CC BY
40
УДК 355.292(470+571):355,48(581):930
«ВОСПИТАТЕЛЬНАЯ РАБОТА» В ВОСПОМИНАНИЯХ РОССИЙСКИХ ВЕТЕРАНОВ ВОЙНЫ В АФГАНИСТАНЕ
Ф.В. Николаи
НГПУ им. К. Минина кафедра всеобщей истории, классических дисциплин и права email: [email protected]
Ж.Д. Балдуева
НГПУ им. К. Минина кафедра всеобщей истории, классических дисциплин и права email: [email protected]
В статье рассматривается сложная взаимосвязь социально-политических установок и тактик субъективации советских солдат и офицеров во время войны в Афганистане. На материале полуформализованных интервью исследуется восприятие воспитательной работы разными группами военных: срочниками, прапорщиками и лейтенантами, старшими офицерами.
Ключевые слова: устная история, исследования памяти, ветераны локальных конфликтов, интернализация дисциплины, нарративы, повседневные практики.
«TRAINING AND IDEOLOGY» IN THE MEMORIES OF RUSSIAN VETERANS OF AFGHANISTAN WAR
F.V. Nikolai
(Nizhny Novgorod, Russia) email: [email protected] Z.D. Baldueva
(Nizhny Novgorod, Russia) email: [email protected]
The article is devoted to the complex relationship between political frameworks and tactics of subjectivation of Soviet soldiers and officers during the war in Afghanistan. The analysis of semi-formalized interviews allows to differentiate the connections of training and ideology for different military groups: conscripts, warrant officers and lieutenants, and senior officers.
Keywords: oral history, memory studies, veterans of local conflicts, internalization of discipline, narratives, everyday practices.
В феврале 2019 г. исполнилось 30 лет со дня вывода советских войск из Афганистана. Хотя большая часть официальных источников по-прежнему хранится под грифом «секретно», войне 1979-1989 гг. посвящено достаточно много исследований, среди которых широко известны работы Е.С. Сенявской, В.С. Христо-форова, Н.С. Авдониной, Т.В. Рабуш и других1. В англоамериканской историографии эта проблематика также вызывает пристальное внимание в связи с военными действиями 2000-хгг. и анализом истоков формирования движения «Талибан»2. Но посвящены все эти исследования в основном социально-политическим вопросам, проблемам дипломатических отношений между лидерами Афганистана и руководством СССР / США, а также дискуссиям о нюансах военной стратегии. Феноменология фронтового опыта за редким исключением3остается в этих работах на заднем плане. Цель данной статьи - не перевернуть или оспорить подобную оптику, но показать важность обеих составляющих военной машины, продемонстрировать сложную взаимосвязь социально-политических установок и тактик субъек-тивации советских солдат и офицеров.
В этом контексте особый интерес представляет вопрос об организации воспитательной работы и ее восприятии разными группами военных: срочниками, прапорщиками и лейтенантами, старшими офицерами. Чаще всего в воспоминаниях последних ее цели описываются функциональным языком поддержания дисциплины: «<...> защита войск от информационно-психологического воздействия противника; изучение и доведение
1 Христофоров В.С. Афганистан. Правящая партия и армия (1978 — 1989). М., 2009; Рабуш Т.В. Противостояние США и Советского Союза в Афганистане: 1978-1985 гг. Дисс. ... к.и.н. СПб., 2011; Рабуш Т.В. История противостояния США и Советского Союза в Афганистане (1978-1984 гг.) СПб., 2012; Авдонина Н.С. Метаморфозы исторической памяти о войне в Афганистане (1979-1989) // Диалог со временем. 2013. № 43. С. 338-346; идр.
2 Goodson L. Afghanistan's Endless War: State Failure, Regional Politics, and the Rise of the Taliban. Washington, 2011; Johnson R. The Afghan Way of War: How and Why They Fight. Oxford, N.Y., 2011; Riedel B. What We Won: America's Secret War in Afghanistan, 1979-1989. Washington, 2014; etc.
