CC BY
244
IV. ГРАЖДАНСКАЯ КУЛЬТУРА
АЙМЕРМАХЕР К.
ПОЛИТИКА И КУЛЬТУРА ПРИ ЛЕНИНЕ И СТАЛИНЕ, 1917-1932
Книга профессора славистики, директора Института русской и советской культуры им. Ю.М.Лотмана в Рурском университете в Боху-ме (ФРГ) посвящена, главным образом, ранней фазе постреволюционной (1917) политики в сфере культуры, завершившейся полнейшим огосударствлением последней. В центре авторского внимания - общественно-политическая борьба, развернувшаяся в литературно-художественной жизни. Литературе, по мнению К.Аймермахера, принадлежала центральная функция в системе идеологического руководства обществом со стороны партии и государства. «Поэтому наши сегодняшние знания, - пишет он, - ... позволяют рассматривать характеристику литературно-политических инструментов регулирования и основных тенденций их развития с 20-х годов, осуществляемую, конечно, с переменным успехом, и как изложение истории развития советской культурной политики, понимаемой в широком смысле» (с.9).
Малая доступность, а то и недостаток источников и материалов, которые относятся к теме, подчеркивает автор, начала примерно с середины 70-х годов компенсироваться ретроспективными публикациями в особенности в серии «Литературное наследство». При этом обнаружилось, что, во-первых, лишь небольшое число решений партии принимались на уровне ЦК, во-вторых, «заявления, которые Ленин время от времени делал по вопросам литературы, в 20-е годы в принципе не играли никакой роли; то же относится, конечно, и к переписке и беседам Сталина с некоторыми писателями» (с.11-12). Подлинная реконструкция советской культурной политики, согласно логике проф. Аймер-махера, оказывается возможной не столько исходя из официально канонизированных сборников документов, сколько путем использования
многочисленных источников, характеризующих культурно-политическую деятельность многих партийных и государственных органов среднего и низового уровня, а равно представителей литературных групп и организаций. Большой интерес представляют и прочие официальные и неофициальные материалы, которые в совокупности отражают живую и острую дискуссию, которая лишь частично соотносилась с общим контекстом культурно-политической ситуации.
Все, что в официальных публикациях было однозначным и представало так, будто речь идет о линейном продолжении и развитии исторических законов благодаря деятельности коммунистической партии, при пристальном рассмотрении современных источников, указывает автор, оказывается весьма противоречивым процессом. Состояние источников по исследуемой теме в высшей степени различно, и их объем, как и прежде, недостаточен для выяснения многих вопросов. Несомненно лишь то, что механизмы принятия решений были имманентны системе, хотя бы даже во многих случаях мотивировались личностными соображениями или основывались на чистом произволе.
Уже в I главе книги («Скрытые принципы культурно-политической деятельности. Культура, лишенная свободы») автор приводит многочисленные подтверждения тому, что декреты и указы, принятые сразу же после революции, а также другие меры, затрагивающие газеты, библиотеки, издательства, школы, отражали линию партии большевиков на то, чтобы, с одной стороны, контролировать все институты, участвующие в формировании образа мыслей народа, а с другой, - быстро и эффективно поднять образовательный уровень населения, особенно рабочих и крестьян. На первых порах эта линия, однако, не была слишком успешна. В наметившейся уже в ноябре 1917 г. конфронтации между Совнаркомом и Союзом деятелей искусств, объединявшим культурную общественность Петрограда, глава Союза Ф.Сологуб лишь ввиду катастрофической экономической ситуации СДИ согласился рекомендовать членам Союза «работать при Нарком-просе», но, впрочем, «подчиняться Союзу».
Соответственно, деятели литературы и искусства в вопросе о сотрудничестве с новой властью были вынуждены действовать на свой страх и риск. Так, во встрече с представителями правительства 6 октября 1918 г. решились участвовать лишь Альтман, Блок, Маяковский, Мейерхольд, Ивнев и Рейснер. Еще до того, в 1917, Брюсов, предложивший свое сотрудничество новому режиму, был исключен из Всероссийского литературного общества.
