Трактат Леонардо Бруни «о правильном переводе» Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

Вестник Московского университета. Сер. 22. Теория перевода. 2010. № 1

ИСТОРИЯ НАУКИ О ПЕРЕВОДЕ И.Ю. Шабага,

кандидат исторических наук, доцент, преподаватель Высшей школы

перевода (факультета) и исторического факультета МГУ имени

М.В. Ломоносова. E-mail: shabag@land.ru

ТРАКТАТ ЛЕОНАРДО БРУНИ

«О ПРАВИЛЬНОМ ПЕРЕВОДЕ»

Вниманию читателей предлагается предваряемый небольшим вступлением комментированный перевод написанного на латинском языке критического трактата "De interpretatione recta" (1420), принадлежащий перу известного итальянского гуманиста Леонардо Бруни. Основываясь на анализе чужих переводческих ошибок и на собственном многолетнем опыте перевода с древнегреческого языка на латинский, Л. Бруни излагает своё понимание того, какой перевод является «правильным».

Ключевые слова: Л. Бруни, трактат «О правильном переводе», перевод с латинского языка, комментарии.

Irina Y. Shabaga,

Cand.Sc. (History), Ass. Professor, Teacher at the Higher School of Translation and Interpretation and the Department of History, Lomonosov MSU, Russia.

The Treatise "On Correct Translation" by Leonardo Bruni

Translation of the critical treatise "De interpretatione recta" (1420), written in Latin by the famous Italian humanist Leonardo Bruni, is analysed in this article. Some criteria of "correct" translation, based on the analysis of mistakes made by many other translators and on his own experience of translation from ancient Greek into Latin, are suggested in his work.

Key words: Leonardo Bruni, treatise, translation from Latin into Russian, commentary.

Предлагаемый ниже вниманию читателей неоконченный критический трактат «О правильном переводе» принадлежит перу известного итальянского гуманиста, государственного деятеля, историка, филолога и писателя Леонардо Бруни (прибл. 1370—1444 гг.).

Л. Бруни был уроженцем города Ареццо: отсюда произошло его прозвище «Аретинский» (Aretino). Родился он в уважаемой семье, принадлежавшей к партии гвельфов1, что сыграло свою роль в его карьере. В 1386/87 гг. после смерти отца Л. Бруни переехал во Флоренцию, где был усыновлён Колуччо Салютати — выдающимся деятелем итальянского Возрождения, канцлером Флорентийской республики; Л. Бруни считал его своим духовным отцом. Во Фло-

1 Политическое движение, выступавшее за ограничение власти императора Священной Римской империи и усиление роли папы Римского.

ренции Л. Бруни в течение нескольких лет изучал риторику и право, но в 1398 г. оставил занятия этими науками ради углублённого изучения античности и древнегреческого языка у приглашённого кружком гуманистов византийского учёного Мануила Хрисолара, чьи лекции пользовались у просвещённых флорентийцев огромной популярностью. М. Хрисолар и К. Салютати оказали наибольшее влияние на формирование личности Л. Бруни; именно они привили ему любовь к античной культуре.

По примеру своего античного идеала — Марка Туллия Цицерона — Л. Бруни усиленно занимается переводами с древнегреческого языка на латынь, постепенно вырабатывая собственное понимание того, какими качествами должен обладать высокопрофессиональный переводчик. Успешно продвигается он и по карьерной лестнице. Так, в 1405 г. Л. Бруни, сторонник партии гвельфов, стал секретарём папской канцелярии в Риме и занимал эту должность при четырёх папах (Иннокентии VII, Григории XII, Александре V и «антипапе» Иоанне XXIII), а после низложения последнего в 1415 г вернулся во Флоренцию. Ещё в 1412 г. он удачно женился на знатной флорентийке, вошёл в круг политической элиты и стал принимать участие в управлении Республикой.

Активная государственная деятельность Л. Бруни никогда не мешала его литературным занятиям. Так, в 1415—1422 гг. он пишет ряд трактатов, первую из двенадцати книг «Истории флорентийского народа», переводит с древнегреческого языка «Экономику» и «Никомахову этику» Аристотеля, в развёрнутом предисловии к которой проводит сравнительный анализ этических теорий античности и даёт своё определение понятия «высшего блага» и других категорий моральной философии2.

В 1427 г. Л. Бруни, поборник республиканского строя и искренний патриот Флоренции, становится канцлером Флорентийской республики: этот пост он занимает до самой смерти в 1444 г. Государственная деятельность отнимала у него много времени, поскольку в этот период республика переживала определённые внутри- и внешнеполитические трудности. Тем не менее Л. Бруни не прекращал своих научных и литературных занятий: он вырабатывает оригинальную концепцию гуманистического образования (8ШШа Ииташ1а118), предполагавшую гармоническое развитие личности на основе овладения морально-философскими, историческими, филологическими и риторическими знаниями; особая роль отводилась изучению древних языков. Кроме того, Л. Бруни пишет целый ряд литературных и филологических произведений, среди которых — жизнеописания Цицерона и Аристотеля, биографии Данте и Петрарки, многочисленные речи и трактаты. В это же

2 Подробнее см.: Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрождения (XV век) / Под ред. Л.М. Брагиной. М., 1985. С. 311—313.

время он заканчивает свой фундаментальный труд «История флорентийского народа», написанный на основе нового в то время метода анализа документального материала.

Перу Л. Бруни принадлежат более пятидесяти произведений самых разных жанров — исторических, биографических, философских, филологических, литературных, дипломатических. Его эпистолярное наследие представляет собой как письма к родственникам, так и переписку с представителями интеллектуальной элиты Италии того времени, например с Калуччо Салютати, Поджо Брач-чолини, Лоренцо Валла и другими.

Особый интерес для нас представляет переводческая деятельность итальянского гуманиста. Приводимый ниже перечень сделанных Л. Бруни переводов с древнегреческого языка на латинский позволяет понять ту боль и горячность, с которой он обрушивается в трактате «О правильном переводе» на неумелого переводчика и приравнивает негодный перевод к преступлению3:

1. Aristophanis "Pluti" versio Latina. 2. Aristotelis "Ethicorum Nicomachorum" versio Latina. 3. Ps.-Aristotelis "Oeconomicorum" versio Latina. 4. Aristotelis "Politicorum" versio Latina. 5. Demosthenis "Pro Ctesiphonte" orationis versio Latina. 6. Ex Homeri "Iliadis" libro sexto orationes depromptae latine redditae et in oratione soluta redactae. 7. Platonis "Apologiae Socratis" versio Latina. 8. Platonis "Critonis" versio Latina. 9. Platonis "Epistolarum XII" versio Latina. 10. Platonis "Gorgiae" versio Latina. 11. Platonis "Phaedonis" versio Latina. 12. Platonis "Phaedri" versio Latina. 13. Plutarchi "De vita Marci Antonii" versio Latina. 14. Plutarchi "De vita Quinti Sertorii" versio Latina. 15. Praefatio in orationes tres Demosthenis a se traductas. 16. Sancti Basilii "Epistolae de utilitate studii" versio Latina. 17. Xenophontis "De tyranno" libelli versio Latina.

Критический трактат «О правильном переводе» (De interpretation recta) был написан Л. Бруни в 1420 г. под впечатлением от чтения плохих латинских переводов классических древнегреческих текстов Платона и Аристотеля. Проанализировав содержащиеся в латинских версиях древнегреческих произведений ошибки других переводчиков и основываясь на собственном многолетнем опыте переводческой деятельности, Л. Бруни выработал принципы, которыми следует руководствоваться для получения «правильного» перевода: 1) доскональное знание языка оригинала и перевода; 2) точное воспроизведение смысла и стилистических особенностей оригинального текста; 3) сохранение всех содержащихся в оригинальном тексте украшений речи (фигур речи и мысли) и ритмики фразы. Кроме того, хороший переводчик обязан глубоко знать

3 См.: Л. Бруни. О правильном переводе. I. 17.

