CC BY
86
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙПН'ФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 7
Л ИТЕРАТУ РО В ЕДЕН И Е
4
издается с 1973 г.
выходит 4 раза в год
индекс РЖ 1
индекс серии 1.7
рефераты 96.04.001-96.04.014
МОСКВА 1996
ЖИВАЯ СВЯЗЬ ТРАДИЦИЙ И ПОКОЛЕНИЙ
96.04.004. НАБОКОВ В.В. ЛЕКЦИИ ПО РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ: Чехов, Достоевский, Гоголь, Горький, Толстой, Тургенев. - М.: Независимая газета, 19%. - 438 с.
Лекции по русской литературе известного писателя "первой волны" эмиграции В.В.Набокова (1899, Петербург - 1977, Монтрё, Швейцария) были написаны для американских студентов; в России выходят впервые. Преподавательская деятельность В.Набокова началась после его приезда в Америку в 1940 г. И это была четвертая страна, на время приютившая русского писателя-эмигранта, после Англии, где он в 1922 г. окончил Кембриджский ун-т, после Германии, где была создана большая часть его русскоязычных произведений, и после Франции, куда он в конце 30-х годов вынужден был уехать, спасаясь от фашистского режима. До 1940 г. он подписывал свои художественные произведения псевдонимом В.Сирин.
С 1941 по 1948 г. Набоков работал в колледже в Уэллсли (штат Массачусетс), с 1948 по 1958 г. - в Корнеллском университете (г. Итака, штат Нью-Йорк). В качестве приглашенного лектора он читал лекции в Гарвардском и Стэнфордском университетах. Выход в свет романа "Лолита" в 1956 г. принес автору не только громкую известность, но и значительные материальные средства. Он оставил преподавание, а затем покинул Америку, переселившись в Швейцарию1).
''См.: Писатели русского зарубежья: (1918-1840): Справочник - М., 1994. -
Ч. 2. - С. 130-139.
После смерти писателя материалы его лекций были собраны, отредактированы и изданы в Америке на английском языке (как они и читались) известным в США текстологом и издателем Ф.Бауэрсом в двух томах: "Лекции по литературе", куда входили материалы курса "Мастера европейской прозы" (Дж.Остин, Диккенс, Флобер, Стивенсон, Пруст, Кафка, Джойс), и "Лекции по русской литературе", включавшие материалы курса "Русская литература в переводе" (Гоголь, Тургенев, Толстой, Достоевский и Чехов, с прибавлением Горького и Короленко). В книги были включены также и общелитературные темы: "Русские писатели, цензоры и читатели", "Об искусстве перевода", "О хороших читателях и хороших писателях"1), "Филистеры и филистерство"2) и др.
Статьи второго тома лекций В.Набокова легли в основу реферируемой книги. В предисловии "Несколько слов о "главном герое" Набокова" Ив.Толстой пишет: "Литература проходит, человеческие отношения остаются". Эти слова Георгия Адамовича с точностью до наоборот представляют художественное кредо Владимира Набокова. Для него не было ничего выше литературы: ни религия, ни мораль, ни добро не представляли в его случае никакой самостоятельной ценности" (с. 7). Литература вбирала все без остатка, являя целый, завершенный мир с полным набором координат, бескрайним простором и бесконечным временем. Мысли о литературе, философия и практика творчества, жизнь художника не перестают быть излюбленными набоковскими темами от ранних рассказов и стихов до поздних английских романов. Это - "Пассажир", "Уста к устам", "Адмиралтейская игла", "Тяжелый дым", "Отчаяние", "Дар", "Изобретение вальса", "Событие", "Василий Шишков", "Истинная жизнь Себастьяна Найта", "Лолита", "Пнин", "Бледный огонь", "Ада", "Взгляни на Арлкинов". Здесь идет прямой разговор о
''Перевод лекции см.: Русская словесность. - М., 1995. - № 7. - С. 83-86.
