CC BY
48
В. А. Хорее (Москва)
Вновь о балладах Мицкевича в переводах Пушкина
Поясню слово «вновь» в заглавии статьи. Дело в том, что сорок лет назад, в 1956 г., мне уже довелось анализировать пушкинские переводы баллад Мицкевича Потребность вернуться к этой теме вызвана не пересмотром прежних позиций, а тем, что с тех пор появилось немало работ, рассматривающих взаимоотношения Пушкина и Мицкевича в целом (и в этой связи факт пушкинских переводов Мицкевича), либо специально посвященных этим переводам. Некоторые авторы пытаются переписать созданную усилиями не одного поколения исследователей картину, хотя и сложных, но дружественных в своей основе отношений между русским и польским поэтами. Другие - снова и снова рассматривают пушкинские переводы Мицкевича, иногда вступая в полемику с высказанными мною ранее суждениями.
История взаимоотношений Пушкина и Мицкевича привлекает внимание литературоведов многие десятки лет. На эту тему написаны сотни статей и исследований. Казалось бы, вопрос достаточно ясен: установлены достоверные факты, свидетельствующие о взаимных личных симпатиях поэтов, об их неугасимом интересе друг к другу и представляемой ими культуре, об их творческой близости (не исключающей полемики по политическим вопросам), которая была могучим катализатором в самобытных и оригинальных поисках великими поэтами новых путей в поэзии.
Однако до сих пор появляются искажающие истину суждения о том, чтсгдружба Мицкевича и Пушкина «искусственно раздувалась». Так писал недавно, в 1991 г., польский литературовед Ян Вальц. По его мнению, эта дружба была «лишь знакомством», а исследователи «замалчивали антипольские стихотворения Пушкина, на все лады склоняли «Русских друзей», пренебрегая тем, что на самом деле написано в стихотворении «Русские друзья». А написано так, что если говорить о москалях, то, по мнению автора «Отрывка», от них можно ожидать всего наихудшего, даже если они друзья» 2.
Это, конечно, не так. Из одной крайности (во многих советских работах затушевывался принципиальный поэтический
спор между Пушкиным и Мицкевичем по проблемам российской истории, роли в ней Петра I и т. д.) не следует бросаться в другую. Отношения Мицкевича и Пушкина надо рассматривать в сложном историческом контексте, что и делается в последних работах русских исследователей 3.
Даже если бы в этих и других работах не было множества аргументированных доказательств духовной близости двух поэтов, достаточно было бы сослаться на статью Мицкевича «Пушкин и литературное движение в России», опубликованную им в 1837 г. в Париже после получения известия о гибели русского поэта. Мицкевич писал в ней о том, что в России «никто не заменит Пушкина», что «Пушкин, коего талант поэтический удивлял читателей, увлекал, изумлял слушателей живостью, тонкостью и ясностью ума своего, был одарен необыкновенной памятью, суждением верным, вкусом утонченным и превосходным». Мицкевич писал, что он близко знал русского поэта довольно долгое время и лучшими чертами его характера считал искренность, благородство и сердечность. «Друг Пушкина» - так была подписана статья Мицкевича 4. И, конечно, нельзя забывать об исключительной плодотворности пребывания в России и дружеского общения с Пушкиным для расцвета творческого гения польского поэта. В. Ледницкий еще в 30-е годы писал о русской ссылке Мицкевича как о «важнейшем периоде его жизни» и о том, что «Мицкевич является необычайно важным творческим элементом в поэзии Пушкина», а «без русских мы никогда должным образом не поймем и не оценим Мицкевича» 5.
По словам современной польской исследовательницы А. Вит-ковской, «русские совершили открытие, последствия которого трудно переоценить: они открыли Мицкевича для себя, но также и для нас, и для него самого. В Польше Мицкевич еще долго считался бы самозванным претендентом на литературный Парнас» 6.
