CC BY
73
Санкг-Петербургская православная духовная академия
Архив журнала «Христианское чтение»
Б.В. Тиглинов
Трёхсоглегие дома Романовых
Опубликовано:
Христианское чтение. 1913. № 3. С. 289-309.
© Сканированій и создание электронного варианта: Санкт-Петербургская православная духовная академия (www.spbda.ru), 2009. Материал распространяется на основе некоммерческой лицензии Creative Commons 3.0 с указанием авторства без возможности изменений.
СПбПДА
Санкт-Петербург
2009
Трехсотлѣтіе Дома Романовыхъ.
(Рѣчь, сказанная на юбилейномъ празднествѣ въ СПБ. Духовной Академіи).
«ЫВАЮТЪ моменты въ исторіи народовъ, когда они, подобно больному человѣческому организму, переживаютъ кризисъ, отъ котораго зависитъ ихъ будущее. % Въ такіе момены какъ бы скрещиваются нити жизни
и ставится роковой вопросъ: быть или не быть? Изъ
нѣдръ прошедшаго раждаются они, какъ результатъ долгаго историческаго процесса, дѣйствія факторовъ самыхъ разнообразныхъ. И послѣдствія ихъ столь же разнообразны и глубоки: ими опредѣляется судьба народовъ. Это—этапные пункты въ движеніи человѣчества.
Россія празднуетъ сегодня памятную трехсотлѣтнюю годовщину одного изъ такихъ моментовъ. Корни событія, воспоминаніе о которомъ собрало насъ сюда, уходятъ далеко въ глубь вѣковъ исторической жизни русскаго племени.
Было нѣкогда время, когда два господствующія въ новой европейской исторіи племени—германское и славянское—въ равномъ положеніи стояли на порогѣ римской культуры и римскаго государства, ожидая своего часа, когда одряхлѣетъ гордый Римъ и разомкнутся самкнутые щиты его побѣдоносныхъ легіоновъ, открывая новымъ народамъ дорогу на сцену исторіи. Въ то время славянское племя находилось даже въ лучшемъ положеніи, чѣмъ германское, потому что оно ближе стояло къ центрамъ римской государственной жизни. Но исторія, очевидно, имѣетъ своихъ любимцевъ-первенцевъ и своихъ пасынковъ. Въ положеніи послѣднихъ оказались славяне. Когда пробилъ наконецъ часъ дряхлѣющаго Рима, рим-
20
ское наслѣдство получили почти исключительно племена германскія, а на долю славянамъ достались сѣверныя, варварскія провинціи восточной части имперіи, при чемъ славяне русскіе совсѣмъ были обдѣлены при дѣлежѣ римскаго наслѣдства. Они остались въ сторонѣ отъ культурнаго міра, въ лѣсахъ и болотахъ мѣстности, лежащей по великому водному пути. Это распредѣленіе народовъ новой Европы опредѣлило всю ихъ будущую судьбу. Богатые города, высокую гражданственность, просвѣщеніе, науку, искусство и литературу, словомъ, культуру матеріальную и духовную нашли германскія племена въ мѣстахъ своего поселенія на развалинахъ римскаго міра. Подъ натискомъ варваровъ эта культура, конечно, понизилась, потеряла свой прежній блескъ и силу. Но она никогда не умирала и не могла умереть, ибо имѣла слишкомъ глубокіе корни. Сами варвары чувствовали благоговѣйное уваженіе къ римской цивилизаціи и послѣ перваго разрушительнаго удара, нанесеннаго Риму, они сами стали подчиняться постепенно римскому культурному вліянію, когда поселились на новыхъ мѣстахъ. Культура Италіи, Галліи, Испаніи, насажденная римлянами, сдѣлалась сѣменемъ культуры новыхъ народовъ. На мѣсто міра римскаго явился міръ романскій, самое названіе котораго показываетъ, что онъ былъ прямымъ наслѣдникомъ перваго. При такихъ благопріятныхъ условіяхъ западъ Европы началъ и продолжалъ свое историческое развитіе. Совсѣмъ въ другомъ положеніи находилась наша родина съ начала ея историческаго бытія. Не духовную и матеріальную культуру нашли наши предки въ мѣстахъ своего поселенія, а дѣвственную угрюмую природу, покой которой дотолѣ не нарушала нога культурнаго человѣка, которая требовала усиленнаго труда для добыванія средствъ къ существованію. Все приходилось, значитъ, начинать съ начала, приходилось въ полномъ смыслѣ слова самимъ дѣлать свою судьбу. Въ то время какъ западные народы получили на половину готовымъ то, къ чему стремится всякій народъ въ своемъ историческомъ существованіи, славяно-русское племя не получило ничего. Оно вышло на историческое поприще съ запасомъ только своихъ природныхъ силъ, а не съ накопленнымъ богатствомъ прежнихъ поколѣній.
И вотъ началась тяжелая работа по прокладыванію себѣ самостоятельнаго пути на поприщѣ исторической жизни. Разселившись въ проднѣпровскихъ краяхъ, славяно-русское племя
принялось созидать свою государственность и гражданственность, принялось укрѣплять свое положеніе среди другихъ народовъ Европы. Сколь ни была обижена Русь судьбою предъ своими западными сосѣдями, но въ первый періодъ нашей исторіи ея положеніе все-таки было сравнительно благопріятнымъ. Центромъ государственной жизни въ то время былъ Кіевъ, а всей ея ареной—мѣстность, лежащая по великому водному пути. Это территоріальное положеніе имѣло несомнѣнныя выгоды. Русь домонгольская совсѣмъ не была такимъ замкнутымъ государствомъ, какимъ мы послѣ видимъ Русь московскую. Она находилась въ самомъ живомъ общеніи съ западными и южными сосѣдями, т. е. съ тогдашнимъ цивилизованнымъ міромъ въ лицѣ послѣдняго Рима — Византіи и тѣхъ народовъ, которые раздѣлили между собою римское наслѣдство. Это живое общеніе, хотя и не пріобщало насъ сразу къ культурнымъ богатствамъ цивилизованнаго міра, однако, давало надежду на послѣднее въ будущемъ. Съ матеріальной стороны кіевская Русь также была болѣе или менѣе хорошо обезпечена. Теплый климатъ и плодородная почва югозападнаго края и торговые пути во всѣ стороны •открывали возможность не только безбѣднаго, но часто и зажиточнаго существованія. Обезпеченность же со стороны матеріальныхъ потребностей, какъ извѣстно, есть первое условіе для развитія культурнаго. Въ такихъ обстоятельствахъ стала слагаться первоначальная русская государственность, начинало свою исторію русское племя. Удѣльно-дружинный бытъ, •съ вѣчевымъ самоуправленіемъ и свободными отношеніями между сословіями, налагалъ особый колоритъ на тогдашнюю нашу государственную жизнь и обѣщалъ, быть можетъ, въ будущемъ своебразныя формы послѣдней. Останься Русь спокойно существовать въ этой кіевской обстановкѣ, кто знаетъ, какъ бы сложилась паша исторія. Во всякомъ случаѣ, если -бы она и не догнала своихъ болѣе счастливыхъ сосѣдей на поприщѣ культурнаго развитія, она несомнѣнно болѣе или менѣе скоро вступила бы на путь культурнаго соревнованія и обезпечила бы себѣ безъ особаго труда подобающее мѣсто въ европейской жизни. Намъ не пришлось бы переживать многихъ минутъ національнаго униженія, не пришлось бы испытывать горькую участь отсталыхъ учениковъ въ глазахъ Европы. Кто знаетъ, быть можетъ, иною была бы тогда судьба всего •славянства.