древнегреческую и латинскую культуру и исторические реалии, а также досконально постичь жизнь и личность античного автора.

С другой стороны, указывает Л. Бруни, следует избегать таких недостатков перевода, как: 1) семантически плохо переведённые слова, причиной чего является дословный перевод слов без учёта их значения в конкретной фразе; 2) невнятные, нелепые и невразумительные эквиваленты слов оригинального текста; 3) извращение стилистических особенностей оригинала и несоблюдение его периодической, плавной речи. Все эти замечания Л. Бруни относятся, как было отмечено выше, исключительно к переводам с древнегреческого языка на латинский; более широких обобщений он не делал.

Трактат Л. Бруни «О правильном переводе» начинает и развивает новый, ренессансный метод перевода «по смыслу» (ad senten-tiam), заменивший средневековый метод перевода «слова словом» (ad verbum)4, а также предлагает совершенно новый подход к классической литературе5. Напомним главную мысль Л. Бруни: в переводе необходимо сохранять не только смысл, но и ритмику и структуру оригинального текста, т.е. литературный стиль первоисточника.

Перевод трактата даётся по изданию: Maurilio Pérez Gonsalez. Leonardo Bruni y su tratado "De interpretatione recta" / Cuadernos de filología clásica: Estudios latinos, В (1995) 204—2326.

De interpretatione recta Praepatio

l. Cum Asistotelis libros ad Nicomachum scriptos e Graeca lingua in Latinum vertissem, praefationem apposui in qua per multos errores interpretis antiqui disserendo redargui. Has redargutiones meas nonnulli, ut audio, carpunt quasi nimium inclementes. Aiunt enim, etsi errores

4 Л. Бруни прямо не формулирует этот вывод, но фактически разделяет концепцию Цицерона и Св. Иеронима о том, что значения последовательностей слов (фразеологизмов) отличаются от значения каждого слова, взятого в отдельности (см.: Гарбовский Н.К. Теория перевода. М., 2007. С. 101 сл.).

5 Pérez Gonsalez M. Leonardo Bruni y su tratado "De interpretatione recta" / Cuadernos de filología clásica: Estudios latinos. 1995. В. 200. Впрочем, M. Перес Гонсалес замечает, что и до Л. Бруни высказывалась (в частности, ещё в середине XIII в. Роджером Бэконом в третьей части его трактата (Opus maius III В2)) мысль о том, что переводчик должен глубоко знать язык оригинала и язык перевода (Op. cit., 201).

6 В свою очередь М. Перес Гонсалес пользуется изданием Г. Бэрона: Baron H. Leonardo Bruni Aretino. Humanistisch-philosophische Schriften mit einer Chronologie seiner Werke und Briefe // Quellen zur Geistesgeschichte des Mittelalters und der Renaissance. Leipzig, 192В. Vol. 1. S. В1—96 (reimpr. Wiesbaden, 1969).

inerant, tamen illum quantum intellexit bona fide in medium protulisse, nec pro eo reprehensionem mereri sed laudem; consuevisse moderatos disputatores etiam manifesta errata non usque adeo aperire, sed factis potius redarguere quam verbis insectari.

2. Ego autem fateor me paulo vehementiorem in reprehendo fuisse; sed accidit indignatione animi quod, cum viderem eos libros in Graeco plenos elegantiae, plenos suavitatis, plenos inaestimabilis cuiusdam decoris, dolebam profecto mecum ipse atque angebar tanta traductionis faece coinquinatos ac deturpatos eosdem libros in Latino videre. Ut enim, si pictura quadam ornatissima et amoenissima delectarer ceu Protogenis aut Apellis aut Aglaophontis, deturpari illam graviter ferrem ac pati non possem et in deturpatorem ipsum voce manuque insurgerem, ita hos Aristotelis libros, qui omni pictura nitidiores ornatioresque sunt, coinquinari cernens cruciabar animo ac vehementius commovebar. Si cui ergo vehementiores visi sumus, hanc nos causam noverit permovisse, quae profecto talis est, ut, etsi modum transgressi fuissemus, tamen venia foret nobis haud immerito concedenda.

3. Sed non sumus transgressi modum iudicio nostro, sed quamvis indignantes modestiam tamen humanitatemque servavimus. Sic enim cogita: An ego quicquam in mores illius dixi? An in vitam? An ut perfidum, ut improbum, ut libidinosum illum reprehendi? Nihil profecto horum. Quid igitur in illo reprehendi? Imperitiam solummodo litterarum. Haec autem, per deum immortalem, quae tandem vituperatio est? An non potest quis esse vir bonus, litteras tamen aut nescire penitus aut non magnam illam, quam in isto requiro, peritiam habere? Ego hunc non malum hominem, sed malum interpretem esse dixi. Quod idem fortasse de Platone dicerem, si gubernator navis esse vellet, gubernandi vero peritiam non haberet. Nihil enim de philosophia <ei> detraherem, sed id solummodo carperem, quod imperitus et ineptus gubernator esset.

4. Atque ut tota res ista latius intelligatur, explanabo tibi primo quid de hac interpretandi ratione sentio. Deinde merito reprehensiones a me factas docebo. Tertio me in reprehendendo illius errata doctissimorum hominum morem observasse ostendam.

I

1. Dico igitur omnem interpretations vim in co consistere, ut, quod in altera lingua scriptum sit, id in alteram recte traducatur. Recte autem id facere nemo potest qui non multam ac magnam habeat utriusque linguae peritiam, nec id quidem satis. Multi enim ad intelligendum idonei, ad explicandum tamen non idonei sunt. Quemadmodum de pictura multi recte iudicant qui ipsi pingere non valent, et musicam artem multi intelligunt qui ipsi sunt ad canendum inepti.

2. Magna res igitur ac difficilis est interpretatio recta. Primum enim notitia habenda est illius linguae de qua transfers, nec ea parva neque vulgaris, sed magna et trita et accurata et multa ac diuturna philoso -pliorum et oratorum et poetarum et ceterorum scriptorum omnium lectione quaesita. Nemo enim, qui hos omnes non legerit, evolverit, versarit undique atque tenuerit, vim significataque verborum intelligere potest, praesertim cum Aristoteles ipse et Plato summi, ut ita dixerim, magistri litterarum fuerint ac usi sint elegantissimo scribendi genere veterum poetarum et oratorum et historicorum dictis sententiisque referto, et incidant frequenter tropi figuraeque loquendi quae aliud ex verbis, aliud ex consuetudine praeiudicata significent. Qualia sunt apud nos "gero tibi morem" et "desiderati milites" et "boni consules" et "operae pretium fuerit" et "negotium facesso" et milia huiuscemodi. Quid enim sit "gerere" et quid "mos", etiam rudis lector intelligit; quod vero totum significat, aliud est. "Desiderati milites centum", si verba attendas, aliud, si consuetudinem, "perierunt". Idem est de ceteris quae supra posuimus, cum aliud verba, aliud sententia verborum significet.

