CC BY
104погружает нас в социальный дискурс, где с неизбежностью встают вопросы, которые характеризуют информационную безопасность личности как реальный социально-исторический феномен, а обеспечение информационной безопасности личности в информационном социуме обязательно должно учитывать особенности действия социальных механизмов
на безопасность современного общества, социальные факторы, влияющие на безопасность личности и общества, социальную динамику и стратификацию современного общества с учетом глобальной социальной динамики, ее угроз и рисков, и выражаться в конкретном социологическом измерении данных процессов
Список литературы
1. Кисляков П. А. Социальная безопасность личности: функциональные компоненты и направленность // Современные исследования социальных проблем . 2012. Вып . 5 .
2 . Краснянская Т. М. Безопасность и опасность как феномены системы «человек» // Известия Южного федерального университета . Технические науки . 2006. Вып . 1. Т. 56 .
3 . Шиловцев А. В. Проблема сущего и должного в морфологии феномена «социальная безопасность личности» // Теория и практика общественного развития . 2014 . Вып . 2.
4 . Губанов В. М., Сатывалдиева Б. Социальная безопасность как социально-исторический феномен // Молодой ученый . 2015 . № 15 .
5 . Романович А. Л. Проблема безопасности в контексте устойчивого развития // Социально-гуманитарные знания . 2003. № 1.
6 . Коротков А. В. Цифровое неравенство в процессах стратификации информационного общества // Информационное общество 2003 Вып 5
УДК 1: 316.4: 321.01 © С. В. Козлов, 2017
Власть как феномен социального бытия: постклассическая перспектива
С. В. Козлов
Развивается современный социально-философский подход, подразумевающий осмысление власти в многообразии ее микро- и макропроявлений, данных в виде некоторого баланса сил. В центре внимания — представления социальных теоретиков постклассической направленности: М. Фуко, П. Бурдье, Э. Гидденса и др. Автор затрагивает проблемы «микрофизики» власти и ее коммуникативно-символического измерения, институциональной власти, социального порядка; развивает и обосновывает расширительную трактовку власти как сети отношений, в которую включены социальные агенты и которая соотнесена не только с официальными властными институциями, но и в определяющей степени с пространством повседневности, общения, культуры, многообразными каналами и формами социальной коммуникации. В итоге власть представляется как универсальный социальный феномен, обычно фиксируемый в виде некой институциональной структуры, но при этом несводимый исключительно и без остатка к таковой.
Ключевые слова: власть, постклассическая кратология, микрофизика власти, институциональная власть и социальный порядок, социальное конституирование и воспроизводство, легитимность.
Современное социально-философское теоретизирование разворачивается в контексте общих мыслительных установок, ориентированных на преодоление различных построений субстанционалистско-го толка Проявлением данной ситуации выступает
в числе прочего и отказ от каких-либо постулатов относительно природы социальной реальности, кроме наличия многообразия интеракций и коммуникативных связей, в которых эта реальность конституируема и воспроизводима . Этим определяется и суще-
ственная трансформация теоретической перспективы, задающей способ видения властных феноменов в пространстве социального . Тенденция к отходу от определений власти в духе «классической философии субъекта» стимулирует подходы к осмыслению власти в качестве сети сложноорганизованных, подвижных отношений, пронизывающих социальную реальность и неразрывно связанных с многообразными процессами социального конституирования, структурирования, воспроизводства на разных уровнях этой реальности (включая и конституиро-вание феномена субъектности) .
