CC BY
247
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 10. ЖУРНАЛИСТИКА. 2009. № 6
ДОКУМЕНТЫ, МАТЕРИАЛЫ, ПУБЛИКАЦИИ
О.М. Скибина, доктор филологических наук, профессор, заведующая
кафедрой журналистики Оренбургского государственного педагогического
университета, e-mail: [email protected]
ЖАНР ПУТЕВОГО ОЧЕРКА НА СТРАНИЦАХ
ПЕРИОДИКИ 80-90-х гг. XIX в.
В статье говорится о жанре путевого очерка как разновидности литературы путешествий на примере малоизвестных газетно-журнальных публикаций русских беллетристов 80—90-х гг. XIXв.
Ключевые слова: путевой очерк, газетно-журнальная периодика, литературное путешествие, оппозиция "свое-чужое".
This article tells about a genre of travel notes essay as a sort of travel literature based on an example of little known newspaper's and magazine's publications of Russian fiction writer's of 1880—1890-es.
Key words: travel notes essay, newspaper's and magazine's periodicals, travel literature, "one's-other's" opposition
Жанру путевого очерка как разновидности литературы "путешествий" в современном литературоведении посвящено достаточно большое количество научных исследований1. Появились кандидатские диссертации по проблеме эволюции жанра "литературных путешествий" в русской литературе конца XVIII — середине XIX в.2 Проанализированы буквально все тексты этого времени — от "Писем русского путешественника" Н.М. Карамзина до "Острова Сахалин" А.П. Чехова.
Тем не менее остается совсем неисследованным довольно большой пласт так называемой "газетно-журнальной" периодики 80—90-х гг XIX в., когда бум странствий, путешествий и поездок с "корреспондентским билетом" буквально захлестнул русское пишущее обще-
1 Лотман Ю., Успенский Б. "Письма русского путешественника" Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 523—606; Лихачев Д. Путешествия на Запад // История русской литературы. М.; Л., 1948. Т. 2. С. 420—427; Михельсон В. "Путешествие" в русской литературе. Ростов, 1974; Маслова Н. Путевой очерк: проблемы жанра. М., 1980; Маслова Н. "Путешествие" как жанр: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1973; Гуминский В. Жанр путешествия в русской литературе и творческие искания Н.В. Гоголя: Автореф. дис. ... докт. филол. наук. М., 1996; Гуминский В. Путешествие // Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. С. 314—315; Гуминский В. Открытие мира, или Путешественники и странники. М., 1987; Травников С. Писатели петровского времени. Литературно-эстетические взгляды. Путевые записки. М., 1989.
2 Михайлов В. Эволюция жанра литературного путешествия в произведениях русских писателей XVIII—XIX вв.: Дис. ... канд. филол. наук. Волгоград, 1999.
ство, которое, освоив Запад, потянулось на Восток, представив в качестве отчетов огромное количество всевозможных "путевых очерков", "писем из далека", "новых экскурсий" и т.п. В библиографических разделах журналов того времени появились даже рубрики "Путешествия", но авторы критических статей не столько пытались как-то сформулировать общие тенденции развития уже знакомого жанра, сколько пересказывали написанное самими "путешественниками"3.
Отсутствие интереса у современных исследователей к путевым очеркам малоизвестных путешественников, на наш взгляд, объясняется двумя причинами. Первая — и наиболее существенная — кроется в том, что в литературоведении закрепилась традиция "шагать по вершинам", вследствие чего в ряду объектов исследования сразу же за «Фрегатом "Паллада"» Гончарова идет "Остров Сахалин" Чехова. Наличие же огромного пласта так называемой "массовой литературы", писателей "второго ряда", беллетристов "с корреспондентским билетом" практически не учитывается. Вторая причина вытекает из первой, ибо мнение, по которому жанр путешествий ("собственно путешествия") включает в себя только "путевые очерки, принадлежащие перу больших писателей" (здесь и далее курсивом выделено мной. — О.С.), вошло в словари литературоведческих терминов и, значит, было растиражировано. Остальные "путешествия", по данной классификации, либо представляют собой "романы и поэмы, написанные в форме путешествия", либо совсем не являются литературными произведениями"4. Между тем у того же "Острова Сахалин" Чехова предшественников из числа больших писателей найти практически не удается, тогда как ближайшая к нему по времени газетно-журнальная литература буквально до краев наполнена произведениями подобного жанра. Относить путевой очерк к беллетристике или массовой литературе, на наш взгляд, не принципиально, так как по большому счету беллетристика и есть лучшая часть массовой литературы.