"Deprecor hoc" negationem dicit; rudis autem lector et inexercitatus perinde capiet, quasi illud velit quod deprecatur, etsi interpretandum sit: contrarium mihi dicet, quam littera habeat de qua transfert. "Juventus" et "iuventa" duo sunt, quorum alterum "multitudinem", alterum "aetatem" significat. "Si mihi foret illa iuventa", dixit Virgilius; et alibi: "primaev flore iuventus exercebat equos"; et Livius: "armata iuventute excursionem in agrum Romanum fecit". 5. "Deest" et "abest": alterum vituperationem, alterum laudem importat; "deesse" namque dicimus quae bona sunt, ut oratori vocem, histrioni gestum; "abesse" autem vitia, ut medico imperitiam, causidico praevaricationem. "Poena" et "malum" affinia videntur; sunt autem longe diversa. Nam "dare poenas" "subire" est ac "perpeti"; "dare" autem "malum" est "alteri inferre". Contra vero, quid alienius videri potest quam "recipio" et "promitto"? Sunt tamen interdum eadem. Cum enim dicimus "recipio tibi hoc", nihil aliud significamus quam "promitto". Possem innumerabilia paene huius generis commemorare, in quibus, qui non plane doctus sit, perfacile aberret. Qui ergo ista non intuitus fuerit, aliud pro alio capiet.

3. Saepe etiam ex uno aut altero verbo totas sententias significamus, ut "actoris Aurunci spolium", quod ridicule de speculo poeta dixit, et illud "utinam ne in nemore Pelio", quod originem causamque mali primaevam ostendit. Haec apud Graecos frequentissima sunt. Nam et Plato multis in locis talia interserit, et Aristoteles crebro his utitur: ut "duo simul euntes", quod ab Homero sumptum ad vim ac robur amicitiae transfert; et "de surreptitio repulso", quod ab Achille in oratione ad legatos dictum in Politicorum libris expressit; et "de Helenae pulchritudine et gratia", quod a senioribus Troianorum sapienter dictum transfert ad naturam voluptatis. Latus est hic ad dicendum campus. Nam et Graeca lingua diffusissima est, ac innumerabilia sunt huiusmodi apud

Aristotelem et Platonem de Homero, de Hesiodo, de Pindaro, de Euripide ac de ceteris veteribus poetis scriptoribusque assumpta; et alioquin crebrae interseruntur figurae, ut, nisi quis in multa ac varia lectione omnis generis scriptorum versatus fuerit, perfacile decipiatur ac male capiat quod est transferendum.

4. Sit igitur prima interpretis cura linguam illam de qua sumit peritissime scire, quod sine multiplici et varia ac accurata lectione omnis generis scriptorum numquam assequetur. Deinde linguam eam ad quam traducere vult sic teneat, ut quodammodo in ea dominetur et in sua totam habeat potestate, ut, cum verbum verbo reddendum fuerit, non mendicet illud aut mutuo sumat aut in Graeco relinquat ob ignorantiam Latini sermonis; vim ac naturam verborum subtiliter norit, ne "modicum" pro "parvo", ne "iuventutem" pro "iuventa", ne "fortitudinem" pro "robore", ne "bellum" pro "proelio", ne "urbem" pro "civitate" dicat. Praeterea inter "diligere" et "amare", inter "eligere" et "expetere", inter "cupere" et "optare", inter "persuadere" et "perorare", inter "recipere" et "promittere", inter "expostulare" et "conqueri" et huiusmodi paene infinita quid intersit discernat. Consuetudinis vero figurarumque loquendi quibus optimi scriptores utuntur nequaquam sit ignarus, quos imitetur et ipse scribens, fugiatque et verborum et orationis novitatem praesertim ineptam et barbaram.

5. Haec omnia quae supra diximus necessaria sunt. Et insuper ut habeat auris "severum" iudicium, ne illa quae rotunde ac numerose dicta sunt dissipet ipse quidem atque perturbet. Cum enim in optimo quoque scriptore et praesertim in Platonis Aristotelisque libris et doctrina rerum sit et scribendi ornatus, ille demum probatus erit interpres qui utrumque servabit.

6. Denique interpretis vitia sunt: si aut male capit quod transferendum est, aut male reddit, aut si id, quod apte concinneque dictum sit a primo auctore ipse, ita "convertit", ut ineptum et inconcinnum et dissipatum efficiatur. Quicumque vero non ita structus est disciplina et litteris, ut haec vitia effugere cuncta possit, is, si interpretari aggreditur, merito carpendus et improbandus est, vel quia homines in varios errores impellit aliud pro alio afferens, vel quia maiestatem primi auctoris imminuit ridiculum absurdumque videri faciens.

7. Dicere autem non vituperationem, sed laudem mereri eum qui quod habuit in medium protulit, nequaquam rectum est in his artibus quae peritiam flagitant. Neque enim poeta, si malos facit versus, laudem meretur, etsi bonos facere conatus est, sed eum reprehendemus atque carpemus, quod ea facere aggressus fuerit quae nesciat. Et statuarium vituperabimus qui statuam deformarit, quamvis non per dolum, sed per ignorantiam id fecerit. Ut enim ii, qui ad exemplum picturae picturam aliam pingunt, figuram et statum et ingressum et totius corporis formam inde assumunt, nec quid ipsi facerent, sed quid alter ille fecerit medi-

3 BMy, Teopna nepeBoga, № 1

33

tantur, sic in traductionibus interpres quidem optimus sese in primum scribendi auctorem tota mente et animo et voluntate convertet et quodammodo transformabit eiusque orationis figuram, statum, ingres-sum coloremque et liniamenta cuncta exprimere meditabitur. Ex quo mirabilis quidam resultat effectus.

8. Nam cum singulis fere scriptoribus sua quaedam ac propria sit dicendi figura, ut Ciceroni amplitudo et copia, Sallustio exilitas et brevitas, Livio granditas quaedam subaspera, bonus quidem interpres in singulis traducendis ita se conformabit, ut singulorum figuram assequa-tur. Itaque, sive de Cicerone traducet, facere non poterit quin comprehensiones illius magnas quidem et uberes et redundantes simili varietate et copia ad supremum usque ambitum deducat, ac modo properet, modo se colligat; sive de Sallustio transferet, necesse habebit de singulis paene verbis iudicium facere proprietatemque et religionem plurimam sequi atque ob hoc restringi quodammodo atque concidi; sive de Livio traducet, facere non poterit quin illius dicendi figuram imitetur. Rapitur enim interpres vi ipsa in genus dicendi illius de quo transfert, nec aliter servare sensum commode poterit, nisi sese insinuet ac inflectat per illius comprehensiones et ambitus cum verborum proprietate orationisque effigie. Haec est enim optima interpretandi ratio, si figura primae orationis quam optime conservetur, ut neque sensibus verba neque verbis ipsis nitor ornatusque deficiat.

9. Sed cum sit difficilis omnis interpretatio recta propter multa et varia quae in ea, ut supra diximus, requiruntur, difficillimum tamen est illa recte transferre quae a primo auctore scripta sunt numerose atque ornate. In oratione quippe numerosa necesse est per cola et commata et periodos incedere ac, ut apte quadrateque finiat comprehensio, diligen-tissime observare. In exornationibus quoque ceteris conservandis summa diligentia erit adhibenda. Haec enim omnia nisi servet interpres, prima orationis maiestas omnino deperit et fatiscit. Servari autem sine magno labore magnaque peritia litterarum non possunt. Intelligendae sunt enim ab interprete huiuscemodi, ut ita dixerim, orationis virtutes ac in ea lingua ad quam traducit pariter repraesentandae. Cumque duo sint exornatio-num genera (unum quo verba, alterum quo sententiae colorantur), utrumque certe difficultatem traductori affert, maiorem tamen verborum quam sententiarum colores, propterea quod saepe huiusmodi exorna-tiones numeris constant, ut cum paria paribus redduntur aut contraria contrariis vel opposita inter se, quae Graeci "antitheta" vocant. Frequenter enim verba Latina vel plus vel minus syllabarum habent quam Graeca, neque par sonus auribus faciliter correspondet. Iacula quoque quae interdum iacit orator ita demum fortiter feriunt, si numeris contorquentur, nam fluxa et decurtata vel inepte cadentia minus confodiunt. Haec igitur omnia diligentissime cognoscenda sunt ab interprete et servatis ad unguem numeris effigenda. Quid dicam de sententiarum exornationibus, quae orationem illustrant plurimum et

admirabilem reddunt? Et tam hae quam superiores frequenter ab optimis scriptoribus adhibentur. An poterit interpres eas sine flagitio vel ignorare vel praeterire vel non servata illarum maiestate transferre?

