CC BY
31
зицию части и целого, через реализующую ее авто-реминисцентную поэтику выразить и отразить как потенциальный диалогизм поэтического сознания Жуковского, так и реальный полифонизм творческого мышления Пушкина.
Двадцатыми годами в творчестве Жуковского и Пушкина история эстетического фрагмента только начинается. Но именно в этот период в творчестве двух потенциально близких по типу творческого мышления поэтов складываются практически все устойчивые признаки жанра, которые определят его эволюцию в 1830-х гг. (а для Жуковского и в 1840-х): автореминисцентная поэтика, имплицитный или формально эксплицированный диалогизм, эстетическая рефлексия как самостоятельный сюжет или элемент сюжетосложения. Эти же наиболее устойчивые признаки жанра можно обнаружить в таких произведениях Пушкина, как «Поэт и тол-
па», «Герой», «Отрывок» (1830), «Египетские ночи», «Ответ анониму», «Осень», «Вновь я посетил...» и Жуковского «Камоэнс», посвящение к поэме «Наль и Дамаянти», «Мысли и замечания», письма-статьи 1840-х гг.
Таким образом, оказывается, что отмеченные как принадлежащие жанровой структуре фрагмента свойства поэтики характеризуют не только лирические или прозаические, но и драматизированные по форме, или просто в нее (драматическую форму) облеченные эстетические манифесты Жуковского и Пушкина. Это заставляет увидеть в устойчивом синтезе формы и содержания, каковым является фрагмент Пушкина и Жуковского, весьма необычную жанровую структуру: синтез не только жанровый, но и родовой, до некоторой степени адекватный понятиям «изящной словесности» и «литературного творчества» в целом.
Литература
1. Гуковский ГА. Пушкин и русские романтики. М., 1965.
2. Янушкевич А.С. Этапы и проблемы творческой эволюции В.А. Жуковского. Томск, 1985.
3. Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: В 12 т. / Под ред. А.С. Архангельского. Спб., 1902.
4. Канунова Ф.З., Янушкевич А.С. Своеобразие романтической эстетики и критики В.А. Жуковского // Жуковский В.А. Эстетика и критика. М., 1985.
5. Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М.; Л., 1937-1959.
6. Лебедева О.Б. «Разговор Книгопродавца с Поэтом» // Примеры целостного анализа художественного произведения. Томск, 1988.
7. Сандомирская В.Б. «Отрывок» в поэзии Пушкина двадцатых годов // Пушкин. Исследования и материалы. Т. 9. Л., 1979.
И.А. Айзикова
ЗАПИСНЫЕ КНИЖКИ В.А. ЖУКОВСКОГО 1840-Х ГОДОВ: К ВОПРОСУ ОБ ЭВОЛЮЦИИ ПРОЗЫ ПИСАТЕЛЯ
Томский государственный университет
В 1830-40-е гг. Жуковский, следуя логике своего творческого развития и процессов, переживаемых русской литературой, отходит от художественного вымысла в прозе, что в корне изменило всю систему ее эстетики и поэтики. Корпус поздних прозаических сочинений Жуковского, весьма разнообразный по содержанию и составу, по своей природе, представляет собой проблемные статьи, статьи-письма, эссе, мемуарные очерки, предметом которых являются литература, история, философия, религия, политика, эстетика. Кроме статей позднее прозаическое наследие писателя включает в себя многочисленные записные книжки, представляющие не менее сложную и характерную для эволюции Жуковского-прозаика картину. При этом все прозаические сочинения писателя 1840-х гг. составляют безусловное единство, строгую систему, в основе которой стремление к выработке целостного мировидения, названного самим Жуковским «христианской философией».