2'Перевод лекции см.: Русское литературное зарубежье. - М., 1991. - Вып. 1. -С. 238-243.
литературе, о слове. "Но, помня мысль Ходасевича ("Жизнь художника и жизнь приема в сознании художника - вот тема Сирина, в той или иной степени вскрываемая едва ли не во всех его писаниях... Все сиринские герои - подлинные, высокие художники"), -к подобному списку можно прибавить чуть ли не все оставшиеся произведения" (с. 8).
Не будем забывать, продолжает Ив.Толстой, что Набоков -дворянин: "Его дворянские предпочтения открыто и, на сегодняшний взгляд, слишком старомодно изложены в курсе лекций по русской литературе. Ответственного студента способно возмутить набоковское упрямство в непризнании за разночинскими книгами сколько-нибудь стоящих ценностей... он выдерживает свое кастовое презрение к недворянским литераторам всех эпох, от Чернышевского до Сергея Антонова" (с. 9).
Основной корпус книги обрамляют две лекции, призванные ввести "в историко-социологичееский... курс дела" ("Писатели, цензура и читатели в России"), и "в курс дела эстетический" ("Пошляки и пошлость"). "Именно борьбой с пошлостью, преодолением пошлости отмечен весь путь Набокова - и в собственных вещах, и в его литературном поведении, и в лекционном курсе", - подчеркивает Ив.Толстой (с. 10). Поэтому, считает автор предисловия, "у Льва Толстого лектор Набоков отвергает морализаторскую "Войну и мир" как "литературу Больших Идей" и предпочитает более домашнюю "Анну Каренину" с "Иваном Ильичем". Тургенев, хоть и представлен в лекциях своей главной книгой - "Отцами и детьми", однако привлечен отнюдь не за прославленные характеры, но за точность бытописания, за введение в российскую словесность "ломаного солнечного луча" и "световых пятен" на лицах усадебных героев. Горького он вводит в свой курс с той же единственной целью, что и Чернышевского в роман ("Дар" -А.Р.), - поставить на место. Достоевского ему "не терпится вывести на чистую воду". Вообще, кажется иногда, - продолжает Ив.Толстой, -что все это нарочито, эпатажно, надуманно, - но лишь до тех пор
8-658
кажется, пока не вспомнишь главный набоковский завет: "Высшая мечта писателя: превратить читателя в зрителя" (там же).
Эту мысль подчеркнула в своей статье и Л.Юркина1). По ее мнению, Набоков считал идеальным такое прочтение, которое напоминает "восприятие живописи, позволяющее охватить всю картину целиком..." Особое внимание Набоков уделяет тому, чтобы слушатели как можно точнее представляли себе "зримую" сторону произведения, предметный мир. Особое значение, придается конкретной детали, которая вводит читателя е .'"атмосферу" произведения, дает "чувственную искру" изображаемому. Причем под деталью понимается не только изобразительная подробность, но и целый эпизод, портрет, пейзаж - словом, все части; из которых произведение складывается "само"; содержание представляется как то, что в нем непосредственно "содержится"2).
Читая, пересказывая части и главы "близко тс Тексту" и подробно их комментируя, Набоков выполнял работу, которую трудно назвать "анализом" в полном смысле слова: произведение, созданное автором, начинало как бы снова создаваться на глазах у слушателей. В комментариях он обращал внимание прежде всего "на тот смысл, который естественно вытекает из данной ситуации... одновременно с тем, как это явление изображено"3). Изучение текста Набоков называл в шутку "детективным расследованием стиля писателя". При этом "основная направляющая сила лектора ведет не в область умопостигаемой "общей идеи" произведения, а в область эстетическую, которая подчиняет себе то, что лежит "на поверхности" содержания, преобразуя житейскую логику событий и характеров в художественную логику их изображения"4).
^Юркина Л.А. Лекции В.В.Набокова о литературе // Русс, словесность. - М., 1995. - № 1. - С. 74-83.
