CC BY
112
УДК 372.881.161.1 ББК 74.268.19 = 411.2.9
ЗНАНИЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ КАК НЕОБХОДИМАЯ СОСТАВЛЯЮЩАЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ КОМПЕТЕНЦИИ ПРЕПОДАВАТЕЛЯ РУССКОГО ЯЗЫКА КАК ИНОСТРАННОГО (на примере китайской литературы)
I Т.В. Подколзина
Аннотация. Проблема изучения этнопсихологических особенностей народов является актуальной в современном мире, как никогда остро встает проблема воспитания терпимости к чужим культурам, пробуждения интереса и уважения к ним. Знание психологического содержания особенностей этноса, понимание своеобразия его поведения и общения способствуют повышению эффективности коммуникации. Художественная литература является важнейшим источником знаний о существенных, типических особенностях национального самосознания и поведения. В статье на примерах из китайской художественной литературы показан переход от схематичного изображения характера в литературе Китая XVII века к созданию тонкого психолов гизма личности в литературе XX века. Автор показывает, какое знаа чение имеют знание национального менталитета, особенностей коммуникативного поведения студентов для преподавателя, работающего в иностранной аудитории. В статье анализируются самые значительные произведения китайской классической литературы, на большом фактическом материале демонстрируется связь китайской литературы (по преимуществу художественной прозы) с историей, что помогает осознать роль литературы в общественной жизни Китая.
Ключевые слова: категории культуры; коммуникативные компетенции; национальный характер; национальная самоидентификация.
175
KNOWLEDGE OF NATIONAL LITERATURE AS A NECESSARY COMPONENT OF PROFESSIONAL COMPETENCE OF TEACHERS OF RUSSIAN AS A FOREIGN LANGUAGE (On the example of the Chinese literature)
■ T.V. Podkolzina
176
Abstract. The article deals with the studies of national literature as a key element of professional competence of a teacher of Russian as a foreign language. Investigation of nationsv ethno-psychological peculiarities is a relevant issue in the contemporary world; the problem of upbringing tolerance to other cultures, stirring interest and respect to them is pressing like never before. Knowledge of psychological content of ethnic groups'' special aspects, understanding their behavior and interaction originality contributes to communication effectiveness Fiction is the most important source of knowledge about the essential, typical features of national consciousness and behavior. Through the examples from Chinese fiction the article demonstrates transition from schematic description of character sketch in the Chinese literature of the XVII century to creation of delicate psychology of the individual in the literature of the XX century. The author demonstrates the importance for a teacher to know the ethnical mental structure and peculiarities of foreign studentsv communication behavior. The outstanding works of Chinese classic literature are analyzed in the article; multiple examples (of predominantly narrative literature) illustrate the relation of the Chinese literature to history, which helps to realize the role of literature in the Chinese social life.
Keywords: culture category, communicative competence, national character, national self-identification.
Национальная литература явля- важно иметь представление о нацио-
ется зеркалом, в котором отра- нальных особенностях, о психическом
жается национальный характер на- складе характера того этноса, кото-
рода. В идеях национальной класси- рый представляют студенты. Без этих
ческой литературы лежат истоки знаний сложно выстраивать учебный
психического склада нации, ее куль- процесс. Формирование учебных зна-
туры, традиций. Выдающиеся писа- ний и коммуникативных компетен-
тели всегда умели создавать в своих ций возможно лишь в условиях пони-
произведениях обобщенные образы, мания преподавателем особенностей
в которых сосредоточивались наибо- коммуникативного поведения студен-
лее характерные черты националь- тов и ведения успешного диалога с
ного характера. ними. С этих позиций знание нацио-
Для преподавателя, работающего нальной классической литературы,
с иностранными студентами, очень полагаем, является необходимой со-
ставляющеи как процесса подготовки преподавателя, так и компетенции практикующего преподавателя РКИ (русского языка как иностранного).
Понятие «регион» сегодня вмещает в себя не только привычное всем географическое понятие, но и культурное, которое может, в отличие от постоянного географического, по разным причинам меняться исторически. В каждом регионе есть культура, которая была «пракультурой», «праматерью» для условно «молодых» культур данного региона. Для культур Юго-Восточной Азии такой основой была культура Китая, древняя письменная словесность которого восходит к VI—V векам до н.э. Уже в VI веке принцем Сяо Тун был составлен сборник произведений, изложенных в определенном порядке: от художественных, ориентированных на конфуцианские ритуалы, до деловых, связанных с государственным управлением, — жанры таким образом были приведены в систему. В историческом плане жанровое своеобразие китайской литературы "У1—ХУ1 веков представляет собой движение от «древних повестей» (называемых так по наличию повествовательных элементов в философских, географических, исторических памятниках), от литературных новелл, написанных на литературном языке вэньянь, до исторической эпопеи «Троецарствие» Ло Гуань-чжуна, героической эпопеи «Речные заводи» Ши Най-аня и др., авторы которых создавали крупномасштабные полотна, показывали читателю разные места страны, приглашали в другие страны. Но если говорить о бытовом романе с отчетливыми социальными чертами, то таким произведением, без сомнения, является замечательное творение неизвестного автора, назвавше-
го себя Ланлиньским насмешником, — «Цзинь, Пин, Мэй», написанное в XVI веке. Современники понин мали новаторский характер этой книги, недаром уже в XVII веке она вошла в число так называемых удивительных книг [1, с. 33].