10. De quibus omnibus, quo melius ea quae dixi intelligantur, exempla quaedam adscribere libuit, ut conspicuum sit non ab oratoribus modo, verum etiam a philosophis huiusmodi exornationes frequentari et maiestatem orationis totam perire, nisi servata earum figura trans-ferantur.

11. Plato philosophus in eo libro qui dicitur Phaedrus ornate sane ac numerose locum quemdam pertractat. Verba illius hic adscripsi paulo altius repetita. Sunt autem haec: «O puer, unicum bene consulere volentibus principium est: intelligere de quo sit consilium vel omnino aberrare necesse. Plerosque vero id fallit, quia nesciunt rei substantiam. Tamquam igitur scientes non declarant in principio disceptationis, procedentes vero, quod par est, consequitur ut nec sibi ipsis neque aliis consentanea loquantur. Tibi igitur et mihi non id accidat quod in aliis damnamus. Sed cum tibi atque mihi disceptatio sit utrum amanti potius vel non amanti sit in amicitiam eundum7, de amore ipso, quale quid sit et quam habeat vim, diffinitione ex consensu posita, ad hoc respicientes referentesque considerationem faciamus emolumentumne an detrimentum afferat. Quod igitur cupiditas quaedam sit amor, manifestum est. Quod vero etiam qui non amant cupiunt, scimus. Rursus autem, quo amantem a non amante discernamus, intelligere oportet quia in unoquoque nostrum duae sunt ideae dominantes atque ducentes, quas sequimur quacumque ducunt: una innata nobis voluptatum cupiditas, altera acquisita opinio, affectatrix optimi. Hae autern in nobis quandoque consentiunt, quandoque in seditione atque discordia sunt; et modo haec, modo altera pervincit. Opinione igitur ad id quod sit optimum ratione ducente ac suo robore pervincente, "temperantia" exsistit; cupiditate vero absque ratione ad voluptates trahente nobisque imperante "libido" vocatur. Libido autem, cum multiforme sit multarumque partium, multas utique appellationes habet. Et harum formarum, quae maxime in aliquo exsuperat, sua illum nuncupatione nominatum reddit, nec ulli ad decus vel ad dignitatem acquiritur. Circa cibos enim superatrix rationis et aliarum cupiditatum cupiditas "ingluvies" appellatur, et eum qui hanc habet hac ipsa appellatione nuncupatum reddit. Rursus quae circo ebrietates tyrannidem exercet ac eum quem possidet hac ducens patet, quod habebit cognomen? Et alias harum germanas et germanarum cupiditatum nomina, semper quae maxime doininanrur, quemadmodum appellare deceat, manifestuni est. Cuius auteum gratia superiora diximus, fere iam patet. Dictum tamen, quam non dictum, magis patebit. Quae enim sine ratione cupiditas superat opinionem ad recta tendentem rapitque ad

7 Курсивом выделены комментируемые Л. Бруни места.

voluptatem formae et a germanis, quae sub illa sunt circa corporis formam, cupiditatibus roborata pervincit et ducit, ab ipsa insolentia, quod "absque more" fiat, "amor" vocatur».

12. Totus hic locus insigniter admodum luculenterque tractatus est a Platone. Insunt enim et verborum, st ita dixerim, deliciae et sententiarum mirabilis splendor. Et est alioquin tota ad numerum facta oratio. Nam et "in seditione esse animum" et "circa ebrietates tyrannidem exercere" ac cetera huiusmodi translata verba quasi stellae quaedam interpositae orationem illuminant. Et "innata nobis voluptatum cupiditas", "acquisita vero opinio, affectatrix optimi" per antitheta quaedam dicuntur; opposita siquidem quodammodo sunt "innatum" et "acquisitum», "cupiditasque voluptatum" et "opinio ad recta contendens". Iam vero quod inquit "huius germanae germanarumque cupiditatum nomina" et "superatrix rationis aliarumque cupiditatum cupiditas" et «utrum amanti potius vel non amanti sit in amicitiam eundum", haec omnia verba inter se festive coniuncta tamquam in pavimento ac emblemate vermiculato summam habent venustatem. Illud praeterea quod inquit "cuius gratia haec diximus, fera iam patet; dictum tamen, quam non dictum, magis patebit", membra sunt duo paribus intervallis emissa, quae Graeci "cola" appellant. Post haec ambitus subicitur plenus et perfectus: «quae enim sine ratione cupiditas superat opinionem ad recta tendentem rapitque ad voluptatem formae et a germanis, quae sub illa sunt circa corporis formam, cupiditatibus roborata pervincit et ducit, ab ipsa insolentia, quod absque more fiat, amor vocatur". Videtis in his omnibus sententiarum splendorem ac verborum delicias et orationis numerositatem; quae quidem omnia nisi servet interpres, negari non potest quin detestabile flagitium ab eo commitatur.

13. Als zweites Beispiel gibt Bruni ein längeres Zitat aus Phaedrus p. 257 A bis C8: "Hanc tibi, o dilecte amor, ...palinodiam cecinimus. Ut iam vereri incipiam, ne Lysias... pergat ad hunc tuum alium suum conferre". "Totus hic locus", schliesst Bruni, "in Graeco valde insignis et numerosus est et amoenus. Nos autem in Latinum transferentes an servaverimus maiestatem elegantiamque primi auctoris, nescimus. Conati certe sumus illam servare".

14. Das dritte Beispiel wird Aristoteles entnommen, wobei Bruni die bewundernden Worte vorausschickt: "Quid Aristoteles? An et ipse ornamenta dicendi eodem modo consectatur? Mirifice profecto atque creberrime, ut ego ipse interdum admirari cogar tantam eius rei curam in media subtilissimarum disputationum philosopho adfuisse". Dann folgt als umfangreiches Aristoteles-Zitat die Übersetzung von Eth. ad

8 Здесь и в § 14—16 М. Перес Гонсалес всед за Г. Бэроном (см. прим. 6) приводит не полные латинские версии Л. Бруни, а лишь его оценки греческого оригинала. Кроме того, М. Перес Гонсалес оставляет немецкий текст самого Г. Бэрона.

Nic 13. X, 8, 7 24: "Esse vero perfectam felicitatem contemplativam quamdam operationem. Et in hominibus ergo illa [operatio] ...erit utique felicissima". "Ne Demosthenes quidem", lautet Brunis Urteil, "aut Cicero, qui verborum dicendique artifices exsistunt, melius hanc exornationem explicassent quam est ab Aristotele explicata".

