CC BY
79
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 2006. № 5 (1)
УДК 821 (471)«19»-311.1 (045)
М.В.Маслова
ЖАНРОВЫЕ ОСОБЕННОСТИ И ОБРАЗ ПОВЕСТВОВАТЕЛЯ-ИНТЕРПРЕТАТОРА В КНИГЕ В.НАБОКОВА «НИКОЛАЙ ГОГОЛЬ»
Рассмотрены вопросы, связанные с особенностями создания образа и характера авто-ра-повествователя, организующего синтетическую по своей природе жанровую модель книги «Николай Гоголь». В частности, исследуется способ интерпретации чужого (гоголевского) текста, характерный для образа повествователя.
Ключевые слова: содержание и форма, игра, творчество интерпретации, личный повествователь, персонаж, амплуа, сотворчество, метафоричность, «читательский метод», системно-субъектный подход.
Поводом для данного исследования послужил тот факт, что книга В.Набокова «Николай Гоголь» была выпущена в сборнике, озаглавленном: «Владимир Набоков. Лекции по русской литературе»1. Очевидно, что книга о Гоголе, задуманная В.Набоковым задолго до начала его преподавательской деятельности, не может служить целям только лекционного материала. По форме и содержанию она не соответствует академическим нормам и, кроме того, значительно выделяется из ряда действительных лекций, представляя собой уникальное жанровое образование, призванное, на наш взгляд, не столько углубить знание читателей в области гоголевского творчества, сколько обнаружить и раскрыть собственно «набоковский» читательский метод.
1. Источник и «набоковская» формула объективности. В основе книги, по признанию автора, лежат факты, взятые «из прелестной биографии Гоголя, написанной Вересаевым». Известно, что, по мнению критиков тех времен, биография, написанная Вересаевым, вовсе не считалась «прелестной». Автора упрекали в том, что вся книга сплошь состоит из сплетен и высказываний, противоречащих друг другу, а «большинство приведенных цитат вызывают сомнения в точности передачи...»2 . В предисловии Вересаев и сам предупреждает читателей о том, что часть источников является очень ненадежной. Чем же так привлекательна была эта книга для Набокова? Как нам кажется, именно всем перечисленным выше. Недостоверность и вариативность высказываний о Гоголе, собранных в книге В.Вересаева, оставляли пространство для творчества самого Набокова. Для него эта книга являлась единственным источником объективной, то есть не окрашенной авторским (вересаевским) отношением информации, тем «сырым» материалом, из которого Набоков начал лепить свою собственную легенду о Гоголе3 . С этой точки зрения у книги имелись неоспоримые достоинства, которые, как нам кажется, и имел в виду Набоков, называя биографию «прелестной».
2006. № 5 (1) ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ науки
2. Замысел книги. К вопросу о жанре. Итак, с чего начинается набоковский миф о Гоголе? Прежде всего с замысла написания книги. Подчеркнем, не научной статьи и не лекции по истории литературы. Значимость жанра продиктована всем опытом творческой жизни Набокова.
Ставить «как» превыше «что» — одна из известных художественных формул писателя. Обратиться к жанровой природе текста призывают многие обстоятельства. Личный повествователь маркирует свой текст как «беглые заметки о Гоголе». Помещая в конце «заметок» разговор с издателем, автор начинает «игру в жанры». По мнению из-дателя, сочинение написано для определенной целевой аудитории — студентов. Ориентируясь на эту аудиторию, издатель и предъявляет к автору сочинения обязательные требования — «студенту надо рассказать, в чем там дело... Я имею в виду сюжеты...»
(133), —
то есть текст должен научить, разъяснить, систематизировать. Из самого же текста записок видно, что автор ориентировался не на студента-слушателя и не на слушание лекции, а на читателя, независимо от его статуса. Об этом свидетельствует, в первую очередь, прямое упоминание о читателе. «Как, наверное, уже уяснили себе два-три самых терпеливых читателя...» (130). В диалоге с издателем, кроме того, идет речь об издании книги и даже художественном ее оформлении. При этом издатель предлагает поместить на обложке портрет Гоголя. Автор же книги предлагает вместо портрета аллегорическое изображение: «Да, давайте дадим портрет гоголевского носа. Не головной, не поясной и прочее, а только его носа. Большой, одинокий острый нос...» (134). В ответ издатель восклицает, что «это погубит книгу».