Почти все события романа «Цзинь, Пин, Мэй» происходят в доме главного героя Симынь Цина — ростовщика, ссужающего деньгами под высокие проценты различных подрядчиков и торговцев. Сюжет произведения несложен, но в этой простоте и было открытие автора, который осмелился обычную жизнь возвести в объект художественного изображения. Почему главным персонажем романа становится делец, наживающийся на ростовщичестве? В романе, как в зеркале, отразился хозяйственный уклад Китая конца XV — начала XVI веков: увеличение денежных налогов, количества денег, находящихся в обращении и, соответственно, зарождение новых видов предпринимательства. Симынь Цин, завсегдатай публичных домов, полуграмотный торговец-простолюдин, за взятки получает сановничье почетное звание, власть, почести. «Да, читатель, — говорит автор в 30-й главе, — ... процветало лихоимство. Назначение на должность определялось весом полученного серебра: в зависимости от ранга устанавливалась и взятка. Преуспевали ловкачи и проныры, а способные и честные томились, годами ожидая назначения. Все это привело к падению нравов». Стяжательство, лихоимство, разврат — эти и другие присущие знати пороки нашли отражение в романе «Цзинь, Пин, Мэй».
Общеизвестно, что с приходом мировой религии на определенную территорию в этом регионе начинает ме-
177
178
няться система социально-этического уклада, взаимоотношений между населением и властью, что, в свою очередь, влияет и на морально-нравственный климат в обществе. Распространение буддизма также оказало огромное влияние на различные сферы общественной жизни, в том числе и на национальную литературу средневекового Китая, принеся туда идею своеобразной концепции кармы — воздаяния за добро и зло. Идеей буддийской кармы проникнут и роман «Цзинь, Пин, Мэй»: Симынь Цин умирает 33-х лет от роду, его дочь кончает жизнь самоубийством, сыну, вместо того чтобы продолжать дело отца, предстоит стать монахом, то есть ему уготована самая страшная кара — прекращение рода.
Для Китая XVII века роман «Цзинь, Пин, Мэй» явился открытием: средневековый читатель увидел в нем ту жизнь, которую он наблюдал вокруг себя, наконец, жизнь, которой жил он сам. Современного читателя, переживающего за свою страну, за свой народ, также не могут не тревожить проблемы, затронутые в средневековом произведении: власти денег, мздоимства и вообще человеческих отношений — темы общеловеческие, понятные всем. Они могут быть «мостиком», связующей нитью для преподавателя, работающего со студентами из разных стран, из неоднородной социальной среды, с разным уровнем интеллекта, воспитания, одним из средств установления контакта, чрезвычайно важного и в непосредственном общении, и в учебном процессе — при работе по формированию коммуникативных компетенций (например, аудирования, говорения): ведь национальная классическая ли-
тература не имеет себе равных как источник знаний о духовных ценностях народа, нации. Если взять корпус текстов национальной классической литературы в определенную эпоху, то через них можно увидеть время, в которое они были написаны. В литературном портрете эпохи — ее герои и антигерои, идеалы и пороки, которые через столетия проявляются в новых литературных жанрах, сюжетах, персонажах. Так, средневековый китайский роман «Цзинь, Пин, Мэй», как произведение о частной жизни нетитулованного горожанина, отражает целую эпоху. Автор едва ли не первый в истории китайской литературы заговорил о могуществе денег, ради которых на любую подлость готовы многочисленные представители различных социальных слоев: монахи и монахини, подрядчики, торговцы, столичные чиновники.
Отдельной сюжетной линией романа является «женская тема», хорошо знакомая современному читателю по произведениям мировой художественной литературы, показавшим трагичность положения женщины в разные эпохи. Женитьба в романе «Цзинь, Пин, Мэй» — это зачастую средство обогащения мужчины. Ни одна из шести жен Симынь Цина не чувствовала себя счастливой в его богатом доме: муж избивал их нещадно, как и служанок, и доведенные до отчаяния женщины нередко кончали собой. Не случайно автор этого произведения назвал себя насмешником, его роман — едкая сатира на китайское общество. Однако, несмотря на явный обличительный пафос романа, автор наполняет его жизнеутверждающим смыслом: полное название произведения — «Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин,
Мэй». «Цзинь» значит «золото», но исконное его значение — «металл», а по древнекитайской натурфилософии — символ женского начала. «Пин» — ваза, «Мэй» — дикая слива — имеют особый метафорический смысл. Вазы с воткнутыми в них ветками дикой сливы мэй нередко изображали народные художники, желая показать зрителю символ мужского начала, и сам цвет вазы — зеленый — был символом весны, символом рождения и мужской силы. Одна из многочисленных жен главного героя носит имя Юэ-Нян — «Лунная дева», а луна — это символ женского начала. По верованиям древних китайцев на луне живет волшебный заяц, дающий бессмертие. Именно Юэ-Нян рождает Симынь Цину наследника в тот день, когда Симынь Цин умирает: неизвестный автор через столетия доносит до нас буддийскую концепцию воздаяния человеку за его грехи в будущем перерождении.
В романе на первом плане показаны человеческие чувства и страсти: человеческое счастье, любовь, ненависть — порой гипертрофированные, доходящие до безумного проявления, на грани натуралистического описания. В данном случае литература, как отмечают исследователи, отражала особенности жизни китайского общества этого периода [1, с. 34]. В эпоху крушения минской империи рушатся законы морали и нравственности. Автор романа «Цзинь, Пин, Мэй», как и авторы многочисленных повестей XVII века, не видит ничего особенного в распущенности нравов — он воспринимает ее как нечто естественное и правдиво изображает ее. Современный читатель увидит в этих описаниях определенный вызов существующим запретам, сковывавшим чувства лю-
дей — закономерность, свойственную эпохе перехода от средневекового отношения к герою, только как к человеку долга, а не чувства, к восприятию Нового времени, когда запретное прежде изображение страстей во всей их откровенности прорывается в литературу (вспомним переходный период от средневековья к новому времени в Европе, изображение страсти великим Бокаччо, жившим несколько веков раньше Ланьлинского насмешника). «Людям неосведомленным, которые замечают в книге лишь непристойности, — писал известный литератор конца XVI века Юань Хун-дао, — особо разъясню: вы не только не понимаете авторского замысла, но и извращаете намерения тех, кто книгу распространяет» [2, с. 15]. Вместе с тем надо отметить, что восточное своеобразие изображения чувственного начала в романе «Цзинь, Пин, Мэй» состоит в осуждении разгула человеческих страстей в назидание потомкам [там же]. «Одной из особенностей китайского менталитета, — пишет Т.Е. Владимирова, — является удивительная преемственность этических представлений, идеалов, ценностных ориентиров и принятых стереотипов общения... Согласно учению о срединном пути, следует сдерживать проявление своего эмоционального состояния, чтобы не нарушить общую гармонию Поднебесной.., быть уравновешенным, то есть избегать чрезмерности во взаимоотношениях с людьми»[3, с. 148-160]. В концепции средневекового романа явственно проступают те черты китайского национального характера, которые отвергают любые крайние проявления чувств. Читатель подводится «к типично буддийской мысли о мирской суете, о том, что и
179
180
любовь, и ненависть, и разгул страстей, и человеческое счастье — все это химера, мираж, столь же быстро исчезающий, как утренняя роса» [2, с. 14].
