CC BY
87
ВОКРУГ ТУРГЕНЕВА И ФЕТА
М.В. АНТОНОВА, доктор филологических наук, профессор кафедры
истории русской литературы Х1-Х1Х вв. Орловского государственного университета
gavkila@orel.ru
«ЮРОДИВЕЦ» С КРАСИВОЙ МЕЧИ
В статье рассматривается образ Касьяна из очерка И.С. Тургенева «Касьян с Красивой Мечи» в аспекте выраженности в нем черт русского юродства: сочетание комического и странного, провидческие способности, необычность поведения, дидактичность.
Ключевые слова: агиография, юродство, творчество Тургенева, «Записки охотника».
Начну с цитат:
<...> Ерофей подошел ко мне и с таинственным видом прошептал:
— И хорошо сделали, батюшка, что с ним поехали. Ведь он такой, ведь он юроди-вец, и прозвище-то ему: Блоха. Я не знаю, как вы понять-то его могли... [1]
— Скажи, пожалуйста, Ерофей, — заговорил я, — что за человек этот Касьян?
Ерофей не скоро мне отвечал: он вообще человек был обдумывающий и неторопливый; но я тотчас мог догадаться, что мой вопрос его развеселил и успокоил.
— Блоха-то? — заговорил он наконец, передернув вожжами. — Чудной человек: как есть юродивец, такого чудного человека и не скоро найдешь другого» (120).
Надо сказать, что образ Касьяна в очерке И.С. Тургенева отличается поразительным сочетанием комического и странного, его облик, поведение и речи парадоксальны.
С одной стороны, он обладает комической внешностью и нелепым поведением, вызывает у окружающих смех. Вспомним, что Ерофея вопрос повествователя «развеселил».
Первое знакомство с героем производит на рассказчика сильное впечатление. Человек, спящий «по самой середине ярко освещенного двора, на самом, как говорится, припеке», «лицом к земле и накрывши голову армяком», кажется «мальчиком» (107). Его портрет комичен и поразителен: «Вообразите себе карлика лет пятидесяти с маленьким, смуглым и сморщенным лицом, острым носиком, карими, едва заметными глазками и курчавыми, густыми черными волосами, которые, как шляпка на грибе, широко сидели на крошечной его головке. Все тело его было чрезвычайно тщедушно и худо, и решительно нельзя передать словами, до чего был необыкновенен и странен его взгляд» (108). Не менее комично прозвище Блоха, комично и необычно для взрослого человека его поведение на ссечках: «Он ходил необыкновенно проворно и словно все подпрыгивал на ходу, беспрестанно нагибался, срывал какие-то травки, совал их за пазуху, бормотал себе что-то под нос и все поглядывал на меня и на мою собаку, да таким пытливым, странным взглядом. <...> Касьян их [птичек. - М.А.] передразнивал, перекликался с ними; поршок полетел, чиликая, у него из-под ног - он зачиликал ему вслед;
© М.В. Антонова
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ
жаворонок стал спускаться над ним, трепеща кры-лами и звонко распевая, - Касьян подхватил его песенку. Со мной он все не заговаривал....» (111).
Странность и комичность облика Касьяна признает и Ермолай, который, как замечает повествователь, увидев героя, «осклабился» и, здороваясь, назвал его «Касьянушкой». В то же время кучер «видимо, потешался, глумился над стариком», говоря о его лекарских способностях (110). Сам герой признает себя «слабым на голову» и не способным ни к какому делу: «Неразумен я больно, с мальства; работаю пока мочно, - работник-то я плохой... где мне! Здоровья нет, и руки глупы» (114).
С другой стороны, несмотря на внешний комизм, Касьян говорит необыкновенно звучным голосом, он имеет славу «лекарки», разбирается в целебных травах, он грамотен. Свои нравственнорелигиозные воззрения герой излагает собеседнику достаточно последовательно, образным языком. Он, как признает Ермолай, хорошо поет, возможно, по мнению рассказчика, сам сочиняет стихи. Парадоксальность в поведении Касьяна проявляется, по замечанию рассказчика, и в том, что он то молчит, то неожиданно становится весьма разговорчив. Эту же черту отмечает и Ермолай: «...то молчит, как пень, то вдруг заговорит, - а что заговорит, Бог его знает» (120). Причем, с точки зрения кучера, речи его несообразны и непонятны. В то же время охотник замечает, что ему Касьян в первые моменты знакомства «казался весьма рассудительным человеком» (110).
