CC BY
63
ТВОРИТЕЛЬНЫЙ МЕСТА И ВРЕМЕНИ В ФУНКЦИОНАЛЬНО-СЕМАНТИЧЕСКОМ АСПЕКТЕ
С. А. ЛУТИН
Кафедра русского языка Московский авиационный институт Волоколамское шоссе 4, 125993 Москва, Россия
В статье делается попытка найти отражение инвариантной функции творительного падежа в его сирконстантных употреблениях, в частности, в творительном места и творительном времени.
В рамках сложившейся системы преподавания русского языка (как носителям языка в школе, так и иностранным студентам) падежная система преподносится как набор из шести противопоставленных друг другу элементов, каждый из которых обладает десятками значений, а все падежи вместе служат для связи слов в предложении. На наш взгляд, такой подход нельзя признать удовлетворительным ни с точки зрения «высокой науки», ни с точки зрения методики преподавания, так как в результате у русских школьников складывается впечатление о полной бессистемности как языка в целом, так и его падежной подсистемы, а у иностранцев - картина необозримого формального, семантического и функционального хаоса, преодолеть который возможно лишь путем механического запоминания, но никак не путем понимания.
Несмотря на то, что на настоящем этапе наши исследования русских падежей в целом, как и данная статья - в частности, носят теоретический характер, их конечной целью является такое описание русской падежной системы, которое позволило бы показать и российским, и иностранным учащимся её функционально-семантическую стройность и облегчить тем самым её усвоение.
В ряде ранее опубликованных статей, посвященных русской падежной системе /2, 3, 4, 5, 6/, мы попытались показать, что многочисленные значения, традиционно выделяемые исследователями для каждого из русских падежей, объединяются в сознании (или, по крайней мере, «в ощущении») носителей языка определенной инвариантной функцией, или «предназначением». Как русские падежи в целом являются не просто набором из шести элементов, а представляют собой целостную систему, сцементированную единой функцией - предельно точно указывать на роль и место каждого из участников в описываемом событии, а также на степень их причастности к развитию этого события, так и каждый падеж в отдельности представляет собой целостную
подсистему, при этом десятки его значений объединяет единая, инвариантная функция, позволяющая поддерживать основную функцию всей падежной системы в целом.
Исходя из сформулированной выше функции («предназначения») падежной системы, можно было бы предположить, что инвариантные функции падежей должны в наибольшей степени проявляться при маркировании актантов, т.е. тех партиципантов ситуации, которые принимают непосредственное участие в развитии события, описываемом языковыми средствами. В этом смысле искомые инвариантные функции падежей, казалось бы, и «не обязаны» были бы проявляться при сирконстантных употреблениях падежных форм. К примеру, адвербиализованные формы существительных типа лесом, полем; зимой, утром и т.п. можно было бы признать непарадигматическими и, учитывая предельную узость их лексической базы, вообще исключить из анализа как явление периферийное и непоказательное для функционирования творительного падежа в целом. И действительно, все наши предыдущие исследования мы проводили на материале актантных употреблений падежей.
В настоящей статье, дабы не дать «червю сомнения» подточить нашу общую идею о функциональной инвариантности русских падежей, мы попробуем проанализировать некоторые непарадигматические употребления творительного падежа и найти в них если не проявление, то хотя бы отражение его инвариантной функции.
Для большей ясности дальнейшего изложения напомним наши формулировки инвариантных функций именительного и творительного падежей, отослав заинтересованных читателей к другим нашим статьям, где приводимые функции мотивируются и выводятся из детального анализа падежной семантики:
- инвариантную функцию именительного падежа мы формулируем следующим образом: стоящее в именительном падеже существительное указывает на готовность генерировать узуально закрепленный круг событий, определяемый лексической семантикой данного существительного /5/;
- творительный падеж указывает на вторичного генератора события и на его потенциальную способность стать генератором того же или сходного события /5/.
