CC BY
240
СТАТЬИ
Н.А. Омельченко
ВЛАСТЬ И ТВОРЧЕСТВО: О КНИГЕ ЛЬВА ТРОЦКОГО «ЛИТЕРАТУРА И РЕВОЛЮЦИЯ», КЛАССОВОМ ПОДХОДЕ, «ВОРОНЩИНЕ» И СОВЕТСКИХ ВОЖДЯХ-МЕЦЕНАТАХ
Аннотация
Статья посвящена малоизвестным событиям культурной жизни советского общества, связанным с развернувшимися в начале 1920-х гг. идейно-эстетическими дискуссиями вокруг выпущенной Л. Троцким летом 1923 года книги «Литература и революция». В ней Троцкий, выступая с резкой критикой сторонников «классовой чистоты» пролетарской литературы, брал под защиту творчество беспартийных писателей, получивших на страницах книги малообещающее наименование «попутчиков». В статье выявляются причины, побудившие Троцкого выступить по вопросам культурной политики правящей партии в обстановке обострившейся внутрипартийной борьбы начала 1920-х гг. за идейное и политическое наследие Ленина. В статье ставятся под сомнение господствовавшие в советской официальной пропаганде упрощенные оценки взглядов Троцкого на проблемы развития советской литературы и искусства и делается вывод, согласно которому критика Троцким защитников классового пролетарского искусства и защита им беспартийных писателей-«попутчиков» не только не противоречила, но, напротив, полностью совпадала с взглядами Ленина на пролетарскую культуру и деятельность Пролеткульта, с критикой которой Ленин неоднократно выступал. Отмечая важ-
N. Omelchenko
POWER AND CREATIVITY: ON LEO TROTSKY'S BOOK "LITERATURE AND REVOLUTION", CLASS APPROACH, "VORONSINA" AND SOVIET LEADERS, PHILANTHROPISTS
Abstract
The article is devoted to the relatively unknown events of cultural life in Soviet society, related to ideological and aesthetic debates of the early 1920 's around Trotsky's book "Literature and Revolution" released in the summer of 1923. In this book Trotsky harshly criticized supporters of the "class purity" of proletarian literature and took under protection the work of politically uncommitted writers, who were pejoratively called "fellow travelers". The author identifies reasons that made Trotsky speak on cultural policy of the ruling party in an atmosphere of heightened intraparty struggle for Lenin's ideological and political legacy in the early 1920-ies. The article questions the simplified assessment of Trotsky's views on problems of development of Soviet literature and art prevalent in Soviet official propaganda and suggests a conclusion that Trotsky's criticism of advocates of class proletarian art, as well as his protection of politically uncommitted writers, the "fellow travellers", not only does not contradict, but rather fully supports Lenin's views on proletarian culture and the activities of the Proletkult that Lenin repeatedly criticized. Noting the importance of Trotsky's criticism of relapse into vulgar-sociological class
ность критики Троцким рецидивов вульгарно-социологического классового подхода к явлениям художественного творчества, автор статьи в то же время обращает внимание на то, что в оценках творчества большинства представителей дореволюционной художественной интеллигенции сам Троцкий демонстрирует тот же вульгарно-социологический подход и то же «классовое высокомерие», которое он осуждал в деятельности пролеткультов-цев и не менее ортодоксальных «напос-товцев» (молодых критиков из журнала «На посту»). Важное место в статье отводится характеристике деятельности талантливого критика-публициста и организатора советской литературы, редактора журнала «Красная новь» А. К. Воронско-го, чья активная позиция по привлечению и защите писателей-«попутчиков» подвергалась резким нападкам со стороны критиков из журнала «На посту» и идейных руководителей РАПП, пустивших в обращение понятие «воронщина» и видевших в редакторе «Красной нови» чуть ли не прямого проводника троцкистских взглядов в области культурного строительства, «попустителя», попавшего под влияние буржуазной интеллигенции.
approach to the phenomenon of artistic creation, the author of the article at the same time draws attention to the fact that in his evaluations of creative art of most of the Russian pre-revolutionary writers Trotsky himself demonstrated the same vulgar-sociological approach and the same "class arrogance" He condemned the activities of proletkul'tovci (the Proletcult adherents) and the Orthodox "napostovci" (young critics of the magazine "On Post"). An important place in the article is given to the analysis of the activities of the talented critic-essayist and organizer of Soviet literature, editor of the journal "Krasnaya Nov" A.K.Voronsky whose active position in protecting "fellow travellers" was subject to sharp attacks from critics of the magazine "On Post" and RAPP leaders who put into use the concept of "vo-ronsina" and treated the editor of "Krasnaya Nov" as direct supporter of Trotsky's views on cultural construction, and compromiser who had come under the influence of bourgeois intellectuals.
Ключевые слова:
пролетарская культура, Пролеткульт, вульгарный социологизм, левая оппозиция, троцкизм, национал-большевизм, попутчики, напостовцы.
Key words:
proletarian culture, Proletcult, vulgar soci-ologism, left opposition, Trotskyism, National-Bolshevism, allies, napostovtsy.
«Некоторые марксисты-литераторы усвоили себе архизаезжательские приемы в отношении к футуристам, серапионам, имажинистам и вообще попутчикам, всем вместе и каждому в отдельности... Наша политика в искусстве переходного периода может и должна быть направлена на то, чтобы облегчить разным художественным группировкам и течениям, ставшим на почву революции, подлинное усвоение ее исторического смысла и, ставя над всеми ими категорический критерий: за революцию или против революции, — предоставлять им в области художественного самоопределения полную свободу. Область искусства не такая, где партия призвана командовать» [18].
Многим из наших современников вряд ли придет в голову мысль, что приведенные нами слова написаны одним из самых одиозных по советским меркам политических деятелей Львом Троцким в выпущенной им
осенью 1923 года в книге «Литература и революция». И это понятно. Долгое время имя автора «Литературы и революции» оценивалось по преимуществу негативно и обросло множеством тенденциозных интерпретаций. Советскому читателю имя Троцкого было известно разве только исключительно по ранним, клишированным советской пропагандой характеристикам В.И. Ленина («иудушка Троцкий») и оценкам послеоктябрьских политических оппонентов Троцкого, не стеснявшихся в борьбе за влияние в партии в навешивании на Троцкого уничижительных ярлыков «идеолога казарменного социализма», «ревизиониста» и других эпитетов, которыми десятилетиями пугала советских людей официальная пропаганда. Не удивительно, что книга Троцкого на многие годы попала в разряд «запрещенной литературы» и стала в полном смысле этого слова библиографической редкостью, малоизвестной массовому советскому читателю. О ее существовании знали только специалисты, занимавшиеся исследованием социально-политической и культурной жизни первого советского десятилетия. Как справедливо отмечал автор «Колымских рассказов», посвященных жизни заключённых советских исправительно-трудовых лагерей в 1930—1956 гг., Варлам Шаламов, о двадцатых годах «ничего правдивого не напечатано» [20].
