CC BY
34
ИУУ
This is an open access article distributed under the Creative Commons Attribution 4.0 International (CC BY 4.0)
© 2018 г. О. А. Туфанова
г. Москва, Россия
ЗАГАДКА ПСКОВСКОЙ ЛЕТОПИСНОЙ ПОВЕСТИ «О БЕДАХ И СКОРБЕХ...»: ПРЕДИСЛОВИЕ И ТЕКСТ
Аннотация: Псковская летописная повесть «О бедах и скорбех и напастех» (1625) таит немало художественных загадок. Одна из них — соотношение предисловия и основного текста памятника, в котором лаконично освещаются главные события Смуты. На первый взгляд именно в предисловии задаются основные библейско-литературные «координаты»: Иерусалимское пленение, ориентация на корпус библейских книг, мотив греховности, — которые можно было бы рассматривать в качестве «нарративного ключа» к авторской интерпретации излагаемых событий по аналогии с другими памятниками Смуты. Однако сопоставление текста повести с «Историей Иудейской войны» и «Иудейскими древностями» Иосифа Флавия, Первой и Второй книгой Маккавейской не выявило сходных стилистических приемов и композиционных схем. Единственное обнаруженное сходство — это перекликающаяся эмоциональная формула выражения скорби. Исключение — последний эпизод, в котором захват поляками сердца Москвы уподобляется пленению Иерусалима, при этом автор компилирует и варьирует мотивы, относящиеся к разным периодам истории Иерусалима. Таким образом, предисловие и текст, формально объединенные в один памятник и внешне посвященные одной теме, в действительности не имеют внутренних связей и, вполне вероятно, принадлежат перу разных авторов. Задаваемые в предисловии «координаты» не получают развития в тексте повести. Благодаря им, скорее всего, реализуется традиционный для средневековой историографии принцип вписывания любого события русской истории в контекст мировой. И вместе с тем реализация этой традиции носит формальный, поверхностно архаичный характер, поскольку в других памятниках эпохи Смуты библейские темы, сюжеты и образы получают глубокую проработку на новом историческом материале.
Ключевые слова: псковская летописная повесть, Смута, захват Москвы, Иерусалимское пленение, нарративный ключ.
Информация об авторе: Ольга Александровна Туфанова — кандидат филологических наук, Институт мировой литературы им. А. М. Горького Российской академии наук, ул. Поварская, д. 25 а, 121069 г. Москва, Россия. E-mail: tufoa@mail.ru Дата поступления статьи: 15.09.2017 Дата публикации: 15.03.2018
Одним из интересных в художественном плане памятников цикла сочинений о Смутном времени является псковская летописная повесть «О бедах и скорбех и напастех», созданная после 1625 г.
УДК 821.161.1 ББК 83.3(2Рос=Рус)4
В отечественной историографии она получила негативную оценку. Так, С. М. Соловьев утверждал, что сказание «составлялось по стоустой молве народной» [10, т. 9, гл. 5, с. 349]. Его точку зрения поддержал С. Ф. Платонов, писавший, что автор повести «внес в свое повествование много басен, примером которых может служить его рассказ о свержении Шуйского» [7, с. 500].
Иная оценка содержится в работе «"Смутное время" в изображении литературных памятников 1612-1630 гг.»: признавая правоту С. М. Соловьева, В. П. Адрианова-Перетц отмечала, что произведение «довольно искусно по форме и языку» [1, с. 70]. Его автор «отступает от традиционной точки зрения, чрезвычайно обобщавшей и абстрагировавшей причины божьего гнева общею греховностью людей. По существу автор считает греховной лишь одну часть русского общества — "бессловесных зверей" — бояр, "сильных градодержателей", "нарочитых людей"» [1, с. 70]. Аналогичным образом оценивал сказание и М. Н. Тихомиров [11, с. 48].
Прямо противоположное мнение о повести высказал исследователь Г. В. Петров, полагавший, что «в повести о бедах и скорбях патриотизм псковичей, не теряя своего гражданского пафоса, поднимается на общерусскую высоту. Это плач по разоренной России» [6, с. 15].