К примеру, в предложении Мальчик пишет письмо карандашом именительный падеж существительного мальчик указывает на то, что далее последует некое событие, которое может «породить», сгенерировать мальчик в силу лексической семантики этого слова (аналогично и в других значениях именительного падежа: Москва!.. Как много в этом звуке... -именительный падеж слова Москва (именительный темы) указывает, что дальше может быть сгенерировано событие в пределах лексической семантики этого слова; реально в данном случае никакого события в рамках того же предложения не последовало). Творительный падеж слова карандаш указывает на то, что этот актант настолько активно участвует в
генерировании события, что при той же или сходной ситуации может быть «преподнесен» как генератор этого события («с оттенком некоторой метафоричности», по словам Р. Якобсона): Карандаш хорошо пишет (аналогично и в других значениях творительного падежа: Сын уехал с отцом / Отец уехал с сыном (творительный социативный); Я интересуюсь химией / Химия интересует меня (творительный объектный); Дом строится рабочими / Рабочие строят дом (творительный субъектный) и т.п.)
Перейдем теперь к рассмотрению тех употреблений творительного падежа (далее - ТП), когда с его помощью маркируются компоненты высказывания, не принимающие непосредственного участия в развитии события. В первую очередь, это беспредложные творительный места и творительный времени.
Творительный места. Под творительным места (иду полем, лесом) в современной русистике обычно понимают такое существительное в творительном падеже, которое «указывает на место совершения действия, обычно - место, по которому движется человек, чтобы достичь другого места <.. > путь к другому месту» /1, с. 325-326/.
Р. Якобсон, в рамках своей общей идеи о периферийности ТП, отмечает, что в предложении Иду полем «творительный падеж является не объектом действия, а как бы вспомогательным средством, посредником процесса ходьбы... Ср.: иду полем в деревню или иду полем, потом лесом и лугом. Нельзя сказать воздухом (твор.) летит птица, а только по воздуху (дат.), т.к. вне воздуха птица не летает» /12, с. 160/. Мы полностью согласны, что сирконстант в ТП не является объектом действия, но вот чем он при этом является - большой вопрос, на который мы и попытаемся ответить.
Как всегда при поиске ответов на сложные вопросы в синхронии, попробуем обратиться к истории языка и найти ответ там.
Несмотря на существование в прошлом различных гипотез о происхождении творительного места, к настоящему времени большинство лингвистов сходится на том, что «наиболее естественным ... представляется связывать зарождение местного значения твор. п. большей частью с орудийной семантикой: данное пространство являлось как будто средством достижения определенной цели, ср. пришли в село лесной дрожкой, убежал оттуда «окном» (> через окно, использовав окно)...» /7, с. 127/.
Нетрудно заметить, что определение творительного места Р. Мразеком как «средства достижения определенной цели» практически полностью совпадает с определением этого значения Якобсоном как «вспомогательного средства». Однако следует учесть, что чешский лингвист формулирует значение древнерусского творительного места, а в его примере, подходящем под это определение, присутствует творительный, означающий 'непротяженное отверстие, сквозь которое проходит движение', и вышедший из употребления уже более 200 лет назад, - убежать окном
(другой пример: не бо его вид'к двьръми изл’&зъша ни пакы двьрми въл’&зъша /7, с. 130/. Возникает вопрос: насколько релевантно определение Якобсона по отношению к современному состояния русского языка?
Как известно из классических работ по истории языка, в древнерусском языке ТП, в основном, указывал на «овозможнителя» события (в терминологии Р. Мразека, или на «поссибилизатора» <от лат роБвШШз - «возможный»>, в нашей терминологии), т.е. на то, что делало возможным реализацию действия. В этом смысле как лесная дорожка, в примере Р. Мразека, сделала возможным чей-то приход, так и окно сделало возможным их уход. Другой наглядный пример: оконцемъ маломъ
бес'бдоваше: оконце действительно является средством достижения
определенной цели, овозможнителем, поссибилизатором действия, как, с другой стороны, и слово ров в предложении везе рвом в баню отца своего.