Актуализация жанра "путешествий" в 80-е гг. XIX столетия во многом связана с переходом литературы господствующего "классического реализма" к эпохе "модерна", так как жанр этот воспринимался как "наименее условный способ освоения по-новому увиденной жизни"5. Следует сказать, что мы не делаем принципиальных различий между терминами путешествие и путевой очерк, понимая их как синонимы.
3 См: Неделя. СПб., 1886. № 17; Вестник Европы. СПб., 1894. № 10; Мир Божий. СПб., 1896. № 4; Русская мысль. М., 1896. № 8.
4 ГоловенченкоА. Путешествие // Словарь литературоведческих терминов. М., 1974.
5 Роболи Т. Литература "путешествий" // Русская проза: Сб. ст. / Под ред. Б. Эйхенбаума и Ю. Тынянова. Л., 1926. С. 72.
"Путешествие — литературный жанр, в основе которого лежит описание путешественником (очевидцем) достоверных сведений о каких-либо, в первую очередь незнакомых читателю или малоизвестных, странах, землях, народах в форме заметок, записок, дневников, журналов, очерков, мемуаров. Помимо собственно познавательных, путешествие может ставить дополнительные — эстетические, политические, публицистические, философские и другие — задачи; особый вид литературных путешествий — повествования о вымышленных, воображаемых странствиях <...>, с доминирующим идейно-художественным элементом, в той или иной степени следующие описательным принципам построения документального путешествия" — такое определение жанру путешествий дал В.М. Гу-минский — оно наиболее полно и терминологически корректно6. В литературных путешествиях, в отличие от научных и иных видов, информационный материал освещается на основе художественной и идеологической концепций автора. Кроме того, жанр литературного путешествия развивается в тесной связи с развитием общественной мысли, политической ситуацией и литературным процессом. Путевой очерк по своей природе находится на грани искусства и науки, в нем органически сочетается то, что, казалось бы, лежит на разных полюсах искусства и науки: документы, цифры, статистика, таблицы и художественно-предметный мир автора, включающий в себя на равных все его элементы: портрет, пейзаж, интерьер, а главное — самого рассказчика (повествователя). "Установка на подлинность как структурный принцип произведения <...> делает документальную литературу документальной, литературой же как явлением искусства ее делает эстетическая организованность", — пишет Л.Я. Гинзбург7.
Публикуя свои "путевые очерки" на страницах периодических изданий, беллетристы утверждали себя в глазах читателей не только как открывающие новые страны и города путешественники, но прежде всего и как интересные рассказчики. Для некоторых из них "путевые впечатления" были своего рода основой при освоении других жанров беллетристики (к примеру, жанра лирического рассказа в творчестве В. Кигна-Дедлова и Л. Нельмина (К. Станюковича), повести у Е. Маркова или романа у Н. Гарина-Михайловского), так как позволяли смоделировать в дальнейшем свою собственную манеру повествования с иллюзией особой интимности (если путевые записки излагались в форме дневника), разработанной системой диалогов, наконец, с "олитературенной" авторской
6 Гуминский В. Путешествие // Литературный энциклопедический словарь. М., 1987. С. 314—315.
7 Гинзбург Л. О психологической прозе. Л., 1977. С. 10.
личностью, которая после каждого нового очерка начинала восприниматься в качестве литературного персонажа. Другие "путешественники" ограничивались тем, что издавали свои очерки отдельными книгами, — так составилась целая серия "путевых впечатлений" К.А. Скальковского, М. Гребенщикова, В. Верещагина, Вс. Крестовского. Страны, выбранные в качестве объектов путевых впечатлений, зачастую были одними и теми же (за исключением Цейлона, Гонконга, Японии и Китая, куда осмелились заглянуть В. Верещагин, М. Гребенщиков и Вс. Крестовский): Польша, Германия, Италия, Франция, Испания, Скандинавия. И описывали путешественники-европейцы, как правило, одно и то же: Всемирную выставку в Париже 1889 г. с только что открывшейся Эйфелевой башней и столетие празднования Великой французской революции (Париж в конце 80-х гг. XIX столетия стал местом паломничества — так же, как когда-то Веймар), древности Рима и корриду в Испании, русификацию Польши, скверы и парки Лондона. Тем не менее у читателя не возникало впечатления "одинаковости" той или иной страны — перед ним были разные рассказчики, и процесс рассказывания становился важнее заложенной в очерках информации.
Путевой очерк — это прежде всего литературное произведение, и "судить его надо по законам художественного текста"8. Но вместе с тем это и "собирательная литературная форма", включающая "на правах целого элементы различных жанровых образований, не делая разграничений между видами"9 научными и художественными. Целесообразно проанализировать конкретные тексты, используя определенную методологическую установку на идею жанровой свободы. "Идея свободы", однако, не означает отсутствия композиционной стройности, соотнесения части и целого в любом художественном произведении. Как бы ни называли свои очерки "путешественники" — "записки", "заметки", "письма с пути", "портреты и пейзажи", все они подчинены в конце концов законам жанрового единства и жанровой автономии. Их не отнесешь ни к мемуарам, ни к эпистолам, ни к дневникам. Жанр этот — "гибридный", промежуточный, следует говорить о "полицентризме" его генезиса.