15. Als viertes und fünftes Beispiel folgt die Übersetzung von Eth. Ad Nic. B. II, 1, 4 25 ("Non ex eo, quia saepe audivimus, ...sensum accepimus. Agendo modesta modesti et fortia fortes efficiuntur") und von 13. 11, 4, 3-6 26 (in Bekkers Ausgabe Kapitel 3) ("Praeterea nequaquam simile est in artibus et virtutibus. Ut ergo illorum corporibus non bene erit, qui ita curantur, sic nec illorum animis, qui ita philosophantur"). "Videtis in his verbis", fügt Bruni dem nur hinzu, "elegantiam, varietatem et copiam cum exornationibus tum verborum, tum etiam sententiarum".

16. Den Beschluss machen ein sechstes und siebentes Beispiel aus Aristoteles' Politik. "In libris vero Poliricorum", leitet Bruni sie ein, "Aristoteles multo crebrior est. Quod enim materia est civilis et eloquentiae capax, nullus fere locus ab eo tractatur sine rhetorico pigmento atque colore, ut interdum etiam festivitatem in verbis oratoriam persequatur. Quale est illud in septimo Poliricorum libro [B. VII, 1, 3]: "Videmus homines adquirere... non virtutes externis bonis. Moribus vero intelligentiaque deficiant". Et alio loco [B. VII, 5, 7 (VI, 8), damit schliesst die Reihe der Beispiele] de magistratu qui custodiae reorum praesit sic inquit: "Contingit vero ut boni quidem viri maxime hunc magistratum devitent, pravis autem nequaquam tutum sit illum com-mittere, cum ipsi potius indigeant custodia et carcere quam alios debeant custodire".

17. Pleni sunt Platonis Aristotelisque libri exornationum huiusmodi ac venustatum, quas longum nimis foret per singula consectari. Lector certe, si modo eruditus disciplina sit, faciliter ea deprehendet. His vero exemplis abunde patet neminem posse primi auctoris maiestatem servare, nisi ornatum illius numerositatemque conservet. Dissipata namque et inconcinna traductio omnem protinus laudem et gratiam primi auctoris exterminat. Ex quo scelus quodammodo inexpiabile censendum est hominem non plane doctum et elegantem ad trans-ferendum accedere.

II

1. Quoniam illa quae habere oportet interpretem ostendimus ac reprehensiones artificum ex opere ipso, si non recte fecerint, merito nasci docuimus, videamus nunc tandem unum aliquem locum illius interpretationis. Ex eo namque totum genus translationis eius poterimus intelligere et, utrum reprehensionem aut laudem mereatur, iudicare.

2. Aristoteles in libro Politicorum quarto (utriusque enim operis idem fuit traductor, nec refert ex illo vel ex hoc exempla sumantur), Aristoteles ergo in libro Politicorum quarto docet: "Solere potentes et magnos in civitate homines simulare interdum quaedam ac dolose praetexere ad multitudinem populi excludendam a rerum publicarum gubernatione. Esse vero illa in quibus ista simulatione utuntur quinque numero: contiones, magistratus, iudicia, armaturam, exercitationem. Poena enim magna constituta adversus divites, nisi contioni intersint, nisi magistratus gerant, nisi in iudicio cognoscant, nisi arma possideant, nisi ad bellicos usus exerceantur. Per huiusmodi poenam ad ista facienda divites compellunt; at pauperibus nullam in his rebus poenam constituunt, quasi parcentes eorum tenuitati. Haec enim praetexitur causa, sed re vera hoc agunt, quo illi impunitate permissa a gubernatione rei publicae se disiungant. Poena siquidem remota, nec exercere se ad bellicos usus multitudo curabit nec arma possidere volet, cum liceat per legem impune illis carere", nec magistratum geret pauper, si id putabit damnosum, cum sit in eius arbitrio gerere vel non gerere. Onus quoque iudicandi saepe vitabit, si nequeat compelli, ac tempus rebus suis libentius impendet quam publicis consiliis. Atque ita fit ut tenuiores quidem homines sub praetextu ac velamento remissionis poenarum sensim ac latenter a re publica excludantur, apud divites autem et opulentos remaneant administratio et arma et peritia proeliandi. Ex quibus potentiores facti quodammodo tenuioribus dominentur».

3. Haec est Aristotelis sententia, quam prolixius explicare volui, quo clarius intelligeretur illius mens. Nunc autem eius verba praeclare et eleganter in Graeco scripta quemadmodum hic interpres in Latinum converterit animadverte; ex hoc enim modus et forma traductionis qua ubique usus in transferendo est manifestissime deprehendetur. Inquit enim interpres noster hoc modo: "Adhuc autem, quaecumque prolocutionis gratia in politiis sapienter loquuntur ad populum, sunt quinque numero: circa congregationes, circa principatus, circa praetoria, circa armationem, circa exercitias". Deus immortalis, quis haec intelliget? quis hanc interpretationem ac non potius delirationem ac barbariem vocitabit? Veniant, quaeso, defensores huius interpretis et istos, si possunt, defendant errores vel desinant mihi irasci, si illum reprehendi. Primum enim, quod inquit "prolocutionis gratia sapienter loquuntur ad populum", quid est, quaeso, "prolocutionis gratia loqui"? Si enim loquuntur homines ad populum sapienter gratia prolocutionis, magnum profecto ahquid debet esse "prolocutio". Doce me ergo quid tandem sit. Nam ego id verbum numquam audivi hactenus neque legi nec quid importet intelligo. Si in extrema barbarie id verbum in usu est, doce me quid apud barbaros significet "prolocutionis gratia loqui". Nam ego Latinus istam barbariem tuam non intelligo. Si "prolocutio" est ut "prologus" et "prooemium", congruere non potest; non enim loquuntur

homines ad populum gratia prooemii vel prologi, sed prooemium et prologus adhibetur gratia locutionis. Quodsi forsan dicere vis "proloculionis gratia", idest "gratia deceptionis et simulationis", quondam tandem malum est haec tam dura inusitataque locutio tua, ut "simulalionem" appelles "prolocutionem" et "dolose confingere" interpreteris "sapienter loqui"? Haec enim omnia sunt absurdissima. Atqui quod inquit "sapienter loquunlur", in Graeco non est "loquuntur", sed id verbum ex se ipso interpres adiunxit. Deinde quod inquit "sapienter", male capit; "sophisma" enim non "sapientiam", sed "deceptionem et cavillationem" significat. Itaque partim adiungit ipse de suo, partim male capit ex Graeco, partim male reddit in Latino, cum "prolocutionis gratia" dixerit quod dicendum fuit "sub praetextu aliquo et simulatione". Praetexitur enim causa et dolose confingitur, cum aliud agitur, aliud simulatur. Agitur enim re vera ut tenuiores excludantur a rei publicae gubernatione, simulatur vero pro eorum commodis illa fieri propter quae excluduntur.

4. Quod autem postea subicit "circa congregationem", absurdissi-mum cst; verbum enim Graecum "contionem" significat, non "congregationem". Differunt autem plurimum inter se. Nam "congregatio" est etiam bestiarum, unde "gregem" dicimus; "contio" autem propie est multitudo populi ad decernendum de re publica convocata, et ita verbum in Graeco significat. Itaque non recte transtulit, cum aliud pro alio posuerit nec vim servaverit Graeci verbi. Sed hoc veniale peccatum est.

5. Ast illud nequaquam venia dignum, quod subicit "circa praetoria"; quod enim "praetoria" inquit, "iudicia" debuit dicere. "Iudicium" enim "furti" dicimus, non "praetorium furti", et "res iudicata", non "praetoriata", et "probationes in iudicio factas" el "iudicium de dolo malo". Denique "dicastis" Graece, Latine "iudex"; "dicastirion" Graece, Latine "iudicium". Hoc est verbum e verbo. Iste vero delirat et ea nescit quae pueri etiam sciunt.

