CC BY
96
УДК 821.512.145
Д. Ф.Загидуллина
«ЗАПРЕТНЫЕ ТЕМЫ» В ТАТАРСКОЙ ПРОЗЕ 1960-Х ГОДОВ1
1960-е гг. в истории татарской литературы рассматриваются автором статьи как время смены художественных ориентиров. На материале анализа произведений отдельных прозаиков делается вывод о появлении в татарской литературе этого периода «запретных» тем, не соответствующих идеологическим требованиям литературы соцреализма. Выявлены две основные формы репрезентации «запретных тем» в литературе этого периода - непосредственное изображение трагических событий эпохи культа личности, прямое обличение недостатков советской системы, обращение к истории татар, вынужденных жить на чужбине, и использование эзопова языка намеков и иносказаний. Во втором случае «запретные темы» образуют второй, скрытый, пласт повествования, определяющий специфику образной системы и формы выражения авторской позиции.
Ключевые фразы: татарская проза 1960-х гг., "запретные темы", прямое обличение, эзопов язык, скрытый пласт повествования.
D.F.Zagidullina FORBIDDEN TOPICS" IN TATAR PROSE OF THE 1960S
1960's in the history of Tatar literature are considered by the author as the time of changing of artistic landmarks. On a material of analysis of the individual novelists works it is concluded that we can see an appearance in Tatar literature of this period "forbidden" topics that do not comply with the requirements of ideological literature of socialist realism. There are revealed two basic forms of representation of "forbidden" topics in the literature of this period - a direct description of the tragic events of the personality cult era, the direct exposure of the shortcomings of the Soviet system, appealing to the history of Tatars who were forced to live in foreign land, and using Aesop language of hints and allusions. In the second case, the "forbidden topics" form a second, hidden layer of narrative which determines the specificity of image system and forms of expression of the author's position.
Key words: Tatar prose of the 1960's, "forbidden topics", direct exposure, Aesop language, hidden layer of narrative.
«Период оттепели» стал достаточно сильным стимулом для смены ориентиров в татарской литературе. Вот как писал об этом А.Еники: «"Оттепель", как известно, растопила не только меня, она во многих вдохнула жизнь... Например, пришедшие в послевоенные годы в литературу друг за другом и никак себя до того не проявлявшие такие молодые таланты, как Нурихан Фаттах, Аяз Гилязов, Шариф Хусаинов, Рафаэль Тухфатуллин, Ахсан Баян, Мухаммет Магдеев, именно под воздействием "хрущевской оттепели" как-то дружно раскрылись и пошли на подъем... И прошло совсем немного времени, как они получили признание, превратились в ни на кого не похожих, своеобразных мастеров пера... И даже, я бы сказал, они стали определять главное направление нашей литературы. (То есть усилилось стремление вместо красивой лжи писать настоящую правду.) Эту тенденцию можно было наблюдать во всей советской литературе»[5, с. 198].
С новой историко-литературной ситуацией и связанной с нею трансформацией сложившихся канонов связано обращение писателей к "запретным темам". В 1960-е гг. были написаны произведения, в которых трагизм эпохи культа личности, недостатки советской системы, история вынужденных жить на чужбине татар раскрывались в подтексте произведений или становились предметом непосредственного изображения. В какой-то мере литературную атмосферу 1960-х гг. воссоздают воспоминания Н. Фаттаха, который писал: "Если сказать, что в те годы было легко писать, - язык отсохнет. Несмотря на то, что я не сделал ничего плохого, я чувствовал себя виноватым, чужим для всех. Старался не встречаться с людьми. Не ходил на собрания. Я отгородился от мира, сплетен, политики, основанной на запугивании и угнетении. Тяжело. Очень тяжело. Нет денег, а потому в доме нет и покоя. И все же нужно писать. Писать. Только это дает душе хоть какое-то успокоение, рождает надежду на будущее" [8, с.185].
Следует заметить, что изображение и осмеяние частных недостатков в характере советского человека не противоречили идеологии той поры. Этим обусловлена специфика проявления комического и его форм в литературе 1960-х гг. Однако говорить о недостатках советской системы и идеологических ошибках было недопустимо, это было запретной темой.
Одно из первых произведений такого плана - рассказ Р.Тухватуллина "Елга аръягындагы йорт" ("Дом на противоположном берегу", 1956) воссоздает одну из страниц колхозной жизни. Мастер на все руки, умелый, умный Хусаин-абзый живет в достатке, но в стороне от колхозной жизни. Причина заключается не в стремлении старика к богатству и не в его характере: в нем
1 Статья написана при поддержке гранта РГНФ № 14-14-16002.
