы немыслим без конфуцианства, оно благоприятствовало развитию грамотности среди китайского населения, а любовь к просвещению охватывала всю массу многомиллионного народа [40].
Таким образом, представители разных профессиональных групп российской элиты внесли свой вклад в формирование образа Китая в российском сознании второй половины XIX - начала XX в. Военные оценивали потенциальную опасность восточного соседа, дипломаты стремились выявить в традициях китайского государственного управления и китайского общества те принципы и отличительные особенности, которые способствовали бы реализации успешной российской политики в отношении Китая; для миссионеров главным было распространение православия в Срединной империи, и они подробно изучали религиозные устои Китая, а русские китаеведы заложили традицию уважительного отношения к китайской истории, культуре и цивилизации. Главными составляющими образа Китая в сознании российского общества в конце XIX -начале XX в. были представления об отсталом в политическом и экономическом плане государстве, обладающем при этом огромными ресурсами, в том числе многомиллионным трудолюбивым населением, в жизни которого большую роль играли многовековые традиции и религиозные учения; восточном соседе с уникальной историей и культурой.
Примечания
1. Голубев А. В., Поршнева О. С. Образ союзника в сознании российского общества в контексте мировых войн. М., 2011. С. 10-11.
2. Лукин А. В. Медведь наблюдает за драконом. Образ Китая в России в XVII-XXI веках. М., 2007.
3. Благодер Ю. Г. Образ Китая в письменных свидетельствах российских путешественников и дипломатов XVII - начала XX вв.: дис. ... канд. ист. наук. Краснодар, 2005; Исаченко В. И. Образ Китая и китайцев в русской ментальности второй половины XIX - начале XX в.: философско-религиоведческий анализ: дис. ... канд. фил. наук. Благовещенск, 2005.
4. Айгунский договор о переходе к России левобережья Амура и о русско-китайской торговле в Приамурье // Русско-китайские отношения. 1989-1915. Официальные документы. М., 1958. С. 29-30.
5. Трактат между Россией и Китаем об условиях политических взаимоотношений // Русско-китайские отношения. 1989-1915. Официальные документы. М., 1958. С. 30-34.
6. Пекинский дополнительный договор об определении русско-китайских границ, порядке дипломатических сношений и о торговле в Кульдже // Русско-китайские отношения. 1989-1915. Официальные документы. М., 1958. С. 34-40.
7. Саран А. Ю. Взаимовосприятие культур в многокультурной среде: русские и англичане в Китае // Россия и Европа в XIX-XX веках. Проблемы взаимовосприятия народов, социумов, культур. М., 1996. С. 184.
8. Витте С. Ю. Воспоминания. Царствование Николая II. Т.1. Л., 1924. С. 35.
9. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 543. Оп. 1. Д. 171. Л. 11
10. Всеподданнейший отчет военного министра о поездке его на Дальний Восток в апреле и мае 1911 г. // ГАРФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 474. Л. 26.
11. Куропаткин А. Н. Русско-китайский вопрос. СПб., 1913. С. 65.
12. ГАРФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 170. Л. 1.
13. Там же. Д. 182. Л. 4.
14. Там же. Д. 170. Л. 1.
15. Там же. Д. 584. Л. 33.
16. Русская православная миссия в Китае. Исторический очерк и современное состояние // Китайский благовестник. 1916. Вып. 9/12. С. 4-5.
17. Мартенс Ф. Ф. Россия и Китай. СПб., 1881. С. 79.
18. Там же. C. 83.
19. Боксерское восстание // Красный архив. 1926. № 1(14). С. 15.
20. Китайская революция 1911 года // Красный архив. 1926. № 5(18). С. 80.
21. Коростовец И. Я. Китайцы и их цивилизация. СПб., 1898. С. 3.
22. Дубасов А. Очерк политического положения на Крайнем Востоке // ГАРФ. Ф. 543. Оп. 1. Д. 176. Л. 23.
23. О внешней политике Российской империи на Дальнем Востоке (Из брошюры: Максимов А. Я. «Наши задачи на Тихом океане»). URL: http://www.milresource.ru/Maksimov.html (дата обращения: 24.02.2013)
24. Лукин А. В. Указ. соч. С. 127-128.
25. Пржевальский Н. М. Очерк современного положения Центральной Азии // Пржевальский Н. М. От Кяхты на истоки Желтой реки, исследование северной окраины Тибета и путь через Лоб-Нор по бассейну Тарима. СПб., 1888. С. 509.
26. См.: там же. С. 525.
27. Корнилов. Вооруженные силы Китая. Иркутск, 1911. С. 11-12.
28. О внешней политике Российской империи на Дальнем Востоке.
29. ДубасовА. Очерк политического положения на Крайнем Востоке. Л. 22-23.