Наделавшая много шума в политической и литературной среде своими нестандартными оценками художественной жизни первых лет советской власти книга «Литература и революция», объединившая под одной обложкой написанные Л. Троцким в период с 1907 по 1923 гг. литературно-эстетические работы, — явление в действительности далеко не рядовое, значение которого долгое время не было оценено по достоинству в нашей научной литературе. И дело не только в том, что Л. Троцкий оказался одним из немногих партийных вождей большевистской революции, проявивших эрудицию в художественной культуре. Очень важным представляется то, в каких условиях появилась книга Л. Троцкого. Именно в это время, находясь, как ему казалось, на пике своей популярности, Л. Троцкий активно включился наряду с другими большевистскими «вождями» (прежде всего, Г. Зиновьевым и И. Сталиным) в борьбу за идейное и политическое наследие Ленина. Оснований для этого у Л. Троцкого было достаточно, с чем не могли не считаться его политические оппоненты. В рядах «партии победившего пролетариата» он был известен как один из основных организаторов и руководителей октябрьского вооруженного восстания 1917 г. и столь же успешный организатор победоносной Красной армии (фактически ее создатель). Мало кому сегодня известно, что вначале 1920-х гг. Л. Троцкий пользовался безусловным доверием Ленина, который после ок-
тябрьского переворота кардинально изменил свое отношение к бывшему своему политическому оппоненту, поручая ему самые ответственные посты в молодом советском государстве. По словам современного исследователя политической жизни первого советского десятилетия В. Роговина, с середины 1921 года «развёртывается всё более доверительное сближение В. Ленина с Л. Троцким». Исследователь обращает внимание на то, что «ни в одном ленинском документе после X съезда мы не встречаем хотя бы малейшего выражения недоверия, недружелюбия и отчужденности по отношению к нему. В письмах, рассылаемых членам Политбюро, и в публичных выступлениях того времени В. Ленин высоко оценивал качества Л. Троцкого в области дипломатии и военного дела, с одобрением писал о его выступлениях по вопросам новой экономической политики, философии и т.д.» [16]. Учитывая все это, Л. Троцкий вполне мог рассчитывать на успех и, очевидно, надеялся вырвать пальму первенства у своих менее ха-ризматичных и эрудированных политических соперников.
Следует заметить, что вождизм, как неотъемлемая черта любой революционной эпохи, был присущ в те годы, как Л. Троцкому, так и его политическим конкурентам. Особенно явно он прослеживался в поведении Г. Зиновьева, выступавшего на двух подряд (12-м и 13-м) съездах РКП(б) с Политическим докладом, что давало ему основания считать себя основным преемником В. Ленина. Наглядным примером проявления рецидивов вождизма в среде большевистского истеблишмента можно считать практику массовых переименований старых названий российских городов с присвоением им прижизненных посвящений политических деятелей. Так наряду с названиями Ленинск, Ленино, появившихся еще в 1918 году, с 1923 года город Гатчина с находящимся в нем государственным художественно-архитектурным дворцово-парковым музеем-заповедником «Гатчина» вплоть до высылки Л. Троцкого в 1929 г. из СССР носил название Троцк, в 1924 году бывший Елизаветград стал именоваться Зиновьевском, а Екатеринбург — Свердловском, в 1925 году Царицын был переименован в Сталинград, река Царица в Пионерку, десятки городов и поселков получили новые имена: Будённовск, Будёновка, Будённое, Ворошилов, Вороши-ловск, Ворошиловград и т.п.
Сегодня исторически ясно, что Л. Троцкий проявил излишнюю самонадеянность и переоценил свои возможности в противостоянии со сложившимся в Политбюро к концу 1923 года «триумвиратом» (Зиновьев, Каменев, Сталин). Ситуацию усугубляло соперничество с Троцким Зиновьева и Каменева, явно недооценивших Сталина и видевших основным своим соперником преимущественно Л. Троцкого. В конечном счете, им удалось при
посредничестве И. Сталина нанести поражение сторонникам Л. Троцкого и добиться их осуждения XII партийной конференцией (январь 1924 года) за попытку «ревизии большевизма» и «мелкобуржуазный уклон». Дело доходило до того, что тогда же в январе 1924 года Г. Зиновьев, по свидетельству современников, требовал арестовать Л. Троцкого, как предположительно подготовляющего «бонапартистский» военный переворот.
С позиций современных знаний есть все основания утверждать о несостоятельности многих обвинений и упреков, которыми обменивались в ходе этой борьбы противоборствующие стороны. Как отмечал много лет спустя, находясь уже в эмиграции, личный секретарь И. Сталина в 1920-е гг. Б. Бажанов, для него, наблюдавшего эту борьбу, как и для всех большевистских верхов, «была ясна лживость и надуманность» большинства партийных разногласий, равно как и тех обвинений, которые «громоздили» против Л. Троцкого «сначала зиновьевцы, потом сталинцы, потом сталинские наследники». По словам Бажанова, важно было «повергнуть соперника и завладеть властью. Но нельзя было иметь такой вид, что это безыдейная борьба пауков в банке. Надо было делать вид, что борьба высокоидейная и разногласия необычайно важны: от того или другого их решения зависит будто бы чуть ли не все будущее революции» [3].
Но вернемся к книге Л. Троцкого «Литература и революция». Можно только догадываться об истинной причине выпуска им своего труда в разгар усиливавшейся борьбы за влияние в партии. Очевидно, этим своим шагом Л. Троцкий рассчитывал не только расширить круг своих сторонников, в том числе среди творческой интеллигенции, но и серьезно укрепить авторитет и свои позиции, как человека, хорошо разбирающегося в тонких вопросах литературы и искусства, в среде партийных работников. В этом смысле, публикуя свой труд, Л. Троцкий, безусловно, преследовал не только эстетические, но и явно выраженные политические цели. Однако как показали дальнейшие события, издание книги не только не укрепило позиции Л. Троцкого, но напротив вызвало яростную критику многих высказанных в ней положений и оценок.