пошатнулась вера в коллективную жизнь. Автор еще в начале рассказа упоминает, что таких в колхозе 7 человек. Так Р.Тухватуллин обращает внимание читателя на то, что истинный человек труда не всем удовлетворен в колхозе.
Рассказ Ибрагима Гази "Гаепсез гаеплелэр" ("Без вины виноватые", 1964) - одно из первых произведений, описавших в деталях и в обобщенной форме оценивших трагедию эпохи культа личности. Обозначенное автором как "большой рассказ", произведение состоит из 8 глав и эпилога. Описывая события, пережитые молодым редактором Киямом Шайхетдиновым на протяжении 1937 года, писатель прибегает и к обобщенной оценке: "Если бы эпоха была спокойнее... Порядочных людей вдруг берут и кидают в тюрьму. Вон, двоих ребят, с которыми учился в институте, объявили врагами народа и посадили. Узнав об этом, Киям был страшно удивлен. Словно откололся краешек веры, которая жила в нем" [3, с.420]. Так писатель высказывает мысль, что культ личности "уничтожает веру" людей в возможность строительства лучшей жизни.
Писатель представляет трагедию общества в нескольких аспектах. С одной стороны, это обстановка в книжном издательстве, в котором работает Киям, и где царит атмосфера страха и запугивания. Люди напоминают больных. Приводя факты из истории жизни и воспоминаний героя второго плана, автор показывает, как героев и борцов за дело революции превращают во врагов народа. Одно из основных событий сюжета - организация судилища, когда трое сотрудников издательства приговариваются к смертной казни за опечатку, - отчетливо отражает политику устрашения, проводимую в обществе: "Чтобы все сделали надлежащие выводы, чтоб всех запугать, суд провели в большом зале издательства. Услышав из уст председателя суда о смертной казни, присутствовавшие застыли так, словно их ударило током. Все побледнели. Но никто ни словом, ни жестом не решился отреагировать на эту вопиющую несправедливость. Было абсолютно очевидно, что точно также уничтожат любого, кто выразит солидарность с обвиняемыми» [3, с. 429] и т.д.
Сюжетная линия, связанная с личной жизнью героев, также развивается вокруг общей трагедии. Арестовывают профессора Хайретдина Вильданова - отца Суфии, любимой девушки Кияма. "Девушки, переходя на шепот, жаловались Кияму: в институте не осталось профессоров. Кто будет учить?" [3, с.427]. Суфию исключают из института, выселяют из общежития. Не выдержав горя, девушка бросается под трамвай и погибает.
Эпилог рассказа охватывает события марта 1938 года, когда немного схлынула волна арестов. Писатель вместе со своими героями радуется, что трагические дни остались позади, что реабилитированы невинные люди. Приговоренных к смерти оправдывают, и Шигапов, и Киям возвращаются к своему любимому делу. Виновником всех этих событий писатель показывает главного редактора Мусафирова, который сходит с ума. Но и писатель, написавший рассказ в 1964 году, и читатель знают, что волна арестов еще не раз захлестнет общество. Поэтому рассказ, воссоздавший страшную атмосферу тех трагических лет, воспринимается как стремление зафиксировать эти события для будущих поколений. Большинство литературно-критических заметок, опубликованных И.Гази в 1950-1960-х гг. на страницах газет и журналов, подтверждают это. В заметках "Язучыньщ гражданлыгы (1968 елны яшь язучылар семинарында сейлэгэн речь)" ("Гражданственность писателя (речь, произнесенная на семинаре молодых писателей в 1968 году)"), "Хикэялэр турында" ("О рассказах", 1958), "Бер ^з ташлау" ("Беглый обзор", 1969), "Юл барганда" ("На пути", 1968) и др. И.Гази делает акцент на том, что литература не должна отдаляться от жизненной правды.
В повести Г.Минского "Язгы уяну" ("Весеннее пробуждение", 1966), история жизни молодых влюбленных воспроизводится на фоне трагических событий эпохи культа личности. Писатель не оценивает общественную обстановку, не выражает своего отношения к ней. Он всего лишь повествует о любви между студентом Гилязом и учащейся рабфака Малики, о разбитых надеждах из-за несправедливого обвинения Малики; о необоснованном аресте молодого учителя Гиляза и директора школы Кадыра, и о том, как герой был приговорен к 20-летней ссылке... Несмотря на отсутствие прямой авторской оценки, устами Гиляза высказывается мысль, что выжившие в этих условиях люди утратили самое ценное в мире - любовь: "Короче, незадолго до окончания срока ссылки меня пригласили и объявили, что за мной нет никакой вины, поэтому все обвинения с меня сняты. Тогда мне шел сорок первый год.
