CC BY
27
И. Гордон
ЖИВЫЕ КАРТИНКИ ИНСТИТУТСКОЙ ЖИЗНИ МОЕГО ВРЕМЕНИ
Я тяну на себя тяжелую дверь и вхожу в холл института. Неизменное «Вы к кому?» ко мне не относится - меня ведь все знают. Быстро вешаю пальто на вешалку и устремляюсь вверх по лестнице.
На своей любимой лестничной площадке второго этажа стоит Лия Яковлевна Хинчин. Она греет вечно зябнувшие руки о батарею, ее правая нога как бы оплетает левую в несколько оборотов (так худы эти ноги), в зубах торчит папироса «Беломор», громовые раскаты голоса слышны во всех уголках здания. Каждый проходящий невольно съеживается - как бы поскорее миновать опасное место. Но я яростно спешу ей навстречу и замираю от счастья, как на ее только что суровом лице появляется неожиданно детская улыбка, делающая ее беззащитной и трогательной. Эта улыбка покорила мое сердце с первых встреч с ней.
И вот мы уже вдвоем стоим в обнимку на знаменитой площадке, наслаждаясь обществом друг друга и критически осматривая всех проходящих.
Здоровающиеся педагоги удостаиваются кто сдержанного кивка, кто не лишенной иронии улыбки, кто уважительного приветствия по всей форме.
Но вот я чувствую как Лия Яковлевна вся напряглась: в дверном проеме медленно показывается сначала огромный живот, а потом широкое лицо и белые волосы ее «главного врага» Александра Павловича Здановича. За те два часа, что они не виделись, он успел совершить десятки прегрешений, за которые сейчас будет держать ответ. Грозные словоизвержения обрушиваются на добродушного, молча слушающего Александра Павловича.
Неожиданно Зданович кашляет. Мгновенно воцаряется зловещая тишина. В глазах Лии Яковлевны испуг: а вдруг Александр Павлович заболел?
- Кашляй, кашляй, старая собака!!! - так материализуется ее тревога о муже.
В другой раз, у них дома, Лии Яковлевне показалось, что Александр Павлович плохо себя чувствует. Упавшим голосом она предложила:
- Са, может вызовем скорую помощь?
- Ля, ты же сейчас уйдешь на работу, вот и будет скорая помощь...
Постепенно лестничная площадка второго этажа заполняется вокалистами. Они громко говорят, хохочут. Непрерывно пробуют свои голоса в разных регистрах, весело перебраниваются с Лией Яковлевной и Александром Павловичем, тут же с ними обнимаются. Мне ласково дается высочайшее позволение удалиться.
Я поднимаюсь на третий этаж в 39-й класс, бывший кабинет бывшего марксизма-ленинизма (ныне ауд. 314. - Ред.). Тогдашняя заведующая Татьяна Павловна Зубкова, в знак особого расположения давала мне ключ, чтобы я могла там заниматься вечерами. Это моя резиденция. Нижняя часть фортепиано набита клавирами и всякими другим нотами. Я их извлекаю и начинаю зубрить. Завтра экзамен по зарубежной музыке у Николая Федоровича Орлова. Рядом со мной моя неразлучная подруга Ирка Эльштейн. Мы «трагически» не успеваем и решаем остаться в институте на ночь. К нам присоединяется Тамара Китанина, но долго она не выдерживает: ложится спать прямо на стулья и п ри к аж д ом дв и ж ен и и т ер яет п уг о виц ы о т костюма.
Посетители не оставляют нас своим вниманием, все время заходит разный институтский люд. Бывали у нас и Женя Шевляков с Толей Кусяко-вым. Может быть, сейчас в это трудно поверить, но в те времена и они боялись экзаменов у Н. Ф. Орлова.
Заглядывают к нам Саша Селицкий с Борей Ле-венбергом. Боря начинает подробно рассказывать о том, как он провел сегодняшний день, но Сашка прерывает его своими нескончаемыми насмешками, мастерски изображая Борину характерную походку со слегка приподнятым задом, рассеянный взгляд. Боря не обижается и хохочет вместе с нами.