Так, в контексте постмодернистских и постструктуралистских методологических подходов разрабатывается концепция социального пространства (М . Фуко, Ж . Делез, П . Бурдье и др.), в которой власть репрезентируется как имманентная обществу, пронизывающая в нем все и нелокализуемая в каких-то определенных инстанциях, социальных «топосах» Будучи специфической формой отношений, которые могут переплетаться (и переплетаются) с процессами производства, обмена, коммуникации, власть анализируется как порождаемая действием анонимных (несубъектных) социальных сил и, соответственно, как не являющаяся в своей основе продуктом чьего-то произвола . Расширительно трактуемым отношениям власти при этом отводится важнейшая роль в формировании определенного типа социальной реальности Более того, возможно говорить о специфическом кратологическом способе мышления, придающем феномену власти фундаментальный и конститутивный статус
Власть, рассматриваемая в таком ракурсе, предстает как что-то «вездесущее» и одновременно принципиально множественное. Согласно М . Фуко, «власть повсюду; не потому, что она все охватывает, но потому, что она отовсюду исходит». Как уточняет философ, ее не следует представлять исключительно в виде некоего института, структуры или же силы, которой кто-то наделен: власть — «это имя, которое дают сложной стратегической ситуации в данном обществе» [1, с. 193]. Понимать ее надлежит, прежде всего, как «множественность отношений силы, которые имманентны области, где они осуществляются, и которые конститутивны для ее организации» [1, с. 192] . В таком случае все то, что касается «постоянного, повторяющегося, инертного и самовоспроизводящегося» во власти (прежде всего, институциональная власть) оказывается «только совокупным эффектом», вырисовывающимся из «многообразия флук-туаций» [1, с. 193].
Подобный подход обнаруживает значительный потенциал для современного обществоведения Сосредоточившись на несводимости власти к ее институционализированным, макрополитическим фор-
мам (включая объективированные ресурсы государственной власти с ее монополией на легитимное насилие), он ориентирован на осмысление отношений власти в многообразии их проявлений, в их «раство-ренности», конституируемости в пространстве социального (тема микрофизики власти) и, главным образом, в неразрывной связи, взаимообусловленности с определенными ментальными структурами и дискурсивными практиками
В русле постструктуралистских идей в ряде влиятельных социологических теорий конца XX в . (конструктивистский структурализм П . Бурдье, теория структурации Э. Гидденса) утверждается видение властного (и вообще, социального) пространства как системы различий, перманентно конституируемых в виде объективных и субъективных структур Социальный порядок рассматривается в таком случае в качестве порядка, прежде всего ментального, несводимого лишь к своим вещественным составляющим и существующего в значительной степени в виде социальных представлений, диспозиций, заключенных в каждом социальном агенте [2, с. 101, 104].
В связи с изложенным укажем на концепцию «поля власти», разработанную П. Бурдье. Рассматривая социальный мир в качестве совокупности относительно автономных «полей» (экономическое, политическое, поле культурного производства, образовательное поле, поле СМИ и т. п.), «поле» как таковое французский социолог определяет как «структурированное социальное пространство: поле сил (в котором присутствуют господствующие и подчиненные, связанные постоянными отношениями неравенства), но в то же время поле борьбы за изменение или сохранение данного поля сил» [3, с. 57]. Таким образом, в данном случае речь идет не просто о квазипространственной метафоре, а о действительно существующем пространстве деятельности социальных агентов, представленном как на уровне объективных позиций в пространстве взаимодействий, так и на уровне ментальных структур, представлений Власть здесь рассматривается в широком контексте практик, направленных на сохранение (или достижение) определенных позиций в структурированном пространстве практик и позиций При этом в центре внимания оказывается именно символический аспект власти, проявляющийся в характере структурирования социальной реальности на основе утверждения определенного видения мира и легитимации соответствующего когнитивного порядка Причем символическая власть понимается Бурдье не как сугубо отдельная форма власти, а как аспект всех форм властных отношений, характеризующих все многообразные поля социальных практик . Специфической особенностью этого аспекта власти оказывается то, что в основе своей он реализуется
не через открытые и осознанные акты, а в виде способов отражения, оценки и действия, конституируемых совокупностью диспозиций (предрасполо-женностей определенным образом воспринимать, мыслить, оценивать, действовать) и потому находящихся за уровнем сознания и волевого контроля . Французский социолог акцентирует, что структуры властных отношений пронизывают своими «силовыми линиями» принципы видения, классификации социальной реальности, ориентирования и действо-вания в ней, оказываясь тем самым невнешними по отношению к самим социальным агентам Согласно его концепции, «символическая власть и есть в действительности такая невидимая власть, которая может осуществляться только при содействии тех, кто не хочет знать, что подвержен ей и даже сам ее осуществляет» [4, с. 88]. В своей основе она выступает как «власть конструировать реальность, устанавливая гносеологический порядок», включая непосредственное мироощущение, и в особенности «чувство социального мира» [4, с. 89]. При этом следует отметить, что акцентирование в данной концепции подобных аспектов социальной реальности отнюдь не означает представления о фатальной детерминации активности социальных агентов, в том числе о невозможности для них отрефлексировать в тех или иных пределах наличные социально-властные структуры и механизмы их обусловливающего действия .
