CC BY
69
УДК 82.1.
Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена
ЗАПАХ БЕДНОСТИ И БОГАТСТВА: ПРОЗА Д. В. ГРИГОРОВИЧА В ОЛЬФАКТОРНОМАСПЕКТЕ
Статья посвящена изучению олъфакторной поэтики прозаических произведений Д.
В. Григоровича. Автор анализирует весь массив текстов, стремясь показать основные черты тематического многообразия элементов произведения, связанных с передачей обонятельных ощущений.
Ключевые слова: ольфакторий, ольфакторная поэтика, Д. В. Григорович.
Прозаическое наследие Григоровича традиционно делят на два периода: произведе— ния, написанные в 40-е гг. XIX в. - период торжества «натуральной школы» - и позд— нейшие романы, повести, очерки, относящиеся к 1850-80-м гг., до 1883 г. включительно, времени написания «Гуттаперчевого мальчика». Больше всего ольфакторных включений отмечено нами в крупных прозаических произведениях писателя: романах «Рыбаки» 1853 г., «Переселенцы» 1855 г., «Два генерала» 1864 г. В повестях и рассказах Григоро— вича ольфакторные включения равномерно присутствуют во всех произведениях (кроме таких немногих текстов, как «Театральная карета», «Карьерист», «Капельмейстер Сус— ликов» и «Пахарь»),
Стремясь отразить стихию народной жизни в ее деталях и ее размахе, Григорович использует приемы нравоописания и реалистического бытописания, исходя из этого, в ольфакторной картине мира писателя доминируют «простые» запахи помещений, еды, часто присутствует указание на запах спиртных напитков (не самих по себе, а в опи— сании помещений или персонажей), бытовых предметов, наполняющих крестьянский быт: табак, дёготь, лучина, смола - и дворянский быт: духи, ароматизаторы, помада и т.п. Изображая по возможности объективно и реалистически верно картины народной жизни, Григорович при этом идеализирует и «масштабирует» образ самого народа. На ольфакторном уровне это выражается в том, что Григорович подчеркивает обыкновен— ность, типичность, универсальность разных крестьянских типов. Ольфакторная картина имеет две яркие стороны: собственно крестьянский быт (подчеркнуто грубая, простая, без изысков жизнь) и мир окружающей природы - простор, наполненный радостными звуками, запахами, красками.
Совокупность ольфакторных фрагментов позволяет понять ольфакторное простран— ство прозы Григоровича: это четкое противопоставление запахов замкнутого простран— ства помещений (в основном низких изб крестьян, комнат городских квартир, казенных помещений с их не зашкаливающей, не удручающей, хоть и неприятной, но не отврати— тельной ольфакторной составляющей) запахам природным (самые частотные ольфактор— ные характеристики связаны именно с природными картинами), но тоже не изобильным, не буйным, а простым и понятным, таким как запах листьев, деревьев, цветов. Особенно выделяет Григорович запах земли.
Негативные запахи в прозе Григоровича в количественном отношении всех ольфак— торных включений составляют менее одного процента. Есть реалистические описания «низких» предметов. Но запахи эти не носят обобщающий характер и не транслируются на всю окружающую действительность.
(С) Н. Л. Зыховская, 2012
Григорович, как отмечает исследователь А. А. Тимакова, «попытался изобразить жизнь народа, так сказать, “изнутри”, как самораскрывающуюся сферу в наиболее ха— рактерных, натурально проявляющихся качествах. Автор в таком типе повествования вы— ступает не как “созерцатель” (хотя бы и талантливый), а как лицо, находящееся в центре изображаемых событий, ведущее свой “репортаж” непосредственно из “зоны” народной жизни»1.
Тема природных запахов и запахов цветов составляет большую часть всех ольфактор— ных включений прозы Григоровича.
«При своей склонности к живописи Григорович отводит очень много места пейзажу -особенно из хорошо ему знакомой приокской полосы. Пейзажи Григоровича, который считался в свое время великим мастером в этой области, содержат очень много деталей, но мало связаны с действием»2.