Вместе с тем хорошо известно, что конструкции типа выпрыгнуть окном, выйти дверью полностью вышли из употребления в русском языке уже к концу 18 века, тогда как конструкции типа идти лесом, плыть морем, хотя и сузили свою лексическую базу, остаются достаточно употребительными и в настоящее время. Прежде чем ответить на вопрос о причинах отмирания первых конструкций попробуем разобраться в сути последних, а именно в причинах сужения их лексической базы.
Наша гипотеза такова: чем в большей степени денотат узуально или окказионально воспринимается либо как конечный отрезок пространства, маршрут движения по которому прогнозируем (улица, проспект, река), либо как зримо ограниченное пространство (пруд, озеро, комната, окно), где трудно заблудиться и не нужна посторонняя помощь, чтобы найти дорогу, тем меньше в современном русском языке вероятность маркирования знака такого денотата творительным места. И наоборот: если при движении в пространстве нет четких ориентиров («не видать конца края»: море, дорога, путь, поле) и человеку трудно не заблудиться в поисках конечной цели своего движения, то само пространство как бы становится его «поводырем», ведет его к конечной цели; (гипотетический диалог): -Мамаша, как дойти до деревни «Васильки»? - Иди, сынок, этой дорогой напрямки. Там и увидишь. Эта ситуация означает только то, что, собственно, сама дорога и будет вести путника как поводырь. Когда мы спрашиваем: Куда ведет эта дорога? - мы по существу одушевляем её, признавая за ней право вести, что присуще, по самой семантике глагола, только одушевленному субъекту, преимущественно человеку. Именно эта исходная «активность» дороги (пути) в развитии события и позволила этой конструкции «вписаться» в генеральную линию развития творительного падежа и закрепиться в языке.
Чем более «путан» предполагаемый маршрут, тем более вероятен творительный места (особенно во множественном числе, где без «поводыря», не будучи ведомым, совсем трудно не заблудиться): убегать задворками, переулками, проулками; пробираться тропами, болотами; плыть реками, протоками, морем (морями-океанами). С другой стороны, «торные дороги», как и известные маршруты, почти никогда не маркируются творительным места: *убегать (идти)
проспектом/проспектами, тротуаром; *плыть Балтийским морем, *двигаться Тверской улицей (раз известно название, значит предполагается и
знание маршрута - «поводырь» - вторичный генератор события не нужен: передвигающийся по маршруту субъект сам в состоянии полностью сгенерировать событие, использовав пространство как объект передвижения - идти по проспекту; плыть по Балтийскому морю; двигаться по Тверской улице).
Он приплыл морем - значит, что само море «* приплыло» его, привело сюда (хотя соответствующая лексема и отсутствует в языке). Идти лесом значит использовать лес как средство достижения цели движения, идти с помощью леса, а семантически изначально - быть ведомым лесом.
С формальной же точки зрения, обязательным условием сохранения подобной конструкции в языке является, на наш взгляд, возможность метафорической трансформации: Я иду лесом - Лес ведет меня.
С изложенных позиций становится понятно, что высказывание *Птица летит воздухом невозможно, так как воздух не ведет птицу, не указывает ей путь, даже метафорически. Именно поэтому не закрепились в русском языке конструкции типа *выпрыгнутъ окном, *войти дверью, т.к. окно и дверь здесь - чистые объекты, а не метафорически активные «поводыри» (в древнерусском, как уже отмечалось выше, они употреблялись практически без ограничений: оконцемъ маломъ
бес'йдоваше; не бо его вид’йдвьрьми изл'кзъша ни пакы двьрми въл'кзъша /7, с. 130/; в современном языке следы такого употребления можно видеть в устойчивых сочетаниях типа кровь шла носом/горлом; вошли черным ходом).
Таким образом, и в творительном места в значительной степени, несмотря на близость его к наречию и достаточной узости лексической базы, отразилась основная, инвариантная функция творительного падежа: служить для указания на участника ситуации, максимально активно (после актанта в ИП) участвующего в развитии события и являющегося его вторичным генератором, готовым (пусть и метафорически) стать его реальным генератором.