Ермолай дает объяснение всем странностям Касьяна, говоря, что, по общему мнению, он - «юродивец». Как известно, Тургенев в облике Касьяна хотел запечатлеть черты сектанта-бегуна, и вряд ли писатель при всей своей безрелигиозности действительно желал наделить героя реальными чертами Христа ради юродивого. Однако слово «юродивец» было произнесено, и оно отразило не только народное отношение к ненормированному поведению персонажа, но и определенные, возможно, не всегда четко осознанные установки автора.
Исследования восприятия юродства русскими писателями в современном литературоведении достаточно актуальны, о чем свидетельствует вышедшая недавно монография Илоны Мотеюнайте, в которой она обратилась к анализу образов юродивых в сочинениях литературы нового времени — от А.С. Пушкина и А.С. Хомякова до В. Ерофеева и Л. Улицкой. Однако образ Касьяна из «Записок охотника» И.С. Тургенева оказался за пределами интересов исследовательницы.
Конечно, агиографический юродивый и юродивый литературный далеко не во всем совпада-
ют хотя бы потому, что автор нового времени имеет право на осознанный выбор черт своего героя, он не ограничен каноном, и практически всегда идеологическое наполнение образа отличается своеобразием и индивидуальностью. Тем не менее, опираясь на литературоведческие и культурологические исследования, в частности Е. Беленсон, Г.П. Федотова, А.М. Панченко, С.А. Иванова, Т. Недос-пасовой и некоторые другие [2], И. Мотеюнайте выделяет ряд постоянных признаков юродивого в литературе, к каковым относятся: связь с абсолютом, провидческие способности, особенности поведения и речи (загадочность, эпатажность, непонятность, агрессивность и пр.), тотальное одиночество и странничество героя, дидактичность, связь с демократической культурой [3].
Не будем касаться полноты выделения параметров юродства и их качественного определения в литературных произведениях. Данные изыскания, несомненно, следует продолжать и развивать.
Тем не менее отметим, что в облике Касьяна реально присутствуют детали, которые характерны для поведения, умственного состояния и образа жизни юродивых. Начнем с внешних признаков. Как мы помним, первое знакомство с Касьяном происходит в тот момент, когда он, завернувшись в армяк, спит на земле. Не хотелось бы проводить излишне прямолинейные параллели, но в данном случае трудно не вспомнить, что юродивый в житиях, как правило, ходит в рубище или вовсе нагой, спит на земле, в грязи и нечистотах. Последнего, конечно, в изображении Тургенева нет, однако описание деревни, двора Касьяна и имеющегося у него «животика» (лошаденки) весьма показательны: «Въезжая в эти выселки, мы не встретили ни одной живой души; даже куриц не было видно на улице, даже собак; только одна, черная, с куцым хвостом, торопливо выскочила при нас из совершенно высохшего корыта, куда ее, должно быть, загнала жажда, и тотчас, без лая, опрометью бросилась под ворота. Я зашел в первую избу, отворил дверь в сени, окликнул хозяев - никто не отвечал мне. Я кликнул еще раз: голодное мяуканье раздалось за другой дверью. Я толкнул ее ногой: худая кошка шмыгнула мимо меня, сверкнув во тьме зелеными глазами. Я всунул голову в комнату, посмотрел: темно, дымно и пусто. Я отправился на двор, и там никого не было... В загородке теленок промычал; хромой серый гусь отковылял немного в сторону. Я перешел во вторую избу - и во второй избе ни души. Я на двор... <...> В нескольких шагах от него [Касьяна. - М.А.], возле плохой тележонки, стояла под соломенным навесом худая лошаденка в оборванной сбруе. Солнеч-
ный свет, падая струями сквозь узкие отверстия обветшалого намета, пестрил небольшими светлыми пятнами ее косматую красно-гнедую шерсть»
(107). Конечно, нищета является «социальной» характеристикой орловской деревни, однако в то же время эта картина создает соответствующую атмосферу для первого знакомства с героем: запустение, голод, сушь, практически безмолвие, если не считать болтовни скворцов, «со спокойным любопытством» рассматривающих окружающее. И среди этого «безобразия», среди «кромешного мира» (если пользоваться терминологией Д.С. Лихачева) обнаруживается странный человечек, похожий на гриб, который спит на солнцепеке. Невольно вспоминаются агиографические приемы парадоксального явления Христа ради юродивых, когда их происхождение и само имя оказываются загадкой. Так, в первой редакции Жития Михаила Клопского герой впервые появляется в запертой келье у некоего старца Клопского монастыря, он сидит перед свечой и странным образом отвечает на задаваемые вопросы.
