CC BY
41
ПОЛИТЭКС. 2006. Том 2. № 2
Н. А. Амельченко
ВОЗРОЖДЕНИЕ В ЕВРОПЕ, ИЛИ ВОЗМОЖНА ЛИ НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗАЦИИ?
Тематизация национальной идентичности на постсоветском пространстве порождена необходимостью «латания дыр» в ткани социальной солидарности после разрушения советских институтов и ценностей. Европейский опыт осмысления проблемы прочерчен от проблематизации разрыва традиционных связей в терминах солидарности в конце XVIII в. до переформулировки последней в терминах идентичности в конце XX в. Новизна последней постановки определяется глобализацией. Если идея нации возникает в ответ на вызов дезинтеграции традиционного социума вследствие формирования гражданского общества, чьи абстрактно-правовые скрепы не способны были сдержать социально-классовые противоречия, то проблематика идентичности представляет попытку сохранения ценностного (в смысле морального) облика отдельного человека и целых человеческих коллективов, стирающихся под прессом унифицирующих «ценностей» — денег.
Европейский опыт показывает, что понятие нации как сознательного «общественного договора» граждан служит скорее способом легитимации либеральных институтов, чем средством солидарности1. В качестве такового выступает идея нации, которую пытаются осмыслить как культурно-историческую (романтическую), «природную» или даже воображаемую. Эта версия нации культурная по происхождению (ее творили люди искусства, историки и философы), историческая (скорее генеалогическая) по логике развертывания, ибо связывает события посредством общего истока и смысла героической судьбы, «природная» по образному наполнению, так как содержит образы Матери, Земли, кровного родства и братства2. Этот образ нации оказался более эффективным инструментом солидарности, поскольку в отличие от гражданских прав и свобод имел достоинство не просто понятийно-символического, а мифического воплощения, а миф, как утверждали еще ранние немецкие романтики, соединяет обобщенный смысл и художественный образ.
Проблема социальной интеграции и национальной идентичности актуализировалась в нашем обществе еще и вследствие осознания недостаточности общего географического и политико-правового пространства для становления нации. Либерально-марксистская надежда на то, что рынок и демократические права сами по себе обеспечат национальную интеграцию и идентификацию, не оправдалась, поскольку сами либерально-демократические реформы нуждаются в мощном источнике легитимации и
1 В этом вопросе солидарны такие выдающиеся мыслители современности, как И. Валлерстайн и Ю. Хабермас (см.: Валлерстайн, 2003, с. 127; Хабермас, 2001, с. 211).
2 Анализ данного образа нации и закономерностей его становления (см.: Андерсон, 2002; Геллнер, 1991; Хобсбаум, 1998; Чаттерджи, 2002, с. 283-296).
© Н. А. Амельченко, 2006
ПОЛИТЭКС. 2006. Том 2. № 2
национальной интеграции, каковым в западноевропейской истории выступал миф. Демократия в форме прав и свобод обладает достоинствами рационального понимания и институционально-правового воплощения, но она столкнулась с проблемой, которую Ж.-Л. Нанси (см.: Рыклин, 2002, с. 102) называет «непереносимостью непредставимости демократии»: такие понятия, как «права и свободы человека», «правовое государство» и «суверенитет народа», не обладают символической образностью искусства и мифа, а потому уступают им по мощности воздействия в качестве «инструмента» интеграции и идентификации. Действительно, миф выступает в функции инструмента, способа идентификации европейских наций, поскольку облекает идею нации в эстетическую форму общей выстраданной судьбы и героической борьбы народа. Мифические Греция и Рим играли в истории становления европейских наций роль истинного истока национальной истории, возрождение которого обеспечивало нациям непрерывную связь поколений и чувство принадлежности к единой общности. Миф может быть не только тоталитарным, как немецкий миф почвы и крови, который в условиях отсутствия единой гражданской нации и поражения в войне стал инструментом тотальной солидарности, но и мифической романтической историей народа, без которой не обходится ни одна гражданская нация. Во Франции именно Мишле создает историю, в которой субъектом исторических изменений выступает народ, а не королевские династии, а французские романтики, например Гюго, героизируют эту историю, придавая последней смысл и поэтическую образность.