У большевистской партии ни до революции, ни после нее не было отвечавшей намерениям четко разработанной литературно-политической концепции. Даже в 1927 г. Луначарский признавался, что большевики чувствуют себя неуверенно в «литературно-политических вопросах».
Как писал Троцкий (в книге «Литература и революция»), «область искусства не такая, где партия призвана командовать. Она может и должна ограждать, содействовать и лишь косвенно руководить...» (цит. по: с.30). Сходным образом высказывался Ленин: «. литературное дело менее всего поддается механическому равнению, нивелированию, господству большинства над меньшинством.» (цит. по: с.31). Однако партия никогда не отказывалась от принципиального права вмешиваться в вопросы культуры и своей руководящей роли в этой области.
Вмешательство осуществлялось, в первую очередь, по линии цензуры (главы II). Таковая с самых первых дней существования нового государства была введена в отношении всех печатных изданий. Впрочем, и здесь у руководителей партии не было четких критериев (ср. у Троцкого: партия «в области искусства ни в один день не может придерживаться либерального принципа laissez faire, laissez passer» и у Луначарского: «То, что прекрасно, не должно никогда быть запретным», цит. по: с.34). Данное обстоятельство вызывало трудности у цензоров, весьма плохо разбиравшихся в литературе, но куда лучше подкованных политически. В самом деле, Ленин, например, пользовался любой возможностью, чтобы выразить свое недовольство футуризмом. Напротив, Луначарский рекомендовал плохо образованным пролетарским писателям учиться у футуристов. Не потому ли XII съезд партии (1923) рекомендовал не превращать в догму личные вкусы партийных руководителей? Лишь в конце 20-х годов радикальная, уже тогда «сталинистская» группа РАПП извлекала из небытия статью Ленина «Партийная организация и партийная литература» (1905), введя понятие «партийность», которое было позже использовано для превращения советской литературы в «единый поток». Решительно вмешаться в литературные дела, однако, партию заставили серьезные столкновения между представителями Пролеткульта, благонамеренными футуристами и «попутчиками» из числа старой интеллигенции. Вмешательство, таким образом, было спровоцировано снизу. Эта тема раскрывается в главе III.
Как полагали идеологи Пролеткульта, пролетариату удастся овладеть всей полнотой власти, если он распределит ее захват по трем на-
правлениям: партия берет политическую власть, профсоюзы - экономическую, Пролеткульт - культурную. Однако для практической деятельности Пролеткульта и его финансового положения решающей являлась позиция Луначарского в Наркомпросе, а тот защищал Пролеткульт как «совершенно самостоятельную организацию» (цит. по: с.47). Между тем, Ленин уже в октябре 1920 г., выступая на третьем Всероссийском съезде комсомола резко обрушился на концепцию «пролетарской культуры» как независимой от культуры прошлого. ЦК партии в резолюции, разработанной по его поручению, отводил этой организации функцию «борьбы с открытыми буржуазными отклонениями» (цит. по: с.49). Ряд ответных акций руководства Пролеткульта, преимущественно из числа сторонников Богданова («коллективисты») привел к прямой конфронтации с партией. Кампанией против Богданова и «коллективистов» руководил Бухарин, которого, в конечном итоге, Ленин, считавший его действия неэффективными, подверг критике за капитулянтство. Согласно ленинским замечаниям от 2 марта 1923 г., партия, во-первых, откладывала задачу создания пролетарской культуры, не связанной с традицией до того, как существует культура добуржуазно-го порядка - чиновничья, крепостническая и т.п., во-вторых, не признает культурных организаций, имеющих собственные цели, отличные от целей партии; в-третьих, считает ответственной за осуществление лозунга «пролетарская культура = коммунизм» себя самоё; в-четвертых, гарантирует свободу в художественном творчестве.