Д.С. Лихачев писал о русской литературе как части русской истории, которая «отражает русскую действительность, но и составляет одну из ее важнейших сторон. Без русской литературы невозможно представить себе русскую историю и, уж конечно, русскую культуру»[4, с. 9]. Перефразируя это высказывание, можно утверждать, что без китайской литературы нет ни китайской истории, ни, тем более, китайской культуры. Д.Н. Воскресенский, рассуждая о взаимосвязи истории и литературы в Китае, пишет: «Как история, так и литература имеют свой специфический подход к явлениям жизни... Однако при всем различии между ними существует много схожего, что, в частности, определяется общим объектом рассмотрения — человек, человеческая деятельность, человеческое общество. Для Китая, его духовной жизни и общественного развития проблема взаимоотношения истории и литературы всегда имела особый смысл» [1, с. 136]. Известное выражение «и гу вэй цзянь» («древность есть зерцало») отражало мировоззрение, которое вырабатывало в сознании некую норму. В культурной истории Китая исторически сложились специфические, отличные от западных, этнопсихологические категории, к которым можно отнести, например, категории лица — ляньмянь, связей — гуаньси, воздаяния — бао, предопределенности — юань, фатализма — мин, гармонии — хэ, долга — щи и др. [5, с. 21]. Китайская литература исторически формировалась в том числе под воздействи-
ем данных национальных особенностей психологии, определялась и продолжает определяться ролью, которую литература играет в жизни общества, идеями, настроениями, моральными качествами людей. В задачу данной статьи не входит исследование связи литературы и истории в Китае. Замечание о роли воздействия истории на разные виды духовной деятельности китайцев, в том числе на литературу, продиктовано желанием автора подчеркнуть, что китайский национальный характер — часть сложной динамической целостной системы, правильное и всестороннее понимание которой невозможно без определенных представлений об этнопсихологических феноменах.
Выдающийся синолог В.М. Алексеев писал: «Культура и вслед за ней литература Китая в отличие от многих мировых культур и литератур никогда не уничтожались, ни на один исторический момент не прекращались, а, наоборот, все время развивались. Характер развития китайской литературы есть самое полное отражение старой китайской культуры. Есть ли «отсталость» китайская? Нет! Прогресс Китая — интенсивный, создающий новое без разрывов и погромов. Его новизна — в глубинном совершенствовании.» [6, с. 9].
Если говорить о литературе Китая Нового времени, то, безусловно, ярчайшим представителем ее является Лу Синь — «очень национальный писатель, впитавший в себя китайскую традицию и немыслимый без нее.» [7, с. 10]. Размышляя о теме национального характера в современной китайской литературе, исследователи единогласно отдают лавры основоположника Лу Синю (1881-1936). Так,
В.Ф. Сорокин пишет, что Лу Синь видел особенности национального характера китайцев, сложившиеся в результате господства в обществе патриархальной морали. По мнению исследователя, основные черты национальной психологии, которые критикует Лу Синь, — это пассивность, привычка к повиновению, фатализм, мещанство и, конечно же, философия моральных побед как «стремление укрыться от трудностей жизни вместо того, чтобы бороться с ними» [8, с. 168]. В рассказе «Записки сумасшедшего» (это название писатель, как он сам говорил, взял у Гоголя) героем является безумец, который видит, как вокруг него люди едят людей. Может быть, думает он, есть еще дети, не успевшие стать людоедами? И он кричит: <Спасите детей!» Мы ясно ощущаем критическую направленность в характеристике китайского национального характера: дух народа спит.
Отмеченные выше этнопсихологические особенности проявляются в людях обычных и выдающихся, в характерах литературных героев множеством переходных оттенков, являющих собой и достоинства, и недостатки (покорность и чувство долга, равнодушие и эмоциональная сдержанность, консерватизм и уважение к предкам). В художественной литературе, предшествовавшей творчеству Лу Синя, человек рассматривался не как самостоятельная личность, а как звено, часть социальных отношений и связей — такое состояние художественного мышления отражало затянувшиеся средневековые общественные отношения. Лу Синь был первым, кто взял на себя ответственность и право доказать, что человек индивидуален, а страна в целом многолика и многообразна. Но главная
его заслуга, думается, в другом: художник смог подняться над своим мироощущением, сумел трезво и непредвзято посмотреть на своего соотечественника как бы со стороны (не случайно писатель часто обращался к русской литературе, чувствовал свою связь с ее идеями, особенно в творчестве Гоголя). Психологизм Лу Синя в обрисовке национального характера связан, конечно, и с тем, что в начале XX века усиливается иностранная агрессия на Китай, активизируется национальное освободительное движение. Писатель идет за своим народом, главное внимание сосредоточивая на проблемах национального менталитета, сформировавшегося в течение длительной эпохи феодализма. В трагических рассказах «Кун И-цзи», «Снадобье», «Завтра» и др. даже у бедняков нет ни сочувствия, ни жалости к обиженным людям. В «Снадобье» посетители чайной с удовлетворением слушают рассказ о казненном преступнике, который пошел против властей и заявил, что Поднебесная принадлежит не династии, а всему народу. Все эти люди веками воспитывались так, чтобы быть на стороне угнетателей.
