CC BY
35
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 39 (177). Филология. Искусствоведение. Вып. 38. С. 125-130.
Е. Л. Пастернак
«ЗАМЕЧАНИЯ...» АББАТА ДЮКЛО И ИХ РОЛЬ В ФОРМИРОВАНИИ ФРАНЦУЗСКОЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ТРАДИЦИИ XVIII ВЕКА
Новый взгляд на критические замечания философа-лингвиста XVIII века аббата Дюкло по поводу основных грамматических, синтаксических и морфологических положений «Грамматики...» Пор-Рояля позволяет составить представление о динамических процессах формирования французской лингвистической мысли с середины XVII до середины XVIII века.
Ключевые слова: языковедческая традиция; языковой обычай; опыт; письменный язык; устный язык; усовершенствование языка.
Критические комментарии аббата Дюкло к изданию Пор-Рояльской «Грамматики...» 1746 года могут быть прочитаны и проинтерпретированы как документ, в котором разрабатывались новые нормы теории языка.
Поскольку «Грамматика.» Пор-Рояля за столетие своего существования заняла лидирующую позицию сочинения, на котором основана языковедческая традиция, то поправки к такому сочинению представляют собой весьма ценное свидетельство трансформационных процессов в ходе лингвистической мысли.
Анализ «Замечаний.» Дюкло может быть интересен еще и тем, что именно эти рассуждения о языке, излагаемые автором в форме комментариев к практически полностью изученному тексту, представляют собой наиболее красноречивое доказательство взаимосвязи грамматической науки с философией языка.
Руссо, как известно, в рассуждениях о языке ссылается на Дюкло, а Деррида - наиболее авторитетный современный комментатор Руссо - называет сочинение Дюкло наравне с сочинениями Кондильяка источником руссоистской лингвистики.
Сочинение Дюкло, которое в строгом смысле слова не может быть названо самостоятельным сочинением, отчасти формально следует давней и широко распространенной в свое время традиции диалога ученого со своими предшественниками.
«Замечания.» представляют собой скорее поправки к «Грамматике.» Пор-Рояля, внесенные в текст в соответствии с динамикой лингвистической мысли и некоторым образом с самой логикой языка, к которой позднейшие авторы, последователи пор-рояльцев, со временем были ими приучены.
Авторитет «Замечаний.», с одной стороны, мог исходить из собственно личностного влияния автора, в особенности, в научных кругах, и с другой - из актуальности его взгляда на последовательно изложенные пор-рояльцами положения общей теории языка.
Первое, уже весьма характерное для того времени замечание, состоит в поправке к положению о царствовавшем в науке о языке в XVII веке мнению о том, что «властелином языка является обиход, или языковой обычай» (213). Эта формула, введеная в научный обиход К. Ф. де Вожла (Remarques sur 1а langue /гап-gai.se) и разнообразно интерпретированная в сочинениях авторов последующих эпох и направлений развития критической лингвистической мысли, в комментарии Дюкло приобретает весьма существеную поправку: « .подразумевается, что подобное утверждение относится равно как к устной речи так и к письменной. Я же собираюсь различать роль обихода по отношению к двум указанным видам речи» (213).
Наиважнейшим пунктом для Дюкло так же, как и для многих его современников -грамматистов и философов языка (в том числе Руссо и Кондильяка), представляется разведение устной речи и письма в разные сферы, подлежащие интеллектуальному анализу (ср. высказывание Руссо о том, что искусство письма вовсе не связано с искусством речи).
В интерпретации Дюкло конфликт между устным и письменным языками выглядит таким образом, что в его основе лежит разделение категорий произвольного и условленного. Вся система устной речи должна быть отнесена в область произвольного. «Вполне может сложиться так, что нечто, называемое сегодня книгой, впоследствии будет названо деревом; что зеленый в один прекрасный день будет
обозначать красный цвет, а красный - зеленый, ибо нет ничего ни в природе, ни в разуме, что определяло бы необходимость обозначения некоего объекта именно таким звуком, а не другим» (213). Стало быть, устная речь представляется областью, в которой существование и взаимодействие элементов системы основано на критерии произвольности. Обычай, или употребление, может управлять этой системой только в случае, если само понятие ‘обычай’ можно приравнять к понятию ‘разум’. Здесь Дюкло вступает в полемику с создателем теории обычая Клодом Вожла, который также рассматривал участие разума, но только лишь как сопроводительную категорию при формировании языковых процессов. Употребление царит в языке только в том случае, если оно сопряжено с разумом, то есть это не сложившаяся модель, но некое креативное начало, контролируемое разумом. Дюкло, напротив, говорит о том, что обычай и есть разум: «Когда речь идет о вещах чисто произвольных, необходимо следовать сложившемуся обычаю, что эквивалентно в данном случае - следовать разуму» (213).