Я вновь оказался на свободе. Мне многое вернули - гражданские права и хорошую работу, которую я хотел получить. Дали квартиру в новом доме, и еще много разных льгот, но одно -
возможность вернуть Малику - осталось где-то там, далеко, за дымкой прошедших лет" [7, с.252].
Таким образом, повесть, обращаясь к событиям, связанным с культом личности, отражает их в разрезе личной трагедии, не поднимаясь до уровня отображения трагедии поколения и всей страны.
В рассказе А.Гилязова «6ч тэгэрмэчле арба» ("Трехколесная телега", 1965) на первый план выходит изображение психологических последствий эпохи культа личности. На примере судьбы Рашата Салаева прослеживается, как человек, став жертвой системы, превращается в виноватого перед обществом, как люди ожесточаются по отношению к нему и подвергают остракизму, как политические события ломают семейные отношения, человеческие судьбы и т.д.
Уже в детстве Рашат получил психологическую травму: "Я, ребенок, никак не мог понять, как великодушный, веселый отец мог быть врагом народа. Какой же он враг народа? Он сделал мне игрушку. И очень серьезно сказал: "Сынок, вот так проходит жизнь, сначала, сев на эту телегу, ты выйдешь в путь, затем, пересев в машину, постучишься в ворота судьбы... Всегда оставайся справедливым, душевно чистым!» Я спросил: "Как же я выйду в путь, раз колес у телеги всего три?" А он обнял меня и сказал: "Нет, сынок, нет, разве я отпущу тебя на трехколесной телеге в мир? Тебя никак нельзя сажать в трехколесную телегу, мир опасен, жизнь неспокойна, и юноша должен быть сильным и крепко сидеть!" ... Да, по прошествии лет мы, дети врагов народа, очутившиеся в трехколесной телеге, вкусили немало горя и, повзрослев, стали искать своих отцов. Это было страшное время! А я все равно искал отца!.." [4, с.65]. С одной стороны, судьба мальчика сама по себе есть обличение сложившихся в стране порядков. Рашат теряет уважение к матери из-за ее (вынужденного!) предательства отца, его душа и сердце превращаются в камень. Через образ мальчика автор раскрывает трагедию покалеченного поколения. С другой, образ трехколесной телеги - символ тоталитарной системы - указывает на трагедию страны, народа.
В рассказе Р.Батуллы "Шэйдулла абзый" (1969) в подтексте, в безоценочной форме присутствует напоминание о том, как "забирали" невинных людей, как в советскую эпоху руководство советской эпохи уничтожало человека земли, который и без надзирателей знал свою работу, наносило невосполнимый ущерб самой системе хозяйствования. В воспоминаниях мальчика по имени Рифкат председатель Шайдулла автор предстает честным и порядочным человеком, день и ночь работающим во благо земли и людей. Когда председатель и сельчане, преодолев все трудности, празднуют окончание сенокоса, наступает неожиданная развязка: "Победа" въехала в круг пляшущих и остановилась напротив Шайдуллы-абзый. Открылись двери. Шофер Вафина отозвал Шайдуллу-абзый в сторону. Шайдулла, не проронив ни слова, сел в машину. "Победа" испустила синий дымок и укатила. И председатель больше не вернулся" [1, с.48].
В рассказе "Эйтсэц, конфет бирэм" ("Если скажешь, дам конфетку", 1963) автор выводит эту тему уже за пределы подтекста. Узнавший еще в детстве, что отец погиб по навету соседа, герой, сегодня уже и сам отец, заявляет прямо, что в тех страшных событиях виноваты люди, трусливые люди: "Не обвиняй прошлое время! Дурное время не плодит дурных людей! Это дурные люди создают дурное время! Не прячь свою трусливую душонку за красный кумач!" [2, с.9].
Р.Батулла в рассказе "Фасил белэн Вэсилэ" ("Фасил и Василя", 1967) обращется к еще одной "запретной теме" - трагедии крымских татар. На первый взгляд, в рассказе освещаются семейно-бытовые отношения . Муж и жена с двумя детьми из-за ухудшения здоровья жены приезжают отдыхать на море и сталкиваются с тем, что в чужих краях печать в паспорте более значима, чем любовь и семья. По отдельным деталям, случайным отрывочным фразам по ходу развития сюжета мы начинаем понимать, что Фасил является сыном тех, кто был выслан из этих земель. Разговоры с квартирной хозяйкой Ксенией Тарасовной и продавщицей миндаля построены так, что скрытый смысл сюжета раскрывается лишь в финале. Последнее предложение: "Над забором Рза-бабая показалась голова. Фасил сразу узнал, кто это. Это была продавщица миндаля" [1, с.111], - побуждает вновь вернуться к началу рассказа, потому что указывает еще и на иное содержание, «спрятанное» автором.