Отторжение встретили, прежде всего, высказывания Л. Троцкого по активно обсуждавшимся в те годы проблемам пролетарского искусства и пролетарской культуры в новой России. В отличие от многих теоретиков Пролеткульта (культурно-просветительных организаций пролетариата, возникших сразу после Февральской революции) и адептов пролеткультовского движения Л. Троцкий ставил под сомнение саму идею создания пролетарской культуры и пролетарского искусства в переходный к социализму период. Отповедь идеологам пролетарской культуры, прозвучавшая из уст
одного из признанных партийных вождей, не могла не вызвать раздражение и недовольство наиболее ретивых защитников «классовой чистоты» пролетарской литературы, которые в полной мере были использованы против него его политическими противниками. Особенно усердствовала в этом группа «напостовцев» - литераторов-партийцев, объединившихся вокруг печатного органа Московской ассоциации пролетарских писателей (МАПП) журнала «На посту», первый номер которого вышел летом 1923 года. Объявив главной своей задачей твердо стоять «на посту политики партии», «напостовцы» выступили с требованием «твердой, выдержанной пролетарской линии в литературе», непримиримой борьбы ликвидаторскими взглядами, из чего следовало необходимость борьбы с позицией Л. Троцкого. Л. Троцкого обвиняли в недооценке творческих возможностей победившего пролетариата, отрицании возможности партийного руководства культурным строительством, его взгляды квалифицировались как капитулянтские и меньшевистско-реставраторские.
На самом деле речь в книге Л. Троцкого шла совершенно о другом. Исходя из своих представлений о революционном процессе и, в частности, идеи мировой (перманентной) революции, которая по его мысли, продлится в мировом масштабе не месяцы, а годы и десятилетия, но «не века и тем более не тысячелетия», Л. Троцкий задавал резонный вопрос: «Может ли пролетариат за это время создать новую культуру?». Сомнения на этот счет, пишет он, «тем более законны, что годы социальной революции будут годами ожесточенной борьбы классов, где разрушения займут больше места, чем новое строительство», а для искусства «нужно довольство, нужен избыток». «Мы, - рассуждает Троцкий, - по-прежнему солдаты на походе. У нас дневка. Надо выстирать рубаху, подстричь и причесать волосы и первым делом прочистить и смазать винтовку». С победой же социализма придется создавать уже бесклассовую культуру. Поэтому пролетариат в период своей диктатуры и не должен ставить своих самостоятельных целей в области культуры, ибо «пролетарской культуры не только нет, но и не будет» [18]. Свою позицию Л. Троцкий пытался обосновать указанием на специфику художественного творчества, которую, по его мнению, игнорируют идеологи Пролеткульта. Выступая на майском (1924 год) совещании при Отделе печати ЦК РКП(б) по вопросам литературы, он доказывает, что в литературе и искусстве «огромную роль играют подсознательные процессы - более медленные, более ленивые и менее поддающиеся управлению и руководству», а потому необходим более длительный период для создания «культурно-бытовой среды», в которой возможно было строительство пролетарского искусства [8, с. 65].
В этом контексте рассматривались Л. Троцким и задачи Пролеткульта, которые он видит в упорной борьбе за повышение культурного уровня рабочего класса, в кропотливом и критическом усвоении отсталыми массами элементов уже существующей культуры, подвергая критике позицию недооценки деятелями Пролеткульта использования культурного наследия прошлого и насаждения «искусственной и беспомощной новой классово-полноценной культуры». Наша эпоха, утверждает Л. Троцкий, «не есть еще эпоха новой культуры, а только преддверие к ней». Нам «в первую голову нужно государственно овладеть важнейшими элементами старой культуры, хотя бы в такой степени, чтобы проложить дорогу новой». Недаром же мы ставим себе задачей, напоминает он, ввести поголовную грамотность к десятилетнему юбилею Советской власти.
В сущности, в этих установках Л. Троцкого, если быть объективным, не было ничего «мелкобуржуазного». Более того, они полностью совпадали с взглядами В. Ленина на пролетарскую культуру и деятельность Пролеткульта, с критикой которой Ленин неоднократно выступал. В опубликованной в «Правде» в марте 1923 года в статье «Лучше меньше, да лучше» Ленин, в частности, резко отзывался о тех, кто «слишком много и слишком легко разглагольствует... о «пролетарской культуре». В вопросах культуры, особо подчеркивал В. Ленин, «торопливость и размашистость вреднее всего. Это многим из наших юных литераторов и коммунистов следовало бы намотать себе хорошенько на ус» [9, с. 389]. Тем более странными выглядели на этом фоне обвинения Л. Троцкого в капитулянтстве и даже в ревизии ленинских взглядов на социалистическое искусство. Но это мало смущало в то время ревнителей классового пролетарского искусства. Пролеткультовская болезнь, выражавшаяся в сектантском отношении к творческой интеллигенции, метко названная А.В. Луначарским «чистоплюйством», была в то время широко распространена. И не только среди проле-культовцев.
Здесь важно отметить, что вопрос о пролетарском искусстве и пролетарской культуре в книге «Литература и революция» был далеко не основным, хотя и политически важным для ее автора вопросом. В книге дана характеристика творчества широкого круга писателей и поэтов, как приемлющих революцию, так и находившихся к ней в оппозиции. В ней мы встретим имена и оценки творчества А. Блока, А. Белого, Д. Мережковского, 3. Гиппиус, В. Розанова, С. Есенина, В. Маяковского, М. Кузмина, Е. Замятина, Н. Тихонова и многих других писателей и поэтов. Как справедливо заметил во вступительной статье «Эстетика Троцкого», написанной к современному изданию книги Л. Троцкого, Ю.Б. Борев, в ряде этих
оценок Л. Троцкий проявил определенный художественный вкус и эстетическую прозорливость: одним из первых он отметил «высокую одаренность Анны Ахматовой» и называет Леонида Андреева «наиболее громкой, если не наиболее художественной, фигурой межреволюционной эпохи». По мнению ученого, столь же существенными можно считать высказывания Троцкого о других «возрождаемых или переосмысляемых ныне фигурах русской литературы XX века - И. Бунине, Д. Мережковском, 3. Гиппиус, Н. Котляревском, И. Зайцеве, Е. Замятине и других» [13].