20*
Но исторія-мачиха и здѣсь наложила тяжелую руку на своего пасынка. Положеніе русскаго племени въ срединѣ между монгольскою Азіей и Европой оказалось роковымъ. Когда начался стихійный натискъ азіатскихъ народовъ на европейскіе, то Руси пришлось выдержать главные удары и на своихъ плечахъ вынести всю борьбу съ варварскою волною. Она грудью столкнулась съ историческимъ врагомъ арійской расы и истощила всю его стихійную силу своимъ сопротивленіемъ. Европа была спасена кровью славянства; но послѣднее заплатило не только кровью, а и свободой и—главное—всѣмъ своимъ нормальнымъ историческимъ развитіемъ. Подъ ударами монгольскихъ варваровъ погибла наша первая элементарпая культура, русская исторія должна была сдѣлать крутой поворотъ и русскому племени пришлось созидать новую государственность. Измѣнились невольно для него и сцена и характеръ исторической жизни. Сначала нападенія дикихъ кочевниковъ печенеговъ и половцовъ заставили русское населеніе подвигаться съ юга на сѣверо-востокъ, чтобы тамъ, среди дикой и угрюмой природы, найти естественную защиту для мирнаго труда. Потомъ татарское нашествіе окончательно отбросило русское племя на сѣверъ и заставило его начинать здѣсь снова ту государственную работу, которая уже была налажена на югѣ, при томъ начинать ее въ условіяхъ гораздо худшихъ. Насколько кіевская Русь была въ оживленныхъ сношеніяхъ съ западомъ, настолько Русь вла-диміро-московская сдѣлалась одинокой и замкнутой, удаленной отъ культурнаго міра. Пустынныя степи, ставшія очень трудно проходимыми, отдѣлили ее отъ когда-то «русскаго» моря и Греціи, враждебная стѣна польско-литовскаго государства стала поперекъ дороги на западъ. Татарщина и Литва съ двухъ сторонъ угрожали ея самостоятельному національному бытію бѣдная природа требовала усиленнаго труда для добыванія средствъ къ существованію; упадокъ торговли привелъ къ общему обѣднѣнію. При такихъ условіяхъ старая кіевская государственность оказывалась уже несостоятельною. Она не была приспособлена къ той напряженной борьбѣ, какую пришлось выносить русскому племени, чтобы окончательно не погибнуть, сохранить свою самобытность и выйти снова на торную историческую дорогу. Удѣльно-дружинный бытъ оказался безсиленъ при столкновеніи съ хотя бы и варварскою, но сплоченною силою. Онъ не заключалъ въ себѣ достаточно элемен-
товъ, объединяющихъ общество, націю. Въ разбитомъ на отдѣльныя государственныя единицы русскомъ племени не хватило въ нужную минуту сознанія своего племенного единства, а распыленная государственная власть не сумѣла понять всей опасности и организовать надлежащую оборону. Потеря свободы, государственной независимости жестоко наказала насъ за эти невольные грѣхи нашей начальной исторіи. Но тяжелыя испытанія были вмѣстѣ и самымъ назидательнымъ урокомъ.
На сѣверо-востокѣ, въ новомъ центрѣ государственной жизни, стала вырабатываться и новая русская государственность, болѣе отвѣчающая условіямъ нашего историческаго существованія. Удѣльно-вѣчевой укладъ сталъ постепенно уступать мѣсто государственному режиму единодержавія, а потомъ и самодержавія. То и другое въ тогдашнихъ обстоятельствахъ были необходимы, представляя единственное средство для спасенія національной самостоятельности. Удѣльная система съ ея родовыми счетами и областнымъ сепаратизмомъ, какъ сказано, потерпѣла не только матеріальное, но и моральное крушеніе въ жестокомъ пораженіи, понесенномъ Русью отъ монголовъ. Она была не въ состояніи исполнить первое назначеніе всякой государственности—охраненіе народнаго бытія и неизбѣжно должна была уступить мѣсто новымъ принципамъ, если только народъ не потерялъ окончательно инстинкта жизни. А что же можно было противопоставить грубой физической силѣ варварства, сплоченнаго желѣзнымъ деспотизмомъ, кромѣ силы государственнаго единства? Московское единодержавіе было инстинктивной реакціей народнаго организма на угрожающую опасность. Московскіе князья—собиратели Руси, быть можетъ сами того не сознавая и преслѣдуя нерѣдко личныя цѣли, выполняли національную миссію, дѣлали то, что подсказывалось чувствомъ племенного, самосохраненія. Въ странѣ, поставленной въ положеніе военнаго стана, угрожаемой сильными врагами съ трехъ сторонъ, всегда обязанной держать мечъ обнаженнымъ и зорко стоять на стражѣ вражескихъ замысловъ, только единая сильная власть могла обезпечить государственную безопасность. Требовалось сплоченіе всѣхъ народныхъ силъ, объединеніе той разрозненности, которая подготовила Калку и Сити; и Москва достигла того и другого. Но требовалась, опять повторяемъ, не только власть единая, ^ и сильная. Исторія человѣчества показываетъ, что военныя
государства всегда имѣютъ тенденцію къ деспотическимъ принципамъ въ управленіи. Это уже естественное слѣдствіе ихъ положенія, естественное слѣдствіе того и донынѣ господствующаго убѣжденія, что война требуетъ безпрекословнаго повиновенія единой волѣ военачальника. Отсюда тотъ самый народный инстинктъ, который подсказывалъ московскимъ строителямъ Руси идею единодержавія, подсказывалъ имъ и другую идею—самодержавія. Для отстаиванія бытія національнаго мало было государственнаго объединенія. Побѣдивши сепаратизмъ внѣшній, нужно было побѣдить и сепаратизмъ внутренній. Удѣльная система пала, но былъ живъ еще ея духъ. Среди потомковъ прежнихъ удѣльныхъ князей, естественно, сильны были традиціи прежней славы, прежняго значенія и они далеко не охотно мирились съ новымъ порядкомъ вещей. Не умерли совсѣмъ и вѣчевыя традиціи нѣкоторыхъ свободолюбивыхъ областей; въ низахъ народныхъ кое-гдѣ бродили то же прежнія воспоминанія. Все это лишало новую государственность, взявшую на себя великую задачу національнаго спасенія, необходимой устойчивости, ослабляло ея силы, когда требовалось ихъ наибольшее напрялсеніе. Самодержавная идея въ такихъ условіяхъ родилась и развивалась сама собою. Она питалась тѣмъ же инстинктомъ народнымъ, какой неуклонно толкалъ московскихъ государей къ созданію государственнаго единства.