Поведение Касьяна, весь его облик также отличаются странностью, которую рассказчик не преминул отметить. Главное - это несообразность между тщедушной и комичной внешностью и внутренним содержанием. Показателями этого внутреннего содержания оказываются необыкновенные голос и взгляд героя. Спросонья странный старичок только бормочет: «Что, что надо? что такое?» (108). Когда же он начинает говорить, то тембр голоса и манера изумляют повествователя: «Звук его голоса также изумил меня. В нем не только не слышалось ничего дряхлого, - он был удивительно сладок, молод и почти женски нежен» (108). Эту черту автор не раз подчеркнет, называя голос героя «звучным».
Но уже в первый момент созерцания Касьяна мы вслед за Тургеневым обращаем внимание на его взгляд: «Все тело его было чрезвычайно тщедушно и худо, и решительно нельзя передать словами, до чего был необыкновенен и странен его взгляд» (108). Памятуя, что глаза - это зеркало души, нельзя сомневаться в том, что именно взгляд демонстрирует наличие у героя совершенно особого, иногда неизъяснимого внутреннего содержания. Особенность взгляда рассказчик также подмечает несколько раз: «он слушал меня, не спуская с меня своих медленно моргавших глаз»
(108), «и все поглядывал на меня и на мою собаку, да таким пытливым, странным взглядом» (111). «Ну для чего ты пташку убил? - начал он, глядя мне прямо в лицо» (113). Когда повествователь задает вопрос о занятиях Касьяна, тот, вероятно, испытывает растерянность: «Он не тотчас ответил
на мой вопрос. Его взгляд беспокойно забегал на мгновение» (114). В конце своего монолога о странствиях по Руси герой сбивается на скороговорку, меняется выражение его лица: «Эти последние слова Касьян произнес скороговоркой, почти невнятно; потом он еще что-то сказал, чего я даже расслышать не мог, а лицо его такое странное приняло выражение, что мне невольно вспомнилось название “юродивца”, данное ему Ерофеем. Он потупился, откашлянулся и как будто пришел в себя» (117). «Последние слова» - это заявление об отсутствии «справедливости в человеке». Странное выражение лица «юродивца» отнюдь не связано с умственной неполноценностью. Скорее, его можно трактовать как погруженность в себя, в глубокую печаль о несовершенстве мира и человека.
«Слабость на голову» и неспособность к практическому делу, в чем признается сам Касьян, может трактоваться двояко: как реальное уродство и как принципиальная установка, связанная с определенными убеждениями. Может быть, именно поэтому герой испытывает беспокойство и неловкость, когда получает прямой вопрос о своих занятиях. И в том, и в другом случаях крестьянское сообщество относится к подобному поведению с юмором, но снисходительно, без осуждения, даже с сочувствием. Однако реального слабоумия или реальной физической маломощности, несмотря на тщедушность, в Касьяне нет. Вспомним, что он грамотен, он поразительно правильно изъясняется, он странствует, покрывая в своих путешествиях пешком громадные расстояния. Можно сделать вывод о том, что тот образ жизни, который ведет герой, является результатом его сознательного выбора. Однако, подобно агиографическому герою, которому претит слава мирская, Касьян, так сказать, не афиширует свою особость.
Я уже говорила, что поведение Касьяна на ссеч-ках несколько необычно. Рискую вновь провести излишне прямую параллель, но не могу не вспомнить традиционную манеру поведения Христа ради юродивых - их играние. В весьма популярном на Руси переводном Житии Андрея Юродивого, чей образ стал агиологической моделью для последующих оригинальных сочинений этого жанра, используется именно это наименование обычного поведения святого. Например: «Единою же иг-рающю преподобному на торговищи...»; «възъра-щающесю же ся ему, играюще, глумяся...» [4]. Это поведение характеризуется не только «похабами» в прямом современном смысле этого слова, но и странными высказываниями, плясками, беготней и прочими неизъяснимыми движениями. С «иг-ранием» агиографического героя может быть
сближено самоироничное балагурство Касьяна, когда он от высокого слога переходит к «протяжной песенке», в которой рассказчик смог различить лишь две строчки:
А зовут меня Касьяном,
А по прозвищу Блоха... (117).
Ранее рассказчик с некоторым удивлением описывает действия, предпринимаемые Касьяном на ссечках: он подпрыгивает, постоянно нагибается, что-то бормочет, перекликается с птицами и поглядывает на охотника и его собаку «странным взглядом». Как видим, поведение героя странно не только потому, что его действия отчасти нелепы, но и потому, что он все время посматривает на повествователя, как бы соотнося свои телодвижения с его поступками.