Особое место в книге «Литература и революция» отводится тем писателям и художникам, которые с легкой руки Л. Троцкого получили ставшее общеупотребительным для многих поколений советских читателей звучное наименование «попутчики». Л. Троцкий был убежден, что между буржуазным искусством, «которое изживает себя в перепевах или в молчании, и новым искусством, которого еще нет, создается переходное искусство, более или менее органически связанное с революцией, но не являющееся в то же время искусством революции». Попутчиком был С. Есенин. К попутчикам в книге отнесены Всеволод Иванов, Борис Пильняк, Николай Тихонов, «серапионовы братья», имажинисты, Николай Клюев. Все они вместе взятые и каждый в отдельности были бы невозможны, по мнению Троцкого, без революции. Их литературный и общий духовный облик создан революцией. Они, пишет Троцкий, это сами знают и не отрицают этого, однако, в конечном счете, в своих индивидуальных приятиях революции они «не охватывают революции в целом, и им чужда ее коммунистическая цель». Они «не художники пролетарской революции, а ее художественные попутчики, в том смысле, в каком это слово употреблялось старой социал-демократией» [18].
Как написал Варлам Шаламов, в те годы «каждый «вождь» оказывал покровительство какому-либо писателю, художнику, а подчас оказывал и материальную помощь». Троцкий покровительствовал Б. Пильняку и С. Есенину, в котором сумел разглядеть большого поэта, а не только хулиганствующего люмпена. Бухарин, выступая на 1-м Съезде Союза писателей СССР, назвал Б. Пастернака «первым именем в русской поэзии». Луначарский и Сталин покровительствовали Маяковскому [20].
Высказывания Л. Троцкого о писателях-«попутчиках» позволяют сделать вывод о том, что автор книги «Литература и революция» именно с их творчеством связывает будущее нового искусства, считая, что только из искусства переходной эпохи может вырасти будущее социалистическое искусство. Очевидно, этим объясняется стремление Л. Троцкого поддержать попутчиков, защитить их от нападок не в меру ретивых поборников «клас-
совой чистоты» пролетарской культуры. В этом же кроется причина резких оценок Л. Троцким «классового высокомерия» отдельных организаций пролетарских писателей, его критики «архизаезжательских приемов» «некоторых марксистов-литераторов» в отношении беспартийных писателей, по-своему пытающихся понять и отразить революцию в России. Можно согласиться с мнением автора одного из немногих монографических исследований о «национал-большевизме» М. Агурского, считающего, что причину поддержки попутчиков Троцким и другими партийными функционерами новой власти следует искать в «национальных тенденциях попутчиков», с творчеством которых связывалась возможность национальной интерпретации революции и советской власти [1]. Так, говоря о творчестве Бориса Пильняка, которому, так же как и Есенину, как уже сказано, Троцкий старался покровительствовать, он пишет, что «некоторыми своими особенностями Пильняк способен вызывать раздражение: слишком много легкости в больших вопросах, слишком много рисовки, слишком много лиризма, приготовляемого в ступе.». Однако Пильняк «превосходно показал угол уезд-но-крестьянской революции, показал мешочнический поезд, — мы увидели их благодаря Пильняку несравненно ярче, осязательнее, чем до него». То же самое можно сказать, по словам Л. Троцкого, и о Всеволоде Иванове. «Разве после его «Партизан», «Бронепоезда», «Голубых песков» — со всеми их конструктивными грехами, срывающимся стилем, даже олеографич-ностью — мы не узнали, не почувствовали Россию лучше — в ее необъятности, этнографической пестроте, отсталости, размахе? Может быть, и впрямь это образное познание можно заменить футуристическим гиперболизмом, или монотонным воспеванием трансмиссий, или газетными статейками, изо дня в день комбинирующими в разном порядке те же триста слов?» Выкиньте мысленно, делает вывод Троцкий, из нашего обихода Пильняка и Всеволода Иванова — «и мы окажемся на некоторую дробь беднее.» [18].
Картина была бы не полной, если бы мы не напомнили о противоположной оценке творчества «попутчика» Бориса Пильняка, которую дал ему в 1924 году вслед за выходом книги Л. Троцкого «Литература и революция» Сталин в выпущенных огромным тиражом лекциях «Об основах ленинизма». «Кому не известна, — писал Сталин, — болезнь узкого практицизма и беспринципного делячества, приводящего нередко некоторых «большевиков» к перерождению и к отходу их от дела революции? Эта своеобразная болезнь получила своё отражение в рассказе Б. Пильняка «Голый год», где изображены типы русских «большевиков», полных воли и практической решимости, «фукцирующих» весьма «энегрично», но лишенных
перспективы, не знающих «что к чему» и сбивающихся, ввиду этого, с пути революционной работы» [17].
Следует, однако, заметить, что приведенные выше в целом высокие оценки Троцким творчества «попутчиков» не должны, однако, вводить нас в заблуждение относительно идейных и политических воззрений автора «Литературы и революции», в том числе по вопросам культурного строительства. Л. Троцкий не был бы Троцким, если бы полностью оставался на почве признания общечеловеческих ценностей в художественной культуре и искусстве. В своих основных установках он остается верным своим идеям мировой пролетарской революции со всеми вытекающими из этого последствиями. И здесь он ни в чем не уступает И. Сталину. Как правоверный революционер, он безоговорочно разделяет идею об исторической необходимости революционного террора. Допуская известную терпимость в отношении искусства, он в тоже время оправдывает необходимость «революционной цензуры» и партийного вмешательства в художественный процесс, считая, что «в области искусства партия не может ни на один день придерживаться либерального принципа laisser faire, laisser passer (предоставьте вещам идти своим ходом)». Критерий наш, пишет Троцкий, «отчетливо политический, повелительный и нетерпимый». Да и сам Л. Троцкий в оценках творчества многих деятелей литературы и искусства очень часто исходит из чисто политических характеристик («кадетство», «присоединившиеся», «попутчики», «мужиковст-вующие» и т.д.), что дает основания некоторым исследователям считать Л. Троцкого одним из родоначальников советской традиции оценки художественных явлений не с эстетической, а с чисто политической точки зрения [18]. Многие его характеристики художественного творчества носят печать вульгарного социологизма, и мало чем отличаются от критикуемого им классового высокомерия пролеткультовцев.
Наиболее наглядно рецидивы вульгарно-социологического классового подхода Троцкого к искусству проявились в его отношении к представителям дореволюционной творческой интеллигенции, характеристикам которой в книге посвящена первая глава под малообещающим названием «Внеоктябрьская литература». Уже сам заголовок главы красноречиво говорит о примате классового вульгарно-социологического подхода и личном неприятии Троцким всей дореволюционной или, по его терминологии, «междуреволюционной» интеллигенции. Крушение царского режима ассоциируется у Троцкого с крушением всей дооктябрьской литературы, в котором он видит исторический провал русской интеллигенции. Этому взгляду соответствуют и сопровождающие главу язвительные подзаголовки: «отгоро-
дившиеся», «неистовствующие», «островитяне», «пенкосниматели» и т.д. «Несомненнейшими островитянами», по мнению Троцкого, является группа Художественного театра. «Они не знают, куда девать свою высокую технику и себя самих. То, что совершается вокруг, им враждебно и уж во всяком случае чуждо. Подумать только: люди до сих пор живут в настроениях чеховского театра. „Три сестры" и „Дядя Ваня" в 1922 году! Благородная, вымирающая каста ювелирного театра. Не сюда ли относится и дарови-тейшая Ахматова?» [18].