6. "Circa principatus" inquit. Haec est alia absurditas; debuit enim "magistratus" dicere. Nam principatus est imperatoris vel regis; praetores vero et consules et tribunos plebis et aediles curules et praefectos annonae et alios huiusmodi numquam diceremus "principatum habere", sed "magistratum gerere". Est enim magistratus potestas uni vel pluribus hominibus a populo vel a principe commissa, principatus autem est maior quaedam supereminentia, cui ceterae omnes potestates parent. Sic Octavianum et Claudium et Vespasianum principes fuisse dicimus, Senecam vero, qui consul fuit temporibus Neronis, nemo principem appellasset. Erat enim tunc Nero "princeps", non Seneca; neque consulatus Senecae "principatus" erat, sed "magistratus"; neque imperium Neronis "magistratus" diceretur, sed "principatus". Haec sunt luce clariora. Nec quisquam Latinorum qui litteras noverit huiusmodi officia et potestates civibus commissa "principatus" vocavit. Dicimus

etiam "principem" per translationem, ut "princeps senatus", idest primarius homo in senatu, "princeps iuventutis", qui inter adolescentes fama et honore primarius habetur. Hace est consuetudo Latini sermonis. Hic autem interpres noster in aliis forsan non indoctus erat; literarum certe penitus fuit ignarus.

7. Deinde subicit "circa armationem", "circa exercitia". Haec etiam duo puerilia sunt; armationem" enim non satis usitate dicimus; "exercitia" vero cuncta penitus opera sine ulla distinctione important. Aristoteles autem hoc ita ponit, ut exercitationes corporum ad bellicos usus designet.

8. Post haee resumens quae prius enumeraverat, in hune modum verba subicit: "Circa congregationem quidem: licere omnibus congregationi interesse, damnum autem imponi divitibus, si non intersint congregationi, vel solis vel multo maius. Circa principatus autem: habentibus quidem honorabilitatem non licere abiurare, egenis autem licere. Circa praetoria vero: divitibus quidem esse damnum, si non discutiant, egenis autem licentiam, vel his quidem magnum damnum, his autem parvum. Eodem modo et de possidendo arma et de exercitari leges ferunt: egenis quidem licet non possidere, divitibus autem damnosum non possidentibus. Et si non exerceantur, his quidem nullum damnum, divitibus autem damnosum, ut hi quidem propter damnum participent, hi autem propter non timere non participent. Haec quidem igitur sunt oligarchica sophistica legislationis. O Aristotehis elegantiam, qui tanto studio de arte rhetorica scripsit, qui tanto splendore tantoque ornatu libros suos refersit! Istane tam balbutientia, tam absurda, tam muta in Latino illi redduntur, ut "prolocutiones", ut "honorabilitates", ut "propter non discuti" et "propter non scribi", ut "oligarchica sophistica legislationis" el huiusmodi portenta verborum dicantur, quae vix in pueris primas discentibus litteras tolerabilia forent?

9. Sed missas faciamus querelas et in illa ineptitudine loquendi errors insuper videamus. Quod inquit "damnum imponi divitibus, si non intersint congregationi", non "damnum", sed "poenam" dicendum fuit. Licet enim damnatio poenam importet, tamen aliud est "damnum", aliud "poena". Nam damnum et fures afferunt et aves et quadrupedes, poena vero a lege imponitur, si contra quis faciat quam iussit. Nec etiam "congregationi" dicendum fuit, sed "contioni".

10. Quod vero postea subicit "habentibus honorabilitatem non licere abiurare principatus, tria hic sunt ("honorabilitas" et "principatus" et "abiurare"), quorum singula vitiose sunt posita. De "principatu" ostensum est supra evidentissimis probationibus non "principatus", sed "magistratus" esse dicendum. Nunc autem de "honorabilitate" et "abiuratione" videamus. Quaero igitur quid velit dicere "honorabilitatem habentibus non licere abiurare". Utrum, si sint personae honorabiles ceu equiles et nobiles, abiurare non possunt, mercatores autem et populares

possunt, licet ditiores sint equitibus et nobilibus? Vel quomodo se haec habent? Nam si ad honorem lex respicit, non ad divitias, nobiles etiam, si sint egeni, magistratus gerere compellentur, ignobiles vero, quamvis sint ditissimi, renuntiare poterunt. Nam licet divites sint, non habent honorabilitatem. Vel dicemus pauperem quidem habere honorabilitatem, si bonus sit, divitem autem, si sit improbus, non habere? Atqui hono-rabilem esse constat bonum virum, quamvis sit pauper, vituperabilem autem malum, quamvis sit dives. Qui vero honorabilis est, eum honorabilitatem habere negari non potest. Quod si haec ita sunt, cur inquit "habentibus honorabilitatem non licere, egenis autem licere", quasi contrarii sint honorabiles et egeni?

11. Quid ad haec respondebit interpres noster? Nihil profecto quod rectum sit. Nam dato uno inconveniente plura sequuntur. Interpres enim noster propter ignorantiam linguae "honorabilitatem" dixit quod "censum" dicere debebat. Est autem census valor patrimonii, quem iste stulto et imperito el inusitato vocabulo "honorabilitatem" nuncupavit. Ex hoc autcm verbo, quod inconvenienter ab "honore" traxit, mille, ut ita dixerim, inconvenientia sequerentur. Sed non "honorabilitas" dicendum fuit, sed "census"; hoc est enim conveniens nomen et Graeco proprie correspondens, "honorabilitas" autem inconveniens ac penitus alienum. Civitates enim Graecorum ferme omnes censu moderabantur. Romae quoque census fuit a Servio Tullio rege constitutus. Divisit enim civitatem non secundum regiones, sed secundum censum, faciens unum corpus eorum civium qui habebant censum supra centum milia aeris, aliud corpus habentium censum a centum milibus ad septuaginta quinque, tertium eorum qui habebant censum a septuaginta quinque milibus ad quinquaginta, et ita descendens usque ad quinque milia pervenit. Infra eum numerum sine censu reliquit, quasi tenues et impotentes. Ex censu autem, quae domi et militiae subeunda forent onera, constituit. Qui vero patrimonia vel minuuntur vel augentur, de quinquennio in quinquennium recenseri constituit. Id quinquennium "lustrum" appellarunt; magistratus vero qui censui praeessent "censores" dicti sunt. Apud Graecos vero censores dicuntur "timitae" et census "timima" vocatur. Sed bonus ille interpres ista non legerat. Verum pro "censum" "honorabilitatem" somniavit, novum faciens verbum a se ipso quod nemo ante posuerat.

12. Quod autem inquit "licere abiurare magistratum", dubito nce verbum "abiurare" non recte sit positum; praepositio enim ad verbum "duro" addita "falsum iuramentum" significare videtur, ut "periurare", "deierare", "abiurare". Sallustius de Sempronia "creditum abiuraverat"; caedis conscia fuerat. "Abiurare creditum" est falso iuramento se a pecunia credita defendere. Itaque "abiurare magistratum" esset falso iuramento magistratum negare, quod non cadit in praesenti sententia.

13. Illud autem quod subdit circa practoria ("divitibus esse damnum, si non discutiant, egenis vero licentiam"), satis ostendimus supra: non "praetoria", sed "indicia", neque "damnum", sed "poenam" esse dicendum. In quibus adeo turpis est error, ut pueros etiam qui primas discunt litteras pudere deberet tantae ignorantiae ae ruditatis. Deinde, quod inquit "si non disculiant" imperitissimum est. Nam et iudices parum diligentes interdum non "discutiunt" ea de quibus "iudicant". Hoc autem pauperi non premittitur, ut "iudex" sit et non "discutiat", sed excusare se potest ab onere iudicandi.