Неслучайно проза Жуковского 1840-х гг. наиболее отчетливо проявляет тенденцию к циклизации,
связанную с изначальной и усиливающейся с годами предрасположенностью художественного мышления писателя к универсализму, к синтезу. В немалой степени это было связано и с его религиозными исканиями. Созданные Жуковским в 1840-е гг. серии и циклы сочинений в прозе, собранные им к концу жизни в итоговый «том святой прозы», запечатлели его принципиальный интерес к идее совпадения религиозного, нравственного, социального и эстетического начал как к идеалу, к идее «слияния всех истин в одну общую, основную, положительную, все проникающую своим светом» [1, с. 77]. Записные книжки, отличающиеся жанрово-стилевым единством и складывающиеся в своего рода подсистему, демонстрируют процесс собирания итоговой книги прозы Жуковского, выработки им принципов емкого повествования, обладающего «иммунитетом к односторонности» [2, с. 143]. Они органично вписываются не только в эволюцию Жуковского-прозаика, но и в историю русской записной книжки, характерного для отечественной литературы и
культуры первой половины XIX в. явления. Представляя собой лабораторный жанр, записные книжки становятся в это время формой самосознания и самостроения личности, подготавливая почву для русского классического романа, «наиболее убедительные образцы» которого, как справедливо пишет А.П. Бондарев, возникли как стилизация «человеческого документа» [3, с. 26]. Между тем поздние записные книжки Жуковского до сих пор в полном своем объеме не опубликованы и почти не привлекали внимания исследователей (исключение составляет [4]).
Записная книжка, по верному наблюдению Л.Я. Гинзбург [5, с. 85-86], идет вслед за материалом. У Жуковского она превращается в своего рода карманную энциклопедию, стремящуюся к целостному, системному охвату бытия, что совмещается с краткостью и фрагментарностью изложения. Создаваемые вначале для самого себя, записные книжки и тетради Жуковского выкристаллизовывали его поздние статьи. Собираемые из фрагментов в цельные тексты, которые, в свою очередь, объединялись в циклы, они составили том «святой прозы», своего рода завещание писателя современникам и потомкам. В отличие от дневников, посвященных самонаблюдению и фиксации происходящих событий, а с другой стороны, в отличие от ранних записных книжек, ориентированных на активное самообразование [6], поздние записные книжки Жуковского устремлены к формулированию собственных «мыслей и замечаний», к «чистому изложению мыслей и убеждений, собранных в течение жизни», как он писал П.А. Плетневу 19 декабря 1850 г. [7, с. 687]. В записных книжках формировалось и общее отношение к прозе как к «разговору беспристрастному со своею совестью и письменному протоколу всех мнений» (из того же письма; выделено мною. - И.А. [7, с. 687]).
В своих записных книжках Жуковский обращается к тем же вопросам, которые решал на протяжении всей жизни, штудируя труды философов Руссо и Кондильяка, Юма и многих других (см. исследования томских ученых в кн.: [8]). Сейчас источником осмысления этих вопросов и построения цельной философии жизни, выработки идеи, которая бы объясняла всеобщее и частное, наряду с философией, становится религия. В письме неизвестного числа и месяца 1850 г. к А.С. Стурдзе Жуковский пишет: «.. .иной философии быть не может, как философия христианская, которой смысл: от Бога к Богу. Философия, истекающая из одного ума, есть ложь. Пункт отбытия всякой философии, point de depart, должно быть Откровение» [9, с. 18].
Обратимся к записным книжкам Жуковского. Две из них, с черновыми автографами, относятся к первой половине 1840-х гг. [10] и озаглавлены Жуковским - «Мысли и замечания». Первая имеет
очень характерный подзаголовок «Смесь». В тетради создается сложная и стройная система идей, вступающих в диалогические отношения друг с другом. При этом точкой отсчета всех своих мыслей Жуковский избирает евангельскую концепцию человека, которая для него, в отличие от многих религиозно-философских проблем, неоспорима. Уже во фрагменте, открывающем тетрадь № 1, Жуковский пытается раскрыть свое понимание сути христианства, которую он видит в «уничтожении ветхого человека», ибо «без понятия о падении человека нет христианства» [10, № 50, л. 6].
Несколько особняком стоит в тетради непронумерованная, но обозначенная датой «22 марта» (1847 г.) запись, которую Жуковский называет «Моя молитва». Она обращена автором к Спасителю Иисусу Христу и пронизана мыслями о своем несовершенстве. В молитве активно используются библейские образы, мотивы, сцены и, главное, идеи спасения через веру в Христа и самосовершенствование. Большая часть «мыслей и замечаний» из данной тетради впоследствии вошла в состав статей, которые Жуковский готовил для тома «святой прозы» («Промысл», «Вера и знание», «Об изящном искусстве», «Вера», «Душа человеческая и род человеческий», «Свобода преподавания», «Человек в обществе», «Цензура» и др.). Тетрадь № 2, под заголовком «Записки. Мысли и замечания. Грамматика. Воспитание», открываясь выпиской из «Эмиля» Руссо о развитии человека, умственном, физическом и нравственном как «беспрестанном акте его жизни» [10, № 51, л. 2], заполнена рассуждениями, из которых впоследствии была составлена статья «Что такое воспитание», которую Жуковский также намеревался ввести в том своей «святой прозы».