Троцкий с неприкрытой неприязнью пишет о культуре русской послеоктябрьской эмиграции, ничего не находя творческого в «трупном разложении эмиграции». Значительнейшая часть старой литературы, читаем мы в книге, оказалась, и не случайно, за рубежом, — и «вот случилось так, что именно в литературном-то отношении эта часть и вышла в тираж. Существует ли Бунин? О Мережковском нельзя сказать, что его не стало, потому что его по существу никогда и не было. Или Куприн? Или Бальмонт? Или сам Чириков? Или, может быть, «Жар-птица», «Сполохи» и прочие издания, наиболее примечательной литературной чертой коих является сохранение твердого знака и буквы ять?» [18].
Но этот же классовый вульгарно-социологический подход обнаруживается и в подходе Л. Троцкого к попутчикам, в самом наименовании которых просматривался штамп классовой неполноценности и ненадежности этой группы писателей, их чуждости коммунистическим целям. Если внеок-тябрьская «(по существу противооктябрьская)» литература, по мнению Л. Троцкого, есть «умирающая литература буржуазно-помещичьей России», то литературное творчество «попутчиков» «есть своего рода новое, советское народничество, без традиций старого народничества и - пока -без политических перспектив. Относительно попутчика всегда возникает вопрос: до какой станции?» Для большей наглядности Л. Троцкий приводит отрывок из романа «Голый год» протежируемого им Бориса Пильняка. «Знахарь Егорка говорит: «Россия сама себе умная. Немец — он умный, да ум-то у него дурак. «А Карла Марксов?» — спрашивают. — Немец, говорю, а стало быть, дурак. — «А Ленин?» — Ленин, говорю, из мужиков, большевик, а вы должно коммунесты.». За знахаря Егорку, заключает Троцкий, прячется Пильняк. И тот факт, что за большевиков он говорит открыто («отбор»), а против «коммунестов» юродивым языком знахаря, вот это-то и тревожно. Ибо, что у него внутреннее и глубже? «Как бы на одной из станций не пересел попутчик во встречный поезд.». Мариэтта Шагинян, пишет там же в главе о литературных попутчиках революции Л. Троцкий, «анти-революционна в самом своем существе. Ее фаталистический христианизм,
ее комнатное безразличие ко всему некомнатному — вот что примиряет ее с революцией. Она просто пересаживается со своим ручным багажом и философски-художественным рукоделием из одного вагона в другой. Может быть, ей даже кажется, что она таким путем вернее всего сохраняет индивидуальность» [18].
Книга Л. Троцкого «Литература и революция» была издана издательством «Красная новь», являвшимся одним из самых влиятельных партийных издательств первой половины 1920-х гг. С января 1923 года издательство было напрямую подчинено ЦК РКП(б). Еще раньше, в 1921 году, в самом начале нэпа был создан издаваемый издательством журнал «Красная новь», в котором печатались многие писатели-попутчики. Заслуга организации «Красной нови» - лучшего в те годы журнала, принадлежала известному в литературных кругах А.К. Воронскому (18841937), считавшемуся в 1920-е гг. одним из ведущих марксистских теоретиков в области искусства. Член РСДРП(б) с 1904 года, являвшийся делегатом Пражской партийной конференции 1912 года и лично знавший Ленина, А.К. Воронский с 1921 по 1927 гг. редактировал «Красную новь», а с 1922 по 1927 гг. - журнал «Прожектор», был организатором и идеологом группы писателей «Перевал». В отличие от многих «партийных заез-жателей» Воронский отличался широкой эрудицией и глубокими знаниями в вопросах художественного творчества. А. В. Луначарский называл Воронского одним «из образованнейших и наиболее глубоких представителей нашего художественного или научно-художественного коммунистического мира» [12, с. 7], а редактор известных в те годы журналов «Печать и революция» (1921-1929) и «Новый мир» (1926-1931) Вяч. Полонский считал, что за Воронским «в истории советской литературы должно укрепиться имя Ивана Калиты» [15, с. 142].
В определенном смысле взгляды Воронского были близки Троцкому. Он, так же как и Троцкий, осуждал принципы Пролеткульта и выступал за постепенное привлечение в советскую литературу интеллигенции, беспартийных писателей. Можно утверждать, что, организуя «Красную новь» «для интеграции литературы, возникающей вне партийных рамок» [1], Воронский выполнял определенную установку тогдашнего советского и партийного руководства. Указание на это мы находим в книге Троцкого «Литература и революция». «Организаторы похода против попутчиков — похода без достаточной заботы о перспективах и пропорциях — избрали одной из мишеней, - возмущенно писал в книге Троцкий, - также и. тов. Воронского, редактора «Красной Нови» и руководителя издательством «Круг», в качестве потатчика и почти соучастника. Мы думаем, что тов.
Воронский выполняет — по поручению партии — большую литературно-культурную работу и что, право же, куда легче в статейке — с птичьего дуазо — декретировать коммунистическое искусство, чем участвовать в кропотливой его подготовке» [18].
Можно гадать, какие последствия имело это выступление Троцкого в защиту редактора «Красной нови» для его дальнейшей творческой и личной судьбы. Для нас в данном случае интерес представляет замечание Троцкого о выполнявшемся Воронским «поручении партии» в его работе с писателями-«попутчиками», о котором Троцкому наверняка было известно. Сведения об этом мы находим также в воспоминаниях Варлама Шала-мова, лично знавшего Воронского и высоко о нем отзывавшегося. «Как случилось, — удивлялся Шаламов, — что Воронский настолько хорошо был знаком с Лениным, что даже организационное собрание первого советского литературно-художественного журнала «Красная новь» было на квартире Ленина в Кремле?» На этом первом собрании присутствовали Ленин, Крупская, Горький и Воронский. Воронский «делал доклад о программе нового журнала», который он должен был редактировать и где Горький, поклонником которого — ни как художника, ни как общественного деятеля, Воронский, по мнению Шаламова, отнюдь не был, «руководил литературно-художественной частью» [20]. Характерно также, что свою программную статью «О продналоге» Ленин дал для публикации в первом номере «Красной нови».