14. Sequitur deinde cetera barbaries usque ad praeclaram illam con-clusionem, cum inquit "haec quidem igitur sunt oligarchica sophistica legislationis". Quae dum lego, partim ingemisco, partim rideo. Ingemisco enim elegantiam illorum librorum in tantam barbariem fuisse conversam; rideo vero, quod verba illius conclusionis tamquam medicinalia quaedam mihi videntur. Perinde est enim dicere "oligarchica sophistica legislationis" ac si quis dicat "aromatica styptica primae decoctionis". O me simplicem! qui cola et commata et periodos et dicendi figuras ac verborum sententiarumque ornamenta servari postulem ab huiusmodi hominibus, qui nedum ista non sentiunt, sed ne primas quidem litteras lenere videantur: tanta sunt ignorantia ruditateque loquendi.

15. Quid de verbis in Gracco relictis dicam, quae tam multa sunt, ut semigraeca quaedam eius interpretatio videatur? Atqui nihil Graece dictum est quod Latine dici non posit. Et tamen dabo veniam in quibusdam paucis admodum peregrinis et reconditis, si nequeant commode in Latinum traduci. Enimvero, quorum optima habemus vocabula, ea in Graeco relinquere ignorantissimum est. Quid enim tu mihi "politiam" relinquis in Graeco, cum possis et debeas Latino verbo "rem publicam" dicere? Cur tu mihi "oligarchiam" elt "democratiam" et "aristocratiam" mille locis incutcas et aures legentium insuasissimis ignotissimisque nominibus offendis, cum illorum omnium optima et usitatissima vocabula in Latino habeamus? Latini enim nostri "paucorum potentiam" et "popularem statum" et "optimorum guber-nationem" dixerunt. Utrum igitur hoc modo Latine praestat dicere an verba illa, ut iacent, in Graeco relinquere? "Epiikia" est iustitiae pars quam nostri iurisconsulti "ex bono et aequo" appellant. "Ius scriptum sic habet, inquit iurisconsultus, "debet tamen ex bono et aequo sic intelligi, et aliud ex rigore iuris, aliud ex aequitate". Et alibi inquit: "Ius est ars boni et aequi". Cur tu ergo "epiikiam" relinquis in Graeco, verbum mihi ignotum, cum possis dicere "ex bono ct aequo", ut dicunt iurisconsulti nostri? Hoc non est interpretari, sed confundere, nec lucem rebus, sed caliginem adhibere.

16. Quid dicam de suavitate ac rotunditate orationis, qua quidem in re plurimum laborasse Aristoteles in Gracco videtur? Hic autem interpres ita dissipatus delumbatusque est, ut miserandum videatur

tantam confusionem intueri. Taedet me plura referre. Est enim plena interpretatio eius talium ac maiorum absurditatum et delirationum, per quas omnis intellectus et claritas illorum librorum miserabiliter transformatur fiuntque ii libri ex suavibus asperi, ex formosis deformes, ex elegantibus intricati, ex sonoris absoni et pro palaestra el oleo lacrimabilem suscipiunt rusticitatem, ut, si quis apud inferos sensus sit rerum nostrarum, indignetur et doleat Aristoteles libros suos ab imperitis hominibus ita lacerari, ac suos esse neget quos isti transtulerunt, ac suum illis nomen inscribi molestissime ferat. Haec igitur ego tunc reprehendi et nunc etiam reprehendo.

III

1. Quod autem non alienae sint reprehensiones meae a consuetudine doctissimorum hominum, et Hieronymus et M. Cicero probant. Quorum reprehensiones si in similibus legantur, videbuntur meae tanto clemen-tiores esse quanto aures nostrae ad huiusmodi corruptiones propter saeculi ignorantiam quodammodo iam occalluerunt. Illis vero tamquam monstra et inaudita prodigia viderentur.

О правильном переводе Вступление

1. Когда я перевёл с греческого языка на латынь обращённые к Никомаху книги Аристотеля9, я предварил их вступлением, в котором наглядно показал и подробно проанализировал многочисленные ошибки, допущенные древним переводчиком10. Эти мои замечания, как я вижу, вызывают осуждение со стороны ряда людей как слишком резкие. Так, они утверждают, что даже если в его переводе и были допущены ошибки, он всё же добросовестно, насколько смог понять, [благодаря своему переводу] сделал книги Аристотеля общедоступными, и одно это заставляет его не ругать, а хвалить; что критики обычно ведут себя сдержанно и даже явные ошибки не изобличают с такой яростью и не ругают переводчиков попусту, а просто исправляют их огрехи.

9 Аристотель (IV в. до н.э.) — знаменитый древнегреческий философ и учёный, автор многочисленных глубоких и оригинальных трудов по логике, философии, политике, риторике, экономике, физике и естествознанию. Из трёх сочинений по этике — анализируемой Л. Бруни «Никомаховой этики» в десяти книгах, «Евдемовой этики» в семи книгах и «Большой этики» в двух книгах — Аристотелю безусловно принадлежит лишь первая, написанная в 336—322 гг. до н.э.

10 См. о нём: Franceschini E. Leonardo Bruni e il "vetus interpres" dell'Etica Nico-machea di Aristotele / Medioevo e Rinaschimento (Studi in onore di B. Nardi). Florencia, 1955. P. 300—319.

2. Что ж, признаю, что отчасти я был слишком резок в осуждении допущенных ошибок. Но ведь это случилось потому, что в то время как на греческом языке эти книги представали передо мной полными изящества, полными красоты, полными какой-то невыразимой прелести, те же самые книги, столь негодно переведённые на латинский язык, я вижу исковерканными и изуродованными: это поистине вызывало в моём сердце чувство ужаса и скорби.

В самом деле, если бы я восхищался некоей во всех отношениях прекрасной и выдающейся картиной — Протогена ли, Апеллеса или Аглаофонта11, — я бы с трудом сдерживался, видя, как её пытаются изуродовать; я не мог бы терпеть этого и противился бы подобному изуверству и словом, и делом. Точно так же, видя, как искажаются эти вот сочинения Аристотеля, которые изысканнее и прекраснее любой картины, я испытывал сильнейшую душевную муку. И если мы12 показались кому-то слишком резкими, то пусть он знает, что мы вышли из себя именно по этой причине и что даже если мы слишком увлеклись, нас всё же следовало бы извинить.

3. А впрочем, на наш взгляд, мы не перешли меры и хотя и были рассержены, всё же проявили сдержанность и чувство такта. В самом деле, рассуди сам, подверг ли я хоть какому-то порицанию его взгляды? Или его образ жизни? А может, я осудил его как человека хорошего лишь с виду, или как бессовестного, или как распутного? Да нет же, ничего подобного я не говорил. Так в чём же я его обвинил? Только в недостатке образованности. Да что же это за, богом бессмертным клянусь, упрёк такой? Неужели не может быть того, чтобы человек был честен, но одновременно или не глубоко образован, или не обладал теми навыками, которые я ищу в нём? Я сказал не о том, что он плохой человек, а о том, что он плохой переводчик.

Пожалуй, то же самое я мог бы сказать о Платоне, если бы тот хотел быть кормчим на корабле, не обладая при этом навыками управления кораблём. Ведь я вовсе не умалял бы его познаний в философии, а порицал бы единственно за то, что он является неумелым и никчёмным кормчим.