2)Там же. - С. 80.
3)Там же.
4)Там же. - С. 81.
Особенно ценя в литературном творчестве искусство конкретно-чувственной изобразительности, Набоков отдавал пальму первенства в русской литературе Л.Толстому - "непревзойденному русскому прозаику". "Оставляя в стороне его предшественников -Пушкина и Лермонтова, - пишет Набоков, - всех великих русских писателей можно выстроить в такой последовательности: первый -Толстой, второй - Гоголь, третий - Чехов, четвертый Тургенев. Похоже на выпускной список, и разумеется, Достоевский и Салтыков-Щедрин со своими низкими оценками не получили бы у меня похвальных листов" (с. 221).
В лекциях о Л.Толстом Набоков особенно много высказал общих положений о своих приоритетах в подходе к изучению литературы. Так, в первых же строках читаем: "Идеологическая отрава - пресловутая "идейность" произведения (если прибегнуть к понятию, изобретенному современными критиками-шарлатанами) начала подтачивать русскую прозу в середине прошлого века и прикончила ее к середине нашего. Поначалу может показаться, что проза Толстого насквозь пронизана его учением. На самом же деле его проповедь, вялая и расплывчатая, не имела ничего общего с политикой, а творчество отличает такая могучая, хищная сила, оригинальность и общечеловеческий смысл, что оно попросту вытеснило его учение. В сущности, Толстого-мыслителя всегда занимали лишь две темы: Жизнь и Смерть. А этих тем не избжит ни один художник" (там же). При этом, сочиняя или проповедуя, Толстой рвался наперекор всему к истине; и когда ему случалось найти ее в себе, "в блеске собственного воображения, он почти бессознательно шел по верному пути" (с. 224).
Большинство русских писателей занимали и "точный адрес" истины, и ее "опознавательные знаки": "Пушкин мыслил ее как бы благородный мрамор в лучах величавого солнца, Достоевский, сильно уступавший ему как художник, видел в ней нечто ужасное, состоящее из крови и слез, истерики и пота. Чехов не сводил с нее мнимозагадочного взгляда, хотя чудилось, что он очарован блеклыми 8*
декорациями жизни. Толстой шел к истине напролом, склонив голову и сжав кулаки, и приходил то к подножию креста, то к собственному своему подножию" (там же).
В поисках истины, указывает Набоков, Толстой "открыл метод изображения жизни", который точнее всего соответствует нашему представлению о ней - "читателей пленяет его чувство времени, удивительно созвучное нашему восприятию... Именно это уникальное равновесие времени и вызывает у чуткого читателя то ощущение реальности, которое он склонен приписывать остроте толстовского зрения" (с. 225).
Хронология в "Анне Карениной" построена на уникальном для мировой литературы чувстве времени - "читатель остается в убеждении, что утренние, полуденные и вечерние часы на протяжении по крайней мере целой недели жизни нескольких персонажей изображены с изумительной обстоятельностью" (с. 270). В итоге, с толстовским чувством времени оказываются связаны и композиция, и образность романа "Анна Каренина", и его нравственный вывод: "Любовь не может быть только физической, ибо тогда она эгоистична, а эгоистичная любовь не созидает, а разрушает. Значит, она греховна" (с. 231).
Толстой-художник с присущей ему силой образного видения сравнивает две любви, противопоставляя их друг другу, "физическую любовь Вронского и Анны (бьющуюся в тисках сильной чувственности, но обреченную и бездуховную) и подлинную, истинно христианскую (как ее называет Толстой) любовь Левина и Кити, тоже чувственную, но при этом исполненную гармонии, чистоты, самоотверженности, нежности, правды и семейного согласия" (там же). Эпиграф из Библии: "Мне отмщение, и Аз воздам" (говорит Господь) - "Послание к Римлянам" (гл. 12, ст. 19) - Набоков объясняет так: "Во-первых, общество не имело права судить Анну, во-вторых, Анна не имела права наказывать Вронского, совершая самоубийство" (с. 231).