В контексте рассматриваемой теоретической перспективы власть соотносится преимущественно с многообразными, весьма тонкими и часто актуально не фиксируемыми механизмами социального принуждения, стимулирования, нормирования, контроля (у Фуко данные феномены концептуализировались через призму понятий «микрофизика власти», «дискурсивные матрицы»; Бурдье говорит о «символической власти» и «символическом насилии»). На этом фоне следует также сосредоточиться на тех аспектах функционирования власти в пространстве социального, которые связаны с обеспечением консенсуса в сообществе (в том числе и рас-прострененный в современных системных теориях общества образ власти как «символически генерализованного коммуникативного посредника»), а также с проблемой «субъектности власти».
Практикуемый постструктуралистской крато-логией анализ власти в значительной степени сосредоточен на ее предынституциональных, фоновых формах и практиках Властные феномены на этом («микрофизическом») уровне часто обнаруживаются в их неопосредованных отношениями легитимности формах, в то время как на уровне институционального порядка, его политических структур вопросы легитимности проявляются как сущностно значимые в жизни общественного целого [5].
В социально-политическом теоретизировании общим местом уже стало утверждение, согласно которому господство (отношение властвования-подчинения) как таковое подразумевает согласие подвластных с существующим социальным порядком (под «социальным порядком» понимается совокупность устойчиво воспроизодимых форм социальных практик, взаимодействий, а также норм, их регулирующих) . Обычно в данном контексте отмечается, что в рамках «устоявшейся» системы отношений властные инстанции и исходящие от них приказы в целом соответствуют ожиданиям подвластных и имеют такой характер, который ими признается . При этом подразумевается также наличие (и важность) ресурсов принуждающего насилия («монополия легитимного насилия» в руках государства) в качестве финального средства обеспечения повиновения в пределах существующего порядка [6, с. 645646]. Очевидно, что принуждающее насилие чаще всего имеет место именно там, где властные взаимодействия дают сбой. Само появление данного феномена может свидетельствовать об определенном нарушении упорядочивающих, властных практик, об их аномалии. В ситуациях разбалансировки существующей конфигурации власти, социального порядка массированное насилие часто начинает рассматриваться как необходимое (и неизбежное) средство восстановления ситуации status quo (либо же утверждения нового порядка и связанных с ним «правил игры») . Но суть в том, что именно в актах насилия, задействуя свой столь весомый и «фундаментальный» ресурс, властная инстанция оказывается у пределов самой себя . Как полагает сторонник ком-муникативистской парадигмы в трактовке власти Т. Болл, «основной способ, с помощью которого люди (или индивид) могут достичь власти, — это отказ от раболепного подчинения в ответ на принуждение со стороны носителей власти . Это побудит последних исполнить угрозу или отступить Тем самым часть общества, выступающая как властная инстанция, — партия, государство или диктатор — продемонстрирует грубый и насильственный характер данной власти, т е ее отсутствие Псевдовласть, таким образом, окажется безвластной и нелегитимной в глазах своих подданных» [7, с . 39].
Безусловно, возможность применения силы (прежде всего, легитимного задействования принуждающего насилия) составляет важнейший ресурс государственной власти, но отнюдь не исчерпывает сути власти как таковой. Власть в ее государственно-институциональных формах необходимо осмыслять в более широком контексте социально-властных феноменов, которые неразрывно связаны с процессами конституирования и воспроизводства социальной реальности на разных ее уровнях Прони-
зывая пространство интеракций, отношения власти могут обнаруживаться в числе прочего и в своих коммуникативно-символических формах. При этом важно указать на то, что эскалация насилия (включая постоянную угрозу его применения), систематически нарушая это пространство, способна радикально нивелировать доверие в социуме и тем самым делегитимировать и подрывать саму наличную конфигурацию социального порядка и власти Поэтому столь значимыми и оказываются механизмы консенсуса, согласия, убеждения в жизни общества . Показательно утверждение К . Ясперса, что «легитимность подобна кудеснику, беспрестанно создающему необходимый порядок с помощью доверия; нелегитимность — это насилие, которое повсеместно порождает насилие, основанное на недоверии и страхе» [8, с. 172].