Проблема поиска средств социальной интеграции в Украине и обретения единого образа «Мы» актуализируется тогда, когда национальная идентичность в Европе и мире размывается под натиском глобализации. Противоречие национализма либерализму и республиканизму заставляет европейских либералов и социал-демократов в их интеграционных усилиях отказываться от национальной привязки прав и свобод индивидов и распространять последние на общее пространство Европейского Союза, а также на иммигрантов, национальные, этнические и другие меньшинства, а коммунитаристов настаивать на укорененности солидарности скорее в партикулярных традициях, чем универсальных ценностях. Это же противоречие породило и «взаимодополнительность» стратегий национального «Возрождения» и «Европейской интеграции» в украинских поисках идентичности.
Первая представлена мифологемой «Возрождения», содержащей интенцию очищения истинного «архе» нации в борьбе с чудовищами коммунизма или российского империализма. Древнегреческий термин «архе» как нельзя более соответствует представлению о нации в мифическом дискурсе наших украинских гуманитариев, ибо нация в их воображении предстает незамутненным началом, инвариантным при всех историческим изменениях. Кризис коммунистической идеологии означал потерю того смыслового универсума, который задавал цель и смысл жизни, а также способ интерпретации истории. В этой ситуации «ценностного вакуума» и аномии оживает романтическое, в основе своей мифическое, слово «Возрождение» со всеми его коннотациями и приобретает характер символа поиска такой национальной идентичности и солидарности, кото-
ПОЛИТЭКС. 2006. Том 2. № 2
рая противоположна «научному бесклассовому обществу». Это слово-символ стало выражением «инстинкта целостности» (К.-Г. Юнг), не всегда осознаваемой потребности в социальной и личностной идентичности. Благодаря частому повторению в названиях программ, фондов, книг и партий (вспомним хотя бы фонд «Вщродження» или фракцию «Вщродження регюнв») это слово превратилось в мифологему, питающую энергией мифотворчества гуманитарные студии украинских интеллектуалов и определяющую тональность, направление поиска и образ нации. «Возрождение» сразу же актуализирует и космогонический миф, по архетипу которого оно и осуществляется: возрождение в мифологии означает ритуальное возвращение к истоку и постоянное пересотворение космоса из хаоса путем титаномахии и героической борьбы. Скрепляющей смысловой основой прежней идеологии был идеал будущего коммунистического общества, в новой мифологии — образ идеального прошлого, которое необходимо возродить и очистить от наслоений. Пророчество будущего сменяется на пророчество прошлого, а мифологема возрождения нации есть не что иное, как перевернутый прогрессистский миф.
Поиски архе нации свелись к довольно хаотическому продуцированию образов «ариев», «казацкой вольницы» или «трипольской культуры» в качестве истоков украин-скости1. Логика мифической идентичности: чем глубже, тем истиннее, все больше отдаляет этот исток от современности. В соответствии с мифологемой «возрождения» переописывается и история Украины, которая предстает в образах героической борьбы украинского народа за обретение государственной независимости в борьбе с чудовищами российского империализма и коммунизма. Соответственно меняются и героические личности такой истории: на культовое место Богдана Хмельницкого в советской истории уже претендует гетман Мазепа. Самая серьезная попытка реконструировать мифическую Украину принадлежит Г. Грабовичу и О. Забужко (см.: Грабович, 1991; За-бужко, 1997), которые в творчестве Тараса Шевченко увидели выражение архетипов коллективного бессознательного украинского народа, тот искомый миф Украины, который противопоставляет светлый образ Украины как женщины и девушки, поруганной москалем, — инфернальному образу России как прародительнице этого москаля. В такой интерпретации возрождение Украины предстает как «деморализация» украинских мужчин путем возвращения к подлинным казацким добродетелям. В этих работах «научные изыскания» авторов трудно отделить от политической воли к национальному самоопределению путем формирования национальной идентичности по принципу отсечения «Чужого» как советского и российского. В результате Т. Г. Шевченко резко поменял советский образ «провозвестника дружбы народов» и «критика крепостничества» на образ певца украинского рая и ада, в качестве которых выступают, соответственно, «садок вишневый коло хаты» и «москаль, Санкт-Петербург, Россия».
1 Подобные идеи можно встретить в работе Ю. Каныгина (см.: Каныгин, 1995), в которой даже Иисус Христос считается праукраинцем по причине происхождения из Галилеи, которая отождествляется с Прикарпатьем, или в статье О. Уманского (см.: Уманский, 1992), в которой представители трипольской культуры «воображаются» пращурами украинцев.