Анализ природного ольфактория Григоровича подтверждает эту мысль М. Клевенско— го. Пейзаж, в том числе ольфакторный пейзаж, самоценен для автора и обращает нас к древнерусской благовонной идиллии, связанной с темой «эдема». Если есть рай на земле, то он осуществлен и воплощен в природе, но заключен не в экзотическом и обильном цветении, а в самых нехитрых запах, запахах, которые легко не почуять, таких как запах почек, земли, лопуха, травы, прошлогодних листьев.
«Птичка покидает гнездо, едва почувствует свои силы, и летит далеко в небо, купаясь в синеве его, или спускается в кущу пахучей липовой рощи, оглашая громким чилика— ньем песчаный берег близ журчащей речки; точно так же и герой наш оставляет родной чердак» («Петербургские шарманщики»). Данный фрагмент воспроизводит известную начиная с древнерусского периода тему «райских кущ». Однако «кущи» эти просты и приближены к обыденности: цветущие липы, ясный солнечный день, песчаный берег и ласковая река. Единственный случай «экзотического рая» встречаем в «Неудавшейся жизни»; фрагмент этот особенно интересен тем, что для восхищенного героя, переда— ющего свои ощущения от посещения далеких стран, экзотический сад ассоциируется с «фабрикой духов» - пространством индустриальным, нацеленным на производство ис— кусственных ароматов: «- Стоим, да просто плачем (он провел всей пятерней от глаз до подбородка) - черт знает, что делается, - не выдержать! А тут вдруг ветер с берега, просто фабрика духов, - весь воздух пахнет померанцами да лимонами; ведь там они круглый год в цвету, - чудо!.. А макароны-то, ребята, макароны! «Date un росо macaroni!» [Дайте порцию макарон! (ит.)] - навалят тебе на грош целую миску». Интересно, что восхищение запахами «эдема» соседствует с густаторными восторгами (весьма проза— ические «макароны» также снижают впечатление от описания «эдема»).
Обращаясь к теме «благоухания садов», Григорович выходит за рамки традиции. С одной стороны, это не сады в прямом понимании слова, но «божий сад» - вся природа вокруг людей. Описывая эти просторы, Григорович ищет точные эпитеты и ольфактор— ные детали: «Мириады душистых цветов и растений разливают в вечернем воздухе свое благоухание. В знойный полдень пестрое цветное море как словно зыблется и перели— вается из края в край, хотя ветер не трогает ни одним стебельком» («Рыбаки»); «Листья окончательно распустились, и зелень блистала повсюду; у опушек рощ часто попадались фиалки и ландыши; бледно-розовые и белые колокольчики повилики, которая, с первым дуновением весеннего ветра, быстро переплетает старое жнивье, начинали пестрить поля и разливали в недвижном воздухе тонкий миндальный запах» («Переселенцы»), Мы видим пристальное внимание к каждой былинке, появляются особые названия полевых цветов, не фигурировавшие у других авторов.
Особенно значимо в ольфакторной картине Григоровича смешение запаха земли и зелени: «Солнце заметно уже склонилось к западу, так что тропинка, ручьи и весь ле— вый скат окутывались тенью; со всем тем было, однако ж, очень жарко; правая сторона
долины, облитая косыми лучами солнца, сообщала, казалось, теплоту самым тенистым частям противоположного берега; тонкий запах шиповника, кашки, медуницы и других полевых цветов, смешиваясь с запахом сырой почвы и тонких лужаек, окаймляющих ручьи, разливался в воздухе с приближением вечера» («Смедовская долина»). Тонкий запах полевых цветов сам по себе не вполне достаточен для создания гармонической ольфакторной картины. Только когда к запахам цветов добавляется запах земли и травы -идеальный пейзаж можно считать завершенным. Почва, сырая земля здесь вполне «со— циальны» - это поле деятельности крестьянина, его союзник, неотъемлемая часть жизни. Запах земли у Григоровича разрастается до мифологического обобщения, это аллюзия к теме Матери - сырой земли из фольклорных произведений: «По мере того, как я под— вигался вперед, ветер делался заметнее. Иногда меня обдавало теплом, как из жерла рас— каленной печки, и вместе с этим сильнее приносился тучный запах земли, которым так легко, однако ж, дышится. («Переселенцы»), Создаются величественные, масштабные полотна, где пейзаж лишь средство передачи глубоких бытийственных смыслов: «Струи воздуха, пробегавшие перед закатом, не трогали теперь ни одной веткой. Запах вечерней росистой мглы, смешанный с запахом почек, молодых отпрысков, и запахом прошлогод— него листа, проникал, казалось, каждый атом воздуха и медленно курился над садом. Са— мое полное, самое невозмутимое безмолвие распространялось не только вокруг, но даже далеко по всей окрестности» («Переселенцы»), Запах мглы и листвы - новой и старой -именно проникает «каждый атом воздуха». Здесь распространение природного запаха в пространстве приравнено к «благому духу» - всепроникающему, всенаполняющему. Торжественность картины подчеркивается усилителями «самое», описанием стояния, недвижности всего происходящего.