В творчестве Миргазияна Юнуса впервые в татарской литературе появляется тема судьбы татар, вынужденных селиться в чужих землях. Рассказ "Безнец ей еянке астында иде..." ("Наш дом стоял под ивою.", 1964) вступает в интертекстуальную связь с литературой начала ХХ века. Через судьбу старушки, встретившейся в порту Генуи, повествователь изображает процесс утраты вынужденными переселенцами своих корней, национального самосознания, языка и культуры. Старуха, умирающая в трюме корабля, идущего на родину, становится символом судьбы
большинства татар, вынужденных жить вдали от родины. Философские обобщения писателя стали результатом его обращения к возможностям символико-аллегорической образности и повторов.
Эта тема была продолжена в рассказе "Эн^е эзлэучелэр" ("Искатели жемчуга", 1971), в котором автор обращает внимание на то, что понятие Родины является самой святой, самой дорогой ценностью для человека.
Другая традиция в историко-литературном процессе эпохи, связанная с возрождением традиций романтизма, представлена творчеством Ш.Хусаинова и его лирико-романтической повестью "Мэхэббэт сагышы" ("Грезы любви», 1964). История любви талантливого композитора Хабира описывается в тесной связи с историей страны, с трагическими событиями эпохи культа личности. Задуманный автором как романтический герой, Хабир под влиянием матери и царящих в обществе взглядов отказывается от своей любви. Вместе с любовью он теряет и способность к творчеству. Утрата любви понимается как утрата гармонии, естественности, таланта, духовной мощи. Присутствует и намек на то, что новая идеология разрушает и внутренний мир людей: герой оказывается перед выбором между истинными, общечеловеческими и ложными ценностями. И решение принимается не в пользу истинных ценностей.
Критическая оценка общественного строя формируется и в прозе А.Еники. В повести «Рэхмэт, иптэшлэр!» ("Спасибо, товарищи!", 1951-1952) описывается послевоенная деревня, самоотверженный труд сельчан. Причина разногласий между заведующим фермой Нургали и председателем сельсовета Сулеймановым, а также между односельчанами видится в том, что Нургали, призванный идеологически правильно организовать работу и вести за собой остальных, не умеет ставить перед ними большие задачи. В то же время главный герой повести - честный, требовательный, старательный, настоящий человек дела. Проблемы, с которыми он сталкивается, писатель связывает с идеологической ситуацией в стране и оценивает как серьезный изъян общественно-политической системы.
В ином аспекте обозначенные в этом произведении проблемы раскрываются в другой повести А.Еники - «Саз чэчэге» ("Болотный цветок", 1955). Критический взгляд автора направлен на процесс превращения людей в рабов материальных ценностей. Писатель рассказывает историю Шакира Мустафина, назначенного вторым секретарем Камышлинского райкома. После того как его жена и маленькая дочь погибают в дорожной катастрофе, он просит перевести его в другой район. На новом месте он охотно принимается за работу, заявляет о себе как о настоящем человеке дела.
Но, как пишет автор, "когда три года назад он женился на единственной дочери Байгузиных" [6, с.128], в жизни Шакира начались изменения: он постепенно превращается в раба материальных ценностей. 7-я глава, повествующая о встрече с цветком, ставшим структурообразующим символом повести, начинается с предложения "Иногда человеку для того, чтобы объяснить свое состояние, достаточно одной детали..." [6, с.171]. Мустафин, приехав в колхоз, увидел посреди болота красивые желтые цветы. Председатель дает точное определение этому растению, называемому "огненный цветок": "За то, что очень ядовит. Понюхаешь его, весь исчихаешься, попробуешь на вкус - словно рот обожжешь, натрешь тело - кожа волдырями покроется. Так что он ни на что не годится, поэтому его и скотина не ест" [6, с.176]. Это стало для Шакира толчком, чтобы оценить и свое состояние: он чувствует свою вину перед односельчанами, которые в поте лица трудятся день и ночь, он понимает, что отдаляется от них, закрывает глаза на несправедливость и приходит к заключению: "Для него сейчас очевидно одно: потянувшись за "огненным цветком", он вошел в болото, да там и застрял. Сначала он не почувствовал яд "огненного цветка", а затем постепенно привык. Теперь он уже не просто любил Назию, он стал почти ее рабом, стал трястись над ней. Поддаваясь подстрекательству тещи и тестя, подчинившись требованию Назии, он построил дом. Вскоре подтвердилась правота слов Андреева: не он, Мустафин, стал хозяином дома, а дом стал его хозяином. И теперь он отчетливо чувствует - ни Назию, ни дом он не сможет бросить. Следовательно, что делать? Остается одно -видимо, уйти с партийной работы" [6, с.177].