30. Российский государственный военно-исторический архив (РГВИА). Ф. 400. Оп. 1. Д. 2118. Л. 28
31. Кафаров П. Некоторые соображения по поводу предполагаемого учреждения Православ-но-Проповедческой Миссии в Китае // Китайский благовестник. 1915. Вып. 9/12. С. 39.
32. Воззвание // Китайский благовестник. 1914. Вып. 1/2. С. 2.
33. Там же. С. 37.
34. Кафаров П. Некоторые соображения по поводу предполагаемого учреждения Православ-но-Проповедческой Миссии в Китае // Китайский благовестник. 1915. Вып. 9/12. С. 44.
35. Поездка в Юнпинфу, Лувэйшань и Пэйтайхо // Китайский благовестник. 1914. Вып. 15/16. С. 28.
36. Чтения о. Архимандрита Авраамия о Китае // Китайский благовестник. 1914. Вып. 15/16. С. 23.
37. Скачков К. А. Пекин в дни тайпинского восстания. Из записок очевидца. М., 1958. С. 181.
38. Васильев В. П. Религии Востока: конфуцианство, буддизм, даосизм. СПб., 1873. С. 30.
39. См.: Шмидт П. Китайские классические книги. Владивосток, 1901. С. 4.
40. Георгиевский С. М. Принципы жизни Китая. СПб., 1888. С. 85.
Notes
1. Golubev A. V., Porshneva O. S. Obraz soyuznika v soznanii rossijskogo obshchestva v kontekste mirovyh vojn [Image of ally in the consciousness of Russian society in the context of the world wars]. Moscow. 2011. Pp. 10-11.
2. Lukin A. V. Medved' nablyudaet za drakonom. Obraz Kitaya v Rossii v XVII-XXI vekah [Bear watches the dragon. The image of China in Russia in the XVII-XXI centuries]. Moscow. 2007.
3. Blagoder Y.G. Obraz Kitaya v pis'mennyh svidetel'stvah rossijskih puteshestvennikov i diplomatov XVII -nachala XX vv.: dis.... kand. ist. nauk [Image of China in the written evidence of Russian travelers and diplomats of XVII - beginning of XX centuries: dis. ... Cand. Hist. Sciences]. Krasnodar. 2005; Isachenko V.I. Obraz Kitaya i kitajcev v russkoj mental'nosti vtoroj poloviny XIX - nachale XX v.: filosofsko religiovedcheskij analiz: dis.... kand. fil. nauk [Image of China and the Chinese in the Russian mentality in the second half of XIX - early XX century: philosophical and religion-studying analysis: dis. ... Cand. Phil. Sciences]. Blagoveshchensk. 2005.
4. Ajgunskij dogovor o perekhode k Rossii levoberezh'ya Amura i o russko kitajskoj torgovle v Priamur'e Aigunskiy agreement of transfer to Russia left Bank of the Amur river and on the Russian-Chinese trade in Amur region // Russko kitajskie otnosheniya. 1989-1915. Oficial'nye dokumenty - Russian-Chinese relations. 1989-1915. Official documents. Moscow. 1958. Pp. 29-30.
5. Traktat mezhdu Rossiej i Kitaem ob usloviyah politicheskih vzaimootnoshenij - The Treaty between Russia and China about the conditions of political relations // Russko kitajskie otnosheniya. 1989-1915. Oficial'nye dokumenty - Russian-Chinese relations. 1989-1915. Official documents. Moscow. 1958. Pp. 30-34.
6. Pekinskij dopolnitel'nyj dogovor ob opredelenii russko kitajskih granic, poryadke diplomaticheskih snoshenij i o torgovle v Kul'dzhe - Beijing an additional agreement about the definition of the Russian Chinese border, diplomatic relations and trade in Ghulja // Russko kitajskie otnosheniya. 1989-1915. Oficial'nye dokumenty - Russo-Chinese relations. 1989-1915. Official documents. Moscow. 1958. Pp. 34-40.
7. Saran A. Y. Vzaimovospriyatie kul'tur v mnogokul'turnoj srede: russkie i anglichane v Kitae [Mutual perception of the cultures in a multicultural environment: the Russians and the British in China] // Rossiya i Evropa v XIX-XX vekah. Problemy vzaimovospriyatiya narodov, sociumov, kul'tur - Russia and Europe in the XIX-XX centuries. The problem of the perception of the peoples, societies, cultures. Moscow. 1996. P. 184.
8. Witte S. Y. Vospominaniya. Carstvovanie Nikolaya [Memories. The reign of Nicholas II]. Vol. 1. Leningrad. 1924. P. 35.
9. State archive of the Russian Federation (SARF). F. 543. Sh. 1. File 171. Sh. 11
10. Vsepoddannejshij otchet voennogo ministra o poezdke ego na Dal'nij Vostok v aprele i mae 1911 g. Imperial report of the Minister of war about his trip to the far East in April and may 1911 // SARF. F. 601. Sh. 1. File 474. Sh. 26.