Среди этих исследовательских работ, посвященных в первую очередь оценке достоверности излагаемых в повести событий и освещению главной идеи, выделяется работа А. С. Демина «Русские старопечатные предисловия и послесловия начала XVII в. ("великая слабость" в Смутное время)», в которой кратко характеризуются собственно поэтические особенности произведения. По мнению исследователя, «Адресаты предисловия в повести "О бедах и скорбех" также мыслились переживающими и ужасающимися одинаково с автором» [2, с. 203].
В целом, краткий обзор научной литературы, посвященной повести «О бедах и скорбех...», показывает, что она практически не изучена с точки зрения особенностей поэтики. А между тем это небольшое по объему произведение таит в себе немало загадок.
Одна из них была обозначена А. С. Деминым: «Предисловие и повесть различаются по тону» [2, с. 191]. Действительно, в памятнике отчетливо выделяются пространное предисловие и собственно повесть, в которой лаконично освещаются знаковые события Смуты. И на первый взгляд именно в предисловии задаются основные библейско-литературные координаты, с ориентацией на которые автор повести и будет рассказывать далее, «како и откуду начашася ая злая быти» [9, с. 55] в Великой России.
Первая «координата» — Иерусалимское пленение: «Якоже сотворися древле на ВостоцЪ, и во 1ерусалимстЬй странЪ, и во Александрш, и во Антюхш, потомъ же и въ царствующемъ велицЪмъ градЪ Константин^, запустЬше и плЪнеше градовомъ и всЬмъ сущимъ ту живущимъ <...> подобно же сему и здЪ сотворися, въ нынешняя времена, въ РустЬй земли» [9, с. 56]. Это пространное историческое сравнение следует сразу же за не менее пространным названием; далее на протяжении почти всех эпизодов, из которых и состоит повесть, автор ни разу не вспоминает об этом сопоставлении и обращается к нему вновь только в последнем эпизоде, повествующем о пленении Москвы, но несколько в ином ключе: «.но Богу тако изволившу, якоже древле 1ерусалиму и Царюграду кров^ очиститися отъ грехъ» [9, с. 60-61]; «И сбысться на царствующемъ градЪ МосквЪ якоже и на 1ерусалимЪ, иже плЪненъ бысть въ самый праздникъ Пасхи Антюхомъ; такоже и сему бысть» [9, с. 61]. В конце эпизода, который одновременно является и концовкой повести, автор еще раз, уже назидательно, обращается к данному
сравнению: «Зрите, брат1е, по всему подобно разореше Московского государства и всея Руск1я земля 1ерусалимскому плЬнешю отъ Антюха, еже бЬ во опресночный празд-никъ, сшрЬчь Пасхи...» [9, с. 62]. Таким образом, повесть начинается и завершается на первый взгляд одинаковым сравнением, косвенно отсылающим читателей к возможным источникам сведений о пленении/падении Иерусалима — «Истории Иудейской войны» и «Иудейским древностям» Иосифа Флавия.
Однако сопоставление текста псковской повести с «Историей.» и «Иудейскими древностями» не выявило сходных стилистических приемов и композиционных схем. Единственное обнаруженное сходство — это перекликающаяся эмоциональная формула выражения скорби «О горе, горе, увы, увы!» с предсказаниями в «Истории.» Исуса, сына Анана, кричавшим «жалостным» гласом: «Люте, люте Иерусалиму!», «Увы, увы граду и людемъ и цръкви!», «Увы, увы мнЬ!» (цит. по: [3]). Вместе с тем интонационное и тематическое сходство (но не тождество!) не позволяет говорить о ее прямом заимствовании, поскольку эта формула в том или ином виде встречается и в Библии («Горе тебе, Иерусалим!» — Книга пророка Иеремии 13: 27; «Горе, горе тебе, великий город» — Откровение святого Иоанна Богослова 18: 16), и в фольклоре (например, в песнях: «О горе, горе! // То невЬстино! // О горе, горе! // Ты невЬстушка, // О горе, горе! // Ты ластушка!»1), и во многих древнерусских памятниках (например, в «Слове о исходе души и страшном суде» свт. Кирилла Александрийского неоднократно повторяется формула «О, горе, горе!», «Увы, увы!»2), особенно часто в цикле произведений первой трети XVII в. о Смутном времени (например, «Ох, ох, увы, увы! Горе, горе лютЬ-лютЬ!» [5, с. 50] — в Новой повести о преславном Российском царстве, «Охъ, увы! горе!», «горе, горе! увы! увы! ох, ох!» [8, с. 142] — в «Плаче о пленении и конечном разорении Московского государства» и т. д.).