По свидетельству современников, Воронский обладал даром угадывать таланты и их поддерживать. Большую помощь в этом ему оказывал Горький. В «Красной нови», редактируемой А.К. Воронским, печатали свои произведения, как писатели и поэты «со стажем» (М. Горький, А. Толстой, М. Пришвин, В. Вересаев, М. Шагинян, О. Форш, К. Тренев), так и молодые «попутчики» (И. Бабель, Вс. Иванов, Б. Пильняк, Л. Сейфуллина, Л. Леонов, А, Малышкин, К. Федин, М. Зощенко, М. Слонимский, П. Клычков, П. Орешин, С. Есенин, Н. Тихонов, Вера Инбер). Но здесь же печатались и многие пролетарские писатели и коммунисты: А. Серафимович, А. Аросев, В. Казин, Н. Ляшко, Ф. Гладков, П. Низовой, А. Новиков-Прибой и др.
Активная позиция А.К. Воронского по привлечению и защите непролетарских беспартийных писателей с самого начала встретила резкие нападки со стороны представителей «левого» искусства и особенно «напос-товской критики». «Мы будем бороться с теми Маниловыми, — писал журнал «На посту», — которые из гнилых ниток словесного творчества «попутчиков», искажающих нашу революцию и клевещущих на нее, стараются построить эстетический мостик между прошлым и будущим» [14, с. 7].
«Нам, напостовцам, казалось — тут начинались наши ошибки, — вспоминая о том времени, писал Ю. Либединский, что термин — «попутчик» действительно исчерпывал сущность подавляющего большинства беспартийных писателей» [10, с. 34].
Воронский как мог, отбивался. Защищая писателей-«попутчиков» от набегов «напостовской» критики, он пытался доказать, что позиция журнала «На посту» объективно «гонит попутчиков от Советской власти в лапы нэпманов» и выражал уверенность, что партия такой позиции никогда не поддержит [6, с. 376]. В талантливо написанной статье «Искусство, как познание жизни, и современность» Воронский очень тонко заметил, что если «лефовцы» «свихнулись на диалектике Маркса, усвоив ее очень поверхностно они впали в безудержный релятивизм», то товарищи — критики из журнала «На посту» «свихнулись на вопросе о классовом в искусстве, бултыхнувшись в тот же самый релятивизм, но несколько иначе» [6, с. 362]. Позже в докладе «О политике партии в художественной литературе», сделанном им на созванном Отделом печати ЦК ВКП(б) 9 мая 1924 года совещании по политике партии в области художественной литературы, Воронский, говоря от имени «почти всей действительной, молодой советской литературы», заверил: «Эта литература пойдет за нами. С напостов-цами им делать нечего, и если настоящее литературное совещание это не учтет, то оно сделает великую ошибку» [5, с. 64].
В поддержку А.К. Воронского против разжигания напостовцами классовой борьбы в литературе активно выступил Н.И. Бухарин, указавший в своем выступлении на упоминаемом литературном совещании при Отделе печати ЦК ВКП(б), что позиция напостовцев «есть позиция человека в крестьянской ячейке, который за неизнос единого сельскохозяйственного налога начинает «жать» половину всех крестьян» [4, с. 149]. С Бухариным солидаризировался нарком просвещения А.В. Луначарский, отметивший в своей речи, что «побоища», устраиваемые «напостовцами» угрожают «уложить всю литературу в гроб и притом «повапленный» [5, с. 114].
Характер нападок и методы борьбы напостовцев против А.К. Воронского наглядно иллюстрирует переписка Воронского с Горьким, помещенная в выпущенной в 1965 г. Институтом мировой литературы им. А.М. Горького РАН второй книге 10-го тома Архива А.М. Горького «М. Горький и советская печать». Содержание этой переписки свидетельствует о взаимной поддержке и доверительном отношении, которое сложилось в это время между известным пролетарским писателем и редактором «Красной нови». Так, когда против Горького, которому многие не могли простить его «Несвоевременных мыслей» (цикла публицистических статей, написанных
в первые месяцы после октябрьского переворота 1917 г. и содержащих критику разрушительной практики большевистской революции), была развязана кампания со стороны редакций журналов «На посту», «ЛЕФа», а затем и «Нового ЛЕФа» во главе с Маяковским, именно Воронский защищал Горького от этих нападок. В свою очередь Горький в письмах к Ворон-скому выражал ему полную свою поддержку в его борьбе с напостовцами, считая их позицию в высшей степени «антикультурной».
Когда в конце 1924 года в редакцию «Красной нови» были введены Ф. Раскольников и Вл. Сорин с целью изменения, по словам Раскольнико-ва, «прежней линии журнала», Воронский написал об этом Горькому. В письме от 29 января 1925 года он сообщал: «Дорогой Алексей Максимович! Мне пришлось уйти из «Красной нови». Журнал перешел к напостов-цам. Вы о них знаете, и мне о них распространяться нечего. В «Нови» хозяйничает Раскольников» [2, с.15]. В ответном письме Воронскому от 27 февраля 1925 года Горький выразил свое «глубокое огорчение» его уходом из «Красной Нови», считая, что «этот журнал «напостовцы» погубят». Не буду говорить о том, писал Горький, что «Ваша работа в «К<расной> н<ови>» имела большое значение для русской литературы и, разумеется, честные литераторы, наверное, также взволнованы фактом устранения Вас от дела, Вами созданного, как взволнован этим я, искренне Вас уважающий. Я знаю, чего стоила Вам «К<расная> новь» [2, с. 16].
В марте 1925 года у Воронского появляется надежда на улучшение литературной атмосферы. «В «верхах», - сообщает он Горькому, радуясь, что снова получил возможность работать в «Нови» (после замены Ф. Рас-кольникова в составе редколлегии Е. Ярославским), - напостовцы терпят поражение. Делу этому помогает тов. Бухарин». Но уже в июне 1925 г. он с горечью вынужден написать Горькому: «Теперь меня не грызут, а сочиняют доносы и пишут совершенно паскудные статьи личного характера. Читать омерзительно, а отвечать - непристойно. Хорошо бы Вам, не ввязываясь в наши мелочи, написать хотя бы небольшую статью о наших литературных делах. Может быть, соберетесь когда-нибудь» [2, с. 22].
