CC BY
63
cold with fear; fear makes his blood freeze и др. Сильное чувство страха связывается с угрозой жизни, например, сыл1э пэтащ (букв. чуть не умер).
В идиоматике кабардино-черкесского языка обращает на себя внимание одна особенность. Она проявляется и в идиомах со значением страх. Ее условно можно назвать действием меронимического принципа часть - целое, если проводить параллель с другими языками. В русском языке, например, страх концептуализируется через соматическую лексику, обозначающую целый орган, а в кабардино-черкесском - его часть: сердце vs. гущхъэ (верхушка сердца); ноги vs. лъэнк1эмпэ (икра); пятки vs. лъэдакъэпэ (начало пятки); или зуб vs. дзапэ (кончик зуба). На наш взгляд, такая детализация усиливает экспрессивную составляющую значения идиом в кабардино-черкесском языке вообще и идиом, обозначающих страх, в частности (ср. буквальный перевод идиомы псэр дзапэк1э 1ыггъын - держать душу кончиками зубов и *держать душу зубами).
Описание эмоций через образные языковые единицы способно раскрыть всю богатую палитру ощущений, испытываемых человеком, пребывающим в каком-либо эмоциональном состоянии, что было показано на примере эмоции страх. Они наполняют эмоциональные концепты конкретно-образным содержанием, придают им некоторую структурированность и показывают, с чем человек увязывает то, что он испытывает в эмоциональном состоянии.
Процесс концептуализации страха можно представить следующим образом. Страх, как и любая другая базовая эмоция, образуется взаимодействием нейрофизиологических, мимических, феноменологических компонентов. Доступный сознанию повторяющийся телесный опыт, мотивированный состоянием страха, постепенно структурируется и складывается в некую образ-схему (image schémas), содержание которой в абстрактной форме мыслится как сила, действующая внутри человека (emotions are forces) [5, с. 19]. На концептуальном уровне образ-схема страха реализуется в виде метонимических и метафорических моделей. Одинаковый субстрат эмоции страх,
Кабардино-Балкарский государственный университет
общий для всех людей, предопределяет в целом сходное содержание метафорических моделей. Так, выявленные на материале идиоматики кабардино-черкесского языка модели (оцепенение, внешние изменения, внутренняя дрожь, иррациональность) носят типологический характер и свойственны другим языкам. Но вместе с тем в исследуемом языке отсутствует модель внутренний холод ( ср.: леденеть от страха, кровь в жилах стынет и др.). Следующая отличительная особенность заключается в том, что в идиоматике кабардино-черкесского языка наиболее разработанной является составляющая страха, которая представлена симптомами внутренней дрожи, учащенного сердцебиения. Обращает на себя внимание активность метафоры сердца и души в пределах обозначенной модели. В таком своеобразном языковом «перераспределении» одинакового для всех людей психофизиологического субстрата эмоции страх проявляются особенности ассоциативно- образного мышления и национальные черты культуры этноса.
Литература
1. Лакофф Дж. Женщины, огонь и опасные вещи: Что категории языка говорят нам о мышлении. М., 2004.
2. Кубрякова Е.С. Язык и знание. На пути получения знаний о языке: части речи с когнитивной точки зрения. Роль языка в познании мира. М., 2004.
3. Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М., 1996.
4. Кравченко А.В. Когнитивная лингвистика сегодня: интеграционные процессы и проблема метода // Вопросы когнитивной лингвистики. 2004. № 2.
5. Kovecses Z. Metaphor and emotion: Language, culture, and body in human feeling. Cambridge, 2000.
6. Ekman P. Autonomic nervous system activity distinguishes among emotions // Science. 1983. Vol. 221. P. 1208-1210.
7. Frijda, Nico., Markam S., Sato K. Emotions and emotions words. // Everyday conceptions of emotion. Dordrecht, 1995. P.121-143.
8. Изард И. Эмоции человека. М., 1980. С. 42-45.
9. Гумбольдт В. Язык и философия культуры. М., 1985.
10. Ungerer F., & Schmid H.J. An introduction to cognitive linguistics. L.;N.Y., 1996.
11. Kovecses Z. Metaphor in culture: Universality and Variation. Cambridge, 2005.
3 октября 2QQ6 г.