ПОЛИТЭКС. 2006. Том 2. № 2
Мифологема «возрождения» формирует, особенно в первые годы независимости, особую тональность политического и интеллектуального дискурсов в Украине в направлении ностальгии по утраченному примордиальному единству. В качестве сопровождающей коннотации эта ностальгия содержит отношение к собственной истории как к искаженному злым роком пути. И если рок персонифицируется в образе «Российской империи», «Советской власти», и т. п., то этим достигается чудесное снятие ответственности самих украинцев за «тоталитаризм», «голодомор» и другие трагические события общей истории, вследствие чего и коммунизм, и тоталитаризм, и репрессии предстают чисто российскими по своему происхождению, а не социально-классовыми. А потому дискурс «возрождения» рядится в одежды обиженного судьбой человека, требующего к себе жалости и сострадания, иногда и подаяния. Отношение к себе как к равному партнеру воспринимается с этой позиции как равнодушие. Мифическое сознание признает только непосредственно-чувственную связь как истинную и надежную опору в жизни — семью, кумовство, любовь, противопоставляя последним рациональные, формальные отношения и толерантность. Способом мифической идентификации по логике «возрождения» становится отрицание «Чужого» как хаоса и инфернального зла. А в качестве образа «Чужого» выступает в мифическом сознании не «свое-другое-себя» Гегеля и не глубинное «мое бессознательное» Фрейда и не «другой» Левинаса, а существо принципиально враждебное.
Нетрудно заметить, что логика возрождения основывается на примордиалистском образе нации как общности по происхождению, инвариантной ко всем историческим изменениям, которая в основном трактуется как этнос или титульная нация. Существуют современные исследователи (Э. Геллнер, Э. Хобсбаум, Б. Андерсон), которые успешно деконструируют такое понимание нации, которое составляет как раз суть национализма, этого продукта интеллигенции и лиц свободных профессий, которые и продуцируют «изобретенные традиции» (Э. Хобсбаум). Но такая деконструкция не отрицает роли «воображаемой» мифической нации или национализма в историческом становлении современных наций. Что же касается Украины, то мифическая нация так и не стала (пока?) средством ценностной интеграции и идентификации всего нашего общества, даже при усиленных попытках перевода преподавания на украинский язык, переписывания школьных учебников, создания музеев и памятников в честь новых культурных героев - казаков и борцов со сталинским и советским режимом.
В новейшей истории Украины романтическая мифическая идея нации служила скорее не способом ценностной интеграции и идентификации, а неким риторическим обрамлением и легитимацией либеральных рыночных реформ. В нашей стране социальная и политическая солидарность осуществляется по принципу согласования интересов, а не ценностей. Она так и воспринимается самими субъектами и объектами власти. Даже интеллектуалы — политологи и социологи — определяют солидарность в терминах институциональной структуры и правового государства как становление гражданского общества, для которого важны правовое равенство и правовая культура, а не консенсус в сфере ценностей. Марксистское представление о становлении национального го-
ПОЛИТЭКС 2006. Том 2. № 2
сударства вследствие экономической модернизации продолжает определять стратегию государственного строительства. Либерально-демократический дискурс не отменяет, а только усиливает надежду на самодостаточность рыночных и правовых реформ для национально-культурного самоопределения.
«Разноцветные» политические элиты, борющиеся за власть, ставят не на культуру, а на капитал и потому одинаково цинично относятся к идеологиям и ценностям. Поэтому так театрально выглядят на фоне битвы экономических гигантов за перераспределение собственности и власти культурно-патриархальные предпочтения и инициативы Президента по коллекционированию трипольских горшков или передвижной выставки с коллекцией украинских икон и рушников. Но в своих геополитических и экономических интересах разные политические силы используют мифическую идентификацию своих партий и предвыборных блоков путем создания угрожающего образа «Чужого», точнее противоположных «Чужих», которые образуются путем инверсии и перверсии друг друга. При этом «Запад» или «Европа», с одной стороны, и «Россия» — с другой, наделяются мифическими чертами «абсолютного добра» и «демонического зла» в зависимости от предпочтений — экономических, политических и культурных. Указанные образы выступают единственными маркерами отличия «бело-голубых» и «оранжевых», поскольку их экономические и политические так называемые программы содержат однообразные призывы к свободе, экономическому росту и социальным благам.