Психологизм Лу Синя органично вошел в китайскую художественную прозу, это произошло прежде всего потому, что китайская литературная традиция была готова к принятию нового для нее подхода к созданию характеров, просто психологизм в истории развития китайской литературы появился позже, чем в литературах Запада. Не в этом ли причина замечания Лу Синя, которое он сделал в предисловии к русскому переводу своей повести «Подлинная история А-кью»: «Нарисовать глубоко молчаливую душу китайского народа - дело
181
очень трудное. И я чувствую это, ибо, несмотря на все мои усилия проникнуть в нее, я постоянно ощущаю какую-то преграду»? Не так часто в мировой литературе встречаются признания авторов в трудностях раскрытия национального характера своего народа. Лу Синь выступает здесь как смелый исследователь нравов китайского общества, он предельно обнажает систему человеческих взаимоотношений. Его герой А-кью презираем всеми, но оскорбительное отношение к человеку никого не интересует, потому что никто и не оскорбляется - деревня живет по писаным и неписаным правилам. Это общество, в котором царит дух произвола, издавна живет «моральными победами», помогающими забыть об обидах и делающими людей вообще не способными к восприятию обиды. Иронично-возвышенно автор повествует о злоключениях героя, но читатель скоро начинает понимать, что злоключений никаких нет, а есть «победы», и на первый взгляд эти «победы» выглядят без-
ШЧ обидно — ведь они никому не вредят.
182 Но это не так. Придуманное А-кью утешение «моральной победой» после выхода в свет повести Лу Синя стало называться акьюизмом — сначала человек лицемерно утешает себя тем, что он морально выше своих обидчиков, а потом постепенно начинает верить в придуманную им самим реальность: «Хотя он и признавал себя козявкой, бездельники не сразу отпускали его, а норовили на прощанье еще раз стукнуть головой обо что попало. После этого они уходили, торжествуя победу, ибо считали, что наконец-то оставят А-кью посрамленным. Но не проходило и десяти секунд, как А-кью снова преисполнялся созна-
нием, что победа осталась за ним...» Рабское состояние А-кью приносит ему . удовлетворение. Обобщенным образом А-кью, в чертах которого многие соотечественники узнавали себя, Лу Синь хочет донести до читателя тревожащую его мысль: «Забвение -драгоценное наследие, завещанное нам предками». Утешая себя «моральной победой», длительное время живя во лжи и веря в ложь как в истину, человек делается не способным ни к какому протесту. Даже перед казнью, когда А-кью судят за кражу, которую он не совершал, его крик «Спасите...» остается безмолвным. Лу Синь не ограничивается обличением рабской психологии, покорности, невежества в отношении А-кью, острой критике подвергается вся деревня: «Что касается общественного мнения, то в Вэйчжуане все сходились на одном, -что А-кью был негодяем. Бесспорным доказательством тому служила его казнь. Не будь он негодяем, разве расстреляли бы его?..» В названии деревни Вэйчжуань, в имени главного героя А-кью не содержится указания ни на конкретное место действия, ни на определенное лицо - писатель создает обобщенный образ с присущими ему типическими чертами.
Исследование писателем национального характера — немеркнущего образа А-кью достигло в повести непревзойденной глубины. Однако характер этого деревенского жителя не является исключительно художественным вымыслом Лу Синя. Роковой для героя эпизод с кражей заставляет читателя вспомнить о похожей истории. За два с половиной века до приключений А-кью знаменитый писатель Пу Сун-лин в рассказе «Некий И, удачливый вор» со злой иронией рас-
сказал о некоем господине, который нечестным путем внезапно разбогател и пролез в ученую касту: «Он выстроил себе большие дома, купил хорошей земли..., правитель города украсил его ворота прописной доской, гласящей: «Честный гражданин». Объектом насмешки автора здесь являются оба — и лицемерный, все понимающий, но покрывающий вора правитель, и сам удачливый вор И.
Не случайно, думается, обращение Лу Синя на протяжении всей своей творческой жизни к древней классической поэзии, у него есть цикл произведений под общим названием «Старые легенды в новой редакции» («новая редакция» здесь означает современный взгляд писателя на старые легенды). Внимание писателя к старым легендам было продиктовано желанием извлечь из них нравственную сущность, желанием «проникнуть в глубоко молчаливую душу китайского народа». На первый взгляд может показаться, что Лу Синь пересказывает старые сюжеты, приближая их к обывательской каждодневности («Побег на луну», «Меч»), но неожиданно в легенде «За папоротником» писатель ставит перед читателем нравственные вопросы, осторожно приоткрывая завесу национального характера. Мы видим жизнь зависимых людей — голодных стариков, собирающих папоротник ради пропитания и, наконец, их голодную смерть. Психологически тонко автор приводит к финалу: старики умирают голодной смертью потому, что вынуждены отказаться от любой пищи. Им напомнили, что государю принадлежит все на его земле и все зависит от его милости... Удивительно, как старое национальное повествование тесно вплетается в
многожанровую ткань прозы современного писателя, наделенного многовековой глубиной китайской памяти, сохранившей наслоения столетий. В его эссе «Дикие травы» явственно слышатся мотивы лирической и философской традиции китайской классической поэзии, и наряду с этим современному читателю кажется все просто и все близко: «Это ночное небо надо мной - удивительное и высокое... Оно невообразимо синее и мерцает переливчатым светом бесчисленных звездных глаз, холодных глаз. В углах его рта играет усмешка, словно ему кажется, что оно таит в себе глубокую мысль...» («Осенняя ночь»), «При свете лампы читаю «Яньмэньизи» и вдруг нахожу между страниц засушенный кленовый лист. жаль только, что в нынешнем году у меня не нашлось времени, чтобы полюбоваться осенними деревьями» («Засушенный лист»). При чтении этих строк на память охотно приходят другие строки — из поэзии Бо Цзюй-и, поэта УШ—К веков: «Под ветром хлопья кружатся во тьме. В тоске, в безмолвье ^ 0„ деревенской ночи Отставший гусь 183 мне слышится сквозь снег»; «Я постарел, но все к вину пристрастен. Весна придет, мне дома не сидится. А в том году я вышел слишком поздно И не видал лоянского цветенья». Случайно ли подобное настроение у поэтов, разделенных по времени несколькими столетиями? Пожалуй, нет - от подобных совпадений не уйти, если хочешь понять литературу китайцев. Для человека, желающего познакомиться с китайской литературой, здесь нет ничего, что было бы ему национально чуждо, в этих стихотворениях нет событий, но есть душевные тревоги, боль, сомнения, надежды и,
184
реже, радости. То общечеловеческое, что органично присутствует в мировой художественной литературе, является и неотъемлемой частью национальной китайской литературы.