На такихъ основахъ созидалась новая русская государственность, взамѣнъ той, какая погибла въ волнѣ азіатскаго нашествія. И дѣйствительность показала, что народный инстинктъ подсказалъ путь совершенно правильный. Подъ сѣнью державной Москвы медленно, но вѣрно, зрѣла новая великая Русь, для славяно-русскаго племени открывались новые историческіе горизонты. На Куликовомъ полѣ произошло первое генеральное испытаніе этой новой государственности и она съ честью выдержала его. Снова встрѣтилась здѣсь Русь грудь съ грудью съ Азіей и на этотъ разъ варварская волна разбилась о твердую силу объединеннаго русскаго племени. Постепенно вернулась государственная независимость, монгольскій врагъ былъ отраженъ; а скоро побѣдоносная Русь заставила почувствовать свою руку и своихъ бывшихъ поработителей. Варвары, когда-то легко сокрушившіе разрозненное русское племя, не могли устоять противъ объединенной силы того-же самаго племени. Съ Куликова поля и береговъ Угры путь
естественно шелъ къ Казани и Астрахани. Русская народность начала очищать для себя свою естественную историческую территорію, отодвигая Азію въ ея столь же естественные предѣлы. Стойкій отпоръ былъ данъ и антинаціональному натиску съ запада, притязаніямъ чуждаго польско-литовскаго государства, поглотившаго южную часть русскихъ племенъ и покушавшагося сдѣлать тоже и съ главною восточною вѣтвью. Съ обезпеченіемъ національнаго бытія начали открываться и съ другихъ сторонъ перспективы будущаго историческаго развитія. Понемногу, хотя и медленно, стала раскрываться невольная замкнутость отъ культурнаго міра, на какую осуждено было русское племя послѣ отлива его въ угрюмыя мѣста Поволжья. Оправившись отъ ударовъ судьбы, собравшая свои силы народность наша вспомнила и о своихъ правахъ на культурное наслѣдство новыхъ европейскихъ народовъ, на культурныя блага, которыми обдѣлила ее мачиха - исторія. Покончивъ съ варварствомъ, Русь обратила свои взоры на западъ, гдѣ тѣмъ временемъ счастливо преуспѣвали болѣе взысканные судьбою сосѣди, которыхъ она своею кровью ограждала отъ варварскихъ ударовъ. Уже Іоаннъ III, хотя осторожно, протягивалъ руку къ осиротѣвшей византійской коронѣ, пытаясь этимъ прикосновеніемъ къ наслѣдству второго Рима сблизить свою страну съ счастливыми наслѣдниками Рима перваго. Іоаннъ же Грозный вполнѣ опредѣленно понялъ московскую историческую задачу и прямо сдѣлалъ цѣлью московской политики открытіе дороги на западъ. Этотъ жестъ ионяли наши соперники и съ своей стороны употребили усилія, чтобы помѣшать возраждающейся русской народности принять участіе въ европейской жизни. Они остановили замыселъ Грознаго, которому измѣнило военное счастье. Но эта временная задержка не измѣняла стихійнаго хода вещей. Разъ существовала созданная Москвою государственная мощь, то вопросъ о пріобщеніи Руси къ семьѣ культурныхъ европейскихъ народовъ былъ только вопросомъ вромени. Государственность, побѣдившая татарщину, заключала въ себѣ залогъ достаточной силы, чтобы побѣдить всѣ сопротивленія, ставшія на ея исторической дорогѣ. Словомъ, во времена Іоанновъ казалось, что наше будущее обезпечено и долго оттираемое исторіей русское племя прочно заняло свое мѣсто въ европейской исторической жизни.
И вдругъ та самая государственность, которая служила
залогомъ русской будущности, поколебалась. Зашатались устои, заложенные цѣлыми поколѣніями создателей новой московской Руси, судьба занесла руку на долгій, упорный государственно-національный трудъ нашихъ предковъ. Настала смута и какъ тяжелая болѣзнь поразила сравнительно молодой государственный организмъ. Въ ней сказались всѣ старыя раны русской жизни, заявили о себѣ вредные соки, отразился весь нерѣдко болѣзненный процессъ созданія московской государственности. Когда прекратилась прямая линія наслѣдниковъ Калиты, заговорили о себѣ замершія было традиціи областной розни, старые счеты родовой княжеской знати, честолюбивыя домогательства русской аристократіи, сдерживаемыя доселѣ властною рукою московскихъ самодержцевъ. Та легкость, съ какою цѣлыя области отдавались въ руки разныхъ самозванцевъ, во всякомъ случаѣ свидѣтельствовала, что сознаніе органической связи съ государственнымъ центромъ было еще не вполнѣ крѣпко. Въ благопріятныхъ условіяхъ обнаруживалось это слабое мѣсто государственности и въ нихъ же болѣзнь нашла почву для дальнѣйшаго распространенія. Боярскій классъ вспомнилъ о своихъ владѣтельныхъ правахъ и, видя отсутствіе твердой власти, началъ заявлять свои притязанія на участіе въ управленіи государствомъ. Заговоры, крамола, оскудѣніе гражданской честности, готовность торговать совѣстью и родиной явились прямымъ слѣдствіемъ розыгравшихся классовыхъ аппетитовъ. Быть можетъ, конечно, тутъ дали о себѣ знать и ошибки тѣхъ, чьими усиліями слагалось до тѣхъ поръ московское царство. Объединители Руси, создатели московскаго единодержавія и самодержавія, не всегда считались съ законными правами и особенностями. Ихъ пріемы бывали иногда механичны и они довольствовались примѣненіемъ грубой силы тамъ, гдѣ нужна была бы органическая государственная работа. Слишкомъ примитивны бывали и ихъ способы подавленія честолюбивыхъ тенденцій знати, чтобы не вызвать реакціи. Жестокости Грознаго, искоренявшаго крамолу и тамъ, гдѣ ея не было, должны были воспитать запасъ злобы и ненависти къ царской власти въ средѣ родовитой аристократіи, которая и отомстила за свои обиды отчасти на Борисѣ и его семьѣ, но особенно на Шуйскомъ, которому пришлось испытать открытое униженіе подчиненности боярству. Какъ бы то ни было, основныя начала государственнаго уклада были поколеблены. Единодержавно-самодержавный режимъ пошатнулся, а
вмѣстѣ зашаталась и вся основанная на немъ государственность. Опасность для послѣдней была тѣмъ больше, что замутилась Русь не сверху только, а и снизу. Созиданіе Руси не прошло безболѣзненно и для народныхъ низовъ. Напряженіе государственныхъ силъ, въ связи съ бѣдностью массъ и постепеннымъ установленіемъ крѣпостныхъ отношеній, повело къ образованію многочисленнаго кадра людей, не захотѣвшихъ служить государственности и нести ея тяготы и ставшихъ во враждебное къ ней отношеніе, или же готовыхъ при первомъ удобномъ случаѣ стать въ таковое. На окраинахъ государства, да отчасти и въ нѣдрахъ послѣдняго, создались противообщественные элементы, представлявшіе горючій матеріалъ въ минуту государственнаго колебанія. И эти элементы дѣйствительно подняли голову, взялись за оружіе и ударили противъ государственнаго порядка, какъ только послѣдній поколебался. Смута сверху нашла отраженіе и поддержку снизу, и, наоборотъ, шатаніе въ низахъ питало броженіе въ верхнихъ слояхъ. Такъ создавался роковой кругъ, отразившійся въ умѣ современниковъ единодушнымъ признаніемъ, что «замутилась русская земля».