3 Сенявская Е.С. Противники России в войнах ХХ века: эволюция «образа врага» в сознании армии и общества. М., 2006; Сенявская Е.С. Психология войны в ХХ в.: исторический опыт России. М., 1999; Гладышев А.В. Антропологический поворот в военной истории // Диалог со временем. 2017. № 59. С. 136-150.
до войск военно-политической и морально-психологической обстановки в районе боевых действий; разъяснение личному составу боевых задач, обеспечение безусловного выполнения боевого приказа; непрерывное укрепление боевого духа войск; сохранение морально-психологической устойчивости и боевой активности личного состава; выявление и перекрытие каналов информационно-психологического воздействия противника и т.д.»4 Насколько это соответствовало действительности и влияло на восприятие войны рядовыми солдатами?
Источниками нашего дальнейшего анализа станут около 40 полуформализованных интервью ветеранов Афганистана, собранных авторами статьи в 2013 — 2019 гг. и включавших вопрос об организации воспитательной работы. Ответы респондентов, безусловно, в чем-то пересекаются, но имеются и существенные отличия, зависящие от возраста, должности и рода войск. Замполиты описывают воспитательную работу как систему, функционирование которой включает несколько уровней. Прежде всего, это занятия, политинформации и специально организованные мероприятия, использующие риторику «интернационализма», «верности военной присяге» и «патриотического духа». В формальной отчетности именно эта составляющая в 1979-1989 гг. играла ключевую роль. Но в рассказах старших офицеров (особенно боевых частей) идеологически окрашенная риторика постепенно отходит на второй план и вытесняется дискурсом эффективности и профессионализма. С этой точки зрения, воспитательная работа выступает дисциплинарным сопровождением боевой подготовки и предполагает доведение до личного состава общих сведений о ситуации в Афганистане, оперативной информации, предостережение от контактов с местным населением или попадания в плен. В ее основе оказывается прагматика выживания. Особенно часто подобный функционализм оказывается востребован в погранвойсках, ВДВ, подразделениях разведки и среди советников афганской армии. Николай (подполковник, 1986-1988): «Если я не буду знать моральную обстановку, то меня поймают ночью, завяжут в мешок и утащат к духам».
Кроме того, важную роль в рассказах старших офицеров играет «личный пример». Леонид Н. (майор, 1979-1980): «Нас обстреливать с минометов начали, и все афганцы пулей побежали в
4 Ляховский А. Трагедия и доблесть Афгана. М., 1995. С. 176.
62
арык прятаться. А мне тоже страшно, но я себя заставил не бежать, а шагом дойти. Думаю: если побегу как все, они потом уважать перестанут. Я должен показать выдержку, показать пример». С одной стороны, демонстрация своего опыта и «выдержки» позволяет рассказчику претендовать на высокий статус в армейской иерархии. С другой, она становится проявлением популярного нарратива продвижения по службе за счет своих (профессиональных) заслуг.
В тоже время (особенно в интервью замполитов) между этими уровнями макро-идеологической риторики и «личным примером» появляются дополнительные линии взаимосвязи: работа с неформальными солдатскими лидерами, контроль за перепиской с родными, работа с военными корреспондентами и даже обеспечение своевременного снабжения продовольствием и боеприпа-сами5. Эти аспекты воспитательной работы свидетельствуют о важности не просто дисциплинарного контроля «сверху», но о формировании более сложной схемы субъективации или интерпелляции (в терминологии Л. Альтюссера) - двусторонней взаимосвязи интернализации дискурса безопасности и экстернализа-ции опыта выживания6.
Следует отметить также, что за рамками таких воспоминаний оказывается целый набор сюжетов и тем, о которых «не принято рассказывать»: скучная бюрократическая рутина, трудные моменты, не вписывающиеся в общую риторику«патриотизма и высокого морального духа», и т.д. Особенно это касается подвижности границ между «своими» и «чужими», в частности таких сложных вопросов, как употребление наркотиков, случаи мародерства, дедовщина ииспользование физических наказаний для поддержания дисциплины7. Подобные сюжеты в рассказах старших
5 Дмитрий И. (рядовой, 1984-1986): «Замполит у меня был очень хороший - Рябоконь, - никогда нас голодными не оставлял. Когда Рябоконь ушёл, нам прислали молодого лейтенанта после училища. Такой козёл был: попрекал товарища, что расскажет маме его, где он на самом деле служит. Его аж убить хотелось».