Футуристы в отличие от Пролеткульта были первой действительно значимой литературной группой, которая приветствовала революцию и последовала призыву правительства поддержать его. Плакаты и агитационные стихи, выпускаемые в поддержку правительства, пользовались, по крайней мере со стороны Луначарского, достаточным доверием, чтобы предоставить в распоряжение футуристов газету «Искусство коммуны». Скоро, однако, оказалось, что идеологическая концепция, выраженная уже в первых номерах газеты, вызвала недовольство правительства.
Власть возражала против статей, в которых говорилось «от имени» новой власти (например, таких заголовков, как «Футуризм - государственное искусство»), критиковала (в лице Луначарского) негативное отношение футуризма, главным образом со стороны так называемых коммунистов-футуристов, комфутов, ко всей культуре прошлого, возражала против критики комфутов в адрес партии по поводу ее «пренебрежения к формированию коммунистического сознания». Политически активные футуристы, которых к 1923 г. называли лефовцами, не-
смотря на в целом сдержанную позицию партии, не отказались от попыток добиться признания их художественного эксперимента. Троцкий в тот год заявил, что «партия никак не может канонизировать ЛЕФ или определенное его крыло в качестве коммунистического искусства» (цит. по: с.57). Иными словами, партия повела себя по отношению к футуристам так же, как и по отношению к Пролеткульту, решив рассматривать вопрос «культурного наследия» не столько с идеологической, сколько с прагматической точки зрения.
Иным было отношение большевиков к «попутчикам», тем, кто «с самого начала» не приветствовал революцию и не предлагал ей свои услуги. Для того, чтобы добиться их лояльного отношения, инициатива на этот раз должна была исходить от партии, и после принятия соответствующих решений попытка была предпринята. Даже когда продолжатели литературной традиции выражали несогласие с политическими взглядами партии, последняя, имея в виду предотвращение хаоса на культурном фронте, стремилась их «не задевать». Более того, перед ними ставилась задача обучать мастерству пролетарских писателей. Соответствующие лекции читали (либо вели семинары) Белый, Гумилёв, Ходасевич, Замятин.
Попутчикам по сравнению с пролетарскими писателями платили более высокие гонорары, в их распоряжение предоставлялись печатные органы, указывающие их специфику. Из них главным стал журнал «Красная новь», учрежденный не без влияния Горького и самого Ленина, который формально вошел в редколлегию. Следуя указаниям Ленина, Воронский, главный редактор «Красной нови», видел цель журнала в привлечении на сторону новой власти «жизнеспособной части старой дореволюционной художественной интеллигенции». Наконец, в 1922 г. в Политбюро ЦК была создана комиссия для образования самостоятельной организации писателей и поэтов, использовавшая группу писателей, сплотившихся вокруг «Красной нови» в качестве ядра, вокруг которого должны были собраться прочие литературные группы. Предлагалось, что это будут: а) писатели, которые еще на первом этапе революции объявили о своей готовности сотрудничать с новой властью (например, Брюсов, Городецкий); б) пролеткультовские писатели Москвы и Петрограда; в) футуристы (Маяковский, Асеев, Бобров и др.); г) имажинисты (Мариенгоф, Есенин, Шершеневич и др.); д) «Серапионо-вы братья» (Иванов, Шагинян, Никитин, Тихонов и др.), а также политически неустойчивые писатели, такие как А. Толстой и др. В основном так и случилось и, к тому же, в «Красную новь» удалось привлечь тогда
еще молодых, а позже ставших знаменитыми - Иванова, Сейфуллину, Леонова, Бабеля и др.
К 1923 г. в конфронтации идеологических интересов партии с Пролеткультом и комфутами литературно-политическая концепция партии на «переходный период» наконец сложилась (см. гл. IV книги). Ввиду крайне низкого образовательного уровня населения арена действий партии и Наркомпроса была чрезвычайно ограничена, поэтому они не столько боролись с противниками, сколько искали соратников среди «выживающих». Отсюда: во-первых, нежелание «культурной революции»; во-вторых, намерение форсировать осуществление образовательной задачи Пролеткульта при одновременном использовании футуристов для пропагандистских целей; в-третьих, ограниченное вмешательство цензуры в литературный процесс (только в части «контрреволюционности»), благодаря чему «в художественной сфере сохранялась свобода» (с.64).