© 2QQ6 г. В.Х. Унатлоков
ЯЗЫКОВЫЕ СВЯЗИ И ФОНОМОРФОЛОГИЧЕСКИЕ ТРАНСФОРМАЦИИ (НА МАТЕРИАЛЕ КАРАЧАЕВО-БАЛКАРСКОГО И КАБАРДИНО-ЧЕРКЕССКОГО ЯЗЫКОВ)
Как известно, кабардино-черкесский и карачаево-балкарский (кбалк.) языки в генетическом и типологическом планах относятся к различным классификационным системам. Фонетическая система и фонологическая структура северокавказских языков (в том числе и адыгских) значительно сложнее тюркской консонантной системы и фонологической структуры. Дальнейшее сопоставление фонетических систем анализируемых языков показывает, что карачаево-балкарский язык обладает богатой системой вокализма. Этот аспект различия не исчерпывается чисто ко-
личественной характеристикой. Следует отметить также значительную роль системы вокализма для структурирования фонетического облика слова в карачаево-балкарском языке. «В отличие от некоторых тюркских языков, карачаево-балкарский язык долгое время находился в полной изоляции от родственных языков и, естественно, сохранил древнейшие черты, присущие тюркским языкам, и в то же время в результате внутреннего развития и интеграции с соседними иберийско-кавказскими (курсив наш. - В.У.) и
иранскими (осетинским) языками приобрел некоторые специфические черты» [1, с. 26].
Как видно из перечня адыгских заимствований, их фонетический облик подвергся значительным изменениям, что представляется вполне естественным, поскольку системные различия, существующие между сопоставляемыми языками, не могли существенным образом не отразиться на освоении единиц из более сложной системы в более простой. Анализ языкового материала свидетельствует о том, что некоторые заимствования фонетически изменились существенно, порой до неузнаваемости. Сравните: кбалк. гюлтемиш (ось), кабардинское слово (каб.) гулъэмыж; кбалк. ханкешек (одноконная повозка), каб. хьэмк1эшыгу; кбалк. габу (перхоть), каб. кхъап1э; кбалк. санча (рассеянный), каб. щхьэншэ; гокка (узор), каб. гуак1уэ (приятный) и др.
Такое проникновение адыгизмов в карачаево-балкарский и другие соседние языки, относящееся к более ранним этапам развития северокавказских языков, объясняется тем, что кабардинский язык некоторое время выполнял на Северном Кавказе роль lingua franca. Ослабление влияния кабардинского языка произошло с изменением общественно-политической ситуации и с переходом функции языка межнационального общения к русскому языку, что отмечено известным исследователем карачаево-балкарского языка А. Ж. Будаевым: «В связи с лексическими заимствованиями из кабардино-черкесского языка типа адеж (вести на поводу), хаух (напрокат), хауле (бродяга), хомух (ленивый), либже (соус, мясное рагу), эжиу (припев), шибжи (перец), бужукъ (стропило), зифти (особый вид шитья), кюф (кузов), гежеф (борец) и другие, в карачаево-балкарском языке появились кабардино-черкесские звуки ж, ху, ф. Однако ослабление взаимовлияния указанных языков в силу исторических обстоятельств, т.е. вхождения кабардинцев, балкарцев, карачаевцев и черкесов в состав России, лишило возможности проникновения этих звуков в фонемный состав карачаево-балкарского языка, так как функцию общения между этими народами постепенно начал выполнять русский язык» [2, с. 62] (курсив наш. - В.У.).
Кроме того, исследователь отметил такой существенный факт, игнорировавшийся другими исследователями карачаево-балкарского языка: "Влияние кабардино-черкесского языка, как и осетинского, на карачаево-балкарский язык ограничилось обогащением его лексики и увеличением числа слов с ломаным сингармонизмом (курсив наш. - В.У.), например: ха-лек (хаос), шагъырей (знакомый), эмина (чума), хауле (бродяга), гида (плотничный топор), хызен (дырявый мешок), адеж (вести на поводу), герох (револьвер) и др. [2, с. 62-63].
Научный анализ языкового материала в исследуемом нами аспекте, как известно, имеет своей целью установление закономерностей освоения единиц языка-источника заимствующим языком, а описание фонетических изменений каждой отдельной единицы представляет собой нагромождение малоценных в научном отношении фактов. Безусловно, освоение адыгизмов карачаево-балкарским языком подчиняется определенным правилам, установление которых возможно при сопоставлении важнейших структурных
особенностей обоих языков. В этом смысле важным фонетическим феноменом карачаево-балкарского языка выступает явление сингармонизма [1, с. 26], оказывающее существенное влияние на структуру слова, что естественным образом должно участвовать и в процессе освоения иноязычных слов в карачаево-балкарском языке.
Под влиянием кавказских языков (наряду с другими) карачаево-балкарский язык приобрел (по сравнению с тюркскими языками) некоторые специфические черты. Тем не менее нарушение принципов сингармонизма в карачаево-балкарском языке не всегда связано с процессом заимствования, о чем свидетельствует уйгурский лингвист Э.Н.Наджип: «В последнее время по ряду причин закон сингармонизма в уйгурском языке все больше и больше нарушается. Характерно в этом отношении присоединение к слову с гласным переднего ряда аффикса с гласным заднего ряда, например: тил-гъа (языку)» [3, с. 6]. Такого рода явления, на первый взгляд нарушающие общую фонетическую картину языка, говорят, по нашему глубокому убеждению, о постоянно имманентных языку внутренних процессах развития.