Смешивание запахов земли и зелени (тепла) - устойчивая пейзажная черта в произве— дениях Григоровича: «... на проталинках не видно было покуда ни жаворонка, ни грача -первого возвестника тепла, первой хлебной птицы; землей еще не пахло...» («Рыбаки»); «И вот я снова в полях, снова на просторе, снова дышу воздухом, пахнущим землею и зеленью!» («Переселенцы»); «Солнце горит так же ярко, в воздухе столько же блеска, тени на обнаженных холмах так же легки и прозрачны! Недостает только воркования весенних ручейков, запаха земли и песни жаворонка, чтоб подкупить вас совершенно» («Кошка и мышка»); «Легкий ветерок, срывавшийся иногда с озер, окруженных купами ольхи, орешника и ветлы, разливал в воздухе запах сырой лесистой почвы» («Рыбаки»); «Близость реки всюду сказывалась. В тени чувствовалась свежесть. Запах сырого пе— ску, смешиваясь с запахом лопуха, разливался в воздухе» («Рыбаки»),
Особенно вдохновляют Григоровича картины ранней весны. Так, в «Рыбаках» нахо— дим следующие фрагменты: «Хоть на деревьях не было еще листвы, только что начина— ли завязываться почки, покрытые клейким, пахучим лаком; хотя луга, устланные илом, представляли еще темноватую однообразную площадь, - со всем тем и луга и деревья, за— топленные желтым лучезарным светом весеннего утра, глядели необыкновенно радост— но»; «Все возвещало весну: и темно-лазоревый цвет неба, и песни птиц, и запах почек, и мягкая, проникающая теплота воздуха, даже огромные глыбы льда, которые попадались на пути Глеба и которых занесло в луга половодье»; «Тусклый, серенький день. Свод неба как будто опустился, прилег в раздумье над молчаливой землей. Если б не теплота воздуха, не запах молодой, только что распустившейся зелени, можно было подумать, что весна неожиданно сменилась осенью»; «На песчаных отмелях, выдающихся иногда из середины реки, отмелях, усеянных мелкими, белыми как сахар раковинами, покрытых кое-где широкими пахучими листьями лопуха, трещат целые полчища коростелей, чибе— зов, куликов».
Интересны поиски определений при описании запахов, например: «В серой, сквозя— щей глубине рощи мелькают одни голые стволы и перекрещиваются во все стороны по—
черневшие обнаженные ветви. Вместо прохлады отовсюду несет сыростью и крепким запахом опавших листьев, которые наполняют глубину кустарников и густо устилают дорогу» («Пахатник и бархатник»). Запах опавших листьев назван здесь «крепким», как настоявшееся вино. Аллюзию дополняет конструкция замены: «вместо прохлады» - «сы— рость» и «запах листьев».
Для произведений Григоровича фактически не свойственна тема усадебной жизни в тех традициях, что были заложены в предшествующей литературе. Здесь мы встречаем неоднозначные, иронические ольфакторные ноты: «Вот это мне нравится! - смеясь, пе— ребила Белицына. - Неужели ты думаешь, что я приехала в деревню для того только, чтоб рвать незабудки и нюхать ландыши? Извините-с, я также намерена заниматься делами...»; «- Уф, - оказал он, бросаясь в кресло между женою и Мери. Сад между тем покрывался тенью. Кусты и деревья начали отделяться черными массами на газонах, которые сере— брила роса, запах сирени сделался ощутительнее и наполнял террасу» («Переселенцы»), Запах ландыша здесь ассоциируется с непростительной ленью, социальным бездействи— ем, а красота сада и запах сирени снижается описанием героя, «бросившегося» в кресло.