Откликнуться на «ненормальности» в литературной жизни Воронский настойчиво просил Горького и позже. В письме от 12 октября 1926 года он пишет Горькому: «Очень уж смутное настроение среди писателей, и хорошо бы Вам откликнуться» [2, с. 41]. Можно только сожалеть, что Горький не смог по каким-то своим причинам выполнить эту просьбу редактора «Красной нови», над которым уже собирались тучи. В письме Воронскому от 20 ноября 1926 года он объяснял это чрезвычайной занятостью в связи
с работой над новым романом («Жизнь Клима Самгина»), который его «держит за горло» [2, с. 43].
Традиция шельмования писателей-«попутчиков» была продолжена организаторами и теоретиками образованной в январе 1925 года на 1-й Всесоюзной конференции пролетарских писателей Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП). Эта организация вела свою родословную от сошедших к тому времени со сцены организаций Пролеткульта, хотя и всячески от них открещивалась. Генеральным секретарём РАПП был избран Леопольд Авербах. Главными активистами и идеологами РАПП были писатели Д.А. Фурманов, Ю.Н. Либединский, В.М. Киршон, А.А. Фадеев, критик В.В. Ермилов. Поставив своей главной задачей непримиримую борьбу с «ликвидаторской» теорией Троцкого-Воронского, боровшихся против рецидивов пролеткультовщины в литературной среде, идеологи РАПП в полемике со взглядами редактора «Красной нови» ввели в обиход оскорбительное понятие «воронщина». Употреблявшееся рапповцами как ругательное слово, как синоним излишне либерального, с их точки зрения, отношения Воронского к писателям-попутчикам, этот термин надолго утвердился в литературной критике и публицистике советского периода.
Одним из неприятных эпизодов, в известном смысле повлиявшим на литературную и личную судьбу Воронского, стала публикация в начале 1926 года в №5 «Нового мира» «скандального» рассказа Б. Пильняка «Повесть непогашенной луны» с посвящением редактору «Красной нови». Хотя сам Пильняк в предисловии к рассказу отвергал возможные обвинения в том, что «поводом к написанию его и материалом послужила смерть М.В. Фрунзе», которого он «почти не знал, едва был знаком с ним», и призывал читателей не искать в рассказе «подлинных фактов и живых лиц», многие увидели в героях повести о смерти командарма на операционном столе, куда он лег по приказу вождя страны И. Сталина.
Как бы то ни было, Воронский в этой ситуации оказался в роли подозреваемого в случившемся и должен был объясняться вместе с редакторами «Нового мира» И.И. Скворцовым-Степановым и В.П. Полонским и начальником Главлита П.И. Лебедевым-Полянским на специально созванном по поводу этой публикации 13 мая 1926 года заседании Политбюро ЦК ВКП(б). На заседании было принято решение, что Воронский опубликует в «Новом мире» письмо в редакцию с отказом от посвящения Пильняка, а редакция «Нового мира» в своем редакционном письме признает публикацию повести Пильняка «явной и грубой ошибкой», что и было сделано в июньском номере журнала [11].
В письме в редакцию Воронский дал отрицательную оценку, как самой повести, так и ее автору и его посвящению: «Повесть держит читателя в уверенности, что обстоятельства, при которых умер «командарм», герой повести, соответствуют действительным обстоятельствам и фактам, сопровождавшим смерть тов. Фрунзе. Подобное изображение глубоко печального и трагического события является не только грубейшим искажением его, крайне оскорбительно для самой памяти тов. Фрунзе, но и злостной клеветой на нашу партию ВКП(б). Повесть посвящается мне. Ввиду того, что подобное посвящение для меня как для коммуниста в высокой степени оскорбительно и могло бы набросить тень на мое партийное имя, заявляю, что с негодованием отвергаю это посвящение» [7, с. 184].
Позже, в письме к Горькому, датируемом началом июля 1926 года, Воронский писал: «Меня обвиняют в инспирации Пильняка. Кое-что он, правда, узнал от меня, но в самом главном я не виновен» [2, с. 38]. В последовавшем ответном письме Горький сокрушался по поводу происходящего: «Вашей истории с Пильняком, — писал он, — не могу понять. В чем дело? К П<ильняку> я отношусь отрицательно, это плохой литератор. «Без души». Без любви к делу своему и с какой-то двусмысленной усмешечкой, которой он сам, видимо, побаивается. Рассказ его мне очень не понравился именно своей двусмысленностью» [2, с. 39].
В конце 1920-х — начале 1930-х гг. противники Воронского из числа напостовцев стали терять позиции и, в конечном счете, в силу ряда объективных и субъективных причин, обострения борьбы за власть и усиления идеологических разногласий среди руководства организации РАПП разделили судьбу своего предшественника - Пролеткульта, «сломав себе шею на попутчиках» [20]. Захватнические методы в деятельности РАПП, низкий научный уровень их критики и некомпетентность в сложных вопросах литературы и искусства становились все более очевидными и вызывали недовольство, в том числе в высших эшелонах власти. Организация была расформирована постановлением ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» от 23 апреля 1932 года Этим постановлением вводилась единая организация, Союз писателей СССР, куда вошли большинство членов РАПП. Ряд руководителей РАПП (А.А. Фадеев, В.П. Ставский) заняли высокие посты в новом Союзе писателей, многие же из них были в конце 1930-х гг. обвинены (таковы парадоксы советской истории) в троцкистской деятельности, репрессированы и даже расстреляны (Л.Л. Авербах и В.П. Киршон).
Все это, однако, шло, как пишет В. Шаламов, уже «мимо Воронского» и пользы ему не принесло [20]. Его судьба была решена задолго до этого.
Как сторонник левой оппозиции в ВКП(б), подписавший осенью 1923 года «Заявление 46-ти», а позже и известное «Заявление 83-х» объединенной оппозиции («троцкистско-зиновьевского блока»), в 1927 году Воронский был исключен из рядов ВКП(б) и отправлен в ссылку в Липецк. Относительная легкость наказания, если верить Шаламову, объяснялась «энергичным ходатайством Крупской, которой, по ее словам, поручил Ленин присматривать за здоровьем Воронского» [20]. В 1930 году, после заявления об отходе от оппозиции Воронский получил разрешение вернуться в Москву, где был назначен редактором отдела классической литературы в Гослитиздате. Впоследствии Воронский дважды арестовывался в 1935 году и в начале 1937 г. и был расстрелян в Москве в августе 1937 года
По-разному сложилась судьба защищаемых Воронским писателей-попутчиков». Некоторые из них вынуждены были, по выражению одного из современных авторов, сойти на станции «37-й год». Н. Клюев и Б. Пильняк погибли в застенках и лагерях. Распались к середине 1920-х годов группа писателей «Серапионовы братья» (Л. Лунц, И. Груздев, М. Зощенко, В. Каверин, М. Слонимский, К. Федин, Вс. Иванов, Н. Тихонов и др.), которым в начале их творческого пути покровительствовали Горький и В. Шкловский [21], и группа поэтов-имажинистов (А. Мариенгоф, В. Шершеневич, С. Есенин, Н. Эрдман и др.). Многие из попутчиков, как те, кто принадлежал к старшему поколению советских писателей (М. Пришвин, С. Сергеев-Ценский, В. Вересаев, А. Чапыгин, В Шишков, О. Форш), так и писатели-«попутчики» младшего поколения (Л. Леонов, К. Федин, А. Малышкин, Вс. Иванов, М. Шагинян), составили впоследствии гордость советской литературы и их произведения изучались в советских школах. Но независимо от творческой судьбы писателей-«попутчиков» все они вместе и каждый в отдельности могли подписаться под словами М.М. Пришвина, который писал в 1926 году В.П. Полонскому: «Вы правы относительно А.К. Воронского, которого никак нельзя обижать уже по одному тому, что во время литературного пожара он выносил мне подобных на своих плечах из огня» [19].