Мы можемъ понять весь трагизмъ этого признанія, быть можетъ, лучше, чѣмъ понимали его сами современники смутнаго времени. Они только инстинктомъ чувствовали, что родинѣ угрожаетъ великая опасность, что дѣло идетъ о какомъ-то великомъ переворотѣ въ участи государства. Мы же можемъ и съ точки зрѣнія историческаго разума сказать, что дѣло шло о всемъ будущемъ русскаго племени, а вмѣстѣ — и о всемъ его происшедшемъ. Колебаніе государственнаго уклада ставило на карту всю нашу историческую роль въ Европѣ, наше національное бытіе, самостоятельное культурное разви тіе. Ослабленное смутой племенное единство, расшатанная государственная цѣлость, обезсиленная власть грозили не выдержать внѣшняго натиска. Сильные сосѣди занесли уже руку и выжидали, когда можно будетъ раздѣлить между собою русскую добычу. Русь въ тогдашнихъ условіяхъ могла жить и бороться за блага жизни лишь подъ охраной созданнаго государственнаго уклада. Разъ пошатнулся послѣдній, то ставился вопросъ о дальнѣйшемъ существованіи. Или внутренній распадъ и медленное разложеніе, или внѣшнее подчиненіе и постепенная утрата своей національной самобытности были бы ея удѣломъ, если бъ она не сумѣла выйти изъ смут-
наго хаоса. Одолѣй самозванцы — настала бы разруха общества, распадъ власти, междоусобная вражда и въ будущемъ, несомнѣнно, расхищеніе государственной территоріи сосѣдями. Воцарись Владиславъ, или, къ чему собственно шло дѣло, Сигизмундъ—восточная Россія стала бы тѣмъ же, чѣмъ была западная—плѣнницей польско-литовской государственности и культуры, постепенно ассимилирующейся съ господствующей народностью. Въ обоихъ случаяхъ одинаково погибали усилія предшествующикъ поколѣній московскихъ строителей русскаго государства, погибали плоды тяжелой народной работы въ теченіе цѣлыхъ шести вѣковъ нашей исторіи. Напрасны дѣлались жертвы на алтарь татарщины, напрасны лишенія, перенесенныя во имя національной идеи при процессѣ собиранія разрозненныхъ частей племени. Закрывалась возможность сказать и намъ свое, русское «слово» въ исторіи: .за насъ и на нашъ счетъ сказали бы свое «слово» поляки. Изъ артистовъ на исторической сценѣ мы превратились бы въ простыхъ статистовъ, и великой Россіи, навѣрно, не было бы никогда.
Да, моментъ былъ трагическій, роковой; болѣзнь опасная, угрожающая жизни народной; кризисъ въ исторіи одинъ изъ тѣхъ, которые ведутъ иногда къ новой славѣ, но чаще всего къ паденію. Однако,' здоровые соки народнаго организма побѣдили разрушительное дѣйствіе болѣзненныхъ элементовъ. Поколебленная государственность снова укрѣпилась, зашатавшіеся народные устои опять стали непоколебимо. Все, что оставалось вѣрно долгу и совѣсти, всѣ, въ комъ не заглохла гражданская честность, всѣ, кто понимали опасность для самой общественности отъ противообщественныхъ элементовъ, объединились въ послѣднюю минуту для спасенія отечества, для отстаиванія государственнаго порядка. Въ моментъ высшаго напряженія враждебныхъ силъ, когда почувствовалась гибель для націи, громко заговорилъ снова инстинктъ жизни и вынесъ русское государство изъ волнъ смуты. Просвѣтлѣли умы, смягчились сердца, нашлось мужество у однихъ, заразившее другихъ, и роковое навожденіе, затуманившее многихъ, исчезло. Дружными условіями лучшихъ общественныхъ силъ была спасена государственность, которою было крѣпко московское государство. Порывъ народнаго воодушевленія, родившійся изъ инстинкта національнаго, смылъ тину, загрязнившую народную душу, которую не въ состояніи было смыть
искусственное покаяніе, устроенное нелюбимымъ царемъ въ то время, когда еще молчало національное чувство. Идеи единодержавія и самодержавія, затуманившіяся въ смутномъ миражѣ, снова встали въ сознаніи русскихъ людей, какъ оплотъ и прибѣжище въ критическій часъ. Теперь, пожалуй, онѣ сдѣлались даже сознательнѣе, чѣмъ были раньше. До смуты, быть можетъ, только немногіе опредѣленно понимали, что въ нашемъ тогдашнемъ положеніи единая и сильная власть единственно обезпечиваетъ національную безопасность. Послѣ смуты это должны были понять уже многіе, всѣ, кто сознательно относился къ событіямъ. Государственная идея изъ области инстинкта перешла въ область воли,—что составляло значительный шагъ впередъ. Этимъ объясняется, надо думать, то сравнительное единодушіе, съ какимъ произошелъ выборъ новой царской династіи, окончательно укрѣпившій государственно-народное выздоровленіе. Боярская знать не забыла конечно, своихъ родовыхъ счетовъ и тогда, когда собралась на соборъ, долженствующій дать Москвѣ новаго царя. Но наученная опытомъ, она понимала, что во имя собственнаго самосохраненія необходимо пожертвовать личными честолюбивыми интересами въ пользу государственной идеи. Она поняла, что государственность, обезпечивающая бытіе народное, обезпечиваетъ и бытіе ея собственное, если только она не желаетъ измѣнить своей народности. Предъ этимъ сознаніемъ стушевались взаимныя несогласія, и Россія получила царя, который являлся нераздѣльнымъ наслѣдникомъ всѣхъ прерогативъ прежнихъ московскихъ государей. Ему вручены были тѣ самые скипетръ и держава, которые держали въ рукахъ Іоанны, какъ символъ полной народной готовности продолжать неуклонно путь стараго государственнаго строительства, вѣрно охраняющаго національное бытіе. И тѣ самые люди, которые недавно беззастѣнчиво «крамолили», перебѣгая изъ Тушина въ Москву и обратно, были не прочь ухаживать за Жолкѣвскимъ и Сигизмундомъ, теперь безпрекословно преклонились предъ вотумомъ: да здравствуетъ царь Михаилъ! Пусть Михаилъ былъ юноша, а у подножья его трона толпились сѣдовласые потомки старыхъ Рюриковскихъ родовъ: онъ былъ тотъ, кто, несмотря на свои неопытныя руки, въ данныхъ условіяхъ могъ всего крѣпче держать скипетръ русскаго царства и кому народный голосъ поручилъ продолжить прерванное дѣло прежнихъ поколѣній.