Обращаясь к позитивному измерению власти, следует согласиться с Э . Гидденсом, что власть сопряжена с возможностью и способностью добиваться результатов Как таковая, она «не является препятствием на пути к свободе и раскрепощению, но есть их условие (хотя, конечно, было бы глупо пренебрегать и ее ограничительными свойствами)» [9, с. 355]. Взгляд на общественную реальность через призму коммуникативной установки актуализирует образ власти как коллективного ресурса, «символически генерализованного посредника» (Т. Парсонс, Н. Луман), связывающего действия и обязательства участников интеракций и способного представать в разных видах Причем такой ее образ особо очевиден в ситуациях, когда определенная группа «организуется, заряжается волей и тем самым становится способной добиваться чего-либо для себя . Здесь проявляется не чье-то господство и не приказ, а возможность доселе неорганизованной, но сознающей себя группе (или слою) идентифицироваться и решиться действовать открыто ради новоприобретенной цели» (Б . Фей) [7, с . 39].
Бытие власти в качестве посредника, способного обеспечивать взаимные обязательства и коллективное целедостижение людей, придает ресурсам насилия и признаваемому в данном сообществе праву их использования символический смысл [10, с . 151— 152]. Сила и легитимность власти в таком случае определяются тем, что она присутствует в сознании индивидов в виде управляющих ими всеми общих правил Феномен власти подразумевает здесь подчинение общему порядку и фактически отождествляется с ним При этом сила остается важнейшей «материей» политической власти, так что «сама суть любой политической идеи в том и состоит, как должна быть организована сила (и вообще природная власть) в обществе, и сила же служит гарантом поддержания этой организации» [11, с . 53]. Но сама
власть (в качестве социального, а не природного феномена) перестает быть лишь «отложенным насилием»
Следует указать на то, что «многоаспектность» власти предстает в обратной зависимости между принуждением (в том числе принуждающим насилием) и коммуникативными стратегиями функционирования власти При доминировании «директивных» форм организации властного пространства, основанных на распределении ресурсов, насильственный аспект может просматриваться довольно отчетливо При «функциональном» толковании власти («понимание власти как способности и умения практически реализовать функцию общественного управления») на первый план начинают выступать более гибкие формы принуждения (в частности, правовые) В случае же «коммуникативного» ее понимания (связанного «с тем, что власть так или иначе реализуется через общение, через определенный язык, понятный обеим сторонам общественного отношения власти») она приобретает характер «культурного сотрудничества», «доверия», «согласования» [10, с. 153].
Современный социально-философский подход предполагает осмысление власти в многообразии ее проявлений, всегда данных в виде некоего баланса сил Будучи соотнесенной с различными, в том числе весьма тонкими, часто актуально не фиксируемыми механизмами нормирования человеческой активности, направления ее в определенное русло, власть может быть представлена в качестве имманентного культуре конститутивного фактора, вырастающего в канве таковой и обнаруживаемого на всех без исключения уровнях человеческого бытия, так что «в сфере политики наблюдаются лишь проявления власти, имеющей более глубинные истоки» [12, с. 460]. В реалиях современного общества все более очевидным становится образ власти как анонимной, безличной сети отношений, пронизывающих пространство социальной жизни; отношений, в рамках которых власть не может быть больше понята лишь как простое ограничение свободы, граница ее осуществления
В этом контексте можно указать на ту важную роль, которая принадлежит в общественном бытии специфическому дискурсу власти . Его носителями выступают представители элитных слоев (включая лиц из сферы «культурного производства»), организующие усилия людей, так или иначе влияющие на их помыслы и деяния . Как показал М. Фуко, с эпохи модерна все более рационализируемый дискурс власти оказывается сопряженным со становлением «дисциплинарного общества», с обеспечением наиболее эффективного способа функционирования «социального тела» [1, с. 240-251].