Общих мотивов в повести «О бедах и скорбех и напастех» и в «Истории Иудейской войны» и в «Иудейских древностях» практически не выявлено, кроме последнего эпизода, где прослеживается тематическое сходство. Захват поляками сердца Москвы — «градъ Китай и Кремль» [9, с. 61] — уподобляется пленению Иерусалима. При этом автор компилирует и варьирует мотивы, относящиеся к разным периодам истории Иерусалима, — пленению города правителем Селевкидской державы Антиохом IV Епифаном (175-163 гг. до н.э.) и осквернению им Храма 25 декабря 167 г. до н. э. (он приказал установить греческий алтарь Зевса на месте жертвенника и заклать на нем свинью) и уничтожению города римлянами в 70 г. н. э. Именно в такой причудливой комбинации и обнаруживаются сходные идейно-тематические моменты.
Время захвата/пленения/падения городов наделяется авторами особой значимостью. Так, в псковской повести, согласно тексту, пленение Москвы приходится на Цветоносную и Страстную неделю, на главный христианский праздник Пасху, время особого душевного напряжения и радости: «Пришедши же великой ЦвЬтоносной недЬли <.. .> умыслиша же Полстш люд1е въ той день посЬщи всЬхъ во градъ собрав-шагося народа» [9, с. 61]; «Наутр1я же самыя Христовы страсти <.> Полстш люд1е, на-чаша сЬщи безъ милости.» [8, с. 61]. Завершая рассказ о поведении поляков в Москве, автор пишет: «И сбысться на царствующемъ градЬ МосквЬ якоже и на 1ерусалимЬ, иже плЬненъ бысть въ самый праздник Пасхи Антюхомъ» [9, с. 61]. Ни в «Истории Иудейской войны», ни в «Иудейских древностях» Иосифа Флавия, ни в Первой, ни во Второй книге Маккавейской не говорится о пленении Иерусалима в Пасху.
1 Цит. по: http://feb-web.ru/feb/byliny/texts/p10/p1040564.htm?cmd=2 (дата обращения: 09.08.2017).
2 Цит. по: http://tvorenia.russportal.ru/index.php?id=saeculum.v.k_02_0031 (дата обращения: 09.08.2017).
Однако в «Истории Иудейской войны» есть фрагмент о знамениях перед погибелью Иерусалима в 70 г. н. э.:
Ни разумЬша, егда ста звЬзда над градомъ, подобна копию, и пребы лЬто все, ейже имя комитисъ наречемаа, вся власятая. И пакы, прежде заротЬния съвоку-пляющимся людемъ къ опресночному празднику, въ 8 день месяца ксанфика, иже есть априль, въ девятый час нощи, толикъ свЬтъ въсия на жрътвеницЬ и на цръкви, яко мнЬти дни быти свЬтлу, и продлъжися до получаса. <.> В той же праздникъ корова нЬкымъ приведена бысть на заколение, и посреди цръкви стоящи роди агньца. <.> По малЪ же дневъ от праздника, въ 21 день месяца артемисия, иже есть май, видение нЬкое демонское явися паче вЬры. <.> Преже бо слънечьнаго захождения явишася по аеру и по небу по всей иудЬйстей земли колесници и пол-ци съ оружиемъ, скачюще сквозЬ облакы и обступающе грады. Въ праздникъ же нареченный Пянтикостий, нощию иерЬи влЬзше въ внутренюю црьковь по обычаю на службу, пръвое очютиша подвизание и громъ, потом же и глас внезаапу слышаша глаголющь: "Отступимъ отсюду". Иже страшнЬйши сих» [3].