Избраніе на царство новой династіи, такимъ образомъ, означало конецъ смуты, конецъ государственнаго шатанія, побѣду жизни надъ'смертью въ больномъ государственномъ организмѣ, выздоровленіе націи и начало возстановленной здоровой жизни. Русское племя снова выходило на торную историческую дорогу послѣ временнаго блужданія на перепутьи, въ опасныхъ трясинахъ государственнаго смущенія. Возобновлялось прерванное движеніе, плоды прежняго труда народнаго вновь становились залогомъ славнаго будущаго. Знаменитые строители Руси, московскіе Василіи и Іоанны, протягивали руку новому наслѣднику своей власти—Михаилу,и устанавливалась преемственность государственнаго созиданія. Теперь уже прочной становилась увѣренность, что и русское племя займетъ свое достойное мѣсто въ европейской исторіи, что старое римское культурное наслѣдство рано или поздно сдѣлается и его достояніемъ. И дѣйствительность показала, что именно такъ и было. Смута была послѣднимъ кризисомъ, угрожавшимъ нашему національному бытію. Выздоровленіе сдѣлалось скоро началомъ новаго быстраго роста, какъ то часто бываетъ и съ индивидуальнымъ человѣческимъ организмомъ, пережившимъ болѣзненное потрясеніе. Наслѣдники власти Іоанновъ скоро умножили полученное наслѣдство. То, чего не удалось достигнуть первому русскому царю, уже вполнѣ стало доступно для Михайлова сына и осуществилось великимъ Михайловымъ внукомъ. Говорятъ иногда, что новая Россія родилась на поляхъ Куликовскихъ, въ послѣдней смертельной схваткѣ Азіи съ Европой. Другіе думаютъ, что она родилась на поляхъ Полтавскпхъ, когда царь-богатырь рубилъ окно въ Европу. Намъ кажется, правильнѣе было бы сказать, что новая Россія родилась въ тотъ день, когда измученная страна нашла своего новаго царя, родилась въ мукахъ смуты и въ лучахъ восходящей звѣзды Дома Романовыхъ.
Послѣ этого понятенъ, конечно, и смыслъ нынѣшняго торжества. Великая Россія празднуетъ нынѣ день своего историческаго рожденія. И не случайно мы видимъ, какъ въ этомъ торжествѣ принимаетъ такое близкое участіе русская церковь. Настоящій день можетъ быть по всей справедливости названъ нераздѣльнымъ торжествомъ государства и церкви.
Тяжелый кризисъ, переживавшійся русскимъ племенемъ три вѣка тому назадъ, былъ роковымъ моментомъ столько же для жизни народной, сколько и для нашей церкви. Если когда
взаимно тѣсно сплетались государственные и церковные интересы, то это именно въ ту историческую минуту.
Первая наша, кіевская государственность еще не стояла въ особенно близкой связи съ церковью. Церковь въ ту пору была какъ бы въ сторонѣ отъ политической жизни, вмѣшиваясь въ послѣднюю единственно развѣ во имя мотивовъ нравственныхъ, выступая въ миссіи миротворческой, въ которой такъ нуждалось удѣльное время. Зависѣло это отъ многихъ условій. Тутъ имѣло значеніе и то обстоятельство, что митрополитами нашими тогда были греки, по существу чуждые національнымъ русскимъ интересамъ. Много значило и то, что кіевская Русь лишена была одного сильнаго государственнаго центра, съ которымъ могла бы прочно связать себя церковная власть. Но намъ кажется, самую важную роль въ опредѣленіи церковно-политическаго положенія тогда игралъ самый историческій моментъ. Кіевская государственность развивалась сама собою, естественно, изъ тѣхъ корней, какіе углублялись еще въ нашу дохристіанскую старину. Она развивалась, затѣмъ, въ условіяхъ сравнительно благопріятныхъ, въ относительно счастливую пору народной жизни. Церковь застала государственный укладъ уже опредѣлившимся и не имѣла ни повода, ни возможности передѣлывать его на свой ладъ. Судьбы народныя не представляли также особеннаго случая для церковнаго вмѣшательства. Удѣльная разрозненность была, конечно, чревата угрозами для будущаго. Но инстинктъ народный еще дремалъ, не предчувствуя близкой опасности, и не звалъ на помощь церковныя силы.