Но в основном красота божьего мира у Григоровича - фон убогой жизни крестьян, чернорабочих, простого люда вообще. Благоухание полей и лугов невозможно «социали— зировать», отобрать у одних и отдать другим, оно равно «разливается» в пространстве. «Все спешили на отдых: трудовой день кончился. Восклицания, песни неслись со всех концов необъятного лугового простора. Влажный вечерний воздух, проникнутый запа— хом сена, был недвижен; слабейший звук не пропал для слуха» («Рыбаки»), Упоминание «проникнутый запахом сена» устанавливает социальный характер данного фрагмента -кем воспринимается этот запах. «Все спешили» создает ощущение массового явления, «необъятный луговой простор» - пространства, которое эти «все» покидают, отправля— ясь на отдых. Повествователь, который так строит высказывание, создает идиллическую картину крестьянского труда на фоне открытого пространства гармонической природы, где люди ощущают себя комфортно и радостно. Такое ощущение противопоставлено скованности и убогости внутреннего пространства крестьянских изб.
Суть самого художественного приема такого описания - в усилении контраста: «С жадностью вдыхала Акулина в расширявшуюся грудь свою пахучие струи воздуха, при— носимые с поля; всматривалась она тогда в зеленеющий луг, забрызганный пестрыми цветами, в эту рощу, где беззаботно, счастливо даже просиживала она когда-то по целым дням, с красной утренней зари до минуты, когда последние бледные лучи заходящего солнца исчезали за сельским погостом. Но непродолжительны были такие минуты: как раз грубый голос Карпа возвращал ее к горькой действительности. Скрепя сердце под— ходила она к воротам» («Деревня»)
Здесь вполне уместно будет перейти к собственно жизни за этими «воротами» - к тем помещениям, где обитают герои Григоровича. В той же «Деревне» находим эпизод, связывающий мир природы и человеческого жилья, и в то же время показывающий тра— гический разрыв: «К вечеру или обеду вернутся веселые толпы на дом, натащат полную избу венков да молодых ветвей; разольется по всей избе запах свежей зелени... Сколько грусти ложилось тогда на душу сиротки, сколько тайных, никому не известных страда— ний теснило ее, бедную!..» («Деревня»),
Но вообще интерьер у Григоровича - это, например, вполне традиционные запахи пе— тербургских лестниц (мы встречали подобное описание у Гоголя): «Наружность такого рода строений облеплена обыкновенно галереей, на которую с трудом взбираешься по шаткой лестнице, украшенной по углам (у каждой двери) кадкою, на поверхности ко— торой плавают яичные скорлупы, рыбий пузырь и несколько угольев; вообще лестницы эти, не считая уже спиртуозного запаха (общей принадлежности всех петербургских чер— ных лестниц), показывают совершенное неуважение хозяев к тем, которым суждено спу—
скаться и подниматься по ним» («Петербургские шарманщики»). Характеристика запаха «спиртуозный» в дополнении к общей атмосфере черных лестниц, является деталью, которая завершает неприглядный визуальный ряд.
Вообще негативные запахи Григорович использует только для характеристики поме— щений: «Совершенная тишина царствовала повсюду; в избе было темно, хоть глаз вы— коли; острый запах дыма свидетельствовал, что лучина незадолго угасла. Когда фонарь осветил жилище Феклы, взоры помещицы встретили прежде всего одни голые бревен— чатые стены и угол закопченной высокой печки» («Бобыль»), Ольфакторные характери— стики крестьянского быта связаны с изображением пространства изб простого народа.
В данном примере ольфакторная характеристика следует за аудиальной «совершенная тишина царствовала повсюду» и опережает визуальную, являя предощущение, а не как в предыдущем примере - завершающий штрих в общей атмосфере неустроенности.