Противостояние Автора и Издателя (как вариант — отсутствие желаемого взаимопонимания между писателем и читателем, писателем и критиком) — художественный ход, который традиционен для большинства романов Набокова. В конфронтацию там вступают романные персонажи, дублирующие автора. В книге «Николай Гоголь», как нам кажется, автор, намечая и разрабатывая собственные литературные традиции, снова прячется за спину персонажа — автора книги, от лица которого ведется повествование. Размытость жанровых рамок сочинения (издано как лекция, но не соответствует ей по содержанию, оформляется как книга, повествователем определяется как «беглые записки») не позволяет нам утверждать, что перед нами и полноценное художественное произведение, однако некоторые черты такового явлены вполне определенно.
3. Образ и характер повествователя-интерпретатора. Что наводит на мысль о том, что автор записок о Гоголе был задуман Набоковым как художественный персонаж? Бросается в глаза интонационная и стилевая разноголосица. За вполне академичным началом: «Николай Гоголь — самый необычный поэт и прозаик... » — следует нелицеприятное описание детского
Жанровые особенности и образ повествователя-интерпретатора... 145
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 2006. № 5 (1)
образа Гоголя, который видится повествователю таким: «Слабое дитя, дрожащий мышонок с грязными руками, сальными локонами и гноящимся ухом. Он обжирался липкими сладостями. Соученики брезговали дотрагиваться до его учебников» (36). Начало книги о Гоголе, несомненно, интригует, и так начинается игра автора с читателем. Личный повествователь то шокирует своего слушателя, то «прикидывается» добропорядочным лектором: «И хоть картина эта неприглядна и бьет на жалость, что мне всегда претило, я вынужден ее описать, чтобы вы почувствовали до странности телесный характер его гения» (32). Слишком явно, резко, в манере Набокова тех времен, когда он стал уже известен своей «Лолитой», заявлено «Я» автора-по-вествователя в двойственном амплуа героя скандального и добропорядочного одновременно, оборачивающего «сальности» в наглядность, извиняющегося за «вынужденное» нелицеприятное описание.
Весь материал о Гоголе далее излагается без всяких претензий на объективность и научность. Научные термины автор-повествователь и вообще использует крайне редко4. Большего внимания заслуживает то, в каких замысловатых словесно-смысловых вариациях он их употребляет. Приведем один из примеров.
Передать на другом языке оттенки этого животворного синтаксиса так же трудно, как и перекинуть мост через логический или, вернее, биологический просвет между размытым пейзажем под сереньким небом и пьяненьким старым солдатом, который встречает читателя случайной икотой на праздничном закруглении фразы (83)
(здесь и далее в цитатах курсив мой. — М.М.).
Всякий раз стремление к аналитичности и научности при восприятии гоголевского текста в сознании автора-повествователя уступает место метафорическим описаниям. Литературоведческие термины являются только вспомогательным элементом, а не основой для творчества интерпретации.
Во многом автор-повествователь ориентируется на свои личные пристрастия по отношению к литературе и к тому, какой она должна быть. Взгляды повествователя на литературу кажутся давними, сформировавшимися, не требующими обсуждения и не терпящими возражений. Повествователь щедро делится ими с читателем. Так, например, значительные по объему рассуждения о «пошлости» — как известно, знаковом явлении в набоковской эстетике — предваряют анализ гоголевских «Мертвых душ» (73—81)5. Еще один свойственный только этой сугубо индивидуалистичной эстетике пассаж
— сравнение «художественного зрения» с фасеточным глазом насекомого — и сквозь него повествователь углубляется в красоты и нюансы гоголевского описания сада Плюшкина6. Ремарки, окрашенные личным эмоциональным отношением, которое становится главным критерием и эстетических, и моральных оценок, появляются повсюду. Так, например: «Я никогда не разделял мнения тех, кому нравятся книги только за то, что они написаны на диа-
2006. № 5 (1) ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
лекте <...> На мой вкус, нет ничего скушнее и тошнотворней романтического фольклора...». И здесь же: «Лет через двадцать пять я заставил себя перечесть “Вечера” и остался к ним так же холоден...» (52). Яркую ассоциативно-эмоциональную окраску принимает в интерпретации автора-повествова-теля образ Чичикова: «Вспоминается довоенный европейский плакат, рекламировавший шины; на нем было изображено нечто вроде человеческого существа, целиком составленного из резиновых колец; так и округлый Чичиков кажется мне тугим, кольчатым, телесного цвета червем» (53).