В ряду фактов, свидетельствующих о творческой близости Пушкина и Мицкевича, находятся и пушкинские переводы Мицкевича. Эти переводы тем более ценны, что переводческая деятельность Пушкина не очень обширна и являлась своего рода идейным и художественным дополнением его оригинального творчества, вне контекста которого трудно понять и особенности пушкинских переводов.
Как известно, Пушкин перевел начало поэмы Мицкевича «Конрад Валленрод» («Отрывок из поэмы «Конрад Валленрод» М-ча» был напечатан в начале 1829 г. в «Московском вестни-
ке») и 28 октября 1833 г. в Болдине - две баллады «Czaty» («Дозор», в переводе Пушкина - «Воевода») и «ТггесЬ Ви<1гу-бо\у» («Три Будрыса», в переводе Пушкина — «Будрыс и его сыновья»). Переводы баллад впервые были напечатаны в журнале «Библиотека для чтения» в 1834 г. (т. III, кн. 3) и с тех пор входят во все издания сочинений Мицкевича на русском языке вплоть до наших дней.
Вторая болдинская осень Пушкина (октябрь - ноябрь 1833 г.) отмечена большим интересом русского поэта к Мицкевичу. Этой осенью Пушкин читает том собрания сочинений Мицкевича (с третьей частью «Дзядов»), только что привезенный ему из Парижа другом обоих поэтов С. А. Соболевским, и переписывает своей рукой польский текст стихотворений Мицкевича «Русским друзьям» и, «Олешкевич» и тридцать один стих из «Памятника Петру Великому». Тогда же в Болдине Пушкиным написан «Медный всадник», содержащий скрытую полемику с Мицкевичем об исторической роли Петра I, набрасываются первые черновики стихотворения «Он между нами жил...», посвященному польскому поэту.
Обратимся к переводам баллад. Давно было замечено, что «Воевода» и «Будрыс» по-разному соотносятся с подлинником. «Будрыс» большинством исследователей — за редчайшими исключениями 7 - считается «непревзойденным переводом» 8, удивительно точным во всех аспектах. «Воеводу» же многие считают вольным переложением или подражанием.
Предпринятый нами сорок лет назад разбор переводов ставил своей целью обосновать мнение, высказанное в 1924 г. В. Брюсовым: «Манера великого польского поэта схвачена в них с полной точностью, и никакие позднейшие переводы не могут заменить'пушкинских „Воеводу" и „Будрыса"» 9.
Высказывались и совершенно противоположные мнения. В 1855 г. П. Бартенев писал, что «переводы обеих баллад Мицкевича у Пушкина весьма слабы; особливо перевод, который он назвал «Воевода», далеко не передает необыкновенной силы и прелести польского поэта» 10. Сто лет спустя, в 1955 г., выдающийся украинский поэт, тоже переводчик Мицкевича, М. Рыльский писал: «Знатоки, в том числе Валерий Брюсов, считают оба перевода конгениальными. Я этого мнения не разделяю» 11.
В этих высказываниях просматривается извечный спор о том, что следует переводить: слова или мысли! Мне кажется бесспорным, что в результате перевода должно возникнуть
произведение столь же значительное, как и оригинал, хотя скептики и утверждают, что такое невозможно. К тому же проблему следует поставить иначе: не возможен ли перевод, а нужен ли перевод, поскольку он должен отвечать, по верному замечанию известного польского литературоведа С. Скварчинь-
ской, «всем тем задачам, которые естественно выполняет в на-
12
циональнои литературе каждое оригинальное произведение» , и только в этом случае он может обеспечить иноязычному произведению достойное место в новом контексте.
Практически в каждой работе, посвященной переводу, встречаются рассуждения об отклонениях от подлинника, которые неизбежны при переводе. Но «если целью анализа считать разбор переводческих сдвигов, — пишет известный словацкий компаративист Д. Дюришин, - то из этого закономерно вытекает недооценка творческого акта переводчика...» 13. Дюришин различает понятия точность и верность перевода и приводит такой пример: известная русская переводчица Т. Щеп-кина-Куперник не была точной при переводе текста «Сирано де Бержерака», увеличив его в полтора раза. Но она осталась верной оригиналу. Можно привести немало примеров различных «сокращений» или «расширений» и других отклонений от оригинала в переводах, которые, однако, при всей своей формальной неточности в принципе сохраняют верность оригиналу.