Психологизм, внимание к внутреннему миру своих героев, заложенные прозой Лу Синя, получили дальнейшее развитие в творчестве китайских писателей XX столетия Линь Юйтана, Чжао Шули, Лао Шэ, Ван Мэна и многих других, исследовавших особенности внутреннего мира носителя китайского национального характера. Не имея возможности в рамках данной статьи сказать о многих писателях, остановимся на особенностях прозы Лао Шэ (1899— 1966) — талантливейшего художника китайского народа, трагически погибшего от рук хунвэйбинов. В 30-е гг. XX века им был написан ряд очерков под общим названием «Старый вол, разбитая повозка». В начале книги писатель вспоминает старую легенду о любви простого пастуха к небесной фее. Когда своенравная фея сбежала в свои чертоги, пастух так горевал, что боги сжалились над ним и разрешили раз в году видеться с возлюбленной, переходя через Небесную реку — Млечный Путь. Невозможно говорить о Лао Шэ лишь как о писателе XX века — его творчество глубоко национально, оно — мост, Небесная река, связывающая современность с тысячелетней традицией устного сказа, бессюжетной эссеистической и деловой прозы, где смутно, неясными штрихами начинал вырисовываться характер жителя Поднебесной. В одном из эссе книги «Старый вол, разбитая тележка» Лао Шэ говорит: «Мы — люди, поэтому нас больше всего волнует изображение нам подоб-
ных. В последние годы на Западе появилось много романов, в которых изображены китайцы; девять десятых из них описывают различия между нациями Востока и Запада, но знания авторов поверхностны, и в итоге китайцы выглядят какими-то чудными...» [9, с. 502-503].
Свою задачу как писателя Лао Шэ видел в изображении реального человека, по духу связанного с родными людьми, с местом, где родился сам и где жили его предки. Этот человек получил в наследство те неуловимые особенности китайской души, которые сделали его носителем богатейшей китайской культуры, уходящей в глубь тысячелетий. Таков и рикша по имени Сянцзы в романе «Рикша» — деревенский парень, приехавший в город на заработки и решивший стать рикшей, чтобы, как он надеялся, выбраться из нужды. Он еще не знает, что эта дорога — «дорога смерти» и что судьба рикши — «влачить жалкое существование, поливая своим потом мостовые». Сянцзы решает накопить денег на собственную коляску, и одержимость этой мечтой заставляет его вести себя как «дикий зверь, обезумевший от голода». На пути к заветной цели он встречается с первой в своей жизни женщиной — развратной, много старше себя, обманом заставившей его жениться. Повстречавшийся ему на жизненном пути сыщик разбивает его драгоценную копилку и забирает все деньги. Жизнь жестоко учит героя, который постепенно теряет интерес ко всему, становится безразличным и равнодушным. Как к последней надежде, он спешит к повстречавшейся ему когда-то девушке по имени Сяо
Фуцзы, но узнает, что родной отец продал ее в публичный дом, где она не выдержала издевательств и повесилась. В финале романа мы видим грязного, опустившегося рикшу: «Он больше ни во что не верил, ни на что не надеялся и готов был терпеть любые оскорбления... Жить кое-как, и все! И ни о чем не думать.». Объясняя замысел и обстоятельства написания романа, Лао Шэ подчеркивал, что он «прибег к прямому изложению фактов. Странники, бродячие актеры, кули и рикши -мои друзья... Иногда они мне помогают, иногда помогаю им я. Такие отношения дали мне возможность понять не только условия их жизни, но их душу...» [9, с. 8-10]. Лао Шэ удалось показать изменения во внутреннем мире своего героя, когда тот проходит путь от здорового, жизнерадостного деревенского парня до человека, согнувшегося от работы, пристрастившегося к вину и табаку, - таков типичный путь людей, находящихся на низших ступенях общества и ставших прообразом рикши Сянцзы.