Вот здесь-то, видимо, и кроются истоки нарочитого повтора в псковской повести: «Пришедши же великой ЦвЬтоносной недЬли. Пришедшимъ же душеспа-сительнымъ днемъ, въ онъ же Христосъ Богъ возлеже на вечери, и умы нозЬ учени-комъ своимъ, и вдастъ имъ тЬла своего божественныхъ таинъ Новаго завЬта, въ самый великш четвертокъ... Наутрiя же самыя Христовы страсти. къ свЬтлому великому празднику пасхи Воскресешя Христова. и сице творяху всю святую недЬлю. еже бЬ во опрЬсночный праздникъ. [9, с. 61-62].
Псковский автор явно путает события далекой древности: осквернение Храма в Иерусалиме Антиохом IV Епифаном пришлось не на Пасху, а на Рождество, а знамения, связанные по времени с Пасхой, о которых пишет Иосиф Флавий, предшествуют началу войны, приведшей к разрушению Иерусалима в 70 г. н. э. Вероятнее всего, автор псковской повести перепутал имена агрессоров и вместо императора Тита вписал несколько раз имя Антиоха. Вместе с тем вполне вероятно и иное объяснение: действия интервентов во время Смуты, по свидетельству современников, описывавших трагические события начала XVII в., имели целью не только обогащение и захват территории, но и искоренение православной веры. В этом смысле становится понятно, почему автор псковской повести обращается именно к Антиоху IV Епифану, который притеснял иудеев и насаждал эллинизм. Во Второй книге Маккавейской говорится: «Спустя немного времени царь послал одного старца, Афинянина, принуждать Иудеев отступить от законов отеческих и не жить по законам Божиим» (6: 1), «Нельзя было ни хранить субботы, ни соблюдать отеческих праздников, ни даже называться Иудеем» (6: 6). Аналогичным образом поступают и «Полстш лкдае» в Москве, создавая условия, при которых невозможно было осуществить обрядовые действия, подготовиться к главному христианскому празднику. Так, патриарх, узнавший, что «поганш» хотят «посЬщи всЬхъ», отменил «святителское шесгае на осляти» [9, с. 61]. Пришедших на площадь за покупками к Пасхе людей поляки секут без милости. Настойчивое же повторение того, что события пришлись на время наивысшего смирения и светлой радости для христиан, становится ярким художественным приемом, подчеркивающим, с одной стороны, контраст должного (правильного) и реального, поведения своих и чужих, а с другой стороны, размах трагедии в Москве и жестокость мести Бога за предательство своего царя:
«Зрите же, братiе, отъ Бога скораго отмщешя человЬкомъ, своего царя возненавидЬша и крестное цЬлованiе и обЬщаше къ нему преступивше, какому месть воспрiяша?» [9, с. 61]. Причудливое сочетание мотивов, восходящих к разным источникам и разным периодам, позволяет автору показать разные грани «скорбей, и бедствий, и напастей» Москвы и одновременно наводит на мысль о том, что предисловие и повесть были написаны разными авторами.
Таким образом, указанная в самом начале предисловия «координата» не является «ключом» ко всему тексту повести, а оказывается востребованной в художественном плане только в последнем эпизоде. Обнаруженные сходства не позволяют говорить об «Истории иудейской войны» как о полноценном «нарративном ключе» к пониманию содержания повести или как об источнике нарративной модели хотя бы для последнего эпизода в силу того, что приводимые автором сведения о падении Иерусалима были широко известны и могли быть почерпнуты из других источников, стилистических же заимствований выявить не удалось. В то же время предисловие и повесть, состоящая из ряда относительно самостоятельных эпизодов, описывающих кратко конкретные события Смуты, и концовка явно отличаются друг от друга по стилю и «по тону», в чем нельзя не согласиться с А. С. Деминым. Осмелимся предположить, что изначально текст повести, более простой по стилю, имеющий единый нарративный ключ к прочтению, не имел предисловия и концовки, представляющих собой прямое уподобление «запустения» и «пленения» Русской земли, и в частности Москвы, и написанных, скорее всего, позже текста повести другим книжником, более начитанным, нежели автор основного текста. Следовательно, заданная в предисловии «координата» в действительности не является ключом к пониманию авторской интерпретации событий Смуты и дает лишь представление о трагедии Москвы в последнем эпизоде, позволяя автору (или соавтору, редактору) вписать событие русской истории в контекст мировой, что соответствует древнерусской историографической традиции.