Главным, таким образом, становится вопрос: умеет ли переводчик воссоздать идейно-эмоциальное и стилевое богатство оригинала, его эстетическую силу и каким путем он добивается нужного творческого результата, который не достигается исключительно точной передачей лексико-синтактического содержания оригинала.
С этой точки зрения пушкинские переводы баллад Мицкевича - образец глубокого проникновения в мир чувств и мыслей произведения. Пушкин вслед за Жуковским выступил против «рабской верности» в переводе, которая сплошь и рядом оборачивается «рабскою изменою» 14. Средствами русского языка он блестяще передал поэтические ценности оригинала, не сковывая свой поэтический талант догмами «буквализма». «Подстрочный перевод никогда не может быть верен» 1о, - писал Пушкин и в своей переводческой практике руководствовался этим принципом.
Как отметил Р. Якобсон, в поэтическом наследии Пушкина особое место «занимают произведения с осознанным отпечат-
ком народного творчества» 1в. Особенно велик интерес Пушкина к фольклорным образцам в 30-е годы. Читая в Болдине сочинения Мицкевича и делая из них выписки, Пушкин, по-видимому, неслучайно выбрал для перевода именно баллады. Осенью 1833 г. он создает основанный на народных сказках и преданиях цикл знаменитых «Сказок». Естественно, что его привлекли баллады Мицкевича, отразившие народные нравы и психологию 17.
Мицкевич, как ни один другой польский поэт, для выражения своего романтического мироощущения многократно обращался к польскому, белорусскому и литовскому фольклору и превращал взятые из него сюжеты, пронизанные нравственным отношением к миру, в литературные шедевры, что стало одной из причин огромного воздействия Мицкевича на формирование национальных литератур Белоруссии и Литвы.
Баллады Мицкевича, ожившие в пушкинском переводе для русского читателя и ставшие достоянием русской поэзии, продолжили традицию русской народно-реалистической баллады.
Народность содержания и художественная форма сближают пушкинские переводы баллад Мицкевича со «Сказками». Интересно, например, отметить совпадение в «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях» (1833) и в балладе о Будрысе народно-речевых оборотов.
В балладе:
Ждет-пождет, их старик домовитый...
Снег на землю валится...
В сказке:
Ждет-пождет с^утра до ночи...
Снег валится на поля...
Понимание народной поэзии и творческое ее использование позволили Пушкину передать фольклорную сказочность баллады «Будрыс». Так, например, Пушкин сохранил использованный Мицкевичем троекратный зачин:
Ро sniezystej гат1еп йо шаг гЪго]пу тцг 1еси
Снег на землю валится, всадник с ношею мчится, И т. д.
Пушкин виртуозно заменяет сравнения Мицкевича такими же реалистически точными, образными (и>ево1иОг1е /ак пйойе
koteczki — весела, что котенок у печки), отчасти народными, как и в подлиннике (lice bielsze od mleka - как роза румяна, а бела, что сметана).
Показателен и следующий пример. Вместо Oni wsiedli, broii wzieli, pobiegli подлинника, у Пушкина - Ждет-пождет их старик домовитый. Превосходно это определение старого Будрыса, отсутствующее у Мицкевича. Пушкинское уточнение образа Будрыса не противоречит подлиннику, а вытекает из него.
Впрочем, подробный анализ пушкинских переводов дан мною в упомянутой статье 1956 г. Остановлюсь здесь лишь на некоторых «упущениях» Пушкина, которые вновь и вновь отмечаются комментаторами.