Погружение Шакира в "мещанское болото" писатель объясняет его личной ошибкой, слабостью характера, т.е. ошибкой отдельного руководителя. Ему противостоит образ первого секретаря райкома Андреева. Проецируемая на рассказанную историю символика болотного цветка становится средством художественного обобщения. Индивидуально-неповторимое, единичное становится типическим, закономерным.
Роман "Сезнецчэ ничек?" ("А как по-вашему?", 1952-1954), повесть "Кырык дуртнец май аенда" ("В мае сорок четвертого", 1965) Нурихана Фаттаха стали произведениями, начавшими разговор о безнравственности в жизни строителей коммунизма, о материальной пропасти между народом и руководителями, о равнодушии руководителей к делу, о трудной жизни простого народа. В них отчетливо проявилась авторская критическая оценка происходящего. Явные недостатки системы автор видит в унижении человека, а режим оценивает как тоталитарный и авторитарный. Одна из критических стрел автора была направлена в сторону назревших национальных проблем: исчезают национальные языки и культуры, под прикрытием красивого слова «интернационализм» в сознание и культуру нерусских народов насильно внедряются ценности, свойственные русской культуре.
Таким образом, рассмотренные произведения показывают, как меняется в татарской литературе идейно-художественная оценка советской действительности. «Запретные темы» дали возможность выйти за узкие рамки соцреализма и обойти ограничения, установленные советской идеологией. Являясь средством обнаружения экзистенциального смысла запечатленных в тексте переживаний, «запретные темы» выполняют формообразующие функции, отражая характерные для каждого из писателей принципы художественного мышления.
Литература
1. Батуллин Р. Уйларымны кеше белсен...: Хикэялэр.
- Казан: Тат.кит.нэшр., 1969. - 111 б.
2. Батулла Р. Сайланма эсэрлэр. Биш томда. 4 том: Иреккэ чыгасы уйлар. Хикэялэр, тарихи эсэрлэр. -Казан: Татар. кит. нэшр., 2008. - 478 б.
3. Гази И. Эсэрлэр: еч томда. Том 1: повестьлар hэм хикэялэр. - Казан: Татар.кит.нэшр., 1987. - 520 б.
4. Гыйлэ^ев А. Эсэрлэр дурт томда. 1-том: Хикэяээр. Повестьлар. - Казан: Татар. кит. нэшр., 1994. - 574 б.
5. Еники Э. Эсэрлэр: 5 томда. 5 том: Публицистик язмалар, мэкалэлэр. - Казан: Татар. кит. нэшр., 2004.
- 479 б.
6. Еники Э. Эсэрлэр: 3 томда. Т.1: Повестлар. Казан: Татар. кит. нэшр., 1991. - 463 б.
7.Минский Г. Яшенле ящыр. - Казан: Тат.кит.нэшр., 1966. - 312 б.
8. Фэттах Н. Четерекле булды безнец заман // Казан утлары. - 2013. - № 8. - Б. 185.
1. Batullin R. Ujlarymny keshe belsen...: Hik^jabr. -Kazan: Tat.kit.mshr., 1969. - 111 b.
2. Batulla R. Sajlanma эsэrlэr. Bish tomda. 4 tom: Irekkэ chygasy ujlar. Hik^jabr, tarihi эsэrlэr. - Kazan: Tatar. kit. mshr., 2008. - 478 b.
3. Gazi I. Эsэrlэr: ech tomda. Tom 1: povest'lar hэm hikэjalэr. - Kazan: Tatar.kit.mshr., 1987. - 520 b.
4. Gyjb^ev A. Эsэrlэr dYrt tomda. 1-tom: Hikэjaээr. Povest'lar. - Kazan: Tatar. kit. mshr., 1994. - 574 b.
5. Eniki Э. Эsэrlэr: 5 tomda. 5 tom: Publicistik jazmalar, mэkalэlэr. - Kazan: Tatar. kit. mshr., 2004. -479 b.
6. Eniki Э. Эsэrlэr: 3 tomda. T.1: Povestlar. Kazan: Tatar. kit. mshr., 1991. - 463 b.
7.Minskij G. Jashenle jaцgyr. - Kazan: Tat.kit.mshr., 1966. - 312 b.
8. Fэttah N. Cheterekle buldy bezneц zaman // Kazan utlary. - 2013. - № 8. - B. 185.