Представить себе общую схему жанра довольно трудно — путешествие путешествию рознь. В этом жанре есть свои границы и водоразделы, он своеобразный симбиоз документального и художественного: рядом с "литературными" путешествиями, суть которых в искусстве повествования, соседствуют "ученые", подчиняющие-
8 Лотман Ю., Успенский Б. "Письма русского путешественника" Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 567.
9 Гуминский В. Открытие мира, или Путешественники и странники. М., 1987. С. 140.
ся иной цели и имеющие свою логику подачи материала. С другой стороны, именно в ученых путешествиях стали зарождаться формы художественного очерка. "Отправляясь в дорогу с научными целями, русские ученые наблюдали жизнь <...> и не ограничивались коллекционированием минералов и трав, составлением карт и изучением метеорологических явлений <...>"10.
Гео- и этнографический материал, знакомый в большинстве своем по "Письмам русского путешественника" Карамзина, "Письмам об Испании" В.П. Боткина, «Фрегату "Паллада"» И.А. Гончарова, которые долгие годы служили своеобразными справочниками для путешественников, "украшенными забавными сюжетами"11, беллетристы-восьмидесятники стали наполнять своими впечатлениями, предваряя публикации предисловиями, в которых формулировали не только цели и задачи своих очерков, но и выбранную ими форму повествования. Так, К. Скальковский в предисловии к "Новым путевым впечатлениям" пишет, создавая иллюзию своей "непрофессиональности": "Сколько бы человек ни пропутешествовал, он не узнает более того, что расскажет ему в молодости нянька... Я, проездив тысяч 250 верст, начинаю убеждаться в справедливости этих слов, а все-таки езжу, и свои впечатления сообщаю в письмах, в предположении, что есть люди, которые подзабыли, что им сообщали няньки", и начинает описание своих путешествий с анекдота: "Господа, где я найду клопов для такой массы путешественников, — воскликнул один содержатель гостиницы..."12. Ему как бы вторит В. Дедлов: "Остается сказать о заглавии книги: "Франко-русские впечатления". По-моему, оно самое подходящее к содержанию. Русский видел и описывал Францию. Франция в последнее время дружит с Россией. Россия показывала себя на выставке во Франции. Француз изложил свое мнение о выставочном отделе России. Франция и Россия, французы и русские — вот предмет этой книги. А так как я не исследование писал, а передавал впечатления, то, конечно: "Франко-русские впечатления""13.
За мнимой безыскусностью формулировки и на первый взгляд легкой фельетонностью — четкая общественно-политическая установка так называемого русского литератора, русского путешественника, во многом обусловленная позицией тех журналов, с которыми они сотрудничали (на русофильские настроения корреспондентов "Недели", "Нового времени" и "Русской мысли" В. Дедлова, К. Скаль-ковского, Е. Маркова, живописца В. Верещагина неоднократно
10 Михельсон В. "Путешествие" в русской литературе. Ростов, 1974. С. 3.
11 Лотман Ю., Успенский Б. Указ. соч. С. 531.
12 Скальковский К. Новые путевые впечатления. СПб., 1889. С. 4.
13 Дедлов В. Франко-русские впечатления (Письма с Парижской выставки). СПб., 1889. С. 3.
указывали их современники14. Поездка "с корреспондентским билетом" придавала некую заданность очеркам русского путешественника, образ которого всегда воспринимался как этнический, а принцип обобщения им увиденного был подчинен политике своего журнала. Концепция Запад-Восток, Россия и Запад, Россия и Восток в периодических изданиях с ясно выраженной общественно-политической ориентацией ("Новое время", "Русская мысль", "Русский Вестник", "Вестник Европы") излагалась в большом количестве статей известных общественных деятелей. Кроме того, пропаганде идей данных изданий во многом содействовали и сами беллетристы-путешественники.
На рубеже ХУШ—Х1Х столетий в "Письмах русского путешественника" Карамзина сложилась определенная концепция соотношения России и Европы: Россия и Запад — не противостоят друг другу. Европа — обыкновенная, понятная, "своя", а не "чужая" (оппозиция "свой — чужой" всегда в центре внимания в жанре "путешествий"). Но вместе с тем она — не панацея от российских бед, не спасение и не гибель. Европа, несомненно, очаг культуры, но не цивилизация, перед которой преклоняется русский. Он так же видит и обличает ее недостатки, как и восхищается достоинствами. Не изумление перед открывшимся новым миром, а радость узнавания уже известного из книг, картин, театральных постановок — вот каким пафосом наполнены карамзинские "Письма".