Исходя из этого можно ожидать в отдельных случаях нарушение закона сингармонизма в карачаево-балкарских заимствованиях из адыгских языков, обусловленное прежде всего фонетической структурой адыгских заимствований, т. е. наличием в указанных заимствованиях фонем, не присущих карачаево-балкарскому языку. При установлении статуса отдельной лексемы в качестве заимствования в карачаево-балкарском языке не следует, однако, явление сингармонизма выставлять как решающий фактор и дифференциальный признак, так как нарушение закона сингармонизма имеет место уже в самом карачаево-балкарском языке, выражающееся в нарушении небной гармонии гласных главным образом в балкарском варианте.
Нарушение небной гармонии отмечено в различных тюркских языках: турецком [4, с. 15-16], казахском, киргизском [5, с. 15], туркменском [6, с. 45], тувинском [7, с. 56]. Это должно предостерегать от далеко идущих выводов относительно исконности или неисконности карачаево-балкарских слов, основанных на факте нарушения принципа сингармонизма. В специальной литературе отмечено, что эти нарушения имеют неоднородный характер и отражают индивидуальные черты каждого из названных языков [1, с. 29].
В отличие от некоторых тюркских языков в карачаево-балкарском языке имеет место слабое проникновение губной гармонии и четкое проявление небной гармонии. Судя по имеющимся тюркским источникам, нечто подобное отмечается в некоторых тюркских языках, например, в азербайджанском [8, с. 6], кумыкском [9, с. 19]. В.А. Богородицкий писал о постоянстве небной гармонии и непоследовательности губной гармонии [10, с. 4]. По этой причине при сопоставительном изучении тюркских языков с другими языками мало внимания обращают на нарушение или влияние губной гармонии. Здесь мы постарались учесть влияние этого проявления сингармонизма. В слове ашюгю, хотя небная гармония нарушена, отме-
чается проявление губной гармонии. Узкий ю во втором слоге передает лабиализованность последующего согласного в языке-источнике - ашэху; а конечный ю - результат соблюдения губной гармонии, ибо не зависит от лабиализованности предыдущего согласного, сравните: журка (топинамбур), нартюх (кукуруза), герох (револьвер), мечукъа (вид ружья). Как правило, лабиализованность адыгского согласного отражается на предыдущем гласном карачаево-балкарского языка. Появление же последующего гласного - результат проявления губной гармонии: мароко (земляника), чурко (топинамбур), чукубаста (каша), гурушха (подозрение) и т.д. Однако не всегда соблюдается небная гармония: гузаба (волнение), хадаус (неприятный). Нередко в языке-источнике нет момента лабиализации, а в карачаево-балкарском заимствовании губной гласный появляется из-за соблюдения губной гармонии: каб. 1улъхьэ, кбалк. улху (взятка), каб. гурымыкъ, кбалк. гурмукъ (грубый), каб. бжэгъу, карачаевское слово (карач.) буджох (кол) и т.д.
«Иноязычные слова, вошедшие в лексический фонд карачаево-балкарского языка с сохранением их звуковой оболочки, также не подчиняются закону гармонии гласных..., основной тюркский пласт лексики карачаево-балкарского языка строго подчиняется закону сингармонизма»[1, с. 30-31].
Говоря о фонетическом освоении адыгизмов карачаево-балкарским языком, мы должны соотнести адыгские заимствования с некоторыми закономерностями, установленными в карачаево-балкарском языке. Так, «в силу дифференциальных признаков широкие губные гласные о, е употребляются только в первом слоге, что до некоторой степени ограничивает их употребление и приводит к ослаблению губной гармонии. Однако закон губной гармонии сохраняет свою силу на узкие губные у, ю» [1, с. 30-31]. Каким образом отмеченная закономерность отражена в адыгских заимствованиях? Рассмотрим это на следующих примерах:
каб.
ашэху - могар,
бгыкъу - балка (потолочная), к1апсэрык1уэ - канатоходец, гуащ1аф1э - силач, лэгъупэжь - старший чабан
бужукъ - балка (на крыше), гепсоркъа - циркач, акробат, гацоф (диал.) - силач, логъпеш - старший чабан.