Таким образом, операции разума, основанные на опыте - это и есть обычай, которым руководствуются при избирании устных средств выражения.
Письменный язык - это система знаков, о которой уславливаются. В этом случае обычай должен рассматриваться иначе, так как его функция существенно видоизменяется: «...обычай непоследователен и вступает в противоречие (с самим собой), когда сочетаниям звуков придается значение, отличное от уже данного им и сохраняемого в их названиях, если только это не необходимое буквосочетание, представляющее недостающий знак. Например, е и и объединяются для выражения звука ей как в /слове/ feu (огонь); о и и для передачи звука ои как в /слове/ cou (шея).
Пример, приведенный Дюкло, свидетельствует о том, насколько условен язык письменности, раз некоторые звуки не имеют точно соответствующих им отдельных знаков, значит, происходит некая договоренность между носителями одного языка об использовании данного сочетания букв для передачи определенного звука. Здесь обычай вторичен, вытекая из условленности, однако он не опасен и не разрушителен для системы языка.
Деструктивность приобретается обычаем в таких случаях, когда для передачи определен-
ных звуков используются разнообразные сочетания знаков (букв), которые утратили связь со звуковым выражением. Например, «.для выражения звука е используются сочетания ai, ei, oient, как в словах: vrai (истинный), j'ai (я имею), peine (затруднение), connoitre (знать), faisoient (они делали)» (214). Такие комбинации знаков, которые Дюкло называет ложными, могли бы замениться на е с диакритическими знаками, однако в этом случае употребление не поддается воздействию разума, каким бы насущным оно ни представлялось грамматистам.
В самом подходе к соответственному воцарению над употреблением Дюкло предлагает умеренность и постепенность, к которым склонны были призывать и его современники. Постепенность, то есть медленно прогрессирующее развитие, заложена в самой природе языкового обычая.
Таким образом, Дюкло трактует уже заданный и проинтерпретированный его предшественниками конфликт между устным и письменным языком в направлении дифференцирования обеих систем как различных, и главным критерием этого дифференцирования должна стать оппозиция ‘произволь-ность/условленность’ системы знаков. О произвольных знаках и институционных (т. е. тех, о которых уславливаются), много писал
Э.-Б. де Кондильяк в знаменитом «Опыте о происхождении знаний».
При этом Дюкло во вполне характерной для его времени манере разделяет сферы полномочий разных носителей языка. Письменный язык - это сфера деятельности грамматистов и литераторов, а устный язык принадлежит основной части нации. При разделении правомочий письменного и устного языков для Дюкло важен и критерий власти человека над языком: «Основная часть нации является полноправным хозяином разговорного языка, тогда как писатели имеют право на письменный язык» (215).
В «Замечаниях.» Дюкло проводит анализ некоторых грамматических категорий, в первую очередь, категории рода. Род с позиции грамматики произволен и семантически обусловлен только в отдельных случаях. Поскольку Дюкло в своих комментариях существенное внимание уделяет потребности в удобстве употребления разнообразных языковых средств, то категория рода, представленная им как случайная, может провоциро-
вать «неудобства при изучении языков» (215). Традиционный уже и для того времени пример с английским языком, в котором для имен категория рода отсутствует, вновь используется Дюкло в контексте обучения, а именно, доступности для изучения.
В качестве возможного разрешения трудностей, связанных с использованием категории рода, Дюкло предлагает ввести различительную частицу, функция которой заключалась бы в разграничительном подходе к определению рода. В этом отношении Дюкло. как и Руссо, пытается создать модель усовершенствования практики языка, а именно, ввести в употребление необходимую и удобную категорию.
Это предложение может быть прочитано как свидетельство воцарения сознания над языком, который представляется системой, действие которой может быть подчинено человеческой воле. Разумное применение любых грамматических категорий усовершенствует язык и упростит его изучение. Но привычка, которая может выступать синонимом употребления, мешает разуму, и в этом случае Дюкло уступает привычке.
Категория рода затруднительна и для самих носителей языка. В этом случае можно говорить о том, что именно эта категория, целиком отданная во власть привычки, может служить примером действия употребления, идущего против разума и смысла.
Падежная система представляет больший интерес для комментатора и, соответственно, в ее описании содержится больше выразительности.