В предисловии задается и вторая «координата» — ориентация на корпус библейских книг: «якоже великш пророкъ Iеремiя плакася о !удейстЬй земли, такоже и въ Руси <...> И сбытся по великому апостолу и евангелисту Ивану Богослову <...> инш же камешемъ отъ небеси якоже Содомъ побiени быша...» [9, с. 56].
В первом и втором эпизодах, повествующих о воцарении Бориса Годунова и Лжедмитрия I, соответственно, библейские образы и сюжеты не упоминаются. В третьем эпизоде, рассказывающем о смерти Лжедмитрия I и воцарении Василия Шуйского, используется историческое сравнение: «воздвиже на него (Отрепьева. — О. Т.) отъ благочестивыхъ князей Рускихъ Шуйского князя Василiя и прочихъ съ нимъ, побо-рающихъ по благочестш, якоже древле въ ГрецЬхъ на Упяна законопреступнаго великого царя ©еодоая» [9, с. 57].
В четвертом эпизоде, посвященном теме избавления Москвы от нашествия «Полскихъ и Литовскихъ людей» и смерти М. В. Скопина-Шуйского, появляется первое в основном тексте сравнение с библейскими персонажами: «.его (Скопина-Шуй-ского. — О. Т.), его славЬ и чести и храбръству и мужеству, яко Саулъ Давыду пастырю сущу, и уби Голiяeа, и пояху Саулу дЬвицы, въ тысящахъ побЬду, а Давыду во тмахъ» [9, с. 58]. В пятом и шестом эпизодах — о свержении В. Шуйского и оккупации страны и пленении и последующем освобождении Москвы вторым ополчением — библейские образы и сюжеты снова не упоминаются. В шестом эпизоде используется историческое сравнение, о котором речь шла выше.
Таким образом, вторая «координата» тоже не является «нарративным ключом» к основному тексту повести. Нет повторов библейских образов, не выявлено и мотив-ных и стилистических совпадений с текстами Священного Писания. То есть и в этом случае мы вынуждены констатировать, что текст повести и предисловие существуют отдельно, не имея внутренних связей, и, вполне вероятно, их следует рассматривать как самостоятельные свидетельства и интерпретации событий Смуты. Вместе с тем нельзя не учитывать тот факт, что, «говоря о событиях истории, древнерусский книжник никогда не забывает о движении истории в ее мировых масштабах. Либо повесть начинается с упоминания о главных мировых событиях (Сотворении мира, Всемирном потопе, Вавилонском столпотворении и воплощении Христа), либо повесть непосредственно включается в мировую историю: в какой-нибудь из больших сводов по всемирной истории» [4, с. 10-11]. Но в цикле сочинений о Смутном времени наблюдается иной принцип вплетения событий русской истории в контекст мировой, чаще всего книжники, употребляя тот или другой библейский образ, вспоминая какой-либо библейский сюжет, реализовывали его на новом материале. Здесь же упомянутые в предисловии библейские образы и сюжеты не только не реализуются внутри основного текста повести, но отсутствуют даже формальные повторы.
Характеризуя особенности древнерусской словесности XI-XVII вв., Д. С. Лихачев в книге «Великое наследие» писал: «Литература обладала всеохватывающим внутренним единством, единством темы и единством взгляда на мир» [4, с. 8-9]. В цикле произведений о Смутном времени, несмотря на противоречивые оценки событий 1598-1613 гг., наблюдается именно такое единство. Все памятники этого периода и частично последующих 10-15 лет освещают события Смуты, и во всех них обнаруживается традиционный для древнерусской литературы мотив Божьего наказания за грехи, по-разному реализуемый в памятниках, — от абстрактного обобщенного объяснения до конкретизации причин происходящего [13]. Не является исключением в этом смысле и предисловие, и текст псковской повести. Так, в предисловии читаем о том, что «въ РустЬй земли» [9, с. 56], как и в древности, «запустЬше и плЬнеше градовомъ» [9, с. 56]. Автор предисловия твердо убежден: «...гдЬ что бысть отъ Бога за грЬхи ихъ, якоже и у насъ быша...» [9, с. 56]. Аналогичным образом объясняются события и в эпизодах повести.