В качестве причин поражения «проекта возрождения нации» можно назвать следующие:
1. Провозглашение независимости не было результатом коллективного действия, «борьбы всего народа». Только в период «оранжевой революции» можно констатировать зарождение некого общего субъекта коллективного действия, который получил название «Майдан», и который также выполняет сегодня функцию легитимации действий власти, «оранжевых» партий и предвыборных блоков, каждый из которых стремится присвоить себе легитимирующую функцию «Майдана» путем объявления себя его наследниками. Можно уже констатировать, что в предвыборных баталиях и программах мифологема «возрождения нации» потеснится под натиском более резонансной и раскрученной мифологемой «возрождения Майдана».
2. Мифологема «возрождения» осталась искусственным творением филологов, историков и философов, поскольку не имела отклика в опыте живых еще поколений, для которых «трипольская культура» или даже поэзия Шевченко не могли переживаться столь же сильно, как события советской истории. А отношение к советской истории как раз и разделило Украину: «Запад» и «Восток» (различие больше ценностное, нежели территориальное) имеют настолько различные интерпретации друзей и врагов украинского народа, Второй мировой войны, принимающих участие в ней сил, — советской армии и украинской повстанческой армии, — которые резонируют с опытом отцов и дедов. Даже праздничные ритуалы у нас разные: Новый год и Рождество мы празднуем по разным календарям, а девятое мая одни считают праздником, а другие — траурным днем. Кстати, праздники выполняют в светском государстве функцию религиозных ри-
ПОЛИТЭКС 2006. Том 2. № 2
туалов, которые скрепляли общины верующих. Отсутствие общих праздников свидетельствует о кризисе солидарности в обществе.
Ценностная разделенность Украины является следствием не гуманитарных поисков «архе» нации, а отрицательной мифической идентификацией разных политических сил. Мы имеем дело с такой идентичностью, которая существует только через противопоставление «чужому», который демонизируется до сатаны или инфернального зла. В качестве такого демонического «чужого» для сегодняшней власти выступает Российская и советская империи. Такая «контридентичность» присутствует в национальном сознании и воображении многих народов, в том числе и европейских, но она дополняется положительными ценностями и достижениями: британцы считают себя прародителями парламентаризма, а французы рассматривают свою историю как борьбу за республиканские идеалы. Такая «контридентичность» непродуктивна в функции национальной идентичности, поскольку полностью зависит от существования враждебного «Чужого» как наркоман от иглы, и сохраняет в таком положении сознание и позицию жертвы, которая всю жизнь стремится к мести, а когда исполнит свою миссию, то жизнь лишается всякого смысла. Может, пора перейти к другому способу идентификации посредством того, что мы — другие, и способны не только любоваться трипольскими горшками, но и быть конкурентоспособными в науке, производстве и образовании.
3. Интеллектуалы, прошедшие школу Просвещения, особенно в научных академических кругах, отнеслись к мифической нации, как и подобает представителям Просвещения, как к иллюзии или художественному вымыслу. Мы считаем, что нет ничего исключительного и тем более постыдного в мифической легитимации солидарности и идентичности, наоборот, становление мифа общей судьбы и политой кровью предков родной земли был констатирующим фактором социальной интеграции и национальной идентичности: достаточно только сослаться на работы Энтони Смита1, чтобы освободиться от просвещенческого снобизма по отношению к мифу в понимании закономерностей становления нации.
Но успех этой национально-интегрирующей функции мифа Смит связывает с тем, что можно назвать резонансом мифа и живого опыта и памяти людей. Миф нельзя создать искусственно. Нации не являются ни возрождением, ни искусственным изобретением, поскольку образ «Мы» и общей истории должен резонировать с опытом многих людей. К сожалению, мифы про ариев и трипольскую культуру совсем не имели отклика в опыте предшествующих и ныне живущих поколений. Приватизация Киевской Руси как истока украинской нации также не выдерживает критики вследствие отсутствия в то время наций как субъектов исторического процесса. Но основная причина поражения мифической идеи нации состоит в том, что она не интегрировала и тем самым не легитимировала советскую историю, а, наоборот, превратила последнюю в демонический, изначально антиукраинский проект, злой умысел «коварных москалей».
1 Читайте критику конструктивистского и примордиалистского толкований нации в работе Э. Смита (см.: Смит, 2004).
ПОЛИТЭКС 2006. Том 2. № 2
Поворот к идее «европейской интеграции» осуществляется на фоне поражения украинских версий романтической нации, которые так и остались на уровне «воображаемой солидарности», воображают которую историки и литераторы. Та страсть, с которой украинские политики и обслуживающие их политологи обратились к проекту «европейской интеграции», свидетельствует о том, что он явился спасительной заменой нереализованной национальной идеи со всеми присущими ей мифическими коннотациями. Если на языке интеллектуалов «европейский выбор» для Украины означает создание демократических институтов западноевропейского образца, то в массовом сознании «Европа» приобрела образ «местопребывания беспроблемной жизни».