Одна из записных книжек содержит сорок нео-заглавленных, но пронумерованных размышлений
[11]. Они посвящены вопросам политики, психологии, философии, которые, как правило, рассматриваются в связи с проблемой веры в Бога: самодержавие и всемогущество Божие, общественный порядок и вера, ощущение присутствия Бога в душе, любовь к Богу и земное счастье, природа человека, соотношение в ней тела и души, внутренняя свобода личности и покорность Богу, неисповедимость воли Божьей и фатализм, вера в Бога как откровение, Бог как Творец и первоначало бытия, Иисус Христос и идея искупления, вера и безверие, вера и наука. молитва без веры, соотношение мысли, чувства и веры. Особого внимания заслуживают записи под № 12 и 38. Поскольку они не опубликованы, приведем их здесь. Первая представляет собой переложение обетования Христа об Утешителе и Его речи о виноградной лозе из Евангелия от Иоанна. Это стихи из гл. XIV и XV:
Я путь и истина, и жизнь. Никто не приходит к Отцу иначе как <мною>. Кто Меня знает, тот знает Отца Моего.
Кто Меня видит, тот Отца Моего видит. Чего будете просить во имя Мое, то и исполнится. Если вы Меня любите, творите Мои заповеди. И буду просить Отца, чтобы послал вам другого Утешителя, Духа Святого, и вы узнаете, что Я в Отце и Он во Мне, и Я в вас. Кто Меня любит, тот будет любим Отцом Моим, и Я буду Его любить и откроюсь Ему, и мы придем к Отцу и при Нем водворимся. Мой мир дарую вам, не так, как сердце его дарует. Утешитель послан Отцом во имя Мое вам, вас научит и все, что Я говорил, воспомянет вам. Я лоза истины, даваемая Отцом Моим, всякую ветвь, плода не дающую, Он отсекает, а плод дающую очищает, чтобы плоды дала. Очищенным словом Его же Я вам проповедую.
Вторая запись привлекает к себе особым характером повествования. Это исповедь, пронзающая откровенностью, скорбью автора по поводу своего несовершенства и готовностью к внутренней работе, к самостроению:
Почти до 60 лет дожил я, погруженный в беспечность (нрзб.), в каком-то сонном, бестревожном на сей счет заблуждении, без размышлений веря в себя и основывая веру сию на мнении других (ложном) о моем достоинстве; и полагаясь на обольстительные свидетельства моего поэтического таланта. Я был один, никто не держал передо мною зеркала правды. Тот я, которого я знал, был призрак, созданный жизнью, в которой ничто пробуждающее мне не встречалось. Богу угодно было меня разбудить разительным образом: он даровал мне семейную жизнь. Здесь спадают с нас все обманчивые покровы. С ложною верою в самого себя я принял без страха дар Божий. Этот дар был зеркало правды: стою перед ним и вижу себя таким, каков я есть по природе моей и каким меня сделала моя жизнь. Это знание есть наказание и за беспечность, с какою раньше жил, вся прежняя моя жизнь была почти без души моей, и за ту дерзость, с какой я принял из рук Божьих Его сей дар, не сомневаясь, достоин ли я принять его и способен ли совершить обязанности, на меня с дарованием Его возложенные.
Эти две записи замыкаются в круг, прорисовывая общую, но в то же время глубоко индивидуальную модель жизни: бесконечное духовное развитие в свете христианских истин и ценностей. Большая часть фрагментов этой записной книжки, созданных в связи с чтением книги Б. Лувиньи «Das ver-borgene Leben mit Christo in Gott» («О тайной жизни с Христом в Боге»), составит содержание статьи «О внутренней христианской жизни».
Нетрудно убедиться, что логическим продолжением рассмотренной записной книжки является другая, конец которой датирован декабрем 1846 г.