В первом эпизоде: «И грЬхъ ради нашихъ поядаетъ волкъ Христова непорочная овчата единого по единому, царей тЬхъ...» [9, с. 56-57].
Во втором эпизоде: «Пршде бо съ поганою Литвою на Русь воцарися же и той злый змш грЬхъ ради нашихъ.» [9, с. 57].
В пятом эпизоде: «Царь же Василей посла своего брата князя Димитр1я и иныхъ многихъ съ рат1ю, и срЬтошася Литва съ Русью, и грЬхъ ради нашихъ поб1ени быша Рустш полцы... <.> НЬмцы <.> за грЬхи наша, засЬдоша Великш Новградъ...» [9, с. 59], «Се же все бысть грЬхъ ради нашихъ» [9, с. 59].
В шестом эпизоде, во фрагменте, повествующем о том, что нижегородская рать подошла к Москве только «въ третш день по разоренш», но сделать ничего не могла, ибо «грЬхъ ради нашихъ не быше въ нихъ миру» [9, с. 61].
В третьем и четвертом эпизодах в таком обобщенном виде мотив греховности не используется. Вплетенный в контекст, он носит характер точечного объяснения конкретного события и тоже не является ключом к пониманию авторской интерпретации событий Смуты в повести.
Вполне вероятно, что в указанные выше фрагменты он был включен позднее основного текста, поскольку внутри эпизодов автор «не работает» с этим мотивом, а выстраивает повествование в границах иных мотивов, которые отличаются от мотивов, имеющихся в предисловии.
Итак, предисловие и текст псковской летописной повести «О бедах, и скорбех, и напастех...», формально объединенные в один текст и внешне написанные на одну тему, в действительности не имеют внутренних связей, о чем свидетельствует отсутствие общих мотивов и образов. Задаваемые в предисловии «координаты», которые можно было бы рассматривать, по аналогии с другими памятниками Смуты, как «ключи» к авторской интерпретации событий начала XVII в. [12] в основном тексте повести, в действительности таковыми «ключами» не являются. Благодаря им в летописной повести, скорее всего, реализуется традиционный для русской средневековой историографии принцип вписывания любого события русской истории в контекст мировой. И вместе с тем реализация этой традиции носит формальный, поверхностно архаичный характер, поскольку в других памятниках эпохи Смуты библейские темы, сюжеты и образы получают глубокую проработку на новом историческом материале. В повести же «О бедах, и скорбех, и напастех.» на первый план выходит совершенно нетрадиционный даже для памятников, посвященных событиям Смуты, мотив мести Бога. Но это уже тема отдельного исследования.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1 Адрианова-Перетц В. П. «Смутное время» в изображении литературных памятников 1612-1630 гг. // История русской литературы. М.; Л.: АН СССР, 1948. Т. 2. Ч. 2: Литература 1590-1690 гг. / под ред. А. С. Орлова, В. П. Адриановой-Перетц и Н. К. Гудзия. С. 45-77.
2 Демин А. С. Русские старопечатные предисловия и послесловия начала XVII в. («великая слабость» в Смутное время) // Тематика и стилистика предисловий и послесловий. М.: Наука, 1981. С. 188-203.
3 Из «Истории Иудейской войны» Иосифа Флавия» // Библиотека литературы Древней Руси / РАН. ИРЛИ; под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко. СПб.: Наука, 1999. Т. 2: XI-XII века. 555 с. URL: http://lib. pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=2173 (дата обращения: 12.07.2017).
4 Лихачев Д. С. Великое наследие: классические произведения литературы Древней Руси. М.: Современник, 1979. 412 с.
5 Новая повесть о преславном Российском царстве // Памятники литературы Древней Руси: Конец XVI - начало XVII веков / вступ. ст. Д. Лихачева; сост. и общая ред. Л. Дмитриева и Д. Лихачева. М.: Худож. лит., 1987. С. 24-57.