Если стать на ту точку зрения, что падежи придуманы для выражения всех возможных отношений между словами, то из этого положения логически следует и другое - число падежей должно соответствовать числу этих отношений. Поскольку не известен ни один язык, который был бы способен послужить тому примером, то это естественным образом может означать невозможность такого предположения. Дюкло, с одной стороны, оставаясь приверженцем потребности в экономии, говорит о том, что подобное количество падежей и окончаний затруднило бы практику такого языка и перегрузило бы память. С другой стороны, при комментировании падежных отношений он пытается определить причину их многообразия. В рассуждении о том, что первые французские грамматики ко-
пировали правила синтаксиса классических языков, Дюкло пишет: «Так, часто встречается утверждение, что, например, de обозначает генитив, хотя этот предлог выражает лишь отношения, которые предписаны ему обиходом и зачастую значительно расходятся между собой. Так что нельзя сказать, будто они соответствуют латинским падежам, ибо в целом ряде случаев латиняне для передачи смысла того же, к примеру, де французского языка использовали н о м и н а т и в ы , а к к у з а т и в ы, а б л а т и в ы или же соответствующие прилагательные» (217).
Семантические отношения, регулируемые падежами в латыни, в развитом французском языке транспонированы в области смежных отношений. Падежные отношения в рассуждениях Дюкло представляют собой интерес постольку, поскольку они сами являются одной из типологически различительных черт различных языков. Это является центром интереса комментатора, и в соответствии с этим аспектом он в дальнейшем строит рассуждения о падежной системе, а именно соответствии с ее целесообразностью в том или ином языке: «.падежи необходимы в т р а н с п о з и т и в н ы х языках, каковыми являются греческий и латынь, где инверсии встречаются очень часто» (218).
Таким образом, транспозитивность, а именно, синтаксическая транспозитивность как признак языка, обусловливает функционирование падежной системы как необходимости, а аналитизм, которому, по утверждению Дюкло, следует французский язык, освобождает его от необходимости в падежных отношениях.
Естественным и логически объяснимым представляется продолжение рассуждений в том же аспекте в отношении артикля, а именно, его целесообразности и функций. Здесь критика Дюкло строится на методологических положениях авторов Пор Рояля, сводящихся к объяснению сложности употребления. Дюкло вновь рассматривает проблему артикля с функциональных позиций. Прежде чем приступить к собственно анализу артикля комментатор рассуждает о сложившейся во французской традиции деления артиклей на определенный и неопределенный. Это деление не только не проясняет смысла, но, напротив, затемняет его.
Строго говоря, критика Дюкло отнесена только к артиклю неопределенному, так как
его функция, по убеждению комментатора, совершенно не ясна, ведь слово, взятое в «неопределенном смысле, т. е. в значении расплывчатом и общем»(219), ни в каких дополнительных сопроводительных средствах не нуждается. Эта категоричность приводит к тому, что Дюкло берет на себя весь груз доказательства «атавистичности» неопределенного артикля во французском языке.
Та же категоричность свойственна и последующему заключению: «Существует лишь один артикль - le для мужского рода, который по отношению к существительным женского рода выглядит как la, а во множественном числе обоих родов - как les. Этот артикль лишает имя неопределенного значения, придавая ему точный и определенный смысл, как в единственном, так и во множественном числе» (там же).
Классификационные и функционалистские рассуждения Дюкло приводят его к попытке разрешения проблемы артикля путем переименования его в prenomfnped-имя), поскольку он не имеет собственно семантической стоимости и ставится перед именем. В этом положении особенно ясно прочитывается лингвистический функционализм Дюкло. К подобным, «предыменным» словам Дюкло относит слова, называемые им «метафизическими прилагательными», а именно, ЮШ(всякий), chaque(каждый), тЦникакой), quelque(какой-нибудь), certain(определенный), ce^mom), mon(MOй), ton(твой), son(его,ее), т(один), deux(два), trois(mpu).
Эти «прилагательные», собранные Дюкло в один класс, детерминируют имена, которые «могут быть рассмотрены в общем, частном, единичном, собирательном и разделительном смыслах» (220). Собственно артикль, а в сочинении Дюкло это следует читать, как определеный артикль, имеет функцией определение, конкретизацию, и субстантивацию. Оппозицией субстантивации становится адъективация, и по логике языка в этом случае артикль должен опускаться. «Le grammarien doit etre philosophe, sans quoi il n’est pas grammarien» («Грамматист должен быть философом, иначе он не грамматист»)
- пример собственно существительного (le grammarien)иадьективного суще ствительного (philosophe, grammarien).