6 Воробьева О.В., Николаи Ф.В. «Страх был, но ко всему привыкаешь»: ин-тернализация дисциплины и экстернализация страха в воспоминаниях российских ветеранов локальных войн // Электронный научно-образовательный журнал История. 2018. № 8(72). С. 15.
7 Подробнее см.: Кобълин И.И., Николаи Ф.В. «Восточная экзотика» и солдатская прагматика: воспоминания воинов-интернационалистов о войне
63
офицеров появляются (как нечто экстраординарное) в тех случаях, когда сбой работы советской военной машины представляется почти неизбежным, - например, при описании афганской армии, состоящей из «других». Николай (подполковник, 1986-1988): «Приходилось принимать запрещённые решения. Например, при наступлении организовывать заградотряды, для того чтобы держать полк на позиции».
Гораздо чаще такие пограничные ситуации проявляются в воспоминаниях рядовых. Однако и для них в центре воспитательной работы оказывается скорее дисциплинарная прагматика. Алексей Ж. (рядовой, 1986-1988): «Суть воспитательной работы сводилась в основном к тому, чтобы не погибнуть по глупости». С этой точки зрения, не риторика интернационального долга определяла мотивацию военнослужащих, а прагматика исполнения приказов. Особенно важна подобная функциональность была в подразделениях, активно участвующих в боевых действиях. Леонид М. (сержант, 1985-1987): «Она [воспитательная работа] присутствовала только в учебке, в боевом подразделении было не до этого. Все уже было понятно, на этом никто ни зацикливался, на нее не тратили время. Но в зависимости от поставленной задачи и конкретной местности доводили оперативную информацию. Подразумевается, что погранвойска КГБ - это титульные войска, и разведывательная работа шла на соответствующем уровне. Сегодня мы в зоне термезского погранотряда, но завтра мы, условно говоря, вылетим сюда. И через 2-3 часа мы окажемся в другой местности, где могут быть таджики или хазарейцы. И нам дают раскладку: чем эта местность отличается от той в которой мы были: может быть, слова какие-то особенные, народ другой. И это очень помогало. Давали расклад, что мы будем работать в такой-то обстановке: численность населения такова, расклад политических сил следующий, столько-то за этих, столько-то за этих, какие органы власти, - вот что нам рассказывали». Сама же идеологическая риторика вспоминается при этом как обязательный, но бессмысленный ритуал. Александр С. (сержант, 1985-1987): «Надо было отвечать про братскую помощь афганскому народу, защиту южных рубежей нашей Родины. Потом, когда я в разведвзвод по-
в Афганистане» // Вестник Пермского университета. История. 2018. № 4. С. 50-58.
пал, у нас вообще этой ерунды не было, мы же все время на выездах были».
В мотострелковых частях информация о местном населении и оперативной обстановке не была столь функционально значима, и потому редко запоминалась. Служившие в них комбатанты чаще упоминают специальные брошюры («Памятки»), в которых описывались обычаи и правила взаимодействия с местным населением. Идеологическая риторика на этом фоне воспринималась гораздо более критически. Иван Ф. (рядовой, 1979-1982): «Политической работы вроде и не было никакой. Сказали, вашей задачей будет разведка троп и караванных путей, биться будете с теми. Никто и понять-то не мог кто свой, кто чужой. Боялись всех. У кого был автомат из местных, боялись вдвойне. Был паренек один, скулил по ночам. Ночью его старшие отмудохали, чтобы не ныл. Вот вам вся воспитательная и политическая работа».