Однако положеніе вещей круто измѣнилось со времени монгольскаго удара, когда въ силу необходимости русскому племени пришлось созидать себѣ новый центръ государственной жизни и новую государственность. Въ созданіи этой государственности церковь приняла уже самое близкое, непосредственное участіе. Разумѣется, подобной перемѣнѣ способствовали всякія практическія соображенія. Явился опредѣленный государственный центръ и союзъ съ нимъ представлялъ немаловажныя выгоды. Случай связалъ церковную власть съ Москвою, а взаимная заинтересованность укрѣпила этотъ союзъ. Но опять таки корень событій надобно искать глубже. Церковь пошла на помощь государственности, потому что къ этому призывалъ ее голосъ народный. Если вообще народному сознанію стала ясной несостоятельность прежняго государственнаго уклада и
оно инстинктивно искало новыхъ формъ такового, обезпечивающихъ національную безопасность, то представителямъ церкви, какъ наиболѣе культурнымъ элементамъ, названное сознаніе было наиболѣе присуще. То, что другимъ классамъ общества подсказывалъ инстинктъ, въ нихъ говорилъ разумъ. Они скорѣе всего поняли, чтб нужно для обезпеченія бытія государственнаго, поняли необходимость государственнаго единства, тѣмъ болѣе, что предъ ихъ глазами былъ и извѣстный историческій опытъ. Традиціи византійскія, принесенныя къ намъ съ византійской церковностью, съ самаго начала плохо мирились съ удѣльно-вѣчевымъ порядкомъ. Онѣ какъ разъ совпадали съ тѣми идеями государственными, какія подсказывались, какъ основа новой государственности. Не имѣвшая возможности активно развивать ихъ въ кіевское время, церковь, съ перемѣною обстоятельствъ, поспѣшила воспользоваться случаемъ примѣнить ихъ на русской почвѣ. Сравнительная культурность церковныхъ классовъ, моральный авторитетъ, извѣстная историческая опытность—все говорило за то, чтобы церковь взяла на себя и руководство въ выработкѣ новаго государственнаго уклада. Такъ оно, дѣйствительно, и было.
Русская церковь была пѣстуномъ московской государственности, дѣятельной пособницей въ созданіи главныхъ устоевъ послѣдней. При собираніи разрозненной Руси въ одно политическое цѣлое Москва находила всегда самую твердую поддержку въ церковномъ авторитетѣ. Съ момента союза съ Москвою при митр. Петрѣ церковная власть шла рука объ руку съ московскими князьями въ предпринятомъ ими великомъ дѣлѣ государственнаго объединенія. Ѳеогностъ, Алексій, Фотій, Іона, греки и русскіе церковно-начальники, одинаково дѣйствовали на этомъ поприщѣ. Они употребляли всѣ средства, даже не сомнѣваясь обращать мечъ духовный на достиженіе мірскихъ цѣлей, лишь бы укрѣпить новую государственную систему. Преданные служители идеи московскаго первенства, были столь же преданными служителями и велико-княжескаго единодержавія. Въ интересахъ послѣдняго, церковная власть сразу же стала на сторону новаго порядка престолонаслѣдія отъ отца къ сыну, хотя бы такая позиція и не всегда совпадала съ интересами минуты. Великій процессъ собиранія Руси былъ, можно сказать, столько же заслугой церковной, сколько и княжеской.
Но, пожалуй, еще неоспоримѣе услуга, оказанная церковью
другой коренной идеѣ московской государственности—московскому самодержавію. Изъ рукъ церкви получили московскіе государи царскую корону, скипетръ и порфиру. Никто иной, какъ духовенство пересадило на Русь византійскую идею самодержавія, легшую затѣмъ въ основу нашего государственнаго уклада. Въ византійской имперіи власть императора окружалась исключительнымъ ореоломъ величія и святости. Здѣсь издавна къ ней было примѣнено все религіозное ученіе о дарахъ царскаго помазанія, о божественномъ происхожденіи власти, о необходимости повиновенія ей; здѣсь церковь осѣнила священной санкціей всю ту властную державность, какая соединялась съ императорскимъ саномъ еще въ языческой римской имперіи. Когда сильная власть сдѣлалась насущной потребностью нашего историческаго существованія, то представители церкви нашли самымъ лучшимъ для ея созданія культивировать на русской почвѣ византійскіе идеалы. Главнымъ орудіемъ проведенія новыхъ политическихъ идей первоначально сдѣлалась письменность, которая въ то время нашей исторіи была всецѣло церковною. Письменность усердно проводила мысли о высокомъ значеніи власти, о ея божественномъ достоинствѣ, почти о ея обоготвореніи... «Князь... небо есть земное, а душа его—престолъ Христовъ». Таково убѣжденіе нашей книжности уже XIII—XIV вв. И сообразно этому убѣжденію, на развалинахъ старыхъ удѣльныхъ традицій духовенство усиленно возвышало идею единой власти, примѣняя къ ней привычныя представленія о державности римскихъ кесарей. А когда палъ подъ ударами турокъ второй Римъ и не стало древняго боговѣнчаннаго царя, то церковь уже и прямо провозгласила устами своихъ идеологовъ, что теперь державное наслѣдство осиротѣвшаго царскаго престола переходитъ къ третьему Риму—Москвѣ и ея властителямъ. Для доказательства положенія, что Москва является идейной наслѣдницей Византіи, въ церковной средѣ создавались самыя фантастическія легенды, довѣрчиво принимаемыя народнымъ мнѣніемъ. Повѣсти о Мономаховомъ вѣнцѣ и бѣломъ клобукѣ должны были утвердить въ умахъ нашихъ предковъ истину, что прерогативы Византіи государственныя и церковныя составляютъ законное достояніе послѣдняго, третьяго православнаго царства, послѣ котораго четвертому уже не быть. Цѣлое поколѣніе іосифлянскихъ іерарховъ, въ теченіе вѣка державшее въ своихъ рукахъ церковную власть, всячески внѣдряло
въ русское общество идею самодержавія и не щадило усилій окружить княжескую власть ореоломъ величія римскихъ кесарей. Церковная рука протягивала корону московскимъ государямъ прежде, чѣмъ они сами рѣшились надѣть ее. «Боговѣнчаннымъ царемъ» въ устахъ представителей церкви былъ уже Василій III; «самодержцемъ новаго града Константина» величали митрополиты Васильева отца. И если Грозный рѣшился, наконецъ, взять то, что предлагали весьма прозрачно его родителю и дѣду, то опять таки по тому же церковному внушенію. Не юноша Іоаннъ, конечно, осмѣлился ухватиться за казавшійся недосягаемымъ вѣнецъ, а его надѣлъ на Іоаннову голову митроп. Макарій
Церковью выпестованная, на ея попеченіи выросшая государственность была, конечно, и близка церкви, какъ родное дѣтище. Дѣтище, тѣмъ болѣе цѣнимое, что, повторяемъ, инстинктивное народное стремленіе къ единству и крѣпости государства для церкви было разумнымъ убѣжденіемъ. Она болѣе, чѣмъ кто либо другой, сознавала, что третій Римъ находится еще только въ періодѣ формированія, что для полной зрѣлости ему еще надо восходить изъ силы въ силу, что возможно единственно при твердомъ государственномъ порядкѣ. Можно представить въ такомъ случаѣ, какъ больно поражена была церковная среда наступившимъ со смутой шатаніемъ государственныхъ устоевъ. Смутныя волны грозили смыть то зданіе, которое она такъ долго созидала, на которое потратила столько силъ и энергіи. Колебаніе государственности угрожало церкви не только по естественной связи ея съ народомъ, но и болѣе непосредственно. Три первые вѣка московской исторіи завязали крѣпко узелъ церковно-государственнаго союза и сро-стили всѣ нити перковной жизни съ жизнью государства. Кризисъ государственности поэтому, помимо того, что онъ былъ кризисомъ національнымъ, становился вопросомъ жизни для союзной церковной стороны.