Естественно, за словом любого повествователя всегда стоит позиция, специально обозначаемая, так называемая "субъективная призма" (В. Виноградов), точка зрения героя, повествовательная перспектива. На восприятие Европы русскими людьми оказывали воздействие различные факторы, и объективные, и субъективные, но интерес к Европе не угасал. И всегда Европа была предметом обсуждения и точкой отсчета при осмыслении путей развития России.
Для русских литераторов конца XIX в. Европа также представляет закономерный интерес. Но у них принципиально иная позиция: Россия — "своя" — масштаб для подхода и оценки "чужого", они смотрят на Европу сквозь "почву родной Обломовки"15, и в вечной параллели: "свое — чужое", "знакомое — незнакомое", "дружеское — вражеское" сопоставление оказывается не в пользу Европы: "Западная Европа и Россия — это два совсем разные мира..."16. Где бы ни проезжал русский литератор, что бы ни поразило его воображение, рассуждать о том он будет, вооружившись идеей нации, патриотическим самосознанием, с горечью переживая проявление любого антирусского настроения, пытаясь анали-
14 Мир Божий. СПб., 1896. № 4. С. 297.
15 Гончаров И. Фрегат "Паллада": Очерки путешествия в двух томах // Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. М., 1978. С. 23.
16 ДедловВ. Панорама Сибири. Путевые заметки. СПб., 1900. С. 1.
зировать его истоки и причины и обращаясь прежде всего к истории своего народа как источнику его мудрости и силы. "Наше бедное Отечество принято бранить. Бранить за дело, бранить любя велит пословица: с грехом бранись, с грешником мирись... Иначе бранятся наши внешние европейские друзья и родственники этих друзей, проживающие в России. В их глазах Россия — бич Божий, источник варварства, истребитель культуры. Величайшим благодеянием для цивилизации человечества было бы, если бы океаны залили Россию и над нею пошли ходить пароходы. А между тем сколько народу извлечено Россией из самой что называется помойной ямы варварства! Взять хотя бы ту же Бессарабию. <...> И надо удивляться, как может Россия с тем малым запасом культуры, которым наделила ее история, делать то добро, которое она делает, и творит его так прочно и надежно. Сербия, Болгария, польский и белорусский мужик, Средняя Азия — тому свидетели <...>"17.
Вот почему довольно большое внимание русский путешественник уделяет всему русскому, встреченному ему в пути или же на месте следования: "русские студенты в Гейдельберге славные и любезные малые. Мне даже приятно было стать случайным свидетелем этого славянского веча на тихих берегах Некара"18; русские книги в иностранных магазинах («А что, Короленко переводят на шведский язык? И мы знаками и разными международными звуками начинаем расспрашивать об этом приказчиков, которые, конечно, говорят только по-шведски <...>, ракетой взлетает он по лесенке к верхней полке — перед нами шведские переводы "Слепого музыканта" и "Лес шумит" <...> Короленко нам удалось доставить удовольствие: он не знал, что переведен на шведский язык")19; русские художники, живущие в Риме (Котарбинский, братья Сведомские, Семирадский), быт которых описывают как В. Дедлов, так и К. Скальковский ("Русские художники, конечно, сохраняют свои национальные черты. Встают не рано, потому что ложатся спать поздно...»)20; русские в Варшаве: "Русское общество в Варшаве остается довольно разрозненным <...> Варшава имеет свойство нравиться всем русским, когда они приезжают из провинции, но затем отчужденность от польского общества и местных интересов невольно рождает разочарование" (Там же).
В другом очерке В. Дедлов описывает рисунок, помещенный в одном из номеров венского "Figaro", изображающий русских в виде «беснующейся толпы звероподобных харь, с кнутами, пиками и бутылками, на которых написано "Wotka", с болью и гневом рассуждая о том, что "варварство русских" опять "вытащили из
17 Дедлов В. Новая экскурсия // Книжки "Недели". СПб., 1890. № 9. С. 48—49.
18 Скальковский К. Новые путевые впечатления. СПб., 1889. С. 9—11.
19 Дедлов В. Вокруг России: Портреты и пейзажи. СПб., 1895. С. 404—405.
20 Скальковский К. Новые путевые впечатления. СПб., 1889. С. 39.
архива"»: "И это <...> после того, как по всей Европе прогремела слава нашей литературы, художественность, глубину и гуманность которой только что прославляли до небес! Очевидно, эти слова не проникли в толпу, в массу, и теперь, как и прежде, нет ничего легче, как восстановить ее против нас во имя культуры и прогресса. И восстановят, и натравят эту высоко цивилизованную дуру. Только грех это..."21.