[12]. Черновые записи Жуковского в этой книжке, также не озаглавленные, но пронумерованные, не повторяют предыдущие, но закономерно развивают их прежде всего в направлении «христианской философии». Основной корпус размышлений позднее составил содержание таких статей, как «Промысл», «Истина» и «Наука». Одна из записей выросла в статью «Нечто о привидениях». Два фрагмента так и остались неизданными. Первый посвя-
щен коренному в поздней философии Жуковского вопросу - о страдании, второй представляет собой попытку дать определение понятию «жизнь».
Мысль о пользе страдания переходит в размышление о «Божьем начертании судьбы человеческой», которая неведома человеку и может быть прочитана им только в Евангелии. Чтобы раскрыть суть новозаветного пророчества, Жуковский вводит в текст поэтический образ-символ утренней зари как предвестницы солнца. Отталкиваясь от многих традиционных трактовок этого древнейшего культурного образа, Жуковский заостряет внимание на том, что «прелесть зари заключается и в ней самой, и в том, что она есть в настоящую минуту, как свет и как предшественница света, и в том, что она обещает вперед, то есть в ожидании того еще не наступившего света, который за нею неминуемо появится, о котором мы уже знаем, хотя его и не видим. Веселися светом зари и ожидай предступаемого ею светила...» [12, л. 5]. Здесь звучит явное отталкивание от фатализма, или как его называл Жуковский, философии «для мертвых», которой противопоставляется идея земной жизни как самосозидания, как «отыскивание прямого пути в этом полусвете» [12, л. 5]. Здесь - стремление к целостному взгляду на бытие, в котором признается органичное единство земного, временного существования человека и его вечной, небесной жизни.
Дефиниция жизни начинается с вопроса и емкого, в одно слово, ответа на него: «Что такое жизнь? Самобытность» [12, л. 10]. Любопытно, что эта запись дословно повторяется на полях «Религиозных очерков» А.С. Стурдзы. Нам уже приходилось писать о характере чтения Жуковским этого труда, в частности, о том, что вслед за автором он разграничивает жизнь как «развитие, воспроизведение и изменение материи» и жизнь как «внутреннее таинственное движение. являющееся причиной самого себя» [13, с. 136]. В записной книжке Жуковский разворачивает свой тезис о жизни как самобытности: «Все, что в мире называется живым, имеет некоторое особенное, собственное бытие, в котором мы замечаем начало, конец, т.е. переход постепенным развитием от начала до некоторого пункта, на котором останавливается развитие и начинается ход постепенного уничтожения до конца. Тут прекращается феномен особенного бытия (нрзб.) и входит в общую безжизненную массу, составляя мертвую сцену, на которую приходит попеременно с явлением жизни» [12, л. 10]. Земная жизнь человека трактуется как процесс, выстраиваемый всеми по одной модели (начало, конец) и вместе с тем протекающий неповторимо, индивидуально, как «особенное, собственное бытие». В связи с этим подчеркивается трагизм смерти человека («прекращается феномен особенного бытия»), в которой в то же время Жуковский видит
основу, залог вечности бытия коллективного, жизни человечества.
По типу к данным книжкам примыкают еще две, второй половины 1840-х гг. Они содержат в основном неопубликованные материалы. Первая, с черновыми автографами, хранится в РНБ [14]. В ней записаны мысли о свободе. Они выстроены в определенном порядке, так что представляют собой своего рода конспект цельного текста:
В обществе человеческом свободы неограниченной быть не может.
Если бы кто-нибудь из составляющих общество человеческое мог иметь неограниченную свободу, все прочие сделались бы его рабами.
Свобода неограниченная принадлежит Богу.
Свобода человеческая ограничивается и оберегается законом.
Свобода Божия ненарушима, потому и не имеет нужды в ограждении.
Бог в одно время и закон, и свобода. Его свобода есть нечто определенно неограниченное. Его закон есть в то же время и неизменная, и полная свобода, соединение противоположностей.
Человек не может <иметь> и не имеет Божьей свободы.
Бог один - потому Его свобода не относительна.
Человек не один - его свобода может быть только относительна.
Закон и свобода сливаются в Боге в одно. Для человека они разделяются. Свобода человека (нрзб.) должна быть определена и охранена Божьим законом (нрзб.) [14, л. 1-1 об.].