Не только внешнее сходство Касьяна с агиографическими героями можно увидеть в этом эпизоде. Процитирую С.А. Иванова: «Если “похаб” разбивает крынку с молоком, то потом оказывается, что либо в молоке - дохлая крыса, либо сам молочник - нехороший человек. Если юродивый поливает дом водой - значит, будет пожар и лишь обрызганные им постройки устоят и т.д.» [5]. По законам жанра, как считает исследователь, выяснение истины происходит лишь только после смерти юродивого. Но это не совсем так. В ряде случаев, в частности в Житии Андрея Юродивого, в агиографическом произведении присутствует еще один герой, которого принято называть конфидентом. Он единственный, кто знает правду о юродивом, он посвящен в тайну его святости, ему юродивый, как правило, дает необходимые пояснения. То есть истина существует на страницах жития не только в виде загадки, которая разрешается с кончиной святого, но и в виде толкований, которые может давать и он сам. Нечто подобное мы встречаем в «Касьяне с Красивой Мечи». Необычность поведения героя разъясняется им самим: «Уже подъезжая ко двору, Касьян вдруг обернулся ко мне.
- Барин, а барин, - заговорил он, - ведь я виноват перед тобой; ведь это я тебе дичь-то всю отвел» (119). Правда, материалистически настроенный «барин» герою не поверил.
Получает свое объяснение и эпизод с похоронами, вернее, невмешательство «лекарки» Касьяна в судьбу плотника Мартына. Вообще похороны некоего человека, во время которых юродивый проявляет свои провидческие способности, являются одним из общих мест агиографического повествования о святых этого типа. В данном случае старик дает двоякое объяснение своему поведению: с одной стороны, «поздно узнал», с другой -
«Не жилец был плотник Мартын, не жилец на земле» (116). Что это? Способность прозревать судьбу, данная Богом, или просто проявление стихийного христианского фатализма?
Кстати, в данном эпизоде лишний раз ярко проявляется еще одна уже общеагиографическая черта: герой смиренно отрицает свои лекарские способности: «Какая я лекарка!.. и кто может лечить? Это все от Бога.» (116). Ему не нужна слава мирская, он смиренно принимает насмешки Ерофея, возможно, и других крестьян. Однако скажем сразу, что отношение к Касьяну со стороны деревенских жителей весьма неоднозначно.
Как это ни парадоксально, но именно охотник-повествователь выполняет функцию конфидента. Хотя и очень недоверчивого конфидента. Вряд ли это у Тургенева получилось намеренно. Скорее всего, в его цели не входило создание традиционного агиографического соотношения персонажей. Возможно, с точки зрения писателя, по логике характера Касьян, несмотря на все свое смирение, не может умолчать о даре общаться с живой природой, поскольку это соотносится с его своеобразными убеждениями и может стать поводом затеять с барином нравоучительную беседу.
Заметим также, что и нравоучение, дидактич-ность, стремление говорить правду сильным мира сего (а для Касьяна рассказчик относится именно к этой категории) - устойчивые признаки юродивого. Подобно христианскому подвижнику, герой Тургенева высказывает свои мысли, разоблачая греховное поведение и наставляя в истине. Если крестьяне воспринимают речи Касьяна просто как странные, то повествователь осознает парадоксальность поведения и мышления своего собеседника. На Руси существовало стойкое представление, что уроды физические или умственные - люди Божьи. Бог отнимает у человека физическое совершенство и особенно разум, приближая его таким образом к себе. Бог говорит устами юродивого. «Неразумность», о чем заявляет сам тургеневский герой, проявляется скорее не в отсутствии ума, а в отсутствии практицизма и интереса к обычной крестьянской работе. Не случайно «юродство» Касьяна Ермолай объясняет при помощи своего рода притчи: «Ведь, например, ведь он ни дать ни взять наш вот саврасый: от рук отбился тоже... от работы, то есть» (120). Так и живет герой, «ничем не промышляя». В то же время рассуждения Касьяна о жизни и смерти, о Божьем законе, положенном каждой твари, поражают повествователя: «Его речь звучала не мужичьей речью: так не говорят простолюдины, и краснобаи так не говорят. Этот язык, обдуманно-торжественный и странный. Я не слыхал
ничего подобного.» (114). Вряд ли Тургенев полагал, что «странный старик» изрекает божественные истины, что его устами, в соответствии с представлением о юродивых, глаголет сам Господь. Скорее, он склонен это объяснить книжной образованностью Касьяна и его принадлежностью к сектантам. Однако речи героя звучат как проповеди.