тхьэлъэ1у - праздничная трапеза, щ1эрык1уэ - топинамбур, къущхьэмышх - мушмула, гудзэ - спица (колеса), гурыгъ - шкворень, гупхэ - задок арбы, гулъэмыж - ось (арбы), ужьгъэ - просорушка, гуащэ - госпожа, гуащэнысэ - княгиня-сноха, зиусхьэн - господин, к1эрахъуэ - револьвер, гуэгуш - индейка, хуарэ - породистая лошадь, гуак1уэ - приятный, красивый, 1улэ - глупый, гурымыкъ - капризный, мыдахэ - некрасивый, хуэмыху - ленивый, увалень, 1уданэ - нитка,
сэнджэху - подшивка, оборка, кхъап1э - перхоть,
гуарцэ - кизяк,
гузавэ - беспокойство, тревога, гурыщхъуэ - подозрение, бжьыгъэ - пятно, сищхьэуз - едва ли, черта с два,
кбалк.
ашюгю - семена вениковой сорги, халех - праздничная трапеза, журка, чурко - топинамбур, къушхамиш - мушмула, гуза - спица (колеса), гурух - шкворень, гуфха - кузов арбы, гюлтемиш - ось (арбы), узгъа - ручная мельница, гоша - госпожа, гошанса - хозяйка, госпожа, жюйюсхан - господин, герох/герох - револьвер, гогуш - индейка, хора - породистая лошадь, гокка - цветок, узор, рисунок, гула - глупый, тупоумный, гурмук - грубый, невежливый, мудах - грустный, тоскливый, хомух - ленивый, лодырь, къудана - суровая нитка, санжох - оторочка, оборка, габу - перхоть, горча - кизяк,
гузаба - беспокойство, хлопоты, гурушха - подозрение, джугъу/жугъу - след, шышхаууз - едва ли,
С нарушением отмеченного правила (употребление губных гласных широкого раствора о и ё в неначальном слоге) заимствованы следующие единицы: халех (праздничная трапеза), чурко (топинамбур), герох (револьвер), санжох (оборка), гепсоркъа (циркач), гацоф (силач). Это нарушение вызвано тем, что носители языка стремились сохранить элемент лабиализации, характерный для адыгского согласного, путем лабиализации предыдущего гласного. Место последнего в слове зависело от положения лабиализованного согласного, не знавшего позиционного ограничения. Появление губных гласных широкого раствора вызвано нахождением после адыгского лабиализованного согласного гласного широкого раствора: открытый гласный может предшествовать лабиализованному согласному: сэнджэху, к1апсэрык1уэ, к1эрахъуэ. Если гласное окружение адыгского лабиализованного согласного было более менее узким, в карачаево-балкарском это отражалось с помощью узких гласных. Ввиду позиционной неограниченности узких гласных нарушение губной гармонии не приводило к нарушению какого-либо иного правила, кроме общеизвестного правила сингармонизма: ашюгю (семена вениковой сорги), чурко (топинамбур), къушхамиш (мушмула), гуза (спица), гуфха (кузов арбы), гула (глупый); встречаются случаи соблюдения губной гармонии: чурко, гурух, гогуш, гурмук, хомух, жугъу. Это отчасти вызвано стремлением сохранить элемент лабиализации согласного языка-источника. Но последнее не столь обязательно, чтобы детерминировать сохранение губной гармонии. В карачаевском варианте джурка (топинамбур) нарушается губная гармония, а в балкарском варианте чурко она сохраняется, хотя в языке-источнике это слово имеет всего один лабиализованный согласный - щ1эрык1уэ.
Судя по некоторым примерам, соблюдение губной гармонии происходит в тех случаях, когда заимствуемое слово в основном содержит гласные узкого раствора (вокруг лабиализованного согласного): каб. гу-рымыкъ (несговорчивый, капризный), кбалк. гурмук, каб. бгыкъу/бжыкъу (балка (потолочная)), кбалк. бужукъ, каб. гурыгъ (шкворень), кбалк. гурух и т.д. При открытости гласного окружения лабиализованного согласного в заимствованиях, как правило, губная гармония не соблюдается: каб. кхъап1э (перхоть), кбалк. габу, каб. гуарцэ (кизяк), кбалк. горча, каб. гузавэ (тревога, беспокойство), кбалк. гузаба, каб. гу-ащ1аф1э (силач), кбалк. (диал.) гацоф, каб. гуащэ (княгиня, хозяйка), кбалк. гоша, каб. хуарэ (породистая лошадь), кбалк. хора, каб. гуак1уэ (красивый, приятный, симпатичный), кбалк. гокка.
В специальной литературе отмечено, что нарушение гармонии гласных в тюркских языках вообще и карачаево-балкарском в частности происходит из-за иноязычного влияния, а также под влиянием внутренних процессов [1, с. 34]. Убывание губной гармонии скорее всего зависит от внутриязыковых процессов. Во всяком случае адыгское заимствование не влияет на процесс убывания губной гармонии, так как стремление восполнить момент лабиализации адыгских
согласных в карачаево-балкарском отражается на гласных, лабиализируя их, что, на наш взгляд, расширяет материальную базу губной гармонии.