На втором месте в набоковской иерархии - Гоголь, "самый необычный поэт и прозаик, каких когда-либо рождала Россия" (с. 31). Этим убеждением объясняется и необычный подход к анализу его творчества - основным его лейтмотивом назван "нос". "Надо признать, - пишет Набоков, - что длинный, чувствительный нос Гоголя открыл в литературе новые запахи (и вызвал новые острые переживания). Как сказано в русской пословице: "Тому виднее, у кого нос длиннее", а Гоголь видел ноздрями. Орган, который в его юношеских сочинениях был всего-навсего карнавальной принадлежностью, взятой напрокат из дешевой лавочки готового платья, именуемого фольклором, стал в расцвете его гения самым лучшим его союзником. Когда он погубил этот гений, пытаясь стать проповедником, он потерял и свой нос, так же, как его потерял майор Ковалев" (с. 34).
Вся трактовка Набоковым резко отличается от традиционной. Он выражал резкое несогласие с доводами "радикальных критиков", увидевших в пьесе "Ревизор" и поэме "Мертвые души" "нападки на взяточничество" (с. 160), обвинительный приговор грубости, крепостному рабству, "коварные нападки на российскую государственность" (с. 69). Набоков возражал против традиции рассматривать творчество Гоголя как преддверие "натуральной школы и реализма". Он видел суть названных произведений не в создании картины русской действительности определенного исторического времени, а в раскрытии состояния души писателя, потрясеной видом всеобщей бессмыслицы. Страшась опасности быть втянутым в ложную логику окружающего, Гоголь пытался опровергнуть эту логику, доводя ее до абсурда. Пьеса "Ревизор" и поэма "Мертвые души" - это плод фантазии писателя, кошмары, населенные призраками, созданными его воображением.
Возражая против отнесения "Мертвых душ" к "гомеровской" (т.е. эпической) традиции, Набоков приводит множество примеров из произведения, трактуя их как пародию Гоголя на эту традицию (включая сюда и своеобразных "антигероев" поэмы во главе с
Чичиковым, "символом пошлости"). Упрекая современных Гоголю критиков в навязывании писателю общественных и революционных настроений, вовсе, как считал Набоков, не соответствовавших свойствам его таланта, лектор замечал, что попытка подчиниться этим требованиям привела к неудаче продолжения "Мертвых душ". Причина этой неудачи состояла в самой невозможности создать реалистическое произведение, призванное совершенствовать общественную мораль, опираясь на таких ущербных героев.
Не остается без внимания и другая сторона творчества Гоголя - мастерство живописного изображения. Он первым в литературе "увидел" желтый и фиолетовый цвета, заметил, что небо на рассвете бывает бледно-зеленым. Искусство его описаний состоит, по мнению лектора, в том, что изображается не столько сам предмет, сколько впечатления от него; тонкость видения красок и смены освещения (игра света и тени под деревьями в саду Плюшкина, например) роднит Гоголя с импрессионистами.
О Чехове у Набокова сказано: "Ни один писатель не создал столь трогательных, но без грана сентиментальности, персонажей, которых можно определить одной цитатой из рассказа "На подводе": "И непонятно, - думала она - зачем красоту, эту приветливость, грустные милые глаза Бог дает слабым, несчастным, бесполезным людям, зачем они так нравятся" (с. 325). Главная мысль, которую внушают читателю чеховские герои - от самых милых до самых противных, состоит, по мнению Набокова, вот в чем: "Пока в России отсутствует настоящая нравственная, духовная и физическая культура, усилия благороднейших интеллигентов, которые строят мосты и школы рядом с вечной распивочной, будут тщетными. Чехов пришел к выводу, что чистое искусство, читая наука, чистое знание, даже дойдя до народа, принесут в конце концов больше пользы, чем неуклюжая и бестолковая благотворительность" (с. 324). Сам Чехов был типичным "чеховским интеллигентом".