Поиски своего, знакомого, русского продолжаются. Очеркист все сравнивает с уже известным, прочувствованным, понятным. Венецианский собор св. Марка — "для русского путешественника очень близкий и родной храм. Смотришь на него и ищешь глазами православного священника, соборного отца протоиерея в камилавке, и николаевского унтера за свечной выручкой <...>. Площадь перед храмом, выложенная плитами, тоже напоминает двор перед московскими соборами <...>. Войдите в самый храм. Тут уж совсем родное" (Там же). И далее — о приоритете православных храмов, любящих "воздух", над готическими католическими, а "готика, что там ни говори, пахнет казенным зданием, какой-то палатой (выделено Дедловым. — О.С.). "Церквей-то — как в Москве; звонят они тоже как в Москве, от раннего, еще темного, утра до поздней ночи и таким же веселым, перекликающимся и далеко разносящимся перезвоном. Строили венецианские церкви, тоже как в Москве, купцы" (Там же). Ощущение того, что "России <...> недостает", сопровождает читателя на каждом шагу. Даже экзотические места у русского путешественника ассоциируются либо с родным Подмосковьем, либо с Петербургом: "Согласитесь, среди пальм и бананов, под синим тропическим небом, ощутить нечто знакомое, родное — было если не приятно, то оригинально, и мне начинало казаться, что я еду не в Кенди, а в Малый Ярославец, чтобы там подогреть и продолжить веселую холостую пирушку <...>. Я незаметно доехал до вокзала, который сильно напоминает своей постройкой Царскосельский вокзал в Петербурге" (Там же). Даже описывая святой город Иерусалим, В. Дедлов не удержался, чтобы не сличить его с провинциальными русскими городками: "Теперешний Иерусалим — турецкий глухой уездный город... Не каждый константинопольский молодой чиновник согласится ехать в эту глушь, в этот турецкий Курган, Орск или Старый Бы-хов" (Там же).
Подобный взгляд характерен и для оценки "мелочей жизни", встречающихся за границей, будь то вывески на русском языке: "Свинские принадлежности", надписи в гостиничных номерах "Варя, шельма"22, описание "старейшего русского книжного магазина" в Варшаве, где "можно найти чай, икру, словом, что угодно,
21 Дедлов В. Из далека. Письма с пути // Книжки "Недели", 1887. № 1. С. 22.
22 Скальковский К. Новые путевые впечатления. СПб., 1889. С. 65.
но на запросы о книге отвечают, что таковая еще не получена, но на днях ожидается" (Там же), или гостиничного номера: "<... > от русских варшавские гостиницы отличаются только тем, что берут особую плату за топку печей. Это зимою-то! У нас до подобной гадости еще не додумались" (Там же). Свой мир, таким образом, становится реальным центром, дающим "масштаб для подхода и оценки чужого"23, своим проверяется буквально все — различия в природе, культуре, быте. Вот несколько цитат: в Швеции — "ни галок, ни ворон, ни разносчиков, не ругается никто, не зубоскалит" — "здоровая шведская толпа похожа на больную русскую"24; "когда-нибудь мы с вами, читатель, заберемся в Америку и тогда сличим американские Кустанаи с нашими"25. У Скальковского: "Как водится, русский отдел был из наиболее печальных на выставке (речь идет о Всемирной выставке в Барселоне 1888 г. — О.С.). Даже имя Россия над нашим отделом написано долгое время было по-испански безграмотно: Russia вместо Rusia <...>. Общее впечатление от русского отдела таково, что лучше бы совсем было уклониться от участия, чем великой державе явиться так скромно перед народом, который по более или менее представительной внешности судит обо всем. И без того Россия даже для образованной части испанского общества представляется смутно, совершенно как для нашего общества Япония"26.
Точно так же, с уточнения своей принадлежности к русскому литератору, начинает свое путешествие в "европейский Восток" и Е. Марков: "Как русский, я рад, конечно, что Одесса — русская, готов величать ее русским городом. Но, в сущности, это, ей Богу, и до сих пор Porto-Franco, если не в торговом, то в другом смысле. Тут русского столько же, сколько греческого, еврейского, итальянского или английского <...>. Посмотрите мимоходом на толпу. Вы не признаете в ней подлинных русских людей, характерного русского типа. Все черные, как смоль, волосы <...>. Даже фамилии русских людей тут звучат не по-русски, даже русская речь тут какая-то чудная, будто иностранная речь <...>. Не русские, а ка-кие-торусскосы живут здесь под именем русских"27.