Творительный времени. То, что называется творительным времени применительно к современному русскому языку, представляет собой весьма ограниченную лексически, хотя и частотную группу слов, образованных от названий времен года и частей дня: утром, днем, вечером, ночью; зимой, весной, летом, осенью - вот практически полный список этой группы почти полностью адвербиализованных существительных. При этом «время в творительном представляется путем, а действие во времени - движением в пространстве, так что «идти дорогою» (причем дорога длиннее пройденного нами пути) сходно со «спать ночью» (т.е. не непременно «всю ночь»)» /10, с.438/. А.М. Пешковский формулирует значение этого творительного сходным образом: «Творительный обозначает здесь заполнение лишь части периода, обозначенного во временном существительном...» 19, с.305/. «Устанавливается просто, что явление происходит параллельно меньшей или большей части данного временного отрезка (имплицитно не исключено и полное заполнение его явлением) <...> мы встретились холодным
майским утром; ночью меня дома не было...» - уточняет Р. Мразек /7, с. 139/.
Вместе с тем, в старшем периоде славянских языков творительный во временном значении имел не только значительно более широкую лексическую базу, но и иной, по единодушному мнению большинства исследователей, семантический оттенок: он обозначал «определенный временной отрезок, полностью затрагиваемый манифестацией действия» (там же). А.А. Потебня приводит такие примеры из ст.-слав, и др-рус.:
«четырьми деслты и шести/ж лТЬтъ съзьдана бысть църкы си, а ты ли
тръми дьньми въздвигнеши /ж ..., т.е. в течение 46 лет, в течение 3-х дней...
преложи вся книги исполнь отъ гречьска языка въ слов 'Ьньскъ 6-ю м Фсяцъ; и
тако идыи тръми нед’кпями (в течение ...) доиде прежереченааго (Кыева)...» /10, с.439/. Этот творительный, который и являлся собственно творительным времени (лексическая база: день, неделя, месяц, год и т.п.), полностью вышел из употребления и «в современных литературных славянских языках ... больше не представлен» /7, с.139/.
С другой стороны, современный творительный времени был представлен в древних славянских языках еще более ограниченно. Так, Л.С. Малаховская, специально исследовавшая этот вопрос, отмечает, что имеющийся в ее распоряжении материал по старославянскому языку «представляет примеры почти исключительно с творительным в значении
"ночью"...» /6, с.229/, например: Аштели къто ходить оштивк нотъкнетъ
са; ... носитъстый отъ ефрата р'Ькы ноштиеа вод ж; погребошл ноштиек
стое его т 'кло; дьным же о ’рьлоу то жде ськонь ’чавашитоу /там же/.
Что касается древнерусского языка, то, хотя здесь творительный времени и был представлен несколько шире (представлены днемъ, ночью,
л'ктомъ, осенью), до конца XVI - нач. XVII вв. «не наблюдается широкого распространения форм творительного времени», и до этого он представлен лишь единичными примерами /8, с. 112/.
Изложенные факты правомерно приводят нас к следующему вопросу: почему же «истинный» творительный времени (типа идыи тръми нед'клями) полностью вышел из употребления, а столь узко употреблявшийся «творительный времен года и времени суток» прочно закрепился в языке, но не стал при этом специализированной формой выражения времени и остался в пределах чрезвычайно ограниченной лексической базы?
Прежде всего, попробуем понять, почему именно слово ночь в ТП исходно доминировало в славянских языках при обозначении времени суток? Если внимательно вчитаться в приведенные выше ст.-слав, примеры с этим словом или посмотреть на такие др.-русские примеры, как Святополкъ же приде ночью Вышегороду, и посла отрока того нощью в город, написавше ему знамение свое, и съдумавъ съ братом своим Мъстиславом, и иде нощью къ Киеву и ять Всеволода Юрьевича (Примечание 1), то нетрудно заметить, что осуществление описываемых
событий делается возможным именно благодаря ночи, причем не столько как определенному временному периоду, сколько благодаря ее главному отличительному признаку - темноте, скрывающей действие агенса. Ночь интересует говорящего не как время, а как обстоятельство, делающее возможным осуществление действия, т.е. как его «овозможнитель». В этом смысле другое время суток вряд ли могло выступать в таком значении просто в силу «денотативной немаркированности», а если и возникала необходимость указать на другое время суток как имеющее отношение к развитию события, то язык по началу даже предпочитал
непарадигматическую форму дъныт, «похожую» на ношты/к, за которой узуально закрепилась функция «овозможнителя», парадигматической форме дьнъмъ, на том этапе никак не воспринимавшейся в этом качестве (Примечание 2).