Нарушение принципа сингармонизма принято отмечать в системе функционирования гласных, что вряд ли правомерно, если исходить из положения, что «факты карачаево-балкарского языка свидетельствуют о том, что гласные и согласные слова взаимно гармонируют и одновременно являются или палатализованными, или веляризованными». По мнению А.Ж. Будаева, в карачаево-балкарском языке велярные къ и гъ не принимают в этом участия или они принимают ограниченное участие в сингармонизме [1, с. 35]. Несколько иного мнения придерживался А. Н. Поцелуевский, согласно теории которого «согласные, имеющие два варианта своего произношения (к-къ, г-гъ), тоже принимают участие в сингармонизме, а именно, средненебные к и г встречаются в словах с гласными переднего ряда, а задненебные къ и гъ слышатся в словах с гласными заднего и среднего ряда» [6, 8].
Как нарушение правил сингармонизма должно быть расценено употребление переднеязычных после къ и гъ и употребление заднеязычных гласных после к и г. В карачаево-балкарском языке представлены примеры употребления заднеязычных гласных после к и г, в том числе и в таких словах, происхождение которых не определено, например, как (мамалыга), гатий (обувка), гара (нарзан) и т.д. Нарушение сингармонизма аналогичного типа отмечается в некоторых адыгских заимствованиях: чурко (топинамбур), гублашха (облучок), гуза (спица (колеса)), гуфха (кузов арбы), гогуш (индейка), гокка (цветок), гурмук (грубый, невежливый), кашеуек (массовый танец) и др.
Можно с уверенностью сказать, что в нарушении сингармонизма, определяемого по нейтрализации чередования г-гъ, к-къ в карачаево-балкарском языке, адыгские языки сыграли заметную роль: частотность употребления г и к увеличилась в ущерб частотности вариантов гъ и къ.
Простое сопоставление количественного состава гласных или согласных адыгских и карачаево-балкарского языков приводит к убеждению, что единицы консонантной системы адыгских языков нелегко передать с помощью имеющегося в карачаево-балкарском языке состава согласных, так как наиболее бедная из адыгских консонантная система кабардинского почти в два раза превышает по количеству единицы консонантной системы карачаево-балкарского (25 единиц, по А.Ж.Будаеву, или 33, по У.Б.Алиеву).
Карачаево-балкарский язык, как и все остальные тюркские, не имеет как лабиализованных согласных, так и смычно-гортанных. Естественно, без соответствующей субституции здесь не обойдется. Хотя нет лабиализованных согласных в карачаево-балкарском, момент лабиализации передается за счет лабиализации предыдущего или последующего гласного звука: каб. ашэху (могар), кбалк. ашюгю; каб. къуэж (побег, поросль), кбалк. къош; каб. щолэхъу (порода лошадей), кбалк. шаулух и т. д.
Это вполне естественно, так как по количеству гласных карачаево-балкарский значительно превосходит адыгские - восемь единиц [1, с. 61] против трех
в адыгских [11, с. 43]. Богатство вокалической системы карачаево-балкарского языка в той или иной форме компенсирует бедность консонантной системы. Для сохранения звукового облика адыгских слов карачаево-балкарский прибегает к гласным.
Однако в некоторых случаях карачаево-балкарские заимствования не отражают лабиализованность согласных в исходных адыгских формах: каб. хьэмк1э-шыгу (одноконная повозка), кбалк. ханкешек; каб. пшахъуэ (песок, песчаный), балкарское слово (балк., диал.) чаха.
Как и остальные тюркские языки, карачаево-балкарский язык избегает стечения согласных, особенно в начальной позиции. Нарушение этого правила обычно отмечается в иноязычных словах. В русских и интернациональных заимствованиях в школьной практике соблюдается подгонка под правописание языка-источника, но в живой речи подобные слова подвергаются изменениям (протезирование, эпентеза). Больше всего устному влиянию подвержены адыгские элементы, употребляемые без соотнесения с эталоном языка-источника. В языковом сознании они воспринимаются как исконные и подвергаются различным модификациям, сообразно с правилами языка в них отражаются и диалектные особенности.
Как правило, адыгские слова с начальным звукоком-плексом из-за протезирования (или эпентезы) в карачаево-балкарском увеличивают количество слогов, например: каб. пхъы > кбалк. быхы (морковь), каб. бжэгъу > кбалк. бужукъ (кол), каб. > пкъо, кбалк. быкъы (ствол), каб. шхонч > кбалк. ушкок (ружье).
Как показывают наблюдения над адыгскими заимствованиями, начальные стечения согласных преодолевались и с помощью отбрасывания одного из компонентов согласного комплекса, например: каб. пщаф1э > кбалк. шапа (повар), каб. бжьыгъэ > кбалк. жугъу (след) и т. д.