Вообще складывается впечатление, что "русский литератор" отмерил огромное количество верст по чужой стороне только для того, чтобы еще раз заявить: Россия — великая страна — малопопулярна и незнакома западному человеку. Европе чужда православная религиозность и особый духовный уклад русских; евро-
23 Гуминский В. Проблема генезиса и развития жанра путешествий в русской литературе: Автореф. дис ... канд. филол. наук. М., 1979. С. 10.
24 Дедлов В. Вокруг России: Портреты и пейзажи. СПб., 1895. С. 415.
25 Дедлов В. Переселенцы и новые места. СПб., 1894. С. 321.
26 Скальковский К. Новые путевые впечатления. СПб., 1889. С. 217.
27 Марков Е. Европейский Восток. Путевые очерки // Вестник Европы. СПб., 1886. № 3. С. 116.
пейское самосознание — формально, черство и лишено искренности, оно сосредоточено на презрении к другим народам. Душа же русского человека открыта для западной культуры, мы учимся у нее, ценим ее искусство и языки, "они же горделиво смотрят на нас сверху вниз и считают нашу культуру или ничтожною, или каким-то большим загадочным недоразумением"28.
Удивительные метаморфозы происходят с теми же самыми путешественниками, когда начинают они передвижение в глубь России: "свое" вдруг оказывается не просто "чужим", но и чуждым: "Тут я, пожалуй, еще в большей глуши, ибо там были телеграф, почта, аптека; а здесь лишь по слухам говорят, что ближайший телеграф в полутораста верстах, а лечит меня единственный культурный человек, случайно попавший сюда молодой ветеринарный врач"29.
Свое, русское, бесконечно дорого в "чужих" краях, между тем в глубине России оно воспринимается как нечто тревожащее душу и вызывающее протест: "...а я скажу, что русский народ, может быть, и чудный народ, но прежде всего ему нужно искренно и с сокрушением признаться, что он дрянной народ. Теперь мы на мертвой точке, теперь мы настроены по камертону Достоевского: "русский народ дурен, но идеалы его хороши". Отдав вечному правосудию идеалы в залог, мы пустились во все тяжкие, и того и гляди, не заметим, как пропустим срок и залог пропадет"30.
Эти пространные цитаты потребовались для доказательства очень важной мысли: путешественники, посетив "далекие края", установили и обратную связь: у себя на родине они — москвичи, петербуржцы, вятичи, одесситы — сородичи малороссам, белорусам, вятичам и пр., у этого мира — свои масштабы и критерии, главный из которых сформулировал еще Радищев: "Я взглянул окрест меня: душа моя страданиями человеческими уязвлена стала". Оппозиция "свой — чужой" реализуется в очерках "по родному краю" социально, классово, "окрестное" пространство оценивается изнутри: страдает только свой, русский — костромич, волгарь, пен-зяк, мордва, которая, "пусть не обижается великоросс — ему самый близкий родственник" (Там же).
Идея путешествия по России "за делом" принадлежит не Радищеву — еще раньше путь на Север описал П.И. Челищев в книге "Путешествие по северу России в 1791 г", а также И. Гмелин, И.И. Лепехин и П. Паллас, продолжившие разнообразные ученые "путешествия по Сибири"31. Традицию освоения новых земель, путей,
28 Ильин И. О национализме // Ильин И.А. Для русских. Смоленск, 1995. С. 263.
29 ДедловВ. Переселенцы и новые места. СПб., 1894. С. 33.
30 Дедлов В. Переселенцы и новые места. СПб., 1894. С. 34.
31 См.: Пыпин А. Вновь открытый писатель // Вестник Европы. СПб., 1886. № 10. С. 759—796.
малоизвестных территорий масштабно продолжили члены знаменитой Литературной экспедиции 1855 г.
Беллетристы 80—90-х гг. XIX в. разработали так называемые "окраинные" темы. Л. Нельмин (К. Станюкович), Д. Мордовцев, В. Дедлов, К. Скальковский были не просто путешественниками, но состояли при различных Министерствах чиновниками по особым поручениям, выполняли определенные задания: осуществляли перепись населения, решали проблемы переселенцев, изучали горное и морское дело, составляли отчеты в свои Министерства. Переполнявшие же "чиновников" эмоции выплескивались на страницах периодики. Так, например, будучи директором горного департамента, К.А. Скальковский объездил пол-России и написал книгу о месторождениях угля на Урале, попутно публикуя свои путевые очерки под названием "Там и сям"32; результатом поездки по делам Переселенческого комитета в 1896—1898 гг. в Сибирь чиновником особых поручений В. Л. Кигном-Дедловым стал представленный в комитет "Отчет о положении переселенческого дела в Амурской области" (СПб., 1898) на 80 страницах с тремя приложениями. А спустя два года выходят его путевые заметки "Панорама Сибири" (СПб., 1900), где в образной форме Дедлов продолжил былое искание национальной самобытности русского народа. Опять, как и в ранних путевых очерках, посвященных "нашим окраинам", Дедлов использует прежние приемы сравнения Европы с Россией, заявляя в предисловии, что "России лесть не нужна, и нужна ей не лесть". «Сказал и боюсь, потому что современный читатель — ужасный "патриот" и ничего русского критиковать не позволит. Оно, пожалуй, и критикуй, но так, чтобы и это выходило лестно»33.