Неудивительно, что послѣдняя напрягла всѣ свои силы въ тотъ тяжелый моментъ, когда судьба поставила на карту будущее русскаго племени. Во второй половинѣ ХУІ вѣка, когда главная государственная миссія церкви была почти закончена, церковная энергія какъ бы нѣсколько ослабѣла: ея содѣйствіе не требовалось въ прежней мѣрѣ. Но какъ только настала минута опасности, церковь стряхнула временную дремоту и нашла въ себѣ силы и мужество, достойныя самыхъ боевыхъ
прежнихъ моментовъ ея государственной работы. Среди общаго шатанія умовъ и со всѣхъ сторонъ обнаружившихся сепаратическихъ тенденцій, русскіе нервоіерархи смѣло стали въ числѣ и во главѣ тѣхъ немногихъ элементовъ общества, которые оставались вѣрны московской государственности. Патріархи Іовъ и Гермогенъ но напрасно стяжали себѣ громкія имена въ русской исторіи. Ихъ служба московской государственной идеѣ была поистинѣ самоотверженна и она искупаетъ нѣкоторые недостатки перваго и возвышаетъ ореолъ мученичества послѣдняго. 'При Годуновѣ покорный исполнитель царской воли, патр., Іовъ оказался мужественнымъ гражданиномъ въ тяжелую годину бѣдствій. Когда вся Москва присягнула самозванцу, одинъ патріархъ съ высшимъ духовенствомъ не принесъ присяги и принужденъ былъ оставить патріаршій престолъ и отправиться въ изгнаніе простымъ монахомъ. Правда, его преданность не спасла трона отъ узурпатора; но она, несомнѣнно, имѣла сильное нравственное значеніе для психологіи толпы въ минуту общаго колебанія. Признай Іовъ самозванца за законнаго государя, и положеніе того въ Москвѣ было бы гораздо прочнѣе и не такъ легко было бы Шуйскому организовать свой удачный заговоръ. При Шуйскомъ вмѣстѣ съ своимъ замѣстителемъ Гермогеномъ тотъ же Іовъ, уже совсѣмъ одряхлѣвшій, пытался укрѣпить народную совѣсть, не перестававшую колебаться. Для этого было устроено въ Москвѣ торжественное всенародное покаяніе, на которомъ бывшій и настоящій патріархи призывали миръ въ смущенпую душу народа. Еще напряженнѣе были усилія Гермогена утишить смуту и поддержать колеблющійся тронъ. Онъ, не любя лично Шуйскаго, одинъ не отнялъ отъ него свою поддерживающую руку. Онъ увѣщевалъ мятежную московскую толпу и мятежныхъ бояръ, когда они пытались свести съ престола нелюбимаго Василія; онъ дважды спасалъ несчастнаго царя отъ этой участи, когда почти всѣ оставили его. Онъ писалъ грамоты къ сборишамъ самозванца, взывая къ ихъ патріотическому и религіозному чувству. За патріархомъ въ томъ же духѣ дѣйствовали епископы, какъ-то Іосифъ коломенскій, Ѳеоктистъ тверской, Галактіонъ суздальскій. Когда слабый Шуйскій все-таки палъ, патріархъ отказалъ низложившимъ его боярамъ признать совершив-шившееся дѣло и не считалъ Василія монахомъ, не смотря на его невольную монашескую рясу. Когда на Москвѣ бояр-
21
ская партія задумала призвать на престолъ Владислава польскаго, то Гермогенъ опять оказался на стражѣ государственныхъ интересовъ. Онъ категорически требовалъ, чтобы Владиславъ, занимая русскій тронъ, порвалъ со всѣми польскокатолическими традиціями и даже подъ угрозою смерти не согласился подписать грамоту, отдававшую судьбу Россіи въ руки польскаго короля. Между прочимъ, именно стойкость патріарха, быть можетъ, спасла Москву отъ Сигиз-мундовой власти. Когда въ польскомъ станѣ подъ Смо-. ленскомъ была получена боярская грамота, отдававшаяся во всемъ на королевскую волю, но безъ подписи патріарха, то русскіе послы—Филаретъ, Голицынъ и другіе—отказались считать ее дѣйствительною безъ подписей духовенства, не смотря ни на какіе уговоры. Сигизмунду пришлось поэтому силою добиваться своихъ притязаній, въ каковой борьбѣ въ концѣ концовъ онъ ничего не получилъ. Когда польско-русское соглашеніе было вѣроломно нарушено съ польской стороны, то Гермогенъ первый поднялъ знамя народнаго движенія противъ иноземцевъ. Отъ имени патріарха писались грамоты по русскимъ городамъ, съ призывомъ идти на освобожденіе Москвы отъ поляковъ, и, по свидѣтельству современниковъ, патріархъ въ то время сдѣлался центромъ народнаго вниманія, «начальнымъ человѣкомъ русской земли», представителемъ русской государственной идеи, лишившейся представительства царскаго. Подъ сѣнью патріаршаго авторитета совершилось и все знаменитое движеніе народнаго ополченія для избавленія Москвы отъ поляковъ. Патріархъ до послѣдняго вздоха благословлялъ освободителей и умеръ отъ ярости поляковъ и русскихъ измѣнниковъ, требовавшихъ отъ него не благословенія, а прещенія, такъ какъ и они прекрасно понимали, что патріаршее слово въ ту минуту можетъ рѣшить борьбу въ ту или другую сторону. Умеръ Гермогенъ, но его дѣло уже не могло умереть. Навожденіе смуты уже исчезло, болѣзнь народная быстро шла къ выздоровленію. Гермогеновъ прахъ покоился въ мрачномъ подземельи, а надъ Москвою виталъ Духъ новой, возрождающейся жизни національной. И когда корона опустилась па голову новаго русскаго царя, осѣняя возстановленную государственность на новый историческій подвигъ, то это было результатомъ столько же усилій общественныхъ, сколько и церковныхъ.