6 Петров Г. В. Патриотические мотивы в памятниках древнепсковской культуры // Псков. 2003. № 18. С. 14-19.
7 Платонов С. Ф. Собр. соч.: в 6 т. М.: Наука, 2010. Т. 1 / сост. В. В. Морозов, А. В. Смирнов. 597 с.
8 Плач о пленении и о конечном разорении Московского государства // Памятники литературы Древней Руси: Конец XVI - начало XVII веков / вступ. ст. Д. Лихачева; сост. и общая ред. Л. Дмитриева и Д. Лихачева. М.: Худож. лит., 1987. С.130-145.
9 Полное собрание русских летописей. СПб.: Тип. Э. Праца, 1851. Т. VI: Псковские и Софийские летописи. 275 с.
10 Соловьев С. М. История России с древнейших времен: в 15 кн. М.: Изд-во социально-экономической лит., 1961. Кн. V, т. 9-10. 754 с.
11 Тихомиров М. Н. Классовая борьба в России XVII в. М.: Наука, 1969. 449 с.
12 Туфанова О. А. Библейские сюжеты и образы в литературе Смутного времени // Библейские сюжеты в древнерусской литературе. М.: ИМЛИ РАН, 2014. С. 129-181.
13 Яковлев А. И. «Безумное молчание» (Причины Смуты по взглядам русских современников ее) // Сборник статей, посвященных В. О. Ключевскому. М., 1909. Ч. 2. С. 651-678.
***
© 2018. Olga A. Tufanova
Moscow, Russia
ON THE RIDDLE OF PSKOV CHRONICLES "TALE OF WOES AND MISFORTUNES...": FOREWORD AND TEXT
Abstract: Pskov chronicles "Tale of woes and miseries" (1625) delivers quite a number of artistic riddles. Correlation of the foreword and the body of the text, concisely covering the main events of Time of troubles — is one of them. At first sight it is exactly the foreword that sets main biblical literary "coordinates": Jerusalem captivity, body of Bible books, motif of sinfulness, — open to identifying as a "narrative key" to the authors' interpretation of the described events by analogy with other monuments of Time of troubles. However the comparison of the Tale's text with the "History of the Jewish war" and "Jewish antiquities" by Josephus Flavius, I and II Maccabees — detected no similar stylistic devices and compositional scheme. One similarity identified — is a consonant emotional formula of the grief expression. With the exception of the last episode — the seizure of the heart of Moscow by Poles likened to Jerusalem captivity. That said the author compiles and varies motives, referring different historical periods of Jerusalem. Thus, foreword and text, technically united in one monument and extrinsically dedicated to the same subject, in reality have no inner connections and, it may well be, are issued from the different authors' pens. "Coordinates" set up in the foreword do not get any further in the tale's text. They are, most likely, the reasons for manifestation of traditional medieval historiographical principle of framing of any Russian history event into the world historical context. At the same time realization of this tradition is of technical, superficially archaic nature, whereas in others monuments of the Times of troubles themes, plots and images are elaborated basing on a new historical material. Keywords: Pskov chronicles, Time of troubles, seizure of Moscow, Jerusalem captivity, narrative key.