Григоровичу важно не только бытописать, но так же давать оценку происходящему: «Земляной пол, вырытый в вязкой почве лощины, распространял кислый запах, хватав— ший за горло; при свете лучины в углах и на потолке выказывались беловатые селитря— ные пятна» («Переселенцы»),
«Посреди комнаты стоят ящики с соломою, и три или четыре обезьяны не перестают в них возиться и пищать самым неприятным дискантом; несколько ширм, коробок с кукла— ми, мешков с мукою и макаронами разбросано по разным углам; кадка с помоями издает из-под печки особенно неприятный запах; дым, виясь из коротеньких деревянных трубок (необходимой принадлежности русских работников), наполняет освобожденное от хлама пространство» («Петербургские шарманщики»). Указание на предмет запаха - кадка с помоями - само по себе отталкивающе, но характеристика запаха достаточно спокойная: не смрад, не вонь, а «особенно неприятный».
Вот яркий пример, где запах конкретных предметов обобщается, «сгущается» до сим— волического «запаха нищеты»: «С стесненным сердцем поднялся я за ним на крылечко. В сенях меня обдало запахом утюга, мыла, жареной рыбы. В перекосившихся дверях мель— кнула женская фигура, с засученными по локоть рукавами, и почти в то же время чьи-то два глаза сверкнули в скважине. Мы вошли в крошечную, душную комнатку, с кривым потолком, усеянным дочерна мухами. Ободранный диван, два стула и над ними пыльная ландкарта лепились криво и косо вдоль стен грязно-молочного цвета. От всего этого за версту пахло нищетой» («Неудавшаяся жизнь»).
Интерьеры у Григоровича практически всегда маркированы неприятными запахами. Таково описание цирка в «Гуттаперчевом мальчике»: «...остальное все: опустевшие ряды кресел, амфитеатр, верхние галереи - уходили в темноту, местами неопределен— но чернея, местами пропадая в туманной мгле, крепко пропитанной кисло-сладким за— пахом конюшни, амьяка, сырого песку и опилок»; «Эдвардс вошел в крошечную низкую комнату, расположенную под первой галереей для зрителей; нестерпимо было в ней от духоты и жары; к конюшенному воздуху, разогретому газом, присоединялся запах табач— ного дыма, помады и пива». Даже «приличные помещения» обозначены неприятными ольфакторными определениями: «Войдя в нее и окинув глазами стены, только что окле— енными новыми обоями и даже издававшие кислый запах клея, Софья Алексеевна огра— ничилась тем лишь, что обменялась с подругой выразительным пожатием руки» («Два генерала»),
Григорович размышляет о контрасте между потребностями людей, их «натурой» и теми условиями обитания, которые сами они себе выбирают: «Простор этих широких на— тур уживался, однако ж, очень хорошо в крошечных, затхлых, грязных и душных комна— тах, где крепко пахло тулупом, где нередко случалось находить в углу блин, завалявший— ся с прошлой масленицы» («Два генерала»). Здесь обнаруживаем мы горькую иронию, но одновременно и обобщение: люди, которым дан не только «внешний», природный
простор, но и «широкая душа», живут в затхлых безвоздушных помещениях, а значит, так ли уж широки их души?
Редко мы находим позитивное ольфакторное описание помещения: «Свет, наполня— ющий спальню, дробится в граненых цветных флаконах, скользит по резной слоновой кости и черепахе и выставляет блестящую полировку серебряных крышечек на хрусталь— ных коробках, наполненных порошками, помадой и духами, которые успели уже рас— пространить тонкий аромат свой по всей комнате. Против зеркала в больших старинных золоченых креслах с овальною спинкой, обтянутой голубым штофом, сидит Александра Константиновна» («Переселенцы»), Но комната здесь наполнена запахами искусствен— ными, дополняющими атмосферу старинности, архаичности интерьера. Гак создается скрытая ирония этого описания. Подобный прием наблюдаем и в описании светских кра— савиц: «Из экипажей поминутно выходили воздушные, как сильфиды, дамы, которые быстро исчезали в дверях, распространяя в воздухе тонкий, благоухающий запах фиалки, езэ-Ьогкще! и гелиотропа» («Пахатник и бархатник»). Здесь человеческое замещено эфе— мерным - и упомянутые природные запахи «сняты» самой ситуацией невнятности, неяв— ности их носительниц. Открытую иронию по отношению к запаху духов обнаруживаем в «Рыбаках»: «Письмо помещицы Хрюшкиной, Авдотьи Павловны, - с большею ясностью проговорил на этот раз Антон Антонович.