Тем не менее публичная конфронтация групп интересов в литературе и искусстве из-за «экономических» побуждений и чувства неуверенности, вызванного НЭПом, усиливалась и становилась сложнее (тема гл. V). Это обстоятельство, в конечном счете побудило партию обозначать свою политическую концепцию более четко, выступив против влияния «чуждой идеологии». Хотя речь шла в основном, о повышении пропагандистской роли литературы и искусства, Луначарский начал уже в 1923 г. высказываться в том смысле, что необходим «четкий взгляд» по этому вопросу и «на практику, которая отсюда вытекает» (цит. по: с. 70), а Троцкий подчеркивал, что «методы марксизма -не методы искусства» (там же). Вышедшая тогда же его книга «Литература и революция» стала поводом для обострения разногласий. Троцкий высказал в ней мнение, что не следует форсировать создание «пролетарской литературы», а надо работать над созданием социалистической (т.е. бесклассового общества) литературы. Это мнение Троцкого было поддержано Воронским и, вероятно, самим Лениным. Но в своих взглядах на пролетарскую литературу они были одиноки. Журнал «На посту», примыкавший к органу МАПП «Октябрь» развязал против Во-ронского, Троцкого, попутчиков, «Кузницы» (орган «пролетарской группы) и футуристической группы ЛЕФ дискуссию, яростность которой показалась чрезмерной даже некоторым пролетарским писателям. Они вышли из «Октября» и «Молодой гвардии» и образовали вместе с попутчиками группу «Перевал», руководимую Воронским. Радикалы оказались в изоляции вокруг журнала «Октябрь». Их Воронский обвинил в «красной иконописи», «агитационной стряпне» и т. п. В результа-
те дальнейшей полемики (накануне майской партконференции 1924 г.) выявились следующие принципиальные моменты.
Во-первых, было подчеркнуто сомнение, что пролетарская литература сможет перевоспитать людей в духе коммунистической морали; во-вторых, было подчеркнуто (Бухариным и Троцким), что масштаб содействия литературе зависит от ее роли в культурном строительстве; в-третьих, объявлялись неприемлемыми требования (Безыменского, Вардина, Родова и др.) о «регламентации» и Якубовского об «идеологизации», а также о создании в культуре «партийной ячейки», «большевистской фракции» и т.п. Принятая на конференции резолюция по этим моментам почти дословно вошла в резолюцию XII партсъезда в мае 1924 г.).
Вслед за тем непримиримость точек зрения была приглушена, но пора неопределенности продолжалась. По приведенному в главе реферируемой книги суждению литературного критика того времени Г.Серого «повышенная нервность наших дискуссий объясняется именно тем тупиком, в который въехала литературная работа большинства наших писателей» (цит. по: с.78).
Неудивительно, что смерть Ленина была использована напостов-цами, чтобы пустить в ход свои воспоминания о его высказываниях относительно руководящей роли партии в литературе. Оппоненты возражали: Ленин вел речь будто бы только о публицистике и даже партийной печати. Но как бы то ни было, новая дискуссия, развернувшаяся в начале 1925 г., оказалась направлена на то, чтобы умалить влияние в литературе Воронского и добиться равного положения пролетарских и непролетарских писателей. Большинство партийных вождей, однако, оставалось на стороне Воронского (ср. решение комиссии Политбюро 5 февраля 1925 г. под председательством Варейкиса).