Мы видим, как доза субъективного отношения, ориентирующегося только на то, что «нравится» и «не нравится», превышена настолько, что уже невозможно рассматривать книгу о Гоголе как научный лекционный материал. Эмоция выделена повествователем даже по отношению к самому методу прочтения гоголевского текста: «Говоря о “Ревизоре”, я с удовольствием отлавливал тех побочных персонажей, которые оживляют фон действия» (80). Манера авторского повествования сочетает в себе восхищение и обличение: «Гоголь был странным созданием, но гений всегда странен...»7 (82). Она соответствует и выбранному амплуа индивидуалиста и скандалиста. Характер автора-повествователя выражается в нелицеприятных отзывах о монарших особах и в употреблении бранных выражений. Царь, например, «чванный и лишенный чувства юмора», «исчеркал “Бориса Годунова” идиотскими замечаниями». Гоголь после написания «Ревизора» «не сбежал, уполз» за границу. Повествователь ведет себя достаточно агрессивно, награждая неудобоваримыми эпитетами, например, цензуру: «Цензурный комитет <...> был сборищем трусливых олухов или чванливых ослов» (124).
В книге «Николай Гоголь» образ личного повествователя роднится с персонажами романов Набокова именно по характеру, по тону разговора и манере изложения, по отношению к объекту описаний, интонациям и общему настрою на конфликтность, готовность к спору, по выбранной модели поведения. Самый яркий тому художественный пример — Герман из «Отчаяния», заявляющий: «А знаю я все, что касается литературы...» и грубо обращающийся к читателям: «Я хочу, чтобы вы, сволочи, поняли, наконец...».
В целом образ повествующего в книге выстраивается по законам художественного жанра, когда «Я» повествователя вступает в личные — эмоциональные и динамичные — отношения и с объектами своих описаний, и с читателем. Читатель уже может определить для себя и образ, и характер повествователя — интерпретатора гоголевского творчества как персонажа. О том, каков этот образ и характер, мы как раз и сказали уже выше.
4. Сотворчество как принцип изображения. Однако, получая яркое представление об авторе-повествователе, мы не теряем из виду и самого героя повествования — Гоголя. Своим личным отношением повествователь оживляет, очеловечивает мифологизированную фигуру Гоголя. Развенчание его тайных пороков и страстей (см. комментарии повествователя к гоголевским письмам к матери) не только приземляет образ писателя, но и приближает его
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 2006. № 5 (1)
к читателю, делает живым, доступным и понятным, «грешным и смертным». Именно этот прием «развенчания» превращает фигуру Гоголя в персонаж, в героя романа автора-повествователя.
Повествователь здесь претендует на абсолютное знание, как если бы фигура Гоголя была его собственным художественным вымыслом. Свидетельство тому — владение сферой сознания, да и самой гоголевской мыслью, которое демонстрирует повествователь. Он показывает читателю свою осведомленность и о тайных душевных движениях «персонажа», и об истинных мотивах его творческого поведения. Вот несколько примеров:
Его биографов удивляло раздражение, которое он выказывал, не получая того, что ему нужно <...> На самом-то деле, Гоголь злился от того, что хитроумный способ получения материала, которого он сам уже не мог придумать, себя не оправдал. Растущее сознание своего бессилия превращалось в болезнь, которую он скрывал от других и от самого себя... (55)
Было бы, конечно, смешно предполагать, что Г оголь потратил десять лет только на то, чтобы написать книгу, угодную церкви. На самом деле он пытался создать книгу, угодную Гоголю-художнику и Гоголю-святоше. Его донимала мысль, что ведь великим итальянским художникам удавалось это делать снова и снова... (110)
Повествователь демонстрирует читателю еще один способ говорения о своем герое — Гоголе, используя прием сотворчества. Жизнеописанием занимаются на страницах книги сразу два автора — сам Гоголь через свои письма, и повествователь, по большей части через описания и интерпретацию литературных персонажей, выдуманных Гоголем. Главная организующая роль принадлежит повествователю, который вырисовывает образ Гоголя аллегорически — через символы его собственного (гоголевского) творчества. «Надо признать, что длинный, чувствительный нос Гоголя открыл в литературе новые запахи (и вызвал новые острые переживания) <...> Гоголь видел ноздрями. Когда он погубил этот гений, пытаясь стать проповедником, он потерял и свой нос так же, как его потерял майор Ковалев» (122). Когда повествователь говорит о том, что «символизм Гоголя имел физиологический оттенок», читателю следует воспринимать это буквально. Герои как бы наделяются физиологическими особенностями их автора, и наоборот. Игра повествователя заключается в подражании Гоголю, о Гоголе ему хочется рассказать «по-Гоголевски»8 (34).