Что касается древнерусского, где лексическая база нашего творительного была, как мы уже отмечали, несколько шире, то и здесь времена года и суток ставились в ТП, когда выступали в функции обстоятельства, делающего возможным осуществление действия, например: Потом доехали до Иргеня озера: волок тут, - стали зимою волочитца (именно зима сделала возможным волок); весною на плотах по Иногде реке поплыли на низ (именно весна сделала возможным осуществление события). При этом и в древнерусском «наиболее распространенным представляется творительный, обозначающий ночное время: ночью. <...> Затем идет творительный зимой, осенью» /6, с.231/, т.е. ТП первоначально закрепляется за наиболее «денотативно маркированными» существительными, которые становятся в данном случае обстоятельствами-поссибилизаторами события. Именно эта «внутренняя активность» позволила данным конструкциям не только сохраниться в языке, но даже расширить свою лексическую базу к концу XVII века, когда, согласно нашим предположениям, сложилась и начала в явном виде проявляться нынешняя инвариантная функция ТП как вторичного генератора события.
Приведенное рассуждение имеет, на первый взгляд, лишь историческую ценность, позволяя понять причины сохранения данного явления в языке, но ничего не говоря о сущности творительного времени на синхронном уровне: казалось бы, трудно предположить в наречиях утром, днем, вечером, ночью; зимой, весной, летом, осенью даже минимальную степень участия в развитии события и увидеть в их семантике что-нибудь, кроме обозначения времени.
И тем не менее нам удалось найти авторитетное подтверждение того, что и в синхронном состоянии творительный времен года и времени суток продолжает ощущаться не просто как творительный времени, а как обстоятельство-поссибилизатор события, продолжая функционировать в рамках общей инвариантной функции ТП, хотя, безусловно, лишь как её слабое отражение, а не полноценное проявление, как в случае с актантным творительным. Процитируем уже упоминавшуюся работу Анны Вежбицкой, которая абсолютно точно, с нашей точки зрения, почувствовала суть ТП в этой конструкции в современном русском языке. Рассматривая ряд
предложений, и в том числе: Ночью Маша тайно встретилась с Иваном; Теплым весенним утром девочки пошли купаться - она отмечает: «... конструкции с творительным времени делают нечто большее, чем просто обозначают время. Вряд ли случайно, например, что секретное свидание Марии с Иваном состоялось ночью, а не при ярком дневном свете; столь же не случайно, что маленькие девочки идут купаться теплым весенним утром скорее, чем, скажем, холодной зимней ночью. Этот намек на возможную причинную связь, пожалуй, может объяснить, почему календарные даты не могут появиться в творительном времени: календарные даты произвольны, и сами по себе они не дают возможного объяснения, почему действие имело место в данное, а не в другое время» /1, с.329/. И далее: «Агенс «использует» время, чтобы достичь некоей самостоятельной цели; он не «использует» действие, чтобы заполнить данное время. Время для него - «инструмент», средство к достижению цели» /там же/. Нам нечего добавить к этому рассуждению, кроме как подтвердить его мнением Р. Мразека: «... инструментальность, может быть, принимала некоторое содействующее участие и в становлении тв/п-а неопределенной времени длительности; ср. они убежали оттуда темной ночью - «воспользовавшись темной ночью»...» /7, с. 141/.