Впоследствии эти мысли были положены в основу статьи «Человек в обществе». Далее несколько листов в записной книжке заняты подобными по форме набросками мыслей по поводу слов Паскаля о Боге как круге. Записи перемежаются рисунками: Жуковский чертит круги и линии, идущие от центра за пределы окружности и от окружности к центру. Все эти размышления войдут в первую часть статьи «Две сцены из “Фауста”». Далее следует обширный план статьи, который открывается положением: «Взгляд на теперешнее состояние». Этот «взгляд», судя по плану, стремится к универсальному охвату бытия, в связи с чем для подробного рассмотрения называются такие проблемы:
Государь, закон, народ, прошедшее, настоящее: результат прошедшего и условие будущего, будущее. язвы, история русского самодержавия, его теперешние черты, его характер, его развитие, его судьба и с ним судьба нации, церковь, ее развитие, теперешнее состояние государства, границы и население, силы материальные, силы нравственные, вера, литература, разные сословия, чиновники, помещики, купцы, поселяне, солдаты, язвы, самодержавие=самовлас-тие, неопределенность прав, незаконность, нечеловечность, свобода - борьба. недостатки правления, себя сам держу, конституция, произвол, нарушение слова, нарушение существующих правил, утешение религией. все Божье и государево, покорность закону с военной дисциплиной, проле-
тариат, управление Россией глядя на Европу, цензура, поспешность в воспитании. ложное просвещение, вредная литература, вредная цензура, нерелигиозность, уничтожение веры, расколы, недостаток религиозного учения, губернаторы, предводители, выборы, бессрочные. рабство крестьян, паралич аристократии, Ливония, мелкопоместные, огромные войска, рекрутские наборы, Польша, Лифляндия. Кавказ, многобумажность [14, л. 4-6 с об.].
Заканчивается книжка объемной записью исповедального характера, в которой Жуковский размышляет о своих недостатках, заключающихся, с его точки зрения, в «неразвитости» ума, сердца и, главное, веры в Христа. О последнем писатель говорит особенно много, с предельной искренностью и тончайшим психологизмом. Фрагмент необычайно трагического звучания заканчивается потрясающим выводом, сделанным в духе философии жиз-нестроения: «Стоя посреди этих развалин жизни, что должен я делать? Во-первых, не обманывать себя; видеть в развалинах развалины, а не здание конченное, и видя это, знать необходимость постройки. Во-вторых: совершенно все, и себя самого, и всякое земное попечение предать живому, всегда соприсутствующему Спасителю. Утверждение в Него веры должно быть главным делом оставшейся жизни» [14, л. 25 об.].
Еще одна подобная тетрадь хранится в рукописном отделе Пушкинского дома [15]. В ней - более краткий вариант приведенного выше плана статьи и ее начало, никак не озаглавленное. Согласно плану статья открывается размышлением об «общих и частных правилах», необходимых Государю для управления страной, которое может осуществляться благодаря закону. Государь «дает власть закону для благоденствия государства», «подданные покорствуют. чтобы под властью закона (1 слово нрзб.) благоденствия и свободы» [15, л. 4]. Здесь же Жуковский называет «язвы» общества: это «власть, превышающая закон», и «покорность власти одной, а не закону». И то и другое, с точки зрения Жуковского, «ненадежная» основа социального устройства. Если самодержавие может и должно быть «оградой свободы гражданской, достоинства нравственного, безопасности личной, права собственности. благоденствия», то самовластие однозначно называется анархией, т.е. «явной непокорностью закону всех и каждого». «В обоих случаях, - заключает Жуковский, - народ есть жертва» [15, л. 5].
Четыре записные книжки [16] заполнены в основном черновыми автографами мыслей, которые впоследствии дословно вошли в письма Жуковского к Гоголю, Вяземскому, к цесаревичу Александру Николаевичу, к князю Варшавскому. Эти письма, в свою очередь, в дальнейшем, почти в неизмененном виде, публиковались как статьи («О молитве», «О поэте и современном его значении», «О стихотворении “Святая Русь”», «Что будет?», «Русская и
английская политика», «О происшествиях 1848 г.»). В целом же в этих записных книжках, относящихся к 1848-1850 гг., можно наблюдать, как внимание Жуковского смещалось в сторону политики и, параллельно, эстетики, религии и воспитания. Именно в этих записных книжках находим мысли, вошедшие впоследствии в состав таких статей, как «Вера», «Учение и действие», «Нечто о привидениях», «Цензура» и др.