Главным считается употребление Пушкиным слова «панна» вместо «жена» 18. Этот упрек находим и в работах, появившихся за последние сорок лет. Из них выделяются обстоятельные и концептуальные исследования, к которым в первую очередь относится цикл статей польского ученого 3. Гросбар-та 1Э. Суммирующей стала его статья «Пушкинские переводы Мицкевича и история перевода в России. Два методологических предложения» 20.
Гросбарт поддерживает и дополняет тех исследователей, которые ставят своей целью изучить взаимозависимость между оригинальным и переводческим творчеством Пушкина, а также проследить связь пушкинских переводов с другими русскими переводами поэзии Мицкевича. Он убеждает в том, что Пушкин в «Воеводе» усилил характер баллады Мицкевича в духе собственного творчества того времени. Но это не дает оснований отвергать, как это делает Гросбарт, наше утверждение о том, что пушкинские «упущения» не искажают смысл и дух баллады.
По мнению Гросбарта, «в интерпретации Пушкина мотивом баллады является не измена жены, как в оригинале, а соперничество двух любовников» 21, а замена «жены» на «панну», т. е. по-поль-ски - незамужнюю женщину, сделана Пушкиным сознательно.
Несколько иную, в целом противоречивую позицию в споре о переводе этой баллады заняла Я. JI. Левкович в статье «Переводы Пушкина из Мицкевича» 22. Она подчеркнула социальную направленность пушкинской интерпретации: «Человек из народа оказывается не только выразителем социального протеста, но и носителем нравственного идеала» 23. Левкович, в отличие от Гросбарта, считает, что замена «жены» на «панну» сделана Пушкиным «не умышленно и не связана с изменением
сюжета». Об этом свидетельствуют черновики перевода, в которых, как и у Мицкевича, есть «жена» и «женщина». Левко-вич обоснованно предполагает, что, во-первых, Пушкин ошибся, считая, что панна может означать по-польски и «молодую жену» 24, а во-вторых, - и это главное - Пушкин стремился верно передать польский колорит баллады.
В процессе работы над переводом, отмечает Левкович, русские бытовые детали Пушкин заменяет польскими, соответствующими польской национальной культуре: «светлицу» - «спальней», «пуховик» - «кроватью», «мужа» - «паном», «молодицу», «жену» — всюду «панной».
Левкович вслед за Гросбартом оспаривает выдвинутое мною утверждение о верности пушкинского перевода оригиналу. Однако в результате анализа она, хотя и называет пушкинский перевод «переделкой», приходит, в сущности, к тому же выводу: «Верная передача стиля народной баллады и ее польская окраска, цельность и последовательность характеров (хотя и других, чем у Мицкевича), напряженная драматичность и лексическая точность ставят переделку Пушкина выше многих точных и последовательных переводов» 25. Подобные требования к переводу предъявлял и сам Мицкевич. Размышляя (в 1827 г.) о переводе на польский язык пушкинского «Бахчисарайского фонтана», он подчеркивал необходимость передать «силу стиля, богатство выражений, гармонию стиха» 2е.
Важно отметить, что особенности переводов Пушкина трудно понять вне контекста его оригинального творчества. Этот тезис неоднократно декларировался исследователями, но пока еще не получил развернутой аргументации. Одной из немногих удачных, хотя и не бесспорных, попыток его обоснования является, на мой'взгляд, статья М. Новиковой «Испытание («Дозор» А. Мицкевича и «Воевода» А. Пушкина)» 27. В ней поставлена задача «соположить «Воеводу» с иными, родственными ему вещами внутри общепушкинского контекста» 28.
Автор статьи считает, что в пушкинском переводе «Дозора» отразилась нравственно-философская позиция русского поэта, убежденного во взаимосвязи и взаимоответственности всего сущего и в конечном торжестве гуманистического этического начала в жизни. Эта мысль вдохновляла, как пишет М. Новикова, древний эпос, Данте, Шекспира... Но ведь, добавим, - и Мицкевича, которого нет нужды в данном случае противопоставлять Пушкину, как это делает автор статьи: «Мицкевич
изображает событие уникальное, из ряда вон выходящее -«случай с выстрелом». Пушкин же вслед за творцами народных сказок пишет про закон и норму» 29 и т. д.