Таким образом, возникнув как чисто лексическое явление у существительного ночь, которое в силу яркой «денотативной маркированности» стало с помощью ТП указывать на время суток, как обстоятельство, делающее возможным осуществление действия, данное явление «перекинулось» по законам грамматической и семантической аналогии на существительные со значением других частей суток и времен года (вначале наиболее «денотативно маркированные», а потом на все) и заняло свое прочное место в системе языка (указание на время при наличии причинной связи между действием и временем). Такое развитие творительного времени стало возможным к концу XVII века в рамках становления инвариантной функции ТП как указателя на вторичного генератора события, когда общая «активность» существительных в ТП в развитии события стала фактом системы языка, «фильтрующим» различные значения ТП на предмет их сохранения/отмирания. Творительный времени оказался в данном случае достаточно активным участником события («инструмент, средство к достижению цели», по А. Вежбицкой), чтобы получить право на существование и даже упрочить свое положение в языке.
Обратимся теперь к вышедшему из употребления творительному времени, указывавшему на отрезок времени, полностью охваченный
действием, типа идыи трьми нед'йпями и попробуем найти то противоречие «генеральной линии» развития ТП, которое не позволило этой конструкции сохраниться в языке.
Как известно, в старшем периоде на полный охват периода времени определенным действием мог указывать и винительный падеж (как с
предлогами, так и без): С'Ьд’квъ въ Новгкгород4; 8 лгЬп и 4 м'ксяць; Осень
была, дождь на меня шел, всю нощь под капелию лежал (Примеры взяты из /Творительный падеж, 1956, с.227Г).
Если сравнить приведенные примеры с ВП с приведенными ранее
творительного времени данного типа (четыръми dec Аты и шести/ж л гктъ съзьдана бысть цьркы си, а ты ли трьми дъньми въздвигнеши /ж), то можно заметить, что роль отрезка времени в описываемых событиях значительно отличается. По отношению к ТП в данном употреблении Р. Мразек, анализируя приведенный нами пример, замечает: «Что же касается тв/п-а определенной длительности времени, не исключена и роль инструментальных отношений: данный промежуток времени первоначально мог осознаваться как косвенное средство совершения действия...» /7, с. 141/. Действительно, 46 месяцев сделали возможным построение церкви, а три месяца не дают такой возможности. В этом смысле с помощью ВП, указывающего, как видно из примеров, на срок пребывания в каком-либо состоянии, говорящий просто привязывает событие к определенному отрезку времени, и ни о какой инструментальности в смысле «овозможнивания» события здесь речи идти не может.
В целом, общепринятое разделение творительного времени старшего периода по линии полного/ неполного охвата действием временного периода (J1.C. Малаховская), определенной/ неопределенной длительности времени (А.А. Кока, Р. Мразек), на наш взгляд, не вполне релевантно, поскольку точно такое же деление можно провести, как мы уже упомянули, и по отношению к ВП (ср.: «Винительный падеж в древних славянских языках мог выступать в двух значениях времени: он обозначал время как отрезок, полностью охваченный действием, и время как отрезок, неопределенная часть которого охвачена действием» /Творительный падеж, 1956, с.227/). С другой стороны, и творительный определенной длительности, и творительный неопределенной длительности объединялись для носителей славянских языков старшего периода в единый творительный благодаря тому, что как «ночью», так и «46-ю годами» делали возможным осуществление действия. Другими словами, в древнерусском и старославянском языках время обозначалось творительным падежом тогда, когда оно воспринималось говорящим (пишущим) как обстоятельство-поссибилизатор события; когда же требовалось просто привязать событие к временному отрезку, употреблялись другие падежи существительных (предложный или винительный, с предлогами или без - это уже другой вопрос).
Показав наше понимание конструкций типа идыи трьми нед'клями, вернемся к ранее поставленному вопросу о том, почему же они полностью вышли из употребления в современном русском языке.
На наш взгляд, постепенный выход из употребления этого творительного был вызван развитием инвариантной функции ТП как падежа, маркирующего одного из наиболее активных участников развития события. То, о чем писала А. Вежбицка по поводу невозможности употребления в ТП календарных дат, в значительной степени можно отнести
и к творительному определенного срока действия, т.е. к исчислению срока действия «отрезками календаря». Если сроки осуществления действия в определенных контекстах могли служить причиной, делавшей возможным осуществление этого действия (быть обстоятельством-поссибилизатором -построить 46-ю месяцами, но никак не 3-мя днями), то быть воспринятыми как еще более активный «причинитель»=генератор события (чего требовала развивающаяся инвариантная функция ТП) они уже не могли, по причинам, указанным А. Вежбицкой.