В одной из записных книжек находим наброски мыслей, вполне законченные и даже озаглавленные автором - «Самодержавие народа» [16, № 67, л. 86 об.-89 об.]. Они не были опубликованы ни при жизни Жуковского, ни позже. Между тем перед нами весьма примечательный текст, который, вероятно, должен был войти в статью «Самодержавие», введенную в состав тома «святой прозы». Он начинается тезисом: «Самодержавие народа есть слово без смысла». Жуковский видит в этом явлении «чудовищное изобретение нашего времени», обусловленное свободой воли человека, которая получила почти абсолютный характер. «Наше теперешнее состояние говорит нам, - размышляет автор, - что. утрата (человеком «чистоты», дарованной ему Богом. - И.А.) совершилась», причем в соответствии с собственным выбором человека. Из современной жизни человека и общества вытесняется «основное понятие», каковым признается идея органической целостности воли и разума человека, определяющих «самобытность его бытия», и «верховного и всеблагого разума, из которого все человеческое истекает во благо человека, без уничтожения человеческой свободы, но и без ограничения всемогущества Божия».
В один голос с автором «Мертвых душ» Жуковский говорит о гибельном перевертывании ценностей (дух и материя поменялись местами) и о необходимости «восстановления союза между падшим созданием и спасающим Создателем» как единственном пути к общественному прогрессу. В конце 1840-х гг. Жуковский абсолютно уверен в том, что «здание человеческого общества» может твердо стоять только «на базе христианства», из которого «проистекает» «чистое, истинное понятие о человеке и его здешнем назначении». «Христианство, -пишет Жуковский, - лучше всех умозрений разрешает загадки политические, которые так запутаны в наше время, что никакой ум не доберется до простого, ясного отгадочного слова».
Пафос размышлений Жуковского о самодержавии народа определяется не только идеей падения общества, «отступления человека от воли Создателя», но и мыслью о том, что «с минуты падения начинается процесс искупления». В духе своей «философии скорби» Жуковский рассуждает о двух «школах», которые проходит человек в своей земной жизни одновременно, о «материальной школе»
и о «школе Промысла». Эти школы, по мнению Жуковского, не сливаются в одну, но, дополняя друг друга, создают некое целое. В первой человека ждут «земной труд и испытания», другая школа придает «значение всему земному, упрочивает истинное благо, уничтожает ложное и превращает земное, неизъяснимое и необходимое страдание. в вечное добро (1 слово нрзб.) души бессмертной».
Фрагменты, из которых составлены книжки и тетради, представляют собой самые разные в жанровом отношении записи - от «мыслей и замечаний», цитат и комментариев автора до молитвы. В каких-то из них Жуковский вполне традиционен (например, в «мыслях и замечаниях» он ориентируется на традицию просветителей), в некоторых свободен настолько, что позволяет себе создать «свою молитву». Но самым оригинальным в записных тетрадях Жуковского является их композиционный принцип, который, на первый взгляд, заключается в отсутствии каких бы то ни было конструктивных принципов, но при ближайшем рассмотрении оказывается ассоциативностью, фиксирующей работу авторского сознания во всей его сложности, незаданности и стремлении к целостности мировидения. Эта «бес-структурность», точнее, отсутствие жесткой, канонизированной жанровыми принципами структуры не только не ведет к рассыпанию книжек и тетрадей, но, напротив, органично сочетается с авторской установкой на создание цельной философии жизни. Ее христианские установки никак не ограничивают авторскую свободу, поддерживая его в желании объять необъятное в его живом единстве. Внутреннее единство каждой тетради в отдельности и всех вместе обеспечивается единым типом мышления автора. Форма тетрадей так пластична, что позволяет без урона для содержания менять фрагменты местами, переносить их из одной тетради в другие, добавлять к ним новые, формировать из них самостоятельные сочинения. Всякий раз рождается некая новая конструкция с тем же материалом, пафосом, но звучащим в несколько ином регистре. В этом отношении интересно рассмотреть пять тетрадей, наполненных авторизованными копиями фрагментов из рассмотренных выше записных книжек, озаглавленных «Мысли и замечания» [17].