Поскольку предпочтения Дюкло сосредоточены, как видно, в области функционирования определенного артикля, то, соответствен-
но, все прочие типы артиклей - неопределенные, неограниченные, частичные, средние
- вовсе не считаются им артиклями. В самом деле, классический известный всем поколениям французов пример «Un homme m ’a dit... »(«Мне сказал один человек...») содержит в себе вовсе не неопределенный артикль, но либо количественный показатель, либо синоним латинского quidam (некий).
Избирательность и малочисленность примеров, которые приводит Дюкло, свидетельствует о его фиксации на рациональных началах, управляющих языковыми процессами, и на возможном логическом основании для реформирования грамматики французского языка.
Вывод к главе, посвященной артиклям, прост и категоричен: собственно артиклем следует считать только один определенный артикль, все прочие артикли следует относить к разряду предыменных слов, берущих на себя лишь некоторые функции артиклей.
Следует отдельно упомянуть и о тенденции, явным образом просматривающейся в комментариях Дюкло - а именно, о стремлении в смутных и неясных случаях создать максимально точные дефиниции и придать строгую, фиксированную форму каждому термину. В этом случае предпочтительно было бы создавать новые термины, но не употреблять смутных и перегруженных.
Следуя логике собственных рассуждений, Дюкло обращается к местоимениям, с целью прояснить их семантическую и функциональную валентность, но так как в предыдущей главе речь велась об артикле и предыменных словах, то далее следует обратиться к местоимению, которое не только замещает имя, но и вызывает в памяти «смысл этих имен» (223). В главе о местоимениях Дюкло не выделяет выраженных терминологических и функциональных трудностей. В самом деле, раздел о местоимениях может представляться наиболее стройным и логически обоснованным разделом французской грамматики. Однако именно в этом разделе содержится рассуждение об обиходе или употреблении (usage).
Действительно, при исследовании употребления, функции, динамики и эволюции значения слова существеннейшим положением будет обиход (usage), однако, это очевидное утверждение Дюкло сопровождает пояснением «.но грамматисты должны входить в более тонкие детали» (224).
Именно это пояснение заслуживает особенно пристального прочтения. Дюкло никоим образом не ставит перед собой задачи разрушения создавшихся до него норм грамматического строя языка с одной стороны, и философии языка - с другой.
Однако, пустившись в опасное по тем временам рассуждение о выраженности конфликта между обиходом и разумом, он не может не впасть в парадоксальность суждений, которая объясняется несостоятельностью в определении границ каждого понятия. Противоречивость читается в таких рассуждениях, как: «Грамматисты могут выдвигать различные концепции, касающиеся природы и числа местоимений. Вполне возможно, что с философской точки зрения не существует собственно местоимений, кроме местоимений третьего лица Щон), е11е(она), Ш(они), е1^(оне), ибо то, что называют местоимением первого лица, обозначает единственно самого говорящего, а то, что называют местоимением второго лица
- слушающего» (225).
Это высказывание целиком, по мнению комментатора, может быть отнесено к области философии языка. Действительно, говорящий (первое лицо) и его реципиент (второе лицо) представляют собой пару, владеющую актом коммуникации, и в строгом смысле слова, к которому Дюкло обнаруживает особую приверженность, заменяющие их местоимения таковыми не являются. Критерием целесообразности в данном рассуждении является возможность обойтись без указанных «индикаторов». В случае, если смысл от этого не страдает и не искажается, их целесообразность сомнительна.
Однако Дюкло не пытается переменить каким-либо способом систему местоимений, хотя выводом к его рассуждениям могло вполне послужить именно такое заключение. Успех подобной перемены никоим образом не послужил бы «прогрессу искусства речи и письма» ( 226).
В таком случае можно полагать, что все рассуждения о местоимении, как и предшествовавшие рассуждения об артикле, имели скорее не практическую или преобразовательную цель, но скорее, дидактическую. Его комментарии и примеры должны были приучить читателя к мысли о руководящей и формообразующей роли разума в функционировании языка.
Многофункциональность одного и того же предлога, которую традиция полагала не-
достатком языка, Дюкло предлагает считать напротив, удачей, или даже преимуществом. Рассуждая о преимуществе одного многозначного предлога перед возможными многочисленными с отдельным значением, Дюкло делает следующую ремарку: «Все равно рассудок наш в итоге воспринимает все части предложения вкупе, чтобы постичь его смысл» (226).
Таким образом, Дюкло формулирует на интуитивном уровне принцип синтагматических связей языковых единиц. Сами отношения в рамках одной фразы определяются смыслом, а предлоги несут исключительно техническую нагрузку связывания слов.