Моральное превосходство казака над воеводой подчеркнуто и Мицкевичем, а его поступок для автора «Дозора» естественен и совсем не уникален. Именно так была воспринята баллада Мицкевича современниками. Уже в январе 1829 г. один из них, назвав балладу «изрядно глупой» и «кабацкой», сообщал мнение о ней классициста Л. Осиньского: «Осиньский говорит, что простолюдины... постоянно выезжают с воеводами, каштеляами и целят им в лоб» 30. В 1843 г. Ю. Словацкий писал 3. Красиньскому: «Когда-то дворовый украинский казак, стоя в салоне, где читали балладу Мицкевича о воеводе... ломал руки как в конвульсиях, и, наверное, поставленный за кустом, как герой баллады Наум, сделал бы то же самое, то есть:... выпалил прямо в лоб воеводе» 81.
В целом же размышления М. Новиковой о балладе «Воевода» в контексте всего пушкинского творчества привлекательны и открывают новые перспективы интерпретации переводов Мицкевича, как, например, один из ее ключевых выводов: «Воевода ведет себя как собрат Скупого рыцаря («мне все послушно, я же - ничему»). А Хлопец всем естеством своим чует нравственные силы, идти против которых «не можно», раскрывается сполна в общепушкинском контексте: мальчик Димитрий и юродивый Никол-ка, Хлопец и безумная Мария оказываются у Пушкина сильнее царя Бориса, гетмана, воеводы» 82.
Можно согласиться с М. Новиковой в том, что Пушкин в переводе усилил те элементы баллады, которые были родственны его собственному восприятию жизни и системе его идей-но-художественных ценностей. Но надо подчеркнуть и известное родство художественных принципов и творческой манеры двух великих поэтов, которое и способствовало передаче Пушкиным стилистическими средствами собственной поэзии эмоционально-нравственного заряда подлинника.
Пушкин не просто переложил строки Мицкевича, но придал им на русском языке завершенную и совершенную форму. Пушкинские переводы баллад производят поэтому впечатление подлинника. Иноязычные произведения стали фактом русской литературы, удержав при этом приметы своей изначальной принадлежности польской поэзии.
Спор о точности и верности переводов Пушкина из Мицкевича уже давно - и в пользу Пушкина - разрешен самим временем.
Примечания
1 Хорее В. А. Баллады Мицкевича в переводе Пушкина / Литература славянских народов. М., 1956. Вып. 1. С. 83-92.
2 Wale J. Architekt walki. Chotomow, 1991. S. 194.
3 См., напр.: Бэлза И. Пушкин и Мицкевич в истории музыкальной культуры. М., 1988; Ивинский Д. Александр Пушкин и Адам Мицкевич в кругу русско-польских литературных и политических отношений. Вильнюс, 1993; Хорее В. А О стереотипе и убеждении в литературе (на материале польской и русской литературы) / Путь романтичный совершил... Памяти Б. Ф. Стахеева. М., 1996 и др.
4 Цит. в переводе П. А. Вяземского: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1985. Т. I. С. 130.
5 Puszkin. 1837-1937. Т. I. Cz.l. S. 451-452.
8 WttkowskaA Mickiewicz. Slowo i czim. Warszawa, 1957. S. 54.
7 В. Г. Чернобаев ставил прозаический перевод баллады Ф. Бул-гарина выше пушкинского «Будрыса» по точности передачи текста. См.: Чернобаев В. Г. К вопросу о литературных связях Пушкина и Мицкевича // Уч. зап. Ленингр. пед. ин-та им. А. И. Герцена. 1938. Т. XIV. С. 104.
8 Антокольский П. Г. О художественных переводах литератур народов СССР Ц Лит. газета. 1954. № 154.