Важно иметь в виду и то, что Ю. Хабермас обозначает в качестве «первичной власти общества» как социально-коммуникативного феномена [13, с. 396398] Власть в таком расширительном ракурсе представляют также далеко не только политические институты, органы государственного управления или положения законов и подзаконных актов, но также правила, нормы, культурные стереотипы, формирующие поведенческие стратегии индивидов и социальных групп и принципиально важные в обеспечении эффективного социального управления Импликации этой власти («власти общественности») прослеживаются как на онтологическом уровне в их непосредственных проявлениях, так и на семиотическом уровне в смыслах и значениях.
Власть, осмысляемая в многообразии (и неочевидности) форм своего бытия, обнаруживается перед нами как нечто всепроникающее, пронизывающее собой социальную реальность, в пределе — «исходящее отовсюду» (М. Фуко). При всем непосредственном, повседневном опыте ее присутствия она может оказываться и «невидимой», с трудом однозначно фиксируемой, локализуемой, эмпирически описываемой В своих различных формах (будь то мягкие или жесткие, очевидные или неявные) власть может представать и как враждебная индивиду и обществу сущность, стремящаяся поглотить и аннигилировать в себе; и как неразрывно связанные с общим пространством коммуникации, взаимодействия, рождающиеся и утверждающиеся в социуме и индивиде начала самоорганизации, само- и взаимоограничения, оборотной стороной которых оказываются права и свободы личности (так что механизмы социальной регуляции, нормирования и контроля оказываются здесь необходи-
мым образом связаны и опосредованы этой сферой прав и свобод)
В заключение следует отметить, что современное социальное теоретизирование характеризуется многообразием подходов к осмыслению власти как феномена социального бытия При этом именно на фоне традиционных способов аналитики власти, сосредоточенных на социальных институтах, государстве, персонифицированном авторитете, актуальными оказываются постклассические подходы, акцентирующие микрофизическое измерение отношений власти, которые часто обнаруживаются в своих неопосредованных отношениями легитимности формах. На этом уровне рассмотрение власти сопрягается с осмыслением средств и способов нормирования, «нормализации» человеческой активности в контексте социальности . В центре внимания оказываются формы и методы регламентации, осуществляемые как на уровне сознания индивида, так и вне его, механизмы взаимосвязи властных и дискурсивных практик Расширительно трактуемая власть представляется при этом в качестве своего рода координирующей сетки взаимодействий, в которую мыслятся включенными индивиды и которая соотносится не только с официальными властными инстанциями, но и в определяющей степени с пространством повседневности, общения, культуры, различными каналами и формами (включая и весьма неформальные) социальной коммуникации Власть, соответственно, представляется как универсальный социальный феномен, генерируемый в контексте многообразных отношений, традиционно фиксируемый в виде некой институциональной структуры, но при этом несводимый исключительно и без остатка к таковой
Список литературы
1. Фуко М. Воля к знанию // Фуко М . Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. М . , 1996.
2. Качанов Ю. Л. Политическая топология: структурирование политической действительности . М . , 1995.
3. Бурдье П. О телевидении и журналистике . М . , 2002.
4. Бурдье П. О символической власти // Бурдье П. Социология социального пространства . СПб . , 2007.
5 . Зимовец Р. В. Дискуссия Фуко — Хабермас: вопросы теории власти . URL: Ы1р:/^согЛег. ги/пеиго/ neuro_sys/authority/authority1.php (дата обращения: 26.01. 2017) .
6. Вебер М. Политика как призвание и профессия // Вебер М . Избранные произведения . М . , 1990.
7. Болл Т. Власть // Политические исследования . 1993. № 5 .
8. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М. , 1991.
9. Гидденс Э. Устроение общества: очерк теории структурации . М. , 2005.
10 . Ильин М. В., Мельвиль Ю. К. Власть // Политические исследования . 1997. № 6 .
11. Дибиров А.-Н. З., Пронский Л. М. О природе политической власти // Вестник Московского университета . Сер. 18: Социология и политология . 2002. № 2.
12. Губман Б. Л. Современная философия культуры . М . , 2005.
13. Хабермас Ю. Вовлечение другого. Очерки политической теории. СПб. , 2001.