Подводя итог анализу творительного места и творительного времени, нам хотелось бы присоединиться к той точке зрения, что оба этих творительных в праславянскую эпоху относились к исконно недифференцированной просекутивной (пространственно-временной) семантической области. В этом смысле и оконцемъ маломъ бес'кдоваше (пересекаемое пространство), и везе рвом в баню отца своего (непересекаемое пространство), и идыи трьми нед'клями (полный охват времени действием), и посла отрока того нощью в город (неполный охват времени действием) - все это есть не что иное, как указание с помощью творительного падежа на обстоятельство-поссибилизатор действия.
По мере постепенной трансформации инвариантной функции ТП - от указания на овозможнителя действия к указанию на вторичного генератора события - и тем самым с возрастанием степени участия партиципанта в ТП в развитии события при актантном употреблении нашего падежа, претерпели изменения и сирконстантные его употребления. Те конструкции с ТП места и времени, где ТП «вписывался» в общее ощущение функции этого падежа носителями языка, сохранились в языке, а те, которые оказались не достаточно «активными» (к примеру, календарные даты - в силу своего лексического значения), постепенно вышли из употребления.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. Примеры из /6/]
2. Ср.: «В ст.-сл. канонических памятниках наш тип исчерпывается онаречившимся существительным ноштым» и образованным по аналогии с
ним непарадигматическим дьньек (парадигматическая форма дьнъмъ вовсе отсутствует с временным значением)» /7, с. 142/.
ЛИТЕРАТУРА
1. Вежбицка Анна. Дело о поверхностном падеже. // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XV. - М.: Прогресс, 1985, С. 303-340.
2. Лутин С.А., Басманова А.А. Заметки об инвариантных значениях русских падежей (падежи-локализаторы).// Вестник РУДН. Сер. Русский язык нефилологам. Теория и практика. - М.: РУДН, 2002. № 3.
- С. 42-56.
3. Лутин С.А. Шкала потенциальной активности русских падежей. // Вестник РУДН. Сер. Русский язык нефилологам. Теория и практика. -М.: РУДН, 2003. № 1(4). - С. 19-32.
4. Лутин С.А. История и перспективы изучения именительного падежа: от частного к общему // Вестник РУДН. Сер. Русский язык нефилологам. Теория и практика. - М.: РУДН, 2004. № 5. - С. 34-43.
5. Лутин С.А. Именительный и творительный падежи на шкале потенциальной активности. // Теория и практика преподавания русского языка иностранным учащимся в вузах. - М.: МГИМО (У) МИД РФ, 2005, С. 98-104.
6. Лутин С.А. Творительный падеж сквозь призму инвариантности. // Вестник РУДН. Сер. Русский язык нефилологам. Теория и практика. -М.: РУДН, 2005.
7. Мразек Роман. Синтаксис русского творительного. - Прага: Statni pedagogicke nakladatelstvi v praze, 1964.
8. Петрушинина O.B. Наречия, образованные от имен существительных (По памятникам русского языка XII-XVII вв.). Канд.дисс. - Л., 1953.
9. Пешковский А.М. Русский синтаксис в научном освещении. - М.: Учпедгиз, 1956.
10. Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. - М.:
Государственное учебно-педагогическое издательство Министерства просвещения РСФСР, 1958.
11. Творительный падеж в славянских языках. - М.: Издательство Академия наук СССР, 1956.
12. Якобсон Роман. К общему учению о падеже. // Избранные труды. - М., 1985,С. 133-175.
THE CIRCONSTANT MEANINGS OF THE RUSSIAN INSTRUMENTAL CASE
S. A. LUTIN
Russian Language Chair Moscow Aviation Institute Volokolamskoye shosse 4, 125993 Moscow, Russia
The author makes an attempt to find a reflection of the invariant function of the
Instrumental case by its circonstant meanings, specifically by the designation of place and
time.