Не так много в современной китайской литературе автобиографических произведений, имеющих художественную составляющую как эстетическую основу произведения: такой была автобиографическая проза Лу Синя, традиции которой продолжил Лао Шэ в романе «Под пурпурными стягами». Вдова, верный спутник по жизни и друг, назвала роман автобиографической прозой: «Целью Лао Шэ является не писание своей автобиографии, а изображение общества» [10, с. 5]. В романе «Под пурпурными стягами» писатель изображает маньчжурский этнос (Лао Шэ родился в маньчжурской семье, его отец служил
в одном из восьми знаменных войск, каждое из которых имело свой цвет -отсюда и название романа), причем изображает маньчжуров в повседневном быте, показывает их привычки, развлечения, заботы. Эта особенность запечатленной писателем повседневности дает читателю возможность представить образ простого маньчжура с присущими ему национальными чертами поведения и мышления. Маньчжуры захватили Китай более чем на двести лет (с 1644 по 1911 г.), но к концу своего присутствия на китайской земле они уже не были «нацией господ», к началу XX века явственно ощущалась их постепенная и незаметная ассимиляция в китайской среде. Лао Шэ тонко подметил и иронически изобразил в романе изменения в психологии своих соплеменников, поскольку хорошо знал жизнь простых маньчжуров. Его отец был одним из тысяч солдат, получал пособие (мизерную сумму — три ляна серебра), которое лишь символично поддерживало национальное достоинство и идентичность. Его национальные черты и психологический портрет достоверно описаны в романе: «Помнится, отец ничего не читал, поскольку в грамоте был не силен, поэтому книги в доме отсутствовали... Словом, отец ходил на службу, возвращался домой, иногда колол дрова или чистил чан для воды.». Писатель показывает образ жизни обычных людей, и делает это одновременно с симпатией и иронией. Такие маньчжуры, как его родители, практически ничем не выделялись из китайской среды, дружески относились к соседям-китайцам (лавочник Ван, магометанин Цзянь), осознавая свою общую с ними горькую судьбу. К китайским простолюдинам
185
186
приближало маньчжуров и то, что некоторые из них, чтобы прокормиться, приобретали профессии ремесленников и этим роняли себя в глазах зажиточных соплеменников. А те маньчжуры, которые считали себя знатью и боялись лишиться привилегий, продолжали отрицательно относиться к реформам и вести себя крайне инертно и консервативно. Так, о своем зяте автор-рассказчик пишет: «Волна реформ пронеслась и спала. Коса Дофу из толстой и пышной превратилась в тонкий и плотный жгут, как у арсенальных солдат. Сурово сдвинув брови и грозно тараща глаза, он расхаживал по улицам, показывая своим видом, что с реформаторами расправился именно он своими собственными руками». В иронии Лао Шэ явственно слышится отзвук иронии Лу Синя, когда тот описывал поведение своего героя А-кью с присущим ему взглядом на жизнь, как у маньчжурских обывателей.
В романе множество персонажей, описанных как национальные типажи: двоюродный брат Фухай, свекор сестры, Дин Лу — избалованный и пресыщенный полуаристократ, ни на миг не забывающий о своем высоком происхождении («Дин Лу считал себя знаменным мужем нового типа, обладающим большой культурой и широтой мышления»), некий До — беспринципный приспособленец, способный отречься от национальных традиций из-за личной выгоды, также убежденный в своем высоком предначертании. Он даже принял христианство, потому что это было ему выгодно: «После обращения в новую веру он пришел к такому интересному выводу: бог сначала создал пекинского человека, а уж этот зна-
менный пекинец изобрел все хорошие правила и обычаи». Читая роман, читатель отмечает проникновенное изображение жизни народа, завоевавшего страну и спустя два века почти полностью растворившегося в ней. Лао Шэ вспоминал, как он создавал характеры своих героев — внимательный взгляд писателя замечал то, что могло ускользать от окружающих: «Мое общение ... с людьми состоит отнюдь не в том, что я сижу с ними в чайной и украдкой наблюдаю за их действиями и речами, чтобы потом перенести эти наблюдения в свою записную книжку. Я ищу типичное в характере людей. В моих произведениях описаны люди и события, взятые из жизни и преломленные в моем писательском сознании. Много людей, много событий.» [9, с. 9].
Сатира и юмор, корни которых уходят в горячо любимую Лао Шэ гоголевскую прозу, служат писателю художественным средством реализации темы национального характера. В этом плане характерна оценка маньчжурского обывателя, данная одному из героев: «Зять дорожил своей свободой, дававшей ему возможность делать все, что ему заблагорассудится. Он был уверен, что такая жизнь пришла к нему от предков и преподнесена как вечный дар, которым потомки, сыновья и внуки должны непременно пользоваться». Лусиневская ирония слышится и в социальной характеристике, которую Лао Шэ дает своим соплеменникам: «За последние двести лет в нашей истории скопилось столько мусора и грязи, что знаменные люди перестали что-либо замечать. Они, к примеру, совершенно не видели своих пороков, достойных всякого осуждения,
забыли они и о том, что иногда надо поощрять хорошее. С годами среди знаменных сложился особый образ жизни, при котором богатые изощрялись в своем обогащении, а бедняки в бедности. Так все и жили, погрузившись с головой в мертвую заводь под названием „изощренный образ жизни"». Нет, пожалуй, необходимости говорить здесь, что подобная психология маньчжурской исключительности, выросшая на почве многовекового феодализма и консерватизма, сформировала человека определенного психологического типа, убежденного, что его существование в этом мире — это своего рода мандат небес. Несомненно, что ироничное осуждение Лао Шэ вряд ли обращено только на маньчжуров, оно указывает на идеологию национальной исключительности, господствовавшую в прошлом и распространенную в современную писателю эпоху.
В основании модели развития, которую избрал для себя Китай в последние десятилетия ушедшего столетия, лежали серьезные реформы не только экономического плана, изменения затронули разные сферы общественной жизни, в том числе такую чувствительную и тонкую, как литература. С одной стороны, недавнее прошлое будит душевные раны литераторов старшего поколения (Ба Цзинь, Ван Мэй и др.) и творческую энергию молодых писателей (Мо Янь, Су Тун и др.), с другой — китайский интеллигент стал открывать для себя русских литераторов и философов Серебряного века, получил переводы на китайский язык сочинений западных мыслителей. Нобелевский лауреат по литературе Мо Янь говорит о том, что в современной литературе очень важно со-
хранение как лучших национальных традиций, так и литературного многоголосья [11, с. 16]. На синтезе разнона-правленности литературного процесса в 80—90-е гг. XX века в литературе Китая возникло направление, которое называют «поиском корней» — поиском источников творческих сил, национальной самоидентичности, истоков зарождения и развития личности. Китайская критика назвала книгу эссе и очерков патриарха новой китайской литературы Ба Цзиня (1904— 2005) «книгой, вещающей правду». В конце одного из эссе (оно называется «Еще раз о правдивых словах») писатель говорит: «Ложь не может превратиться в правду, какими бы прекрасными цветами ее ни украшали. Это очевидная истина, однако, чтобы понять ее, мне пришлось потратить слишком много времени и заплатить очень высокую цену. Человек по-настоящему может жить лишь тогда, когда он говорит правду» [там же, с. 12].