- Фу ты пррропасть, как пахнет! точно духами пишет, а не чернилами! И облатка голу— бая... Модница, нечего сказать... Читай, Антон Антоныч». В «Лотерейном бале» ольфактор— ное указание напоминает гоголевский стиль: «После обычных приветствий и лобызаний дамы отправились в гостиную, где запах гвоздичной сделался еще более ощутителен».
Позитивное описание воздуха помещения связано с темой творчества: «-Чудо! Чудо!-восклицал юноша, не зная, куда обратить глаза, - чудо! Я даже с наслаждением вдыхаю в себя этот воздух.
- Пропитанный терпентином и красками!- смеясь присовокупил Борисов, - еще бы! Запах этот должен быть точно так же мил истинному художнику, как запах пороха насто— ящему воину, какому-нибудь кавказскому солдату!» («Неудавшаяся жизнь»).
Небольшая часть ольфактория связана с запахами еды. Если у Гоголя практически впервые кушанья обретают право на самостоятельный художественный статус в текстах (и, соответственно, их запахи тоже), то Григорович в целом к запахам кулинарным равно— душен. Простонародная еда - щи и пироги - упоминается «между прочим», как и запахи этих нехитрых блюд: «Ничто уже, по-видимому, не радовало теперь старика - не радовал даже запах горячих щей, которые дымились на столе; он отказался от обеда и молча улег— ся на печку» («Рыбаки»); «Знамо, касатка, живой человек живое и думает!.. Эх, щами-то как знатно попахивает! - насмешливо заключил он громко, обнюхивая воздух» («Пере— селенцы»); «Эк, нажарили! - промолвил он, повертывая за перегородку, - словно в бане, право, в бане!.. Только что вот дух другой: пирогами попахивает!..» («Кошка и мышка»),
В «Свистулькине» находим упоминание блюд дворянской кухни: «Пломбьер: сливочное мороженое с плодами внутри, пахнет ромом»; «Лотхен, отвыкнувшая от запаха печеного хлеба и жженого миндаля, начала с некоторых пор жаловаться на головную боль». Завер— шая обзор «густаторного» ольфактория, укажем на использование выражения «слышать запах»: «Усевшись со своим неизбежным спутником, который открыл рот, как только ус— лышал запах еды, - Дуня придвинулась к чашке; ложка девочки ни разу не коснулась ее губ без того, чтобы сначала не попасть в рот брата» («Пахатник и бархатник»). Отметим в связи этим и словосочетание «чуять запах»: «Действительно ли чуял Фуфаев запах вина, но только его не могли разуверить касательно отсутствия кабака»; «Э! э, э... - задребез— жал вдруг тоненьким козлячим голоском Фуфаев, - да у тебя, земляк, никак винцо?.. Фу, фу, эх, знатно, духовито как попахивает! Нет, земляк, так в честной компании не водит— ся... Режь да ешь, ломай, да и мне давай - слыхал ты это?» («Переселенцы»),
Мир запахов у Григоровича чрезвычайно избирательный. Мы находим ольфакторную пословицу в «Рыбаках» («Дедушка Кондратий, придерживаясь, вероятно, старой по— словицы, которая гласит: «От хозяина должно пахнуть ветром, от хозяйки - дымом», исключительно занимался наружными стенами и кровлей своей лачуги, внутреннее устройство отдавал в полное распоряжение своей дочери»); традиционные указания на нюхание табака (««Хотя молодой человек в моем присутствии обнаруживал очевидное отвращение к дыму Жуковского табаку и курил одни благовонные папиросы, но я от— сюда вижу на окне его табачный пепел и коротенькую трубку самого жалкого свойства»
- «Свистулькин»; «... господин в парусине, в котором самый близорукий из его знакомых давно бы узнал Сергея Львовича Люлюкова, соседнего помещика, сладко понюхал из лукутинской табакерки с изображением саней и тройки» - «Два генерала»); указание на запах дегтя («Сосновские земли плохи; их даже мало относительно народонаселения; богатство села и вообще той части губернии составляют леса; иногда верст тридцать, сорок приходится ехать лесом, ничего не встречая, кроме исполинских елей, ничего не обоняя, кроме запаха смолы и дыма, который медленно тянется между стволами, когда в стороне где-нибудь гонят деготь» - «Переселенцы»); запах трута («В сгущенном воздухе пронесся запах горящего трута. Филипп взял из рук Степки приготовленный им мякиш, положил трут, сделал из мякиша подобие маленькой гранаты с отверстием, чтоб не по— гасал в ней зажженный трут, и подал этот снаряд Степке»; «Опять явился мякиш; опять Степка присел к земле с шапкой и опять пронесся запах горящего, тлеющего трута. Оба проворно прыгнули в канаву и стали подбираться к амбару» - «Переселенцы»), Все эти ольфакторные фрагменты носят во многом ситуативный, случайный характер, не меняя сути ольфакторной картины, ограниченной художественными задачами.