Первый подход не учитывает ценностных измерений европейского общества и необходимости ценностной интегрированности в Европу, второй — вообще лишен рефлексии относительно европейских институтов и ценностей. А то, что такие институты, как права и свободы человека, гражданское общество и правовое государство, невозможны без их ценностного наполнения, т. е., превращения в смысложизненные ориентиры людей, осознают сами европейцы, которых беспокоит сегодня падение гражданской активности европейцев и их сосредоточенность на приватной жизни; падение гражданской активности в Европе и ослабление публичной политической коммуникации в традициях западноевропейского «республиканизма»1.
Главная ценность европейской демократии — выбор, предполагающий сознательное трансцендирование за пределы столь милого каждому этносу и региону мифа с целью установления общих правил общественной жизни. Выбор означает заключение «общественного договора», который возможен при условии «эпохе» (Гуссерль), т. е. вынесения «за скобки» почвы, крови, языка и мифа. Этот регулятивный идеал не всегда срабатывает и в Европе, а у нас он возможен? Ведь глобализация ставит под сомнение обе стратегии обретения идентичности. Глобальный международный политический дискурс идентифицирует Украину как часть постсоветского пространства или Восточной Европы, потому что мыслит уже интегрально, а не национально. Это свидетельствует о том, что политическая карта мира на Западе рассматривается сквозь призму свободного движения капиталов, товаров и рабочей силы, т. е. в соответствии с интересами субъектов, которым выгодна глобализация. Последняя рождает фанатическую защиту национальной, региональной или религиозной идентичности, последним оплотом которых становятся традиционные ценности. Модернизация и глобализация, которые несут новые технологии, цивилизованные условия жизни, современное образование и демократию, автоматически не приводят к трансформации ценностей, а упираются в последние как непреодолимый барьер.
Именно ценности становятся для многих народов и стран (незападных, неевропейских) последними маяками, которые освещают смысл и лицо определенного социума. В западноевропейском мире модернизация была продолжением эпохи Просвещения и
1 Обеспокоенность по этому поводу высказал Ю. Хабермас в последнем разделе уже упомянутой работы (см.: Хабермас, 2001, с. 381-415) «Что такое "делиберативная политика"?».
314
ПОЛИТЭКС 2006. Том 2. № 2 реформации, а потому во многих незападных странах модернизация и глобализация воспринимаются как экспансия западных ценностей, представляющая угрозу идентичности и солидарности. Народы, нации, этносы и региональные культуры не хотят экзистенциальной смерти. Глобализация обусловливает амбивалентный характер внешней идентификации Украины, которая даже после событий «оранжевой революции» колеблется между Россией и Западом. Но это не должно удивлять, поскольку идентичность рождается при совпадении внутренней и внешней идентификации, а у нас нет не только консенсуса элит и ценностного согласия различных регионов и поколений, но и равноправного публичного дискурса с целью согласования ценностей.
Литература
Андерсон Б. Воображаемые сообщества. М.: КАНОН-пресс, Кучково поле, 2002.
Валлерстайн И. После либерализма. М., 2003.
Геллнер Э. Нации и национализм. М.: Прогресс, 1991.
Грабович Г. Шевченко як мiфотворець. Семантика символiв у творчост поета. КиТв, 1991.
Забужко О. Шевченюв мiф УкраТни. КиТв, 1997.
Каныгин Ю. Путь ариев. Украина в духовной истории человечества. Киев: Украина, 1995.
Рыклин М. К. Деконструкция и деструкция: Беседы с философами. М.: Логос, 2002.
Смит Э. Национализм и модернизм. М.: Праксис, 2004.
Уманський О. УкраТнський космос у люстрi триптьського орнаменту // Космос древньоТ УкраТни. КиТв,
1992.
Хабермас Ю. Вовлечение другого: Очерки политической теории. СПб.: Наука, 2001.
ХобсбаумЭ. Нации и национализм после 1780 г. СПб.: Алетейя, 1998.
Чаттерджи П. «Воображаемые сообщества» и кто их воображает? // Нации и национализм / Пер. с англ. М.: Праксис, 2002.