Прием обращения к читателю позволяет путешественникам, с одной стороны, создать иллюзию доверительной беседы ("Читатель, не относитесь к Белоруссии свысока"), с другой — усилить публицистичность. Несобственно-прямая речь читателя-"патрио-та" угадывается за следующими строчками: "Москва грязна и неудобна, но зато она сердце России. Русский Крез глуп, но зато он широкая натура. Русский интеллигент развинчен и хвор, но зато он страдает... Не сделай вы этих оговорок, не только читатель, но и литератор почувствует к вам ненависть и презрение, — притом, замечательно, последний — без различий партий и направлений" (Там же).
Критика тех лет считала, что у русских путешественников есть несомненное достоинство: они "рассыпались по всему земному шару и находят, что этот шар — ничего себе, благоустроенный и
32 Скальковский К. Там и сям. СПб., 1900.
33 Дедлов В. Новая экскурсия // Книжки "Недели". 1890. № 9. С. 6.
безопасный. Но оказывается, что у шара есть и оборотная сторона. Это наше Отечество"34.
Очерки, описывающие путешествия по "нашему Отечеству", занимают большое место в газетно-журнальной литературе. Это и опубликованные в "Книжках "Недели" путевые заметки А. Краснова "У азиатов" (1887, № 5—6), "Путевые заметки из полярной экспедиции 1882—1883 годов. Новая земля" Н. Кривошея (1886, № 7—8), "По малой Азии" В. Теплова ("Вестник Европы". 1890. № 6), многочисленные очерки о переселенцах. Но они не требуют специального анализа, так как к сказанному добавляют лишь уверенность в уже сформулированных жанровых особенностях: жанр "литературного путешествия" — совершенно особый, синкретичный. В нем причудливо соединяется бытовой материал с преображенным автором особым миром — миром философских, эстетических, публицистических и иных (вплоть до националистических) идей, что оказывается едва ли не более значимым, нежели реальные впечатления. А сам повествователь предстает в таких очерках как главный персонаж со всеми присущими художественному образу особенностями.
Жанр путевого очерка весьма привлекателен для публициста: он рассчитан на массовую аудиторию, он эффективен для восприятия этой аудиторией любой информации в силу особой убедительности и достоверности, наконец, он дает возможность автору высказываться практически по любому поводу — будь то конкретные проблемы переселенцев или всеобщие, национальные. Противительные конструкции типа "Молдаване — хорошие создания: добрые, тихие, красивые, опрятные, наивные, но...", "нельзя сказать, чтобы пан не любил хозяйства, земли, но...", "эти люди сыты, но эти люди, кроме того, злы... " очень характерны для Дедлова-публициста. За этим "но" разворачивается целая философия русского литератора.
Гневные тирады в адрес лени и пьянства русских и в то же время насмешливое презрение к скучному порядку западного человека — все это характерно и для других беллетристов, которым стоило пересечь границу, как они становились не просто занимательными рассказчиками, фельетонистами, но прежде всего — русскими путешественниками, своего рода литературными персонажами, легко узнаваемыми по любому фрагменту текста, будь то описание харчевен и трактиров или западных женщин. Все становится объектом для сравнения, все вызывает иронию, подвергается осмеянию. Цель подобного рода пассажей — шокировать читателя, вызвать у него крайние эмоции восторга или ненависти: "В Петербурге из-
34 Неделя. СПб., 1886. № 17. Стб. 595.
возчик имеет вид общительного и зажиточного мужичонки. В Варшаве — это обнищавший магнат" (Там же).
Мотив "русское—нерусское", а следовательно, "свое—чужое" столь увлекает русских путешественников, что порой им изменяет чувство меры в оценках увиденного, живая образность подчиняется желанию сформировать у читателя представление о том, что они "так глубоко вросли корнями у себя дома", что куда бы ни заехали и ни заплыли, родную почву на ногах "не смоют никакие океаны"35. "Чуждость чуждого смакуется и подробно изображается на фоне подразумеваемого "своего, обычного, знакомого""36.