Материал здесь перекомпанован Жуковским по рубрикам. Первая тетрадь имеет общее заглавие «Философия» (первоначальное - «Политика» - зачеркнуто), в нее входят отрывок статьи «Две сцены из “Фауста”» (окончание первой части «Слово Паскаля имеет необъятное значение.»), кочевавший из книжки в книжку, полностью статья «Наука». Далее, внутри раздела «Философия» выделен самостоятельный раздел «Аксиомы», который вобрал в себя статьи, опубликованные в посмертном прозаическом томе Жуковского, частично с сохранением авторских заглавий, либо в разделе «Раз-
мышления и замечания», либо как самостоятельные произведения. Вторая тетрадь, подписанная «Для Великого Князя» (первоначально - «Политика»), содержит статью «Что такое воспитание», разбитую, как и в более ранней записной книжке, на отдельные фрагменты. То же самое проделано со статьей «Об изящном искусстве» в третьей тетради. Статья, существовавшая в более ранней записной книжке во фрагментах, здесь не только получает заглавие, но еще и каждый фрагмент статьи обретает свое название. Четвертая тетрадь озаглавлена Жуковским «Христианская философия». Она содержит такие статьи, как «Истина» (отдельные мысли из нее находим в более ранней записной книжке), «Вера», записанная в этой тетради как ряд самостоятельных фрагментов, некоторые из которых даже озаглавлены (в ранних записных книжках находим отдельные части статьи, которые могли быть разбросаны по всему объему книжки). То же самое можно сказать о статье «Промысл», которой также было отведено место в «Христианской философии». В этой же рубрике -статьи «Закон и грех», «Плоть. Дух», «Таинство причащения». В отличие от вышеназванных, они изначально мыслились как цельные тексты, хотя и
шли в ряду с другими «мыслями и замечаниями» даже без заглавий. Из «мыслей и замечаний» записных книжек начала 1840-х гг. составлены почти все статьи, вошедшие в последнюю из пяти рассматриваемых здесь тетрадей, которая Жуковским была озаглавлена «Исключенное и переписанное». Подготовка материала к публикации заключалась не столько в правке содержания записей, сколько в многочисленных вариантах построения из них целого.
Тетради № 70 (1-5), судя по всему, являют собой макет «целого тома святой прозы», стержнем которой стала «христианская философия» Жуковского. Связь жанровой формы, избранной Жуковским для своей итоговой книги - цикл фрагментов, развивающих свой внутренний сюжет и композицию, - с философичностью была открыта одновременно рядом русских писателей («Выбранные места из переписки с друзьями» Гоголя, «Философические письма» Чаадаева и др.), отражая, по-видимому, некую «идею времени», идею синтеза, целостности, которая и будет в дальнейшем развиваться русской художественной литературой и параллельно религиозной философией (Толстой, Достоевский, Бердяев, Г. Федотов, Ильин, Шестов и др.).
Литература
Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: В 12 т. Т. 10. Спб.,
Непомнящий В.С. Поэзия и судьба. М., 1983.
Бондарев А.П. Автор и читатель в эстетической деятельности // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1997. № 4.
В.А. Жуковский. Мысли и замечания / Публикация, вст. и прим. А.С. Янушкевича // Наше наследие. 1995. № 33.
Гинзбург Л.Я. Вяземский и его «Записная книжка» // Гинзбург Л.Я. О старом и новом. Л., 1982.
Янушкевич А.С. Записная книжка «Разные замечания» В.А. Жуковского как факт творческой биографии поэта и явление русской культуры // Проблемы метода и жанра. Вып. 19. Томск, 1997.
7. Сочинения и переписка П.А. Плетнёва. Т. 3. СПб., 1885.
8. Библиотека В.А. Жуковского в Томске. Ч. 1-3. Томск, 1978-1988.
9. Переписка В. А. Жуковского с А.С. Стурдзою. Одесса, 1855.
10. РНБ. Ф. 286. Оп. 1. № 50, 51 (по 94 л.).
11. РНБ. Ф. 286. Оп. 1. № 61. 61 л.
12. РНБ. Ф. 286. Оп. 1. № 62. 33 л.
13. Канунова Ф.З., Айзикова И.А. Нравственно-эстетические искания русского романтизма и религия (1820—1840-е гг.). Новосибирск, 2001.
14. РНБ. Ф. 286. Оп. 1. № 60. 36 л.
15. ПД. № 27.815 / СХС1Хб.12.
16. РНБ. Ф. 286. Оп. 1. № 63, 64, 67; ПД, № 27.806.
17. РНБ. Ф. 286. Оп. 1. № 70 (1-5).