Наутро, обалдевшие от бессонной ночи, мы спускаемся на второй этаж, прямо на экзамен. Николай Федорович, как всегда, мил и приветлив: «Ну, великолепная семерка, начнем, пожалуй? Хо, хо, хо... дорогая Эльштейн, что же вы не тянете билет?»
После экзамена, счастливые, мы двигаемся, наконец, к выходу. Вдруг отворяется входная дверь института, и появляется юный Цукер, только что приехавший из Ленинграда после очередной поезд-
ки по диссертационным делам. Он бодр и весел и блестяще справляется с, казалось бы, неразрешимой задачей: целуется со всеми, находящимися в нижнем холле. Своей быстрой, похожей на пингвина походкой, подлетает к каждому с распростертыми объятиями. Пиджак расстегнут, глаза сверкают, смех клокочет.
Между тем Лия Яковлевне уже устала ждать на своем втором этаже:
- Цукер, ну где Вы там застряли?! Опять занимаетесь Вашими грязными делами??!!
- Иду, Лиякна!
- Боже, что Вы так орете?! Какой голос «чудесный», тембр «нежный»!!!
Вскоре сверху доносятся некие нечленораздельные звуки - то ли шум борьбы, то ли поцелуи...
Все-таки нам с Иркой удается выбраться из института, но идти к троллейбусной остановке нет сил. Мы в изнеможении опускаемся на скамейку, голова раскалывается, глаза ослепли. Но Владимир Михайлович Гузий тут, как тут: «На скамеечке сидим, на солнышко глядим?! А работать кто будет? Завтра каждая из нас должна мне сдать 127 библиографических карточек!..»
С большой теплотой и грустью по давно ушедшим дням вспоминаю, как мы с Ирой занимались индивидуальной гармонией у Николая Фомича Тифтикиди. Мы трепетно любили его, неустанно восхищались благородной классической красой, обаянием, интеллигентностью нашего учителя. Поклонялись ему, как Божеству, и, как Божеству, приносили на алтарь свою жертву -всегда выполненное от корки о корки неслыханно большое домашнее задание. Мы лишали себя отдыха, прогулок, развлечений - только бы услышать его похвалу.
А в этом маленьком зале происходили большие
события. Вот стоит у рояля широкий, мощный А. Басалаев. Его голова чуть поднята вверх, руки сложены на груди. Он поет арию Страделлы, Лия Яковлевна аккомпанирует. То чувство меры, которого она никогда не знала в жизни, здесь не изменяет ей ни на миг. Оба исполнителя как бы слились воедино - ни одного лишнего вздоха, движения, акцента. Все чисто, строго и оттого возвышенно.
Прекрасно и страшно звучит их «Двойник» Шуберта.
- Все это лирика, моя дорогая! - сказала бы Лия Яковлевна. - Очень милые, наивно-романтические излияния! Подумайте лучше над строго научной концепцией с новыми интересными поворотами. Впрочем, каких концепций можно ожидать от женщины, погрязшей в домашнем хозяйстве, нарожавшей, неизвестно для чего, двоих детей и преподающей сольфеджио и музлитературу где-то там в израильских колхозах (или кибуцах, невелика разница...)?!
Свои «звездные» минуты я пережила на сцене во время капустников. Все тот же зал набит битком. В первом ряду В. Г. Шипулин (Владимир Германович - первый ректор РГМПИ. - Ред.), Л. Я. Хин-чин, Н. Ф. Орлов, Н. Ф. Тифтикиди, В. М. Гузий. Элла Шпедт за роялем, возбужденный Цукер - режиссер за кулисами. Он делает мне знак, и я пою низким, хинчиновским голосом арию из сцены заседания Ученого совета: «Уж время близится, а Гер-маныча нет, все нет.» Зал ревет, хохочет, топает ногами. Сама Лия Яковлевна довольна и горда, хотя и пытается делать вид, что сердится.
Прошло немало лет. Мой сын по возрасту мог бы быть студентом теперешней консерватории имени Рахманинова. Многих из упоминаемых мною в этих записках уже нет, а я сама в «краю далеком», но живо помню и люблю вас всех по-прежнему.