Спор с авторами Пор-Рояля имеет вне сомнения и чисто прагматическое выражение в отношении терминологическом. Там, где это становится или выглядит необходимым и обоснованным, Дюкло предлагает собственный взгляд на предмет обсуждения. В рассуждении о наречиях он пытается провести различие между истинным наречием и частицами: «Любое слово, которое может быть передано сочетанием предлога с именем, является наречием, и каждое наречие восходит к подобному сочетанию, например: «constamment = avec constance» («постоянно = с постоянством»); «on y va = on va dans ce lieu - la» («идем туда = идем в то место») (228).
Поскольку в предшествовавшей грамматической традиции принято было называть частицами наиболее трудно определимое в языках, подобная тенденция для Дюкло, стремящегося прояснить смысл всего, что включается в систему языка, представляет свидетельство неспособности к классифицированию и «определению разрядов слов» (там же). При этом в определении частицы он сам пускается в непоследовательность. Определяя частицу как маленькую часть, односложное слово, он заключает это определение следующими словами « .нет такой части речи, которая бы не включала хотя бы нескольких подобных слов» (там же).
Естественным образом умение отличать частицы от сходных с ними по форме, но принадлежащих к иным частям речи слов, можно только с помощью рассудительного анализа.
Одним из интереснейших положений «Замечаний.» Дюкло можно считать его рассуждения о системе глагола, и, в частности, о том, что касается употребления времен - «продолженного» и «преходящего». В рассуждениях о
согласовании времен, которое тоже подчинено обычаю, он, в частности, приводит несколько примеров, свидетельствующих о необходимости перемены действия этого правила, при этом, основываясь на критерии постоянства/ преходящести. Если утверждение содержит в себе вечные истины, то есть те, которые не подвергаются сомнению и пересмотру, то для их выражения и обозначения время imparfait неприемлемо. Определение же самих этих истин лежит в компетенции разума человека, который должен дифференцировать вечное и преходящее. В предложениях: «j’ai fait voir que Dieu etait bon» («я показал, что Бог был добр») или «que les trois angles d ’ un triangle etaient egaux» («что три угла треугольника были равны») во второй части должно стоять настоящее время. Правило, закрепленное употреблением, может действовать лишь в случае, если оба действия относятся к прошедшему времени, и фраза: «on m ’a dit que le Roi etait parti pour Fontainebleau» («Мне сказали, что Король отбыл в Фонтенбло») будет построена правильно.
Столь же несовершенен по мнению Дюкло и условный период, построенный на сочетании conditionnel passe и plus-que-parfait. В соответствии с разумом, естественным было бы употребление этой пары форм исключительно в тех случаях, когда оба действия могли быть совершены в прошлом.
В главе, посвященной глаголу, прочитывается и еще одно существенное положение. Собственно семантика слова важна для Дюкло и в особенности с позиций постоянства/ преходящести. Например, помимо уже цитированных примеров с вечными и преходящими истинами, комментатор указывает на слово sensibilite (чувствительность), которое означает постоянное качество. По убеждению Дюкло, в условных периодах при подобных
словах не стоит употреблять сложного времени р1ш^ые-раг/аЬ, указывающего на ограниченность действия или некие его свойства в прошлом.
«Замечания.» Дюкло к Пор-Рояльской «Грамматике» довольно скоро стали своего рода классикой лингвистического текста. С Дюкло соглашались и спорили как с выразителем последних языковедческих идей, с комментатором, который подвел своеобразный итог рассуждениям о структурировании и нормировании грамматического и синтаксического строя французского языка. Отчасти это было вызвано уже указывавшейся привычкой к практике научной полемики, но в большей степени здесь сказались авторитетное вмешательство Дюкло в ход развития языка и его стремление к реформированию некоторых его разделов с позиций внутренней логики, присущей всякому языку, и призванной служить целесообразности языковых средств и категорий.
Список литературы
1. Арно, А. Грамматика / А. Арно, К. Лан-сло. Л., 1991. 270 с.
2. Деррида, Ж. О грамматологии. М. : Ad тащтет, 2000. 520 с.
3. Кондильяк, Э. Б. де. Опыт о происхождении человеческих знаний // Кондильяк, Э. Б. де. Соч. : в 3 т. Т. I. М. : Мысль, 1980. С.65-300.
4. Руссо, Ж.-Ж. Опыт о происхождении языков // Руссо, Ж.-Ж. Избранные сочинения. Т. I. М. : ГИХЛ, 1961. С. 221-267.