Сотворчество повествователя и объекта его описаний проявляется и в момент интерпретации отрывков из произведений Гоголя. Повествователь перестраивает, пересоздает гоголевский текст, как сделал бы это творчески одаренный читатель9. Напрямую сращение двух текстов (гоголевского рассказчика и набоковского личного повествователя) происходит, например, при описании внутреннего устройства шкатулки Чичикова и описании экипажа
2006. № 5 (1) ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ науки
Коробочки. Текст, принадлежащий набоковскому повествователю, в этом случае заключается в скобки. Гоголевский абзац посредством таких пространных вкраплений разрастается до бесконечности, и уже нельзя разобрать, какая часть текста кому принадлежит, поскольку стилистически и ритмически оба они очень похожи. Повествователь Набокова как бы копирует, перенимает интонации гоголевских произведений.
В этом отношении примечателен комментарий, которым наделяется «Ревизор». Автор-повествователь из интерпретатора превращается в постановщика пьесы. У этого постановщика на первый план выходят герои-призраки, упоминаемые вскользь. Целая толпа невидимых персонажей оживляет действие пьесы, перечисление имен «не действующих», а только названных, «второстепенных и даже третьестепенных» лиц задает фон всему происходящему. «Другие второстепенные персонажи даже не успевают предстать в полном облачении, — сообщает повествователь, — так торопятся они вскочить в пьесу между двумя фразами» (61). Повествователь-постановщик как бы смотрит на действие не со стороны зрительного зала, а из-за кулис.
Он не только перечисляет всех персонажей-невидимок, но и самостоятельно определяет характер их появления. Второстепенные герои гоголевской пьесы, по замыслу повествователя, «выныривают», «выскакивают», «вырастают за считанные секунды», «всплывают», «исчезают», «рассеивают-ся» и т. д., и т. п. Таким образом, видно, как повествователь организует их движение на сцене. Движение, которое сам Гоголь в ремарках не помечал.
5. Подведение итогов. С самого начала указание на источник книги — биографию Гоголя, написанную В. В. Вересаевым, — дает представление о замысле произведения. Больше, чем в достоверности, автор нуждается в разнообразии фактов из жизни Гоголя, оставляющем место для собственного творчества, субъективных трактовок, свободных интерпретаций и вольного оформления, не стесненного рамками академической лекции. Через разговор с издателем, помещенный в комментарии, автор увлекает читателя жанровой игрой. Книга о Гоголе представляет собой синтетическое жанровое
об-разование, совмещающее в себе черты нескольких дискурсов — художественного, литературоведческого, публицистического. При этом вопрос жанра касается и вопроса аудитории, для которой пишется книга. Всякие попытки аналитичного восприятия гоголевского текста (в рамках терминологии) неизменно облекаются повествователем в метафоричную форму. Введение в повествование образа личного повествователя еще в большей степени удовлетворяет желанию автора проявить собственное творчество. С точки зрения системно-субъектного подхода, повествователь являет собой особую точку зрения, его индивидуальный характер проявлен настолько ярко, что становится частью содержания книги, значительной в той же степени, что и характер главного героя — писателя Н.Гоголя. Образ и характер повествователя в книге о Гоголе роднится с героями-творцами романов В.Набокова. На это указывает и манера «рассказывания», претендующая на абсолютное знание и во-
ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ 2006. № 5 (1)
влеченность в сферу сознания и тайных мотиваций своего «пер-сонажа» (в данном случае — Гоголя), и ситуация конфликта, непонимания, которую разыгрывают в финале повествователь (теперь уже автор книги о Гоголе) и издатель. Безымянный и безликий издатель в данном случае олицетворяет особый род читателя, маркируемого как «среднестатистический», или «недальновидный», начисто лишенный творческого воображения. Он представляет собой те цензурные ограничения, которые вынуждают писателя совершать большую ошибку — объяснять свои произведения10. Вот почему всякие объяснения автора по поводу своей книги и вовсе в тексте опущены через многоточие: «Я сказал...», «Я ответил...». Автор-повествователь, как личность, «не чуждая литературы», в качестве главного способа изображения, способа «рассказывания» о Гоголе выбирает литературное сотворчество и подражание. В результате сотворчества происходит смысловое и стилистическое сращение текстов двух героев повествования (Гоголя и личного повествователя). А в случае с «Ревизором» интерпретации автора-повествователя превращаются в записки к постановке пьесы.