Наблюдения над адыгскими заимствованиями показывают, что карачаево-балкарский язык избегал стечения согласных не только в начале слова, но и в других позициях, например: каб. джэдгын > кбалк. гедигин (чабер рых-лоцветковый), каб. шыбжий > кбалк. шибижи (перец), каб. щыблэ > кбалк. шыбыла (молния). В некоторых случаях в подобных позициях отмечается сохранение комплекса согласных, например: каб. зэнтхъ > кбалк. зынтхы (овес), каб. гублащхьэ > кбалк. гублашха (облучок) и т.д.
Фонетической системе карачаево-балкарского языка чужды так называемые смычно-гортанные (аб-руптивные) звуки, свойственные всем автохтонным языкам Кавказа. При фонетическом освоении адыгских слов карачаево-балкарский язык заменил эти звуки в основном глухими коррелятами, в меньшей степени - звонкими: каб. къыф!ц!э > кбалк. къыфца (слива), каб. гуащ1аф1э > кбалк. гацоф (силач), каб. т1асхъэ > кбалк. тасха (секрет, тайна), каб. п1астэ > кбалк. баста (пшенная каша).
Встречаются единичные примеры замещения шипящим ч свистящего абруптива ц1: каб. мац1э, балк. мача (саранча). Отмечается замена шипящим звуком адыгского свистящего неабруптивного звука: каб. зиусхьэн (господин), кбалк. жюйюсхан. Следует отметить, что замена свистящего согласного шипящим не соотносима с какими-то внутренними закономерностями карачаево-
балкарского языка. Что касается замены шипяще-свистящих адыгских согласных другими, это объясняется отсутствием в фонетической системе карачаево-балкарского языка соответствующих согласных. По этой причине они замещаются то шипящими, то свистящими звуками: каб. жьгъыр > кбалк. жьгъыр/зьгъыр (скала), каб. хъыжьей > кбалк. хызен (дырявый мешочек), каб. бэрэжьей > балк. мережия (бузина) и т.д.
Разнообразны субституты к специфическому адыгскому абруптивному спиранту щ1 > ш, ж/дж, ч, ц: каб. гуащ1аф1э > балк. гежеф/гацоф, карачаевское слово (карач.) геджеб (борец, силач), каб. щ1эрык1уэ > балк. чурко/чирко, карач. джурка (топинамбур), каб. щ1опщак1уэ > кбалк. шепшокъа (название игры, где изображается больной с переломом или роженица), каб. щ1егъуэжын > балк. чогъожлан (сожалеть), карач. джугъож бол (сомневаться, усомниться).
Такое разнообразие субститутов объясняется не трудностью произношения этого специфического согласного звука для неадыгов. Прежде всего, как нам кажется, это связано со своеобразной историей этого звука. В трудах Ш.Б.Ногма, написанных в первой половине прошлого века, отмечается непоследовательность в его использовании: употребляется то щ1, то ч1 [12]. Как показали сравнительно-исторические исследования по фонетике адыгских языков, абруптив щ1 в одних случаях в кабардинском восходит к шипящему спиранту ч1, а в других - к общеадыгскому щ1 [11, с. 201], что хорошо прослеживается по кабардинско-адыгейским соответствиям: каб. т1ощ1, адыгейское слово (адыг.) т1оч1ы (двадцать), каб. щ1эн (знать), щ1ын (делать), адыг. щ1эн (знать), щ1ын (делать), каб. пщ1ы, адыг. пщ1ы (десять).
Разнообразность карачаево-балкарских субститутов является отражением разновременности заимствования слов с согласным щ1 из кабардинского языка.
Замена шипяще-свистящего спиранта шипящей аффрикатой в карачаево-балкарском языке является отражением более старых кабардинских норм произношения. Этот факт - не единичный, есть и другие примеры отражения в карачаево-балкарских заимствованиях старых норм произношения, зафиксированных в записях прошлого века. Это прежде всего заметно по заднеязычным «субститутам» г, к вместо шипящих аффрикат в кабардинском: каб. джэдгын (чабер рыхлоцветковый) > кбалк. гедигин, каб. к1э-рахъуэ (револьвер) > кбалк. керох/герох, каб. бэдж (паук) > кбалк. гыбы, каб. к1эпхын (фартук) > балк. гефхин.
В адыговедении общепризнано мнение о первичности заднеязычных г,к,к1 по отношению к шипящим аффрикатам [11, с. 185]. Лишнее доказательство этого - карачаево-балкарские заимствования. То же самое можно сказать о замене кабардинских шипящих спирантов ж,ш: каб. бжэгъу (кол) > карач. буджох, каб. ашэху (могар) > кбалк. ачюгю, каб. пшахъуэ (песок) > балк. чаха.