Однако это было всего лишь прологом к выдвижению открытой претензии партии на руководство культурой (см. гл. VII), нашедшей выражение в постановлении ЦК 1925 г. В основном оно было сформулировано Бухариным и подтверждено Фрунзе и Осиновским. Партия объявила, что будет придерживаться «средней» литературно-политической линии и не намерена решать проблему пролетарской гегемонии «административным путем». Кроме того, заявлялось о необходимости массовой литературы, «понятной миллионам», улучшения марксистской литературной критики, более активного вмешательства в литературный процесс отдела печати ЦК («идеологическое руководство»).
Эта (июльская) резолюция 1925 г. наметила принципы деятельности партии, которые официально сохраняли силу до 1932 г. Новая стратегия, которая освещается в гл. VIII реферируемого издания, выразилась, в частности, в нереформировании, подчинении и, эвентуально, объединении всех писательских организаций. Резолюция, формально действительная до 1932 г., на самом деле действовала примерно до конца 1927 г., поскольку к 1928 г. создалась совершенно новая ситуация, повлиявшая на литературно-политическую концепцию партии.
На первых порах резолюция привела к существенному улучшению творческой атмосферы, что положительно оценило большинство писателей (Всероссийским союзом писателей ВСП, Белым, Леоновым, Новиковым-Прибоем, Пильняком и др.). Однако в положительных откликах симптоматично выразилась неясность в отношении существующих проблем, вследствие чего становится понятным требование Чужака на XIV партсъезде разъяснить партийную линию. «Пролетарские писатели» - литературные группы, объединившиеся в ФСП и ВАПП, - устами Авербаха, Лелевича, Гладкова и др. обозначили главную цель на последующие годы: гегемонию следовало захватить не путем качественного литературного творчества, а организационно.
Тема гл. IX - кадровая политика и реорганизация пролетарских групп (1926-1929). Она состояла, во-первых, в вытеснении из ВАПП, ультралевых - Родова, Лелевича, Вардина и др. более умеренными -Авербахом, Горбачёвым, Раскольниковым, Волиным и т.п. Новая группа получила поддержку от уже имевших тогда успех пролетарских писателей Фурманова и Либединского. Новая ориентация ВАПП проявилась также в журнале «На посту» (который стал выходить под новым названием «На литературном посту»). Но одновременно вырисовывался новый политический фон литературной жизни: борьба Сталина за власть в 25-27 годах привела к исключению из общественной жизни Троцкого, умалению роли Бухарина и Воронского. В 1928-1929 обозначилось то, что стали именовать «генеральной линией партии». При Отделе печати ЦК партии создается литературная комиссия с задачей «осуществления связи» между партийными органами и писательскими организациями.
В то же время Наркомпрос и Луначарский, продолжает автор книги (см. гл. Х) не изменили своей литературно-политической концепции. Следствием напряженности между этой концепцией и генеральной линией явилась статья Воронского о махинациях тогдашнего руководителя Отдела печати ЦК Гусева. Воронский упрекал Гусева в том, что только при его попустительстве руководители ВАПП могли
выступать от имени партии, руководить ФСП и клеветать на другие писательские группы и отдельных писателей. Продолжившаяся вплоть до лета 1929 г. дискуссия показала, что изменения литературной политики происходили в пользу Отдела печати, а не Наркомпроса. Ссылаясь на предстоящую культурную революцию (объявленную XV парт-съездом 2-19 декабря 1927 г.), ВАПП вновь поставил задачу привлечь к совместной работе крестьянских писателей и еще не объединенных пролетарских писателей, а также продолжить борьбу с идеологическим влиянием буржуазных писателей.
Первым о культурно-революционных целях XV партсъезда высказался Авербах (январь 1928 г.), а в марте 1928 г. партийный деятель Лазьян, опубликовавший каталог предпочтительных тем, которые надлежит рассматривать «через призму марксизма». Литература, таким образом, полуофициально объявлена орудием партии и государства. В июле 1928 г., по рекомендации Авербаха ВАПП (отныне ВОАПП -Всесоюзное объединение ассоциаций пролетарских писателей) и РАПП включают те же требования в свою резолюцию. Из писем Сталина к Бедному, Замятина к Сталину и Булгакова к Советскому правительству видно, что всех заметных писателей-попутчиков подвергали критике, а возможности для публикации ими своих произведений все более сужались. В 1929 г. их травля достигла апогея.