Information about author: Olga A. Tufanova — PhD in Philology, A. M. Gorky Institute of World Literature of the Russian Academy of Sciences, Povarskaya St., 25 а, 121069 Moscow, Russia. E-mail: tufoa@mail.ru Received: September 15, 2017 Date of publication: March 15, 2018
REFERENCES
1 Adrianova-Peretts V. P. "Smutnoe vremia" v izobrazhenii literaturnykh pamiatnikov 1612-1630gg. [Time of troubles as portrayed in literary monuments]. Istoriia russkoi literatury [History of Russian literature]. Moscow, Leningrad, AN SSSR Publ., 1948. Vol. 2, part 2: Literatura 1590-1690 gg. [Literature of 1590-1690], ed. A. S. Orlova, V. P. Adrianovoi-Peretts i N. K. Gudziia, pp. 45-77. (In Russian)
2 Demin A. S. Russkie staropechatnye predisloviia i poslesloviia nachala XVII v. ("velikaia slabost'" v Smutnoe vremia) [Russian early printed forewords and afterwords of the beginning of the XVII c. ("great weakness" in the Times of troubles]. Tematika i stilistikapredislovii iposleslovii [Themes and stylistics of the foreword and afterword]. Moscow, Nauka Publ., 1981, pp. 188-203. (In Russian)
3 Iz "Istorii Iudeiskoi voiny" Iosifa Flaviia [Excerpts from the History of Jewish war by Josephus Flavius]. Biblioteka literatury Drevnei Rusi [Library of the Ancient Rus ], RAN. IRLI; ed. D. S. Likhacheva, L. A. Dmitrieva, A. A. Alekseeva, N. V. Ponyrko. St. Petersburg, Nauka Publ., 1999. Vol. 2: XI-XII veka. 555 p. URL: http://lib. pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=2173 (accessed 12 July 2017). (In Russian)
4 Likhachev D. S. Velikoe nasledie: klassicheskie proizvedeniia literatury Drevnei Rusi [Great legacy: classic literary works of the Ancient Rus']. Moscow, Sovremennik Publ., 1979. 412 p. (In Russian)
5 Novaia povest' o preslavnom Rossiiskom tsarstve [New tale of the most glorious Russian kingdom]. Pamiatniki literatury Drevnei Rusi: Konets XVI - nachalo XVII vekov [Literary monuments of the Ancient Rus : the end of the XVI - beginning of the XVII cc.], vstup. st. D. Likhacheva; under the general editorship of L. Dmitrieva i D. Likhacheva. Moscow, Khudozh. lit. Publ., 1987, pp. 24-57. (In Russian)
6 Petrov G. V. Patrioticheskie motivy v pamiatnikakh drevnepskovskoi kul'tury [Patriotic motives in monuments of the ancient Pskov culture]. Pskov [Pskov], 2003, no 18, pp. 14-19. (In Russian)
7 Platonov S. F. Sobr. soch.: v 6 t. [Collected works]. Moscow, Nauka Publ., 2010. Vol. 1, comp. V. V. Morozov, A. V. Smirnov. 597 p. (In Russian)
8 Plach o plenenii i o konechnom razorenii Moskovskogo gosudarstva [Lament for captivity and eventual devastation of Muscovite state]. Pamiatniki literatury Drevnei Rusi: Konets XVI - nachalo XVII vekov [Literary monuments of the Ancient Rus : the end of the XVI - beginning of the XVIIcc.], vstup. st. D. Likhacheva; under the general editorship of L. Dmitrieva and D. Likhacheva. Moscow, Khudozh. lit. Publ., 1987, pp. 130-145. (In Russian)
9 Polnoe sobranie russkikh letopisei [Complete edition of Russian chronicles]. St. Petersburg, Tip. E. Pratsa Publ., 1851. Vol. VI: Pskovskie i Sofiiskie letopisi [Pskov and Sofia chronicles]. 275 p. (In Russian)
10 Solov'ev S. M. IstoriiaRossii s drevneishikh vremen: v 15 kn. [History of Russia from the ancient times]. Moscow, Izd-vo sotsial'no-ekonomicheskoi lit. Publ., 1961. Book V, vol. 9-10. 754 p. (In Russian)
11 Tikhomirov M. N. Klassovaia bor'ba v Rossii XVII v. [Class struggle in Russia of XVII c.]. Moscow, Nauka Publ., 1969. 449 p. (In Russian)
12 Tufanova O. A. Bibleiskie siuzhety i obrazy v literature Smutnogo vremeni [Biblical plots and images in the literature if Time of troubles]. Bibleiskie siuzhety vdrevnerusskoi literature [Biblical plots in Old Russian literature]. Moscow, IMLI RAN Publ., 2014, pp. 129-181. (In Russian)
13 Iakovlev A. I. "Bezumnoe molchanie" (Prichiny Smuty po vzgliadam russkikh sovremennikov ee) [Insane silence (Causes of Time of troubles in the eyes of contemporaries]. Sbornik statei, posviashchennykh V. O. Kliuchevskomu [Collection of articles dedicated to V. O. Kluchevsky]. Moscow, 1909, part 2, pp. 651-678. (In Russian)