И, наконец, последнее качество героя, на котором мне хотелось бы остановиться. И. Мотеюнайте выделяет странничество юродивого как одну из его характерных черт. Действительно, Касьян ведет нетрадиционный для крестьян образ жизни -путешествует. Он говорит охотнику, что побывал не только за Курском, но и «в Ромен ходил, и в Син-бирск - славный град, и в самую Москву - золотые маковки; ходил на Оку-кормилицу, и на Цну-голуб-ку, и на Волгу-матушку, и много людей видал, добрых крестьян, и в городах побывал честных...» (117). Постоянные перемещения в пространстве, движение - характерная черта агиографического персонажа этого типа. Кстати, юродивый в житиях, как правило, человек пришлый, чужак, на что И. Мотеюнайте не обращает особого внимания. Это относится и к Андрею Юродивому, и к Прокопию Устюжскому, и к Исидору Твердиславу Ростовскому, и к Иоанну Ростовскому. Касьян тоже своего рода чужак, он переселенец, впрочем, как и многие крестьяне в тех местах, где происходят события. Впрочем, И. Мотеюнайте совершенно права в том, что для юродивого характерна не просто чужесть как таковая, но неприкаянность и одиночество. Если одиночество - «бессемейность» - Касьяна относительна (все-таки у него есть близкий человек — «сродственница» Аннушка), то неприкаянность его
тотальна, что и проявляется в неустроенности хозяйства, в постоянном странничестве, отсутствии занятости привычным крестьянским трудом. Причем эту неприкаянность он носит в себе, она стала его осознанным выбором в то время, когда он, повторим слова Ерофея, подобно саврасому, «отбился от работы». И в этом своем трагическом состоянии герой, как я уже отмечала, проявляет традиционное смирение, не выделяет себя из многих стра-дальцев-странников: «И не один я, грешный... много других хрестьян в лаптях ходят, по миру бродят, правды ищут...» (117).
Таким образом, с моей точки зрения, Касьян с Красивой Мечи в изображении Тургенева вполне вписывается в культурную парадигму русского юродства.
В заключение хотелось бы отметить, что отношение крестьян к Касьяну соотносится с народным восприятием феномена юродства. Насмешка смешивается с жалостью, признанием определенных достоинств и права этого человека вести образ жизни, отличный от обычного, что и сказывается в тех определениях, которые дает ему Ерофей: «не-абнакновенный», «непостоянный такой, несоразмерный даже.» (121). В целом благожелательноироничное отношение к Касьяну проявляет и рассказчик, однако последний испытывает также и некоторое недоумение: странности героя, приемлемые с точки зрения народной этики, укладывающиеся в образец поведения «юродивца», которому позволяется парадоксальное и ненормативное поведение, не могут быть объяснены формальной логикой и безоговорочно приняты безрели-гиозным сознанием.
Библиографический список
1. Тургенев И.С. Касьян с Красивой Мечи // Тургенев И.С. Собрание сочинений: в 12 томах. Т.1. — М., 1975. — С.110. Далее ссылки на данное издание с указанием страницы в тексте в круглых скобках.
2. См.: Беленсон Е. О подвиге Юродства. (О юродстве во Христе) // Путь. Орган русской религиозной мысли. Париж. Т. 8 (авг.), 1927. — С. 89-98; Федотов Г.П. Святые Древней Руси. - Париж, 1931; Панченко А.М. Смех как зрелище // Лихачев Д.С., Панченко А.М., Понырко Н.В. Смех в Древней Руси. — Л., 1984. — С.72-153; Иванов С.А. Византийское юродство. — М.,1994; Он же. Блаженные похабы. Культурная история юродства.
— М., 2005; Недоспасова Т. Русское юродство XI-XVI веков. — М.,1997.
3. См.: Мотеюнайте И. Восприятие юродства русской литературой XIX-XX веков. — Псков, 2006. — С. 122-154.
4. Житие Андрея Юродивого // Молдован А.М. «Житие Андрея Юродивого» в славянской письменности. - М., 2000. — С.185, 218.
5. Иванов С.А. Византийское юродство. — М., 1994. — С.144.
M.V. ANTONOVA «CHRIST’S FOOL» FROM BEAUTIFUL MECHA
The article deals with Kasyan’s image from I.S. Turgenev’s essay “Kasyan from Beautiful Mecha” in the aspect of expression in it features of Russian feeble-mindedness: the combination of comic and strange, prophetic faculties, unusual behaviour, didactics.
Key words: Hagiography, feeble-mindedness, Turgenev’s creative works, “Hunter’s Notes”.