Так, в августе 1929 г. началась непосредственная компания против Пильняка и Замятина (соответственно, по поводу их романов «Красное дерево» и «Мы»). Поскольку Пильняк возглавлял ВСП, а Замятин - ленинградское отделение этого союза, их исключение позволило основательно почистить писательскую организацию «попутчиков». Замятин, впрочем, сам демонстративно вышел из ВСП и его примеру последовали Ахматова, Баршев, Булгаков, Федин, Пастернак и др. Эти события стали поворотным пунктом в литературно-политическом процессе и привели к созданию всеобъемлющей системы управления писателями и их творчеством; целенаправленной консолидации литературы не произошло, напротив, на первом плане оказалось не то, что объединяет, а то, что разъединяет. (Ср. высказывание Киршона в адрес попутчиков: «Сегодня ты еще не враг, но завтра можешь быть врагом» (цит. по: с.109) и, с другой стороны, Асеева в адрес руководителей РАПП: «Нужно сменить фельдфебелей» (цит. по: с.110).
Тем не менее, за «падением» Пильняка и Замятина в 1929-1930 гг. последовало падение «Перевала» и развернулась кампания против «формализма» в литературоведении, школы Переверзева, школы Во-ронского. Резкой критике был подвергнут сам Бухарин, а затем и Горь-
кий, выступавший перед общественностью в защиту гонимых. Партийные деятели, задававшие тон в литературной политике первой половины 20-х годов были почти полностью устранены. Исключение (отчасти) составлял Луначарский.
В 1929-1930 гг. партия решила сплотить и поставить под контроль всех писателей, используя для этого претензию РАПП на «гегемонию» (об этом см. гл. XI). Однако, по внешним признакам, для этой цели был более пригоден ФСП, так как РАПП был организацией только пролетарских писателей. Кроме того, РАПП не имел решающего влияния на значительное число пролетарских и полупролетарских группировок и литературных кружков. Наконец, условие, поставленное еще а резолюции от 18 июля 1925 г., необходимое для «естественного» завоевания ведущего положения в литературе - по собственным признаниям пролетарских писателей на многочисленных конференциях до 1932 г. -выполнить не удалось. В частности, для творческой работы не хватало времени у руководителей РАПП. Создалось впечатление, что резкая полемика должна компенсировать недостаток литературных успехов. В данной связи становится понятным, почему РАПП в 1930-1931 гг. начал «унификацию» разрозненных пролетарских групп (см. гл. XII).
Она проводилась под лозунгом, вынесенным в заголовок статьи в «Правде» от 4 декабря 1929 г. «За консолидацию коммунистических сил в пролетарской литературе», в которой среди прочего отмечалось, что РАПП «ближе всех» стоит «к партийной линии». Началась кампания добровольных присоединений к РАПП организаций, которые совсем недавно были его стойкими идеологическими противниками. «Большевизация», как называл это РАПП, литературы проводилась систематически:
В 1930-1931 гг. произошло подчинение «Кузницы».
В 1930 г. в РАПП вошли конструктивисты, причем теоретик конструктивизма Зелинский объявил свои конструктивистские идеи ложными.
В феврале 1930 г. в РАПП вступает Маяковский, призвав всех членов РЕФ (так с 1929 г. стал называться ЛЕФ) последовать его примеру, что и было сделано и, впрочем, не помешало руководству РАПП упрекать его в том, что он является «скрытым попутчиком».
8 марта 1930 г. редакционная статья в «Комсомольской правде» открыла систематическую кампанию против членов «Перевала», так как эта группа отказывалась вступать в РАПП.
В мае 1930 г. началась кампания за «большевизацию» ФОСП и уже к августу ФОСП был «подчинен пролетарскому влиянию» и централизован.