Такой человек сочетает "глубочайшую порядочность с почти смехотворным неумением осуществить свои идеалы и
принципы"; он предан "нравственной красоте, благу всего человечества", но в частной жизни неспособен ни на что дельное. Погрузив "свою захолустную жизнь в туман утопических грез", он точно знает, что хорошо, ради чего стоит жить, но при этом все глубже тонет "в грязи надоевшего существования". Он несчастен в любви; безнадежный неудачник в любой области. Он добр, но не способен творить добро. Таков "чеховский интеллигент", предстающий "в обличии врача, студента, сельского учителя и людей других профессий" во всех рассказах писателя (с. 329).
Набоков раскрывает мир чеховских героев путем комментирования текстов его произведения. Вот несколько примеров из комментариев к рассказу "Дама с собачкой". Чехов говорит, "что Гуров в женском обществе становился остроумным, но вместо того, чтобы предоставить читателю поверить на слово (знаете этот излюбленный прием описания разговоров "блестящих" без единого примера этого блеска), Чехов дает ему привлекательную, обезоруживающую шутку..." (с. 331-332). Другой пример. Гуров в гостинице в Ялте вспоминает Анну Сергеевну, с которой только что расстался: "И заметьте, что только теперь в вспоминании героя, Чехов дает зримые определенные черты героини, превосходно совпадающие с уже знакомыми нам несколько вялыми манерами и выражением скуки на лице..." (с. 332). И, наконец, Гуров в городе С.: "... вместо того, чтобы описывать его настроение или нагнетать и без того трудное душевное состояние", Чехов "поступает как настоящий художник: он замечает серый ковер, сделанный из солдатского сукна, и чернильницу, тоже серую от пыли, с всадником со шляпой в поднятой руке и отбитой головой. Вот и все; как будто бы ничего особенного, но это самое важное в подлинной литературе" (с. 335). Набоков показывает, как благодаря детали, на первый взгляд, малозначительной, писателю удается проникнуть в самую суть будничной жизни и передать ее тончайшую поэтичность.
Способ свободного комментария позволяет Набокову делать "лирические отступления" в область всего творчества Чехова, и в
этой атмосфере ведется рассказ об отдельных произведениях - о повести "В овраге", о пьесе "Чайка".
Суть лекции о Тургеневе емко, компактно раскрыта в упомянутой статье Л.Юркиной. Говоря о романах 40-50-х годов, Набоков затрагивал вопрос об идеалистическом мировоззрении главных героев, но лишь в связи с их характерами, которые иначе необъяснимы. "Для него совершенно невозможно, например, говорить о "типе лишнего человека", - пишет Л.Юркина, - и иллюстрировать это понятие чертами "живых" героев. Начала такой иллюстративности лектор находит у самого писателя и не одобряет ее, считая, что эти герои своей вялостью, безжизненностью и любовью к разговорам "обязаны" стремлению автора сделать их типичными в социально-политическом смысле - в противоположность женским образам с их непосредственностью, живой прелестью и душевной красотой. В лекции Набоков даже называет эти романы ("Рудин", "Дворянское гнездо", "Накануне"), "романами о тургеневских девушках". Но главное все-таки не в этом", - отмечает Л.Юркина1).
В романе "Отцы и дети", где, по мнению лектора, Тургенев ставит себе по-настоящему трудную задачу, достойную его таланта, "типичность главного героя "не мешает" ему создать фигуру сложную, сильную и цельную, избегающую однозначной оценки. (Казалось бы, Базаров со свойственной ему категоричностью во многих вопросах должен был бы вызвать критическое отношение такого энтузиаста "чистого искусства", как Набоков, - но все как раз наоборот: именно с эстетической точки зрения он любуется этим героем, считая, что "Отцы и дети" - один из лучших романов не только русской, но и мировой литературы)"2).