Такъ церковь неразрывно связала себя съ роковыми ми-
нутами русской жизни. Она шла рядомъ съ государственностью и въ дни счастья и въ дни бѣдствій, и такъ же безкорыстно приносила жертвы на алтарь отечества, какъ каждый честный гражданинъ. Минины, Пожарскіе, Сусанины,—Іовы, Гермогены, Діонисіи, Аврааміи—все это дѣлатели общаго дѣла, создатели новой великой Россіи. Для церкви и народности одинаково шелъ вопросъ о существованіи, когда заколебался тронъ, и нація и церковь одинаково инстинктивно бросились спасать его. Справедливо поэтому и въ день нынѣшняго торжества онѣ вмѣстѣ празднуютъ счастливую прошлую побѣду, рѣшившую судьбу русскаго племени. Эта побѣда идеи государственнаго порядка, сложившихся устоевъ государственной жизни надъ элементами и1 теченіями антигосударственными, антиобщественными и антинаціональными, стоитъ многихъ славныхъ побѣдъ на поляхъ брани. Самая жестокая битва ничто по сравненію съ внутренней болѣзнью народнаго организма. Отъ пораженій можно оправиться, когда здоровы соки народной жизни; а отравленное внутри народное тѣло всегда бываетъ обречено на гибель.
Триста лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ. Многое измѣнилось за эти три вѣка. Отошла въ вѣчность величавая плеяда царей московскихъ. Смѣнилась вереница наслѣдниковъ полнаго титула древнихъ кесарей. Не мало пережилъ русскій народъ горестей и радостей; не мало событій пережила и русская государственность. Самый государственный укладъ, наконецъ, почти на порогѣ вспоминаемаго трехсотлѣтія, измѣнился. Время и жизнь выдвинули новыя требованія, явились новыя политическія условія; пріобщенная къ жизни европейской, Россія не могла отставать отъ послѣдней въ развитіи гражданственности; и изъ рукъ царственнаго потомка Михаила получила она новую политическую хартію, которой суждено стать основой новой эры жизни той государственности, неприкосновенность которой столь ревниво охраняли три вѣка назадъ наши предкя. Сквозь призму вѣковъ и событій иногда какъ будто кажется, что цѣнности, за которыя боролась тогдашняя Русь, потускнѣли, что тогдашнія переживанія далеки не хронологически только, а и внутренне, отъ современнаго намъ поколѣнія. Но было бы великой ошибкой смотрѣть на разсматриваемый историческій моментъ подъ названнымъ угломъ зрѣнія, оцѣнивать его со стороны современныхъ политическихъ воззрѣній и идеаловъ. Ту историческую минуту
21*
надо брать и въ ея исторической обстановкѣ; надо разсматривать ее какъ звено въ той именно исторической связи, въ какой она находилась. Для того этапа нашего историческаго пути было вопросомъ жизни то, что, быть можетъ, не всегда кажется таковымъ въ наше время. Мы должны помнить, что руками Мининыхъ и Пожарскихъ, Гермогеновъ и всѣхъ ихъ безвѣстныхъ, но незабвенныхъ соратниковъ закладывался, или, пожалуй, вѣрнѣе, возстанавливался фундаментъ того самаго зданія, подъ сѣнью котораго живутъ всѣ участники сегодняшняго торжества. Россія XX вѣка корнями уходитъ къ той скромной Руси, «спасать» которую шли нѣкогда народныя оплченія. Великая русская имперія выросла на почвѣ, удобренной кровью и костями тѣхъ, кто отозвался на призывъ п. Гермогена. И не будь тогда спасена государственная идея, мы теперь не занимали бы того мѣста въ Европѣ, какое занимаемъ. Если-бъ не разрѣшилась счастливо триста лѣтъ назадъ наша болѣзнь національная, то не было бы Россіи великодержавной. А если бы не было Россіи великодержавной, то не было бы и той «свободной» Россіи, какая раждается на глазахъ нашихъ и къ созданію которой воля Михайлова потомка торжественно призвала недавно весь народъ русскій. Такъ неразрывно связывается цѣпь исторіи, и немного надо приницательности, чтобы понять, что мы живемъ плодами трудовъ нашихъ предковъ, что самымъ бытіемъ нашимъ со всѣми нашими новыми идеалами мы обязаны поколѣніямъ, созидавшимъ и спасавшимъ русскую государственность, обезпечившую будущее русскаго племени.
Преклонимся же благодарнымъ воспоминаніемъ предъ этими поколѣніями. Онѣ не были, конечно, безгрѣшны. Своекорыстіе, честолюбіе, классовый эгоизмъ, потемнѣніе совѣсти людей русскихъ создали смуту, питали ее и поставили на край гибели московское государство. Но предки наши искупили свои быть можетъ тяжкія прегрѣшенія своими страданіями, своими жертвами, своимъ покаяніемъ и спасительнымъ подвигомъ. Нынѣ гремятъ благодарственные гимны въ честь тѣхъ, кто запечатлѣлъ имена свои на скрижаляхь тогдашней исторіи; созидаются памятники, вьются лавровые вѣнки. Но что значатъ всѣ памятники изъ мрамора и гранита по сравненію съ тѣмъ памятникомъ, какой представляетъ сама великая Россія? Вотъ, дѣйствительно, памятникъ, который всегда будетъ напоминать не только намъ и потомкамъ нашимъ, но и всѣмъ окружаю-
щимъ насъ народамъ, настоящимъ и будущимъ, о томъ историческомъ моментѣ, когда на невидимыхъ вѣсахъ исторіи рѣшалась будущность нашего національнаго бытія и ставился вопросъ: быть или не быть когда-либо Россіи дѣйствительно великой?
Б. Титлиновѵ
САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПРАВОСЛАВНАЯ ДУХОВНАЯ АКАДЕМИЯ
Санкт-Петербургская православная духовная акаде-мия — высшее учебное заведение Русской Православной Церкви, готовящее священнослужителей, преподавателей духовных учебных заведений, специалистов в области бо-гословских и церковных наук. Учебные подразделения: академия, семинария, регентское отделение, иконописное отделение и факультет иностранных студентов.
Проект по созданию электронного архива журнала «Христианское чтение»
Проект осуществляется в рамках компьютеризации Санкт-Пе-тербургской православной духовной академии. В подготовке элек-тронных вариантов номеров журнала принимают участие студенты академии и семинарии. Руководитель проекта — ректор академии епископ Гатчинский Амвросий (Ермаков). Куратор проекта — про-ректор по научно-богословской работе священник Димитрий Юревич. Материалы журнала готовятся в формате pdf, распространяются на DVD-дисках и размещаются на академическом интернет-сайте.
На сайте академии
www.spbda.ru
> события в жизни академии
> сведения о структуре и подразделениях академии
> информация об учебном процессе и научной работе
> библиотека электронных книг для свободной загрузки