Соответствующие аффрикаты сохранены беслене-евским диалектом кабардинского языка [13, с. 24-25]. Шипящие спиранты восходят к шипящим аффрикатам [14]. Таким образом, карачаево-балкарские заимствования отражают более ранние кабардинские формы. Аффрикатные субституты в карачаево-балкарс-
ких заимствованиях не обусловлены какими-то внутриязыковыми закономерностями, а сохраняют нормы старокабардинского произношения. В этом плане данные карачаево-балкарского языка представляют немаловажный интерес с точки зрения исторической фонетики кабардинского языка. Если быть точнее, аффрикаты дж и ч в карачаево-балкарских заимствованиях вместо кабардинских спирантов ж и ш не следует квалифицировать как субституты, ибо они отражают старые нормы кабардинского, а не замену отсутствующих в фонетической системе заимствующего языка звуков.
Появление гласного в ауслауте в карачаево-балкарских заимствованиях из адыгских может иметь двоякое объяснение. В одном случае оно может быть объяснено нехарактерностью для карачаево-балкарского ауслаута определенного ряда согласных, например, шипящего ж и др. В другом случае это можно объяснить тем, что карачаево-балкарский язык отражает старые общеадыгские нормы полногласия, утерянные кабардинским и сохраненные адыгейским. Примером подобного толкования может служить слово каб. къитхъ, кбалк. къыйытхы (борона) (сравните: каб. л1ыжь, адыг. л1ыжъы (старик)); каб. дзэнтхъ, адыг. зэнтхъы, кбалк. зынтхы (овес). Скорее всего, появление гласного здесь может быть объяснено стремлением носителей карачаево-балкарского языка избежать нетипичного стечения согласных в конце и адаптацией морфологической структуры кабардинского слова морфологическим параметрам, типичным карачаево- балкарскому языку.
Шипяще-свистящие спиранты в кабардинском могут восходить к шипящим. Замена шипяще-свистящего щ шипящим в карачаево-балкарских заимствованиях является субституцией, так как это вызвано отсутствием звука щ в заимствующем языке, но есть основание квалифицировать шипящее соответствие к шипяще-свистящему кабардинскому как сохранение карачаево-балкарским языком старокабардинских норм произношения. Однако более убедительным является объяснение данного явления как результата адаптации фонетического облика заимствованного слова произносительным нормам карачаево-балкарского языка.
Некоторые примеры фонетического освоения адыгских слов карачаево-балкарским языком несут на себе черты общеадыгского состояния, если не говорить о еще более ранних явлениях. Речь идет о статусе субститута к ларингальному адыгскому абруптиву I в карачаево-балкарском языке - фарингальном къ. Замену кабардинского I фарингальным къ карачаево-балкарского языка следует рассматривать в контексте тезиса о том, что «общеадыгские фарингальные аб-руптивы в адыгских языках, за исключением хаку-чинского говора, изменились в ларингальные абруп-тивы» [11, с. 193]. Из этого вытекает, что кбалк. къо-дана (нитка) восходит к общеадыгскому *къуданэ, а не к современному кааб. 1уданэ. В более поздних заимствованиях с ларингальным I представлены субституты: каб. 1улэ (глупый, простофиля) > балк. гула; в качестве субститута использован заднеязычный г с нарушением сингармонизма. С сохранением общеадыгского *къу заимствовано слово 1улъхьэ (<*къулъхьэ) (взятка, подкуп) > карач. къултха, в то
время как в балкарском варианте функционирует форма, соответствующая современному состоянию кабардинского языка. Заднеязычный субститут г дан и к глухому фарингальному кхъ: каб. кхъап1э (перхоть), кбалк. габу, что также явилось нарушением сингармонизма.
Шумные латеральные согласные, свойственные адыгским и убыхскому языкам, осваиваются с трудом даже родственными языками, а неродственными они вряд ли будут освоены без субститутов. Но примеров, дающих основание говорить об общеадыгском уровне, почти нет: каб. лъэрыжэ > кбалк. сереже (лыжи), каб. зауэл1 > кбалк. зауаллы (воинственный, отважный). Глухой латеральный звук лъ, осваиваемый даже родственным абазинским языком через композит тл, карачаево-балкарский язык заменяет звуковым комплексом лт (каб. гулъэмыж (ось арбы) > кбалк. гюл-темиш, каб. пхъэгулъ (алыча, слива) > карач. хогулт, каб. 1улъхьэ (взятка) > карачаев. къултха, и мягкий латеральный сонорный л (каб. лъэхъу (рысь) > балк. лох, каб. ислъэмей (кабардинка) > балк. исламей). А звонкий л заменяется мягким сонорным: каб. лыбжьэ (соус) > кбалк. либиже, каб. лодан (лудан) > кбалк. лаудан, каб. щыблэ (молния) > кбалк. шыбыла.