Реорганизации подобного рода (к числу вышесказанных примеров можно добавить такие мелкие литературные группы, как МАПП, «Смена», «Вагранка», «Закал», и такие сравнительно крупные, как ВОКП - организация крестьянских писателей), сопровождались основательной проверкой и чисткой их членов, а также очернительными кампаниями в отношении их прежнего руководства. То, что РАПП выдавал за «процесс консолидации» всех писателей - подчинение правящей идеологии - в основном завершилось к середине 1930 г., т.е. примерно тогда, когда проходил XVI партсъезд. На нем выступили впервые специальные посланцы писателей - Безыменский, Киршон, Серафимович.
К XVII съезду партии (1934) РАПП надлежало решить стоящие перед литературой задачи, имея в виду, по словам Авербаха, «размагниченность пролетарской литературы», недостающую «подлинную классовую ненависть». Для мобилизации всей литературы в 1930-1931 гг. был проведен ряд мероприятий (см. гл. XIII).
1. Кампании по «большевизации» и «пролетаризации», ориентированные на полный захват власти во всех писательских организациях и учреждениях. Реорганизация и придание новых функций журналу «На литературном посту», в дополнение которому в январе 1931 начинают издавать журнал РАПП.
2. Сформулирована серия кратких лозунгов, характеризовавших командный тон РАПП, а именно:
- «одемьянивание», получившее название от имени агитпропов-ского поэта Демьяна Бедного;
- «за большое искусство большевизма», соответственно обязательным для всех писателей требованием отражения «в художественной форме героев пятилетки...»;
- «разоблачительный лозунг», призывал к беспощадному разоблачению всех неполадок в стране и ошибок отдельных личностей: «союзник или враг».
Свои литературно-политические акции РАПП называл «генеральной линией», что долгое время не вызывало возражений со стороны партии. Однако поставленных целей проводимые мероприятия не достигли. Весной и летом 1931 г. и РАПП пришлось признать, что литература по-прежнему «отстает от жизни».
Последствия провала линии РАПП на установление безграничного господства в литературной жизни создали, в сущности, хаотическую ситуацию (гл. XIV), далеко превзошедшую опасения Асеева, Пастернака и Пильняка, высказанные ими в 1925 г. В целом 15 лет советской литературной политики привели к тому, что Чужак описал в пророческой статье «Опасность аракчеевщины», посвященной Ленину. В июне 1931 г. в своем письме к Сталину Замятин объясняет, что нельзя служить «великим идеям», когда приходится подчиняться «мелким людям». В той же тональности выдержано письмо Булгакова. То, что никто не рассматривал истину как дело совести, создало политическую атмосферу, в которой даже совершенно преданных системе пролетарских писателей охватило чувство неуверенности: вместо развивающейся литературы картину литературной жизни определяли каждодневно меняющиеся лозунги.
Как «шахматный ход» партии характеризует К.А.Аймермахер роспуск всех литературных групп.
Для начала РАПП обвинили в том, что он не успевает за партийными указаниями, в самовосхвалении, присвоении «административно-государственных» функций. В резолюции V своего пленума (декабрь 1931 г.) РАПП признал справедливость всех этих обвинений. Опубликованная в «Правде», эта резолюция, кроме того, обнаруживает отчетливые указания на те цели, которые были связаны с последующим созданием Союза советских писателей.
Вслед за тем, 23 апреля 1932 г. партия издала постановление о полной ликвидации всех литературных и художественных организаций РАПП (ВОАПП). Одновременно было объявлено об объединении всех писателей, которые поддерживают «программу советской власти» и стремятся «принять участие в социалистическом строительстве» - формула, выражавшая столь общую мысль, что против нее трудно было возразить, и, таким образом, писатели вынуждены были вступать в ССП. «Организационное» решение проблем, вызванных деятельностью РАПП, Сталиным, вкупе с формулой о «творческом методе социалистического реализма», дало писателям понять, каким образом в конце концов им удастся «достичь мира» в своих творческих поисках.
Е.Я.Додин