Главная из этих задач - проведение ольфакторной границы между миром бедных и богатых: «Ольга Ивановна касательно убеждения о необходимости слияния с народом для передачи ему просвещения; в первые пять дней, как она поступила к Люлюковым, она действительно привела в свою комнату сына Петра Кондратьевича; непоколебимым желанием ее было просветить его ум и сделать из него со временем, очень даже скоро, за— мечательного гражданина; но жар ее простыл на втором уроке и дело кончилось пшиком; она решительно не могла вынести запаха конопляного масла на голове питомца и также не могла вынести всегда босых его ног с пальцами, вывороченными точно какою-то ма— шиной, нарочно для того изобретенною» («Два генерала»).
Ироничная «интеллигентки», решившей осчастливить «народ» просвещением, и не— возможность осуществления ее просветительских идей, которые наткнулись на непре— одолимый барьер: неприятный запах волос крестьянина, а также вид его босых ног.
Этот эпизод помогает нам перейти к обобщению. Ольфакторная картина художествен— ного мира Григоровича представляет собой систему границ, разделяющих пространство в разных плоскостях, уровнях. Это, прежде всего, разделение на мир природы и мир человеческого жилища. Здесь ольфакторная граница выстроена между простором и тес— нотой, воздухом и духотой, благовонием и зловонием. Богатые интерьеры, не часто от— меченные ольфакторными характеристиками, тоже противопоставляются миру природы, поскольку ароматы, наполняющие эти комнаты, искусственны, замкнуты в хрустальные флакончики-тюрьмы, здесь не может быть места ветру, запаху зелени и земли. Ольфакто— рий природных просторов достаточно подробен, детализован, Григорович ищет точные слова, описывающие эти запахи, саму атмосферу больших природных пространств -луга, леса, реки. Это «крестьянский» взгляд на мир природы, где у трав, птиц есть свои имена, все можно рассмотреть подробно, детально, не в духе «романтического» обоб— щенного описания «роскошеств природы», но так, как мог бы это видеть простой чело— век, ежедневно погруженный в этот мир. Герои Григоровича чувствуют красоту природы, они способны вдыхать ароматы «земли и зелени», и для них эти запахи значимы так же,
как и для автора. В то же время описание быта простого народа маркировано запахами негативными, резкими, которые сам он определяет как «запах нищеты». Ольфакторная граница делит мир жилища человека на богатый и бедный, она социальна. Точно также и запахи человека представлены по разные стороны этой границы - невыносимый запах конопляного масла от волос крестьянина и запах гелиотропов и фиалок от «воздушных» светских красавиц.
Примечания
Симакова А. А. Жанр народного романа в творчестве Д. В. Григоровича : дис. ... канд. филол. наук. Пенза, 2005.
2Клевенский М. Григорович // Литературная энциклопедия : в 11 т. М., 1929-1939. Т. 3. М.: Изд-во Ком. Акад., 1930. -Стб. 1-3.