Особенности национального характера, раскрытые и описанные в произведениях Лу Синя, Лао Шэ и других писателей предшествующих поколений, продолжают волновать души современных авторов — многоликого Ван Мэня, талантливых представительниц «женской прозы» Ван Аньи, Чжан Цзе, автора «этнографических» очерков и размышлений Цзя Пинва. Наряду с критикой национальных слабостей (раздвоение личности «раб-хозяин», преклонение перед стариной, философия «моральных побед»), современные писатели отбирают и утверждают жизнеспособные черты традиционной национальной психологии (эмоциональная сдержанность, самосознание неразрывности хорошего и плохого, кол-
187
188
лективизм, преданность семье, сыновняя почтительность, высокоразвитое чувство национального самосознания и др.), сочетающиеся с некоторыми ценностями, присущими западной цивилизации. Так, Чжан Цзе в ряде произведений развивает тему женской судьбы. В ее повести «Плот» несколько героинь плывут на плоту, судьбы женщин неустроены, плот ведет себя непредсказуемо, и дальнейшая судьба людей и вещей зависит лишь от воли случая. Образ «плота» восходит к притче гениального философа Чжуан-цзы, который когда-то сказал: «Скитайся же привольно у истоков всего сущего, принимая вещи как они есть, но не будь вещью для вещей». В рассказах и эссе Чжан Цзе («Моя ладья», «Наживка», «Лес» и др.) поведение персонажей отражает мироощущение современного человека — растерянного, не всегда уверенного в себе, во многом разочарованного, находящегося во власти полученных от своих предков вековых предрассудков.
Пришедший в литературу в 50-е гг. XX века, много переживший в своей жизни Ван Мэн обладает своим собственным видением мира и всегда отличался особым психологическим повествованием. Один из лучших его романов — «Метаморфозы, или Игра в складные картинки». «Складные картинки» — это детская игра, и только от несмышленого ребенка (или мудреца?) зависит будущая картина. Так и жизнь человека, говорит Ван Мэн, подвержена изменчивости под влиянием внешних и будущих перемен. Те этнопсихологические особенности, которые традиционно называют судьбой, у китайцев получили названия «предопределенность» — юань и «фа-
тализм» — мин (впрочем, понятие фатализма не чуждо и славянскому эт-носознанию). Автор пишет: «Нет ничего устойчивого: ни в выражениях лиц, ни в формах тела, ни в чувствах, ни в состоянии духа.». Герои романа — обычные горожане из семьи Ни — со своим внутренним миром, в смятении, в неуверенности, в поисках своего маленького счастья. По существу, Ван Мэн воспроизвел яркие психологические образы людей своего поколения, к которым он относится с сочувствием и в то же время критически, возлагая на людей ответственность за их собственную судьбу. В романах «Метаморфозы», «Сезоны», «Бурая лисица» и др. Ван Мэн выступает как писатель-реалист, его персонажи — представители творческой интеллигенции, хозяйственные и партийные руководители и обычные люди, не имеющие никакой власти, но многие из них, независимо от социального положения, живут с романтическими иллюзиями, в душевных смятениях. Многие из них мечтают о несбыточном и неизбежно приходят к краху своих надежд. Мысли художника связаны с судьбой нации, мироощущение его героев — его собственное мироощущение; внутреннее смятение поколения 50-х, чувство сомнения и растерянности перед переменами — его собственная судьба. В эссе «Анданте кантабиле» Ван Мэн пишет: «Жизнь человека горестно коротка и тягостно горька. Но есть. вечное искусство, озаряющее бренный мир. Сердце я бесповоротно отдаю Чайковскому. Это — утешение, ниспосланное Небом людям, чей век так скоротечен. Чайковский учит беречь жизнь, талант, красоту, свет. Лишь умеющий дорожить вечными
ценностями не зря проживет свой век... У меня есть повесть «Анданте кантабиле», которое стало частью судьбы моего главного героя, частью моей собственной судьбы. Не знаю, смог ли читатель моей повести услышать в ней музыку Чайковского.». С помощью деталей, передающих душевное состояние, читатель видит движение сознания художника, его помыслы, чувства, ассоциации, во многом связанные с чувством сопричастности с судьбой нации, с размышлениями о прошедшем и, предположим, со свойственным интеллигенции покаянием перед будущим.
У писателей сравнительно молодого поколения уже нет той неуверенности, осторожности в оценках, какая была свойственна старшему поколению: они не проходили чистку, жесткую систему отбора по классовому признаку. Так, современный писатель Ван Сяобо уверенно дает оценку событиям недавнего прошлого: «Я готов поспорить со всеми жителями Поднебесной. Самое главное несчастье для интеллигенции именно в господстве безрассудства». В своих рассуждениях он обращается к особенностям менталитета соотечественников: «Отказ от разумного всегда вытекает из системы ценностей и верований». Ван Сяобо говорит о своем праве быть атеистом, о праве на невмешательство власти в его личную жизнь, подвергает критике незыблемые в прошлом постулаты: «Попытки снять с шеи кангу с написанным на ней словом «государство» окажутся напрасными, ведь она была надета не одну тысячу лет назад». Знакомясь с рассуждениями молодого писателя, читатель видит перед собой европеизированного литератора: «На формирование моих личных убежде-
ний и системы ценностей оказало влияние постижение естественных наук, чтение литературы и работ известных гуманитариев...». Но встречаются и другие высказывания: «Отказ от национального, от традиций, презрение к предкам ... преступны. Я могу с гордостью называть себя представителем китайской нации, обладающим открытым мужественным сердцем» [11, с. 466-470]. В этих откровениях внимательному читателю увидится часть целостной системы этнопсихологических особенностей, отражающей специфику китайской личности со сформировавшимся в течение тысячелетий национальным характером.