Сотворчество и прием «вживления» в чужой текст можно рассматривать и как способ интерпретации, собственный «читательский метод», который использует повествователь. Через такое «вживление» оригинал гоголевского текста «обновляется», но не стилистически (ибо повествователь в совершенстве владеет искусством подражания), а содержательно.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 См.: Набоков В. Лекции по русской литературе. М.: Независимая газета, 1998. С. 440. Далее ссылки на это издание с указанием номера страниц в скобках.
2 После выхода книга Вересаева почти не получила откликов в печати. В то время (1933 год) вышли только две рецензии, и обе разгромные. А.Алпатов негативно отметил «...крайне невысокий идейно-политический уровень книги», а И. Сергиевский заключил, что книга носит «...не научный, поверхностнобеллетристический, анекдотический характер». См.: Вересаев В.В. Сочинения: В 4 т. М., 1990. Т. 4. Гоголь в жизни. С. 530—531.
3 Здесь мы не имеем в виду другие источники, на которые прямо указывает Набоков, в частности, на заметки Андрея Белого.
4 Один из довольно скудных примеров: «Только тут человек садится в экипаж, но это вовсе не тучный, хитроватый, задастый мужчина, а ваш Нос; это смысловая подмена, характерная для снов» (39).
5 В таких вот «отступлениях» от собственно темы сочинения, озаглавленного «Николай Гоголь», автор-повествователь выступает перед читателем в облике учено-го-филолога. Здесь проявляется его информированность в мире литературных событий и имен: «Список литературных персонажей, олицетворяющих пошлость (и по-русски именуемых пошляками и пошлячками), включает Полония и королевскую чету в “Гамлете”, Родольфа и Оме у Флобера, Лаевского в “Дуэли” Чехова, Марион Блум у Джойса, молодого Блоха в “Поисках утраченного времени” Пруста, мопасса-новского Милого друга, мужа Анны Карениной, Берга в “Войне и мире” и множество
2006. № 5 (1) ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ науки
других действующих лиц в мировой литературе. Русские критики социального направления видели в “Мертвых душах” и “Ревизоре” обличение общественной...» (77)
— и т. д. и т. п.
6 «Показателем того, как развивалось на протяжении веков искусство описания, могут послужить перемены, которые претерпело художественное зрение; фасеточный глаз становится единым, необычайно сложным органом... Сомневаюсь, чтобы какой-нибудь писатель, тем более в России, раньше замечал такое удивительное явление, как дрожащий узор света и тени на земле под деревьями... Описание сада Плюшкина поразило читателей почти так же, как Мане — усатых мещан своей эпохи» (88—89).
7 В данном случае в «Ревизоре», согласно «набоковскому методу», подлинный сюжет и подлинное действие на сцене разворачивалось не в исполнении главных героев, а в неявленном, но подразумеваемом появлении, передвижении и исчезновении «второстепенных и даже третьестепенных» действующих лиц.
8 Точнее сказать, и «по-набоковски» тоже (в этом сходятся большинство исследователей, говоря о том, что в книге о Г оголе Набоков на самом деле демонстрирует только себя самого). Но, на наш взгляд, нельзя говорить об этом так однозначно. Набоков скорее демонстрирует свой собственный читательский метод, который, кроме прочих элементов, включает в себя и момент «вживления» в чужой текст, подражания ему.
9 Так, повествователь говорит о «Шинели» Гоголя: «Подайте мне читателя с творческим воображением — эта повесть для него» — и сам же оказывается этим читателем, давая рассказу оригинальную интерпретацию, которая, по сути, перестраивает весь сюжет, произведение «обновляется» через эту набоковскую трактовку.
10 См., напр., как повествователь сокрушается, когда Гоголь «объясняет» «Ревизора»: «Но если б только это (что “уполз за границу” после провала пьесы. — М.М.)! Он позволил себе худшее, что может позволить писатель в подобных обстоятельствах: попытался объяснить в печати те места своей пьесы, которые критики либо не заметили, либо превратно истолковали» (70).
Поступила в редакцию 14.11.05
M. V.Maslova
Genre peculiarities and narrator character in the book of Vladimir Nabokov «Nikolai Gogol»
In the research, examined are questions related to the creation of the narrator’s character, who makes artificial by its nature genre model of the book «Nikolai Gogol». In particular investigated is the way of Gogol’s text interpretation which is characteristic of the author-narrator.
Маслова Марина Владимировна Удмуртский государственный университет 426034. Россия, г. Ижевск, ул. Университетская, 1 (корп. 2)
E-mail: maslovam@mail. ru