Отдельную группу составляют воспоминания прапорщиков и лейтенантов, для которых в центре воспитательной работы оказывается неформальные дисциплинарные практики - поддержание дисциплины и борьба с дедовщиной. Анатолий (прапор-щик,1980-1981): «Мы, прапорщики и офицеры, каждый вечер беседовали с солдатами. Днём постоянно наблюдали: кто чем занимается. Запоминали в первую очередь то, чем занимались старослужащие. Допустим, наблюдали за их поведением, и если кто-то начинал себя не так вести - грубить молодым, гонять их и т д., - то фиксировали это в блокнотах. Потом, когда каждый вечер садились все прапорщики в одну палатку и каждые 3-4 случая, которые увидели за день, выносили на обсуждение. Рота большая была, 250 с лишним человек. Поэтому, случаев таких было достаточно. И вот каждый вечер собирались и вызывали к себе провинившихся. Молодежь мы не трогали никогда, только старослужащих. Сначала словесно беседовали с ними, а когда слова не действовали, то и до рукоприкладства доходило, хоть и было это под запретом. Но все это было, конечно, только в воспитательных целях. Замполит на нас, конечно, постоянно кричал за то, что мы их так иногда воспитывали. Объясняли, что они за дело получают». Здесь «воспитание» связывается не с идеологической риторикой или боевой функциональностью, но с поддержанием справедливости и солидарности в солдатском коллективе. И хотя такое понимание «воспитательной работы» явно входит в противоречие с официальной дисциплинарной риторикой замполитов (многие
из которых не пользовались популярностью8), оно оказывается тоже связано с функциональностью: речь идет не просто о борьбе с «дедовщиной», но о «правильном» распределение обязанностей - «молодые» выполняют большую часть хозработ и поддерживают порядок в расположении части, более опытные солдаты несут основные тяготы боевых действий. Нарушение этого хрупкого баланса, включая издевательства над «молодыми», ведет к ослаблению коллектива в целом.
Таким образом, отмеченные различия в понимании «воспитательной работы» в Афганистане оказываются связаны с функционированием военной машины, которая ставит перед разными категориями военнослужащих разные задачи. Война в Афганистане привела к перераспределению функций внутри армейского сообщества: идеологическая дисциплинарная риторика в значительной степени потеряла свою актуальность. А после 1985 г. в условиях перестройки она еще активнее стала вытесняться неформальными практиками, ориентированными на прагматику выживания. Возможно, эти практики стали более востребованными и в связи с изменением характера боевых действий: использованием небольших групп (от разведвзвода до батальона). Тактика оказывалась более востребованной в условиях неудачи общей (политической) стратегии. В этих обстоятельствах сержанты, прапорщики и лейтенанты должны были руководить коллективом, используя иные тактики и слова, не связанные с прежней идеологической риторикой. Однако последняя все еще оставалась востребованной на уровне официальных церемоний в расположении части, где боевые соединения редко преобладали по численности. То есть, соотношение официальной советской риторики «воспитательной работы» и неформальных практик накладывалось на разделение «военного» и «армейского» времени / функционала. Именно в этом контексте практики интернализа-ции дисциплины и экстернализации опыта выходят на передний план и оказываются важнее устаревающего идеологического советского языка. С этой точки зрения, индивидуальные различия в
8 Анатолий (прапорщик, 1980-1981): «Своих политработники наградили всех. Когда читали наградные листы, то было неприятно и противно это читать. Мы знали, что некоторые из этого списка никогда и никуда не ходили, а к награде приставлены. А честных ребят, которые не выпячивались, не награждали. Награды дают не только ведь за подвиги, но и когда просто служишь хорошо».
воспоминаниях рядовых, прапорщиков и лейтенантов, старших офицеров зависят не столько от конкретной ситуации и личных качеств ее действующих лиц, но подчиняются более общей закономерности - функциональности или прагматике коллективного выживания, которая определяет различия индивидуальных воспоминаний - их зависимость от возраста, времени призыва и воинского звания.
Безусловно, эти выводы носят предварительный характер и нуждаются в уточнении на материалах дневников, воспоминаний и официальных документов (после того, как последние станут открытыми в военных архивах). История войны в Афганистане будет написана еще не скоро. Но материалы военно-исторической антропологии уже сегодня позволяют определить ключевые гипотезы, фиксирующие взаимосвязь субъективного фронтового опыта и коллективных практик выживания на войне, оказавшихся востребованными не только в армии, но и во многом определивших постсоветскую повседневность в 1990-е гг. в целом.