В данном небольшом обзоре автору хотелось на примерах из произведений китайской классической литературы показать те подчас неуловимые, тончайшие национальные оттенки, которые способен увидеть и нарисовать лишь большой художник слова. Преподаватели, работающие с иностранными студентами, как никто другой, понимают, что в современном мире, где необычайно остро встала проблема воспитания терпимости к 189 чужим культурам, пробуждения интереса и уважения к ним — знание национальной литературы приобретает огромное значение. Никакой другой источник, кроме художественной литературы, не может дать лучшего описания обычного человека — носителя национального характера. «Наши переводы, — писал В.М. Алексеев, — подготовка к пониманию китайского мира. Когда-нибудь да должен совершиться обмен знаниями друг с другом так называемых Запада и Востока во имя полного знания всего человечества» [6].
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Воскресенский, Д.Н. Литературный Китай в XVII веке: Судьбы истории, философии и социального бытия в китайской классической литературно-художественной традиции [Текст] / Д.Н. Воскресенский, А.Д. Воскресенский. - М.: Аспект Пресс, 2009. - 174 с.
2. Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй: Роман: В 2 т. Т. 1 [Текст] / Пер. с кит. М. Манухина; Вступ. ст. и коммент. Б. Рифтина. - М.: Терра-Книжный клуб, 1998. - 384 с.
3. Владимирова, Т.Е. Призванные в общение: Русский дискурс в межкультурной коммуникации [Текст] / Т.Е. Владимирова.
- Изд. 2-е, испр. и доп. - М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. - 304 с.
4. Лихачев,Д.С. Развитие русской литературы X-XVII веков [Текст] / Д.С. Лихачев.
- Л.: Наука, 1973. - 256 с.
5. Родионов, А.А. Национальный характер китайцев в творчестве Лао Шэ: Дис. ... канд. филол. наук [Текст] / А.А. Родионов.
- СПб., 2001.
6. Алексеев, В.М. Труды по китайской литературе. В 2 кн. Т. 1. [Текст] / В.М. Алексеев.
- М.: Восточная литература, 2002. - 574 с.
7. Лу Синь. Повести и рассказы [Текст] / Лу Синь / Пер. с кит.; Вступ.ст. Л.Эйдлина. - М.: Художественная литература, 1971. - 495 с.
8. Сорокин, В.Ф. Формирование мировоззрения Лу Синя [Текст] / В.Ф. Сорокин. -М.: Восточная литература, 1958. - 195с.
9. Лао Шэ. Избранное. Сборник [Текст] / Лао Шэ; пер. с кит. - М.: Прогресс, 1981.
- 512 с.
10. Ху Цзецин. Заметки о Лао Шэ [Текст] / Ху Цзецин. - Пекин, 1986.
11. Китайские метаморфозы: современная китайская проза и эссеистика [Текст]. -М.: Восточная литература, 2007. - 527с.
REFERENCES
1. Alekseev V.M., Trudypo kitajskoj literature, v 2 vol., Moscow, 2002, Vol. 1, 574 p. (in Russian)
2. Cvety slivy v zolotoj vaze, ili Czin, Pin, Mjej: Roman: V 2 vol., Vol. 1, Trans. M. Manuhi-na, ed. B. Riftina, Moscow, Terra-Knizhnyj klub, 1998, 384 p. (in Russian)
3. Hu Czecin, Zametki oLao Shje, Pekin, 1986. (in Russian)
4. Kitajskie metamorfozy: sovremennaja kitajs-kaja proza i jesseistika, Moscow, 2007, 527 p. (in Russian)
5. Lao Shje, Izbrannoe. Sbornik, trans., Moscow, Progress, 1981, 512 p. (in Russian)
6. Lihachev D.S., Razvitie russkoj literaturyX— XVII vekov, Leningrad, Nauka, 1973, 256 p. (in Russian)
7. Lu Sin, Povesti i rasskazy, ed. L. Ejdlina, Moscow, 1971, 495 p. (in Russian)
8. Rodionov A.A., Nacionalnyj harakter kita-jcev v tvorchestve Lao Shje, PhD dissertation (Philology), St. Petersburg, 2001. (in Russian)
9. Sorokin V.F., Formirovanie mirovozzrenija Lu Sinja, Moscow, 1958, 195 p. (in Russian)
10. Vladimirova T.E., Prizvannye v obshhenie: Russkij diskurs v mezhkulturnoj kommunika-cii, 2nd ed., Moscow, Knizhnyj dom "LI-BROKOM", 2010, 304 p. (in Russian)
11. Voskresenskij D.N., Voskresenskij A.D., Lit-eraturnyj Kitaj v XVII veke: Sudby istorii, filosofii i socialnogo bytija v kitajskoj klas-sicheskoj literaturno-hudozhestvennoj tradi-cii, Moscow, Aspekt Press, 2009, 174 p. (in Russian)
Подколзина Тамара Витальевна, кандидат филологических наук, доцент, кафедра довузовского преподавания русского языка как иностранного, Московский педагогический государственный университет, podkolzina.tamara2014@yandex.ru Podkolzina T.V., PhD in Philology, Associate Professor, Department of Pre-University Teaching of Russian as a Foreign Language, Moscow State University of Education, podkolzina.tamara2014@ yandex.ru