9 Брюсов В. Ремесло поэта. Статьи о русской поэзии. М., 1981. С. 21.
10 Бартенев П. Два стиха Пушкина Ц Русский архив. 1855. № 3. С. 460.
11 Рыльский М. О поэзии. Статьи. М., 1974. С. 206.
12 О wspolczesnej kulturze literackiej. Wroclaw, 1973. S. 278.
13 Дюришин Д. Теория сравнительного изучения литературы. М., 1979. С. 161.
14 Жуковский-В. А Письмо С. С. Уварову Ц Зарубежная поэзия в переводах В. А. Жуковского. М., 1985. Т. 2. С. 498.
15 А. С. Пушкин. О Мильтоне и Шатобриановом переводе «Потерянного рая». Полн. собр. соч. в 1-м т. М., 1949. С. 1270.
18 Якобсон Р. Работы по поэтике. М., 1987. С. 207.
17 Д. Б. Кацнельсон высказала предположение об использовании Мицкевичем в «Воеводе» антикрепостнической народной пес-ни-баллады о пане старосте и в духе своего времени (1954 г.) прямолинейно писала: «В смелом поступке своего героя автор «Воеводы» воплотил истинные настроения широких крестьянских масс... Баллада звучала как призыв к справедливой расплате с крепостниками». (Кацнельсон Д. Б. К вопросу об отношении Миц-
кевича к народному творчеству / Уч. зап. ин-та славяноведения АН СССР. М., 1954. T. VIII. С. 220).
18 Кулаковский П. Славянские мотивы в творчестве Пушкина. Варшава, 1899. С. 18-19; Tretiak J. Mickiewicz. Puszkin. Warszawa, 1907. S. 266; Tyc J. Puszkinowskie przekiady z Mickiewicza / Puszkin. 1837-1937. Krakow, 1939. T. II. S. 15-38 и т. д.
19 Grosbart S. Tradycja puszkinowska w tlumaczeniach poezji Mickiewicza na rosyjski / Zeszyty Naukowe Uniwersytetu Lódzkiego. Ser. I, 1964. Z. 36; Idem. Zagadnienie adekwatnos'ci w Puszkinowskich przekiadach ballad Mickiewicza / Ibid. 1965. Z. 41; Idem. Pierwsze rosyjskie ttumaczenie ballady «Trzech Budrysów a przeklad Puszkina» / Ibid. 1968. Z. 54; Idem. Dosiownosc w tiumaczeniu a problem stylu. «Czaty» Mickiewicza w przek-tadzie Feta / Z polskich studiów siawistycznych. Ser. Ш. Jçzykoznawstwo. Warszawa, 1968 и т. д.
20 Grosbart Z. Puszkinowskie tiumaezenia Mickiewicza a dzieje przektadu w Rosji. Dwie propozycje metodologiczne Ц Spotkania literackie. Z dziejów powiazañ polsko-rosyjskich w dobie romantyzmu i neoromantyzmu. Wrociaw, 1973.
21 Ibid. С. 97.
22 Пушкин. Исследования и материалы. T. VII: Пушкин и мировая литература. Л., 1974.
23 Там же. С. 161.
24 В библиотеке Пушкина был словарь польского языка С. Б. Линде, в котором словосочетание «панна млода» (panna mioda) толкуется как синоним молодой замужней женщины.
25 Левкович Я. JI. Указ. соч. С. 163.
26 В 1827 г. в «Московском телеграфе» Мицкевич опубликовал рецензию «О польских переводах из Дмитриева и Пушкина». Цит. по: Мицкевич А. Собр. соч. М., 1954. Т. 4. С. 49.
27 Вопросы литературы. 1983. № 10. С. 145-168.
28 Тай же. С. 146.
29 Там же. С. 163.
80 Цит. по: Горский И. К. Адам Мицкевич. М., 1955. С. 129.
31 Там же. С. 129-130.
32 Новикова JI. Указ. соч. 161.