'^Юркина Л.А. Лекции В.В.Набокова о литературе // Рус. словесность. - М., 1995. - № 1. - С. 78.
2)Там же.
Никакого творческого энтузиазма не найдем мы в лекции Набокова о М.Горьком, поскольку он избегал анализа писателей, которые охотно подчиняли свой талант служению общим идеям, создавая примеры "поучительной" литературы, не являющейся подлинно художественной. Обращаясь к рассказу "На плотах", Набоков пишет: "Заметьте, что схематизм горьковских героев и .механическое построение рассказа восходят к давно мертвому жанру нравоучительной басни или средневековых "моралите". И обратите внимание на его низкий культурный уровень (по-русски он называется псевдоинтеллигентностью), что совершенно убийственно для писателя, обделенного остротой зрения и воображением (способным творить чудеса под пером даже необразованного автора)... Чувствуя, что убогость его дара и хаотическое нагромождение идей требуют чего-то взамен, он вечно выискивал сногсшибательные факты, работал на разных контрастах, обнажал столкновения, стремился поразить и потрясти воображение, и поскольку его так называемые могущественные, неотразимые рассказы уводили благосклонного читателя от всякой объективной оценки, Горький произвел неожиданно сильное впечатление на русских, а затем и зарубежных читателей" (с. 382).
В частности, речь шла и о рассказе "Двадцать шесть и одна". По мнению Набокова, этот рассказ - "образчик заурядной мелодрамы или традиционного плоского сентиментального жанра в его наихудшем варианте. В нем нет ни одного живого слова, ни одной оригинальной фразы, одни готовые штампы, сплошная патока с небольшим количеством копоти, примешанной ровно настолько, чтобы привлечь внимание. Отсюда, - подчеркивает В.Набоков, - всего один шаг до так называемой советской литературы" (с. 382-383).
Между тем многие, и в частности зарубежные читатели, считали этот рассказ истинным шедевром. В оценках Набокова всюду сказалось неприятие тенденциозного искусства.
В книге также публикуется переведенная с английского статья "Искусство перевода"; в "Приложении" помещены заметки
9-658
"Торжество добродетели", "О Ходасевиче", "Пушкин, или Правда и правдоподобие" (пер. с франц.), "Предисловие к "Герою нашего времени" (пер. с англ. яз.).
А.А.Ревякина
96.04.005. ОЦУП Н.А. НИКОЛАЙ ГУМИЛЕВ: Жизнь и творчество. / Пер. с франц. Л.Аллена при участии С.Носова. - СПб.: "Logos", 1995. - 198 с. - (Судьбы. Оценки. Воспоминания).
Книга Н.А.Оцупа (1884, Царское Село - 1958, Париж)1) представителя парижской эмиграции, поэта, критика, является его диссертацией "Н.С.Гумилев. Его жизнь, творчество и время", написанной по-французски в начале 50-х годов, но остававшейся не изданной. Подготовка издания и перевод осуществлены французским профессором славистики Лилльского ун-та Л.Алланом, историком русской литературы и учеником Н.Оцупа.
В исследовании, посвященном вождю акмеизма, соратнику по "Цех поэтов", учителю и другу, не только раскрывается духовный мир и творческая лаборатория Гумилева, но и дается панорамное изображение литературного Петербурга первых двух десятилетий XX в.
Духовное развитие Гумилева, подчеркивает Н.Оцуп, связано с влиянием Ин.Анненского. Лишь после смерти поэта в 1909 г. Гумилев, одним из первых, понял значение его творчества. "Искатели новых путей на своем знамени должны написать имя Анненского, как нашего "Завтра", - утверждал он в статье, посвященной памяти поэта и второму сборнику его стихов ("Кипарисовый ларец", 1910) (см.: Гумилев Н. Письма о русской поэзии. - Пг., 1923. - С. 85).
о нем: Писатели русского зарубежья (1918-1940): Справочник. - М., 1994. -
Ч. 2: (К-С). - С. 172-178.