Публицистичность проявляется уже в самом отборе фактов и наблюдений: малое пространство там, и огромные масштабы здесь; пьянство не по-нашему — там, и привычное, узнаваемое, а значит, понятное — здесь: «И знаете, одно меня утешает, одним они тут против нас хвастаться не могут. — Чем же? — Пьют они пуще нашего... Не всем же взяли! На-ко! <...> Действительно, публика пила, как корова пойло. Коньяки и пунши, очищенные и померанцевые, портеры и хересы исчезали на столах обедающих несравненно скорее, чем кушанья. За вторым блюдом уже все были под хмельком. За третьим лица багровели. За ликерами, которые пились, как вода, уже начинали сопеть и отдуваться. И публика была не какие-нибудь сапожники, а первостатейная... но все не то что пили, а хлестали разные спирты даже дамы, даже девушки. Женщины пьют "легонькое", — хересы и портвейны, но пьют не хуже мужчин»37.
«Солнце тут и в самом деле нуждается в капитальном ремонте! Оно потускнело. Полчища фабричных труб, извергающих густой каменно-угольный дым, закоптили солнце и небо, и мой спутник, русский художник, все повторял с тоской: "нет горизонта, нет дали, нет простора!" Неужели же все тем и кончится, что не будет, как здесь, в той стране, сказавшей последнее слово цивилизации, ни простора, ни дали, ни будущего? Для отдельного человека это так, но неужели то же предстоит и его роду? Бельгия, страна, сказавшая последнее слово цивилизации, ничтожна, как и ее слово...»38.
Желание встретиться за границей с русскими, чтобы еще раз убедиться в их ассимиляции, становится навязчивой идеей. (Ср. у Верещагина: "Все эти разноплеменники, про прошествии нескольких лет после переселения, делаются неузнаваемыми. Они до того входят плотью и кровью в американский строй жизни, проникаются общими целями и идеями, общей национальной гордостью,
35 Гончаров И. Фрегат "Паллада": Очерки путешествия в двух томах // Собр. соч.: В 8 т. Т. 2. М., 1978. С. 276.
36 Неделя. СПб., 1889. № 3. Стб. 106.
37 Дедлов В. Вокруг России. С. 466.
38 Дедлов В. Новая экскурсия. С. 14.
что окончательно забывают родину, нередко даже обижаясь при обращении к ним с речью на родном языке... Такой же ассимиляции подверглись и все те русские, с которыми я встретился в Сан-Франциско"39).
Одним из характерных признаков массовой литературы является наличие какого-то жанрово-тематического канона, образца, так как ее каноническая, формульная природа постоянно должна сигнализировать читателю о легко узнаваемом, ожидаемом, оправдываемом. В высокой литературе это называется традицией, в массовой — целесообразнее говорить о предмете для подражания, ибо шаблон есть слепое подражание, лишенное творческой фантазии. С беллетристами-восьмидесятниками, "работающими" в жанре путевого очерка, дело обстоит иначе. Проблемность — вот то качество, которое отличает их от просто развлекательного чтива. Таким образом, жанр путешествий был освоен беллетристами-восьмидесятниками, с одной стороны, в русле лучших традиций высокой литературы, с другой — сам стал образцом стиля для представителей высокой литературы.
Так что у автора "Острова Сахалин", несомненно знавшего русскую периодику 80-х гг., были не просто предшественники — существовала прочная традиция и подобных поездок, и детального отчета о них либо в Географическом обществе, либо в Министерствах, и публикаций затем очерков "для легкого чтения". Среди книг, имевшихся у Чехова в библиотеке, были очерки В. Дедлова "Переселенцы и новые места" (М., 1894), С.Я. Елпатьевского "Очерки Сибири" (М., 1893), Н. Телешова "За Урал. Из скитаний по Западной Сибири. Очерки" (М., 1897) и другие, которые он, несомненно, читал раньше, еще в журнальных вариантах.
О тщательном изучении и использовании Чеховым подлинных документов при создании очерков "Из Сибири" и "Острова Сахалин" сказано в комментариях к академическому изданию Собрания сочинений и писем Чехова (см.: Чехов А.П. ПССП: В 30 т. М.: Наука, 1974—1983. Сочинения. Т. 14—15. С. 742—801). Деятельность Чехова-журналиста подробно освящена в одноименной книге Б. Есина (М., 1977). Естественно, пафос "Острова Сахалин" весьма далек от путевых очерков беллетристов-восьмидесятников — пронзительная мысль Чехова об униженном человеке и чувство личной причастности и ответственности за происходящее не позволяют ставить эти произведения в один ряд. Но поэтика путевого очерка 80—90-х гг. XIX в., созданная русскими путешественниками, несомненно, оказала влияние и на путевые очерки Чехова.
Поступила в редакцию 14.10.2009
39 Верещагин В. От Сан-Франциско до Гонконга. Русская мысль. М., 1886. № 2. С. 18.
10 ВМУ, журналистика, № 6
145