11. Kuropatkin A. N. Russko kitajskij vopros [Russian Chinese question]. SPb. 1913. P. 65.
12. SARF. F. 543. Sh. 1. File 170. Sh. 1.
13. Ibid. File 182. Sh. 4.
14. Ibid. File 170. Sh. 1.
15. Ibid. File 584. Sh. 33.
16. Russkaya pravoslavnaya missiya v Kitae. Istoricheskij ocherk i sovremennoe sostoyanie Russian Orthodox mission in China. Historical review and current state // Kitajskij blagovestnik - Chinese Evangelist. 1916, Vol. 9/12, pp. 4-5.
17. Martens F. F. Rossiya i Kitaj [Russia and China]. SPb. 1881. P. 79.
18. Ibid. P. 83.
19. Bokserskoe vosstanie - Boxer rebellion // Krasnyj arhiv - Red archive. 1926, No. 1(14), p. 15.
20. Kitajskaya revolyuciya 1911 goda - The Chinese revolution of 1911 // Krasnyj arhiv - Red archive. 1926, No. 5(18), p. 80.
21. Korostovets I. Y. Kitajcy i ih civilizaciya [The Chinese and their civilization]. SPb. 1898. P. 3.
22. Dubasov A. Ocherk politicheskogo polozheniya na Krajnem Vostoke [Sketch of the political situation in the Far East] // SARF. F. 543. Sh. 1. File 176. Sh. 23.
23. About the foreign policy of the Russian Empire in the far East (From the booklet: Maksimov A. Y. "Our job in the Pacific"). Available at: http://www.milresource.ru/Maksimov.html (date of access: 24.02.2013) (in Russ.)
24. Lukin A. V. Op. cit. Pp. 127-128.
25. Przhevalsky N. M. Ocherksovremennogo polozheniya Central'nojAzii [Sketch of the current situation in Central Asia] // Przhevalsky N. M Ot Kyahty na istoki ZHeltoj reki, issledovanie severnoj okrainy Tibeta i put' cherez Lob Nor po bassejnu Tarima - From Kyakhta on the sources of the Yellow river, the study of the Northern margin of Tibet and the path through the Lob-Nor in the Tarim basin. SPb. 1888. P. 509.
26. See: ibid. P. 525.
27. Kornilov. Vooruzhennyesily Kitaya [The armed forces of China]. Irkutsk, 1911. P. 11-12.
28. About the foreign policy of the Russian Empire in the far East.
29. Dubasov A. Ocherk politicheskogo polozheniya na Krajnem Vostoke [Sketch of the political situation in the Far East]. Sh. 22-23.
30. The Russian state military historical archive (RSMHA). F. 400. Sh. 1. File 2118. Sh. 28
31. Kafarov P. Nekotorye soobrazheniya po povodu predpolagaemogo uchrezhdeniya Pravoslavno Propovedcheskoj Missii v Kitae [Some thoughts about the proposed establishment of the Orthodox Evangelical Mission in China] // Kitajskij blagovestnik - Chinese Evangelist. 1915, Is. 9/12, p. 39.
32. Vozzvanie - Appeal // Kitajskij blagovestnik - Chinese Evangelist. 1914, is. 1/2, p. 2.
33. Ibid. P. 37.
34. Kafarov P. Nekotorye soobrazheniya po povodu predpolagaemogo uchrezhdeniya Pravoslavno Propovedcheskoj Missii v Kitae [Some considerations regarding the proposed establishment of the Orthodox Evangelical Mission in China] // Kitajskij blagovestnik - Chinese Evangelist. 1915, is. 9/12. P. 44.
35. Poezdka v YUnpinfu, Luvehjshan' i Pehjtajho - A trip to Junpinfu, Lavasani and Pejtajho // Kitajskij blagovestnik - Chinese Evangelist. 1914, is. 15/16, p. 28.
36. CHteniya o. Arhimandrita Avraamiya o Kitae Read about. Archimandrite Abraham about China // Kitajskij blagovestnik - Chinese Evangelist. 1914, is. 15/16, p. 23.
37. Skachkov K. A. Pekin v dni tajpinskogo vosstaniya. Iz zapisok ochevidca [Beijing in the days of the Taiping rebellion. From the notes of an eyewitness]. Moscow. 1958. P. 181.
38. Vasiliev B. N. Religii Vostoka: konfucianstvo, buddizm, daosizm [Religions of the East: Confucianism, Buddhism, Taoism]. SPb. 1873. P. 30.
39. See: Schmidt P. Kitajskie klassicheskie knigi [Chinese classical books]. Vladivostok. 1901. P. 4.
40. Georgievsky S. M. Principy zhizniKitaya [Principles of Chinese life]. SPb. 1888. P. 85.