Анализ фонетического облика адыгских заимствований в карачаево-балкарском языке показывает такие изменения, появление которых трудно увязать с требованиями приспособления к языковой структуре заимствующего языка, например, озвончение п в слове логъбеж (старший чабан) < каб. лэгъупэжь и ряд других аналогичных явлений. Но в основном фонетические, фонетико-структурные изменения обусловлены требованием соблюдения фонотактических правил языка: сингармонизм (небная и губная), запрет на стечения согласных в анлауте, а также в ауслауте. Изменения обусловлены также отсутствием целого ряда звукотипов языка-источника в заимствующем языке (например, смычно-гортанные, шипяще-свистящие, шумные латеральные). Некоторые изменения структурно не обусловлены (замена глухих согласных звонкими): логъбеж - лэгъупэжь (старший чабан) и наоборот - буджох - бжэгъу (кол) и др. В отдельных случаях карачаево-балкарский язык сохраняет архаичные черты языка-источника: къудана - 1уданэ (нитка), къултха - 1улъхьэ (взятка), мечукъа - мэшыкъуэ (вид ружья), бехция - бостей (женское платье).
Фонетическое освоение адыгизмов в карачаево-балкарском языке структурно мотивировано: основ-
Кабардино-Балкарский государственный университет
ные фонетические изменения произошли в соответствии с фонотактическими правилами тюркских языков, которые в отдельных случаях привели к столь существенным фонетическим трансформациям, что язык-первоисточник неузнаваем. Данное явление представляет интерес с точки зрения решения проблем языковой типологии и ареальной лингвистики, особый интерес в этом плане вызывает отражение в заимствования явлений, относящихся к хронологически различным пластам языка-первоисточника, что в конечном итоге может оказаться полезным для реконструкции фономорфологической системы языка-первоисточника. Важен также вывод о том, что адыгские заимствования в карачаево-балкарском языке превращаются в некого рода консервантов или же в дальнейшем процессе их функционирования следуют фономорфо-логическим и семантическим законам карачаево-балкарского языка, полностью отрываясь из сферы естественных эволютивных процессов языка-первоисточника.
Литература
1. Будаев А.Ж. Система фонем современного карачаево-балкарского языка. Нальчик, 1968.
2. Будаев А.Ж. Общие сведения о карачаевцах и балкарцах // Проблемы обучения родному и русскому языкам в балкарских и карачаевских школах. Нальчик, 1991.
3. Наджип Э.Н. Современный уйгурский язык. М., 1960.
4. Самойлович А. Краткая учебная грамматика современного османо-турецкого языка. Л., 1925.
5. Мелиоранский П.М. Краткая грамматика казах-киргизского языка. СПб., 1894. Ч. I.
6. Поцелуевский А.Н. Фонетика туркменского языка. Ашхабад, 1936.
7. Исхаков Ф.Г. Тувинский язык (Очерки по фонетике). М.;Л., 1957.
8. Ахундов А.А. Система фонем современного азербайджанского языка. Баку, 1964.
9. Дмитриев Н.К. Грамматика кумыкского языка. М.; Л., 1940.
10. Богородицкий В.А. Законы сингармонизма в тюркских языках // Вестник научного общества татароведения. Казань, 1927. № 6.
11. Кумахов М.А. Сравнительно-историческая фонетика адыгских (черкесских) языков. М., 1981.
12. Ногма Ш.Б. Филологические труды. Нальчик, 1956. Т. I.
13. БалкаровБХ. Язык бесленеевцев. Нальчик, 1959.
14. Рогава Г.В. Спирантизация шипящих аффрикат в адыгейских языках // Сообщения АН Груз. ССР. Тбилиси, 1944. Т. 5. № 4.
3 октября 2006 г.
© 2006 г. О.В. Кузнецова
СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ ОСОБЕННОСТЕЙ УПОТРЕБЛЕНИЯ ПЕРФЕКТА В НЕКОТОРЫХ СОВРЕМЕННЫХ ГЕРМАНСКИХ ЯЗЫКАХ
Хотя перфектная форма развивалась во всех германских языках (а их 12), ее употребление в каждом языке имеет свои особенности в выражении оттенков значений с точки зрения соотносительности действий, выраженных этой формой глагола. Рассмотрим некоторые
особенности употребления перфектных форм в шведском, датском и нидерландском (голландском) языках.
В современном шведском языке различают 6 временных форм глагола: настоящее (Presens), перфект (Perfekt), будущее (Futurum), относящихся к первому временному плану, а прошедшее время - претерит