Литература
1. Агурский М. Идеология национал-большевизма. Paris: YMCA-PRESS,
1980.
2. Горький М. и советская печать // Архив А.М. Горького. В двух книгах. Том 10. Кн. 2. М, 1965.
3. Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. СПб.: Книгоиздательство «Всемирное слово», 1992.
4. Бухарин Н. Пролетариат и вопросы художественной политики // Вопросы культуры при диктатуре пролетариата: Сб. М.-Л.: Гос. изд-во, 1925.
5. Вопросы культуры при диктатуре пролетариата: Сб. М.: Л.: Гос. изд-во, 1925.
6. Воронский А. Искусство, как познание жизни, и современность // Красная новь. 1923. №5.
7. Воронский А. Письмо в редакцию // Новый мир. 1926. №6.
8. К вопросу о политике РКП(б) в художественной литературе. М.: Изд-во «Красная новь», 1924.
9. Ленин В.И. Лучше меньше, да лучше // Правда. 1923. №49. 4 марта.
10. Либединский Ю. Современники. М., 1958.
11. Луначарский А.В., Полонский В.П., Скворцов-Степанов И.И. От редакции // Новый мир. 1926. №6.
12. Луначарский А.В. Перспективы советского искусства // На литературном посту. 1927. №20.
13. Морев Ю. Эстетика Троцкого // Троцкий Л. Литература и революция. URL: http://libros.am/book/read/id/358011/slug/literatura-i-revolyuciya (дата обращения 03.20.2016).
14. На посту. 1923. №1
15. Полонский Вяч. Очерки литературного движения революционной эпохи (1917-1927). М.-Л., Госиздат, 1928.
16. Роговин В.З. Была ли альтернатива? «Троцкизм». Взгляд через годы. М.: Терра, 1992. Т. 1. URL: http://www.trst.narod.ru/rogovin/t1/oglav.htm (дата обращения 03.20.2016).
17. Сталин И.В. Об основах ленинизма // Сталин И.В. Сочинения. Т. 6. М.: ОГИЗ; Государственное издательство политической литературы, 1947.
18. Троцкий Л. Литература и революция. М.: Издат-во «Красначя новь»,
1923.
19. ЦГАЛИ, ф. 1328, оп. 1, д. 287, л. 5.
20. Шаламов В. О современниках. URL: http://shalamov.ru/library/ 32/4.html (дата обращения 03.04.2016).
21. Шешуков С.И. Неистовые ревнители: из истории литературной борьбы 20-х годов. М.: Изд-во Прометей, 2013.
References
1. Agurskii M. Ideologiya natsional-bol'shevizma. Paris: YMCA-PRESS,
1980.
2. Arkhiv A.M. Gor'kogo. Tom 10. M. Gor'kii i sovetskaya pechat'. V dvukh knigakh. Kniga 2. M, 1965.
3. Bazhanov B. Vospominaniya byvshego sekretarya Stalina. SPb.: Knigo-izdatel'stvo «Vsemirnoe slovo», 1992.
4. Bukharin N. Proletariat i voprosy khudozhestvennoi politiki. Voprosy kul'tury pri diktature proletariata: Sb. M.: L.: Gos. izd-vo, 1925.
5. Voprosy kul'tury pri diktature proletariata: Sb. M.: L.: Gos. izd-vo,
1925.
6. Voronskii A. Iskusstvo, kak poznanie zhizni, i sovremennost'. Krasnaya nov'. 1923. №5.
7. Voronskii A. Pis'mo v redaktsiyu. Novyi mir. 1926. №6.
8. K voprosu o politike RKP(b) v khudozhestvennoi literature. M.: Izd-vo «Krasnaya nov'», 1924.
9. Lenin V.I. Luchshe men'she, da luchshe. Pravda. 1923. №49. 4 marta.
10. Libedinskii Yu. Sovremenniki. M., 1958.
11. Lunacharskii A.V., Polonskii V.P., Skvortsov-Stepanov I.I. Ot re-daktsii. Novyi mir. 1926. №6.
12. Lunacharskii A.V. Perspektivy sovetskogo iskusstva. Na literaturnom postu. 1927. №20.
13. Morev Yu. Estetika Trotskogo. Trotskii L. Literatura i revolyutsiya. URL: http://libros.am/book/read/id/358011/slug/literatura-i-revolyuciya (data obrashcheniya 03.20.2016).
14. Na postu. 1923. №1
15. Polonskii Vyach. Ocherki literaturnogo dvizheniya revolyutsionnoi epokhi (1917-1927). M.-L., Gosizdat, 1928.
16. Rogovin V.Z. Byla li al'ternativa? «Trotskizm». Vzglyad cherez gody. M.: Terra, 1992. T. 1. URL: http://www.trst.narod.ru/rogovin/t1/oglav.htm (data obrashcheniya 03.20.2016).
17. Stalin I.V. Ob osnovakh leninizma. Stalin I.V. Sochineniya. T. 6. M.: OGIZ; Gosudarstvennoe izdatel'stvo politicheskoi literatury, 1947.
18. Trotskii L. Literatura i revolyutsiya. M.: Izdat-vo «Krasnachya nov'»,
1923.
19. TsGALI, f. 1328, op. 1, d. 287, l. 5.
20. Shalamov V. O sovremennikakh. URL: http://shalamov.ru/library/ 32/4.html (data obrashcheniya 03.20.2016).
21. Sheshukov S.I. Neistovye revniteli: iz istorii literaturnoi bor'by 20-kh godov. M.: Izd-vo Prometei, 2013.