4. И чтобы глубже разобраться во всём этом, я, во-первых, объясню тебе13, что я думаю о рассматриваемом способе перевода. Во-вторых, объясню, что сделанные мною замечания справедливы. В-третьих, покажу, что, осуждая погрешности его перевода, сам я строго следовал предписаниям учёнейших мужей.

11 Л. Бруни упоминает знаменитых древнегреческих живописцев Аглаофонта (V в. до н.э.), Протагена (IV в. до н.э.) и самого известного из них — Апеллеса (вторая половина IV в. до н.э.), достигшего совершенства в использовании светотени и графической перспективы.

12 Л. Бруни употребляет по отношению к себе то местоимение «я», то — «мы».

13 Трактат Л. Бруни посвящён канцлеру Сиены Антонио ди Берто.

1. Итак, я утверждаю, что вся суть перевода заключается в том, чтобы написанное на одном языке совершенно точно передать средствами другого языка. С другой стороны, сделать это надлежащим образом может лишь тот, кто обладает глубокими и совершенными знаниями и того, и другого языка, да и этого недостаточно. Ведь многие люди, способные понять чужой язык, в то же время не обладают способностями к переводу. Точно так же многие из тех, кто верно оценивает произведение живописи, сами рисовать не умеют; и музыкальное искусство доступно пониманию многих людей, в то время как сами они играть на музыкальных инструментах не способны.

2. Итак, правильный перевод — дело долгое и тяжёлое. Ибо прежде всего необходимо знание того языка, с которого переводишь, причём знание не поверхностное и заурядное, а приобретённое разнообразным, изнурительным, вдумчивым, усердным и многолетним чтением произведений самых разных философов, ораторов, поэтов и других сочинителей. Ибо тот, кто всех их не прочёл, не обдумал, всесторонне не изучил и не постиг, не в состоянии понять подлинное значение слов, тем более что и сам Аристотель, и Платон14 были непревзойдёнными, так сказать, кладезями учёности. Их полные изящества сочинения изобилуют мыслями и высказываниями древних поэтов, ораторов и историков, а саму ткань их повествования пронизывают тропы и риторические фигуры, которые выражают одно дословно, другое же — в соответствии с уже устоявшейся языковой нормой.

К таковым относятся наши выражения "gero tibi morem" (повинуюсь тебе), "desiderati milites" (потерянные воины), "boni consules" (честные консулы), "operae pretium fuerit" (дело стоило усилий), "negotium facesso" (доставляю хлопоты) и множество им подобных. Ведь значение слов gerere (носить) и mos (нрав/обычай) понятно даже невежественному читателю, а вот соединение этих слов в один фразеологизм (morem gerere) означает нечто совсем иное (снисходить, соизволять). "Desiderati centum milites" означает одно,

14 Платон (V—IV вв. до н.э.) — выдающийся древнегреческий мыслитель, ученик Сократа, родоначальник объективного идеализма, автор двенадцати книг о законах и множества так называемых «диалогов», в которых он разрабатывал самые разные философские проблемы. Л. Бруни анализирует отрывки из диалога «Федр», написанного с целью показать, что Исократ как оратор является фигурой более достойной, чем Лисий и Антипатр. В диалоге содержатся фактически три пародийные речи: «о предпочтительности невлюблённого поклонника, о вредоносности влюблённого поклонника и похвала безумию (или о предпочтительности божественного безумия перед человеческим здравомыслием)» (Шичалин Ю.А. Два варианта Платоновского «Федра». Цит. по: Платон. Федр. / Пер. А.Н. Егунова. Ред. Ю.А. Шичалина. М., 1989, с. XXIII).

если смотришь на буквальное значение каждого слова (потеряно сто воинов); если же передавать слово "desiderati" в общепринятом значении, то оно означает «погибли». То же относится и к прочим выражениям, приведённым нами выше, поскольку слова значат одно, а сочетания слов — другое.

Выражение "deprecor hoc" имеет отрицательный смысл «умоляю избавить от этого», в то время как необразованный и неопытный читатель поймёт его таким образом, будто я хочу получить то, от чего прошу избавить. Впрочем, это выражение нуждается в пояснении: оно будет означать противоположное тому значению слова, которое имеется в языке и с которого делается перевод15. "Iuventus" и "iuventa" — из этих двух понятий первое означает множество (молодёжь, юношество), а второе — возраст (молодость, юность). "Si mihi foret illa i^venta"^ (если б... и я... полагался на юные силы), — говорит Вергилий17; и в другом месте: "primavero flore iuventus exercebat equos" (юноши в первом расцвете гнали резвых коней)18; также и у Ливия: "armata iuventute excursionem in agrum Romanum fecit" (вооружив молодых людей, он совершил набег на римские владения)19.

"Deest" и "abest": первое слово предполагает, что далее будет высказано порицание, второе — что хвала. В самом деле, мы говорим "deesse" (недостаёт, не хватает) о нехватке какого-то положительного качества, например силы голоса у оратора или выразительной жестикуляции у актёра; "abesse" же (отсутствует, недостаёт) употребляется, если речь идёт о наличии какого-нибудь существенного недостатка, как то: невежественности у лекаря, двурушничества у стряпчего. "Poena" и "malum" кажутся понятиями близкими, но в действительности смысл их совершенно различен. Ведь "dare poenas" означает "subire" (претерпевать) и "perpeti" (твёрдо переносить), а "dare malum — alteri inferre" (причинять вред, наносить ущерб). С другой стороны, что может казаться более несхожим, чем глаголы "recipio" (отпускаю) и "promitto" (обещаю)? Однако в ряде случаев они имеют одинаковое значение: ведь когда мы говорим "recipio tibi hoc" (досл.: я отпускаю это для тебя), мы имеем в виду именно "promitto".

15 Имеется в виду перевод с древнегреческого языка.

16 В оригинале iuventas, а не iuventa, видимо, Л. Бруни цитирует этот отрывок по памяти.

17 Vergilius. Aen. 5. 397—398 (пер. С. Ошерова. Цит. по: Публий Вергилий Марон. Буколики. Георгики. Энеида / Пер. с лат. М., 1971. С. 207).

18 Vergilius. Aen. 7. 1б2—1б3 (пер. С. Ошерова. С. 24б).

19 У Ливия нет ни одного предложения, в котором присутствовали бы сразу четыре этих слова (iuventus, excursio, ager Romanus). Видимо, Л. Бруни неточно цитирует Ливия по памяти.

Я мог бы приводить бесчисленное множество примеров подобного рода, в которых очень легко запутался бы недостаточно образованный читатель. Короче, тот, кто не будет обращать на подобные вещи самого пристального внимания, будет принимать одно за другое.

3. В самом деле, часто мы одним-двумя словами намекаем на смысл целой фразы. Например, слова "Actoris Aurunci spolium"20 поэт иронично употребил, говоря о зеркале21, а при помощи знаменитых слов "utinam ne in nemore Pelio" (О, если бы не пали на землю срубленные топорами в роще Пелия еловые деревья)22 наглядно показано происхождение и первопричина зла23. Ведь и у Платона во многих местах встречаются подобные приёмы, и Аристотель часто ими пользуется. Например, "duo simul euntes": этим заимствованным у Гомера выражением24 он указывает на силу и прочность дружеских связей25; "de surreptitio repulso": эти слова, произнесённые Ахиллом в речи, обращённой к послам, Аристотель воспроизвёл в своих книгах «Политики»26; и "de Helenae pulchritudine et gratia"27: этими мудрыми словами троянских старцев он обозначает природу наслаждения28. Говорить об этом можно бесконечно, поскольку греческий язык чрезвычайно богат, и заимствования из Гомера, Гесиода, Пиндара, Еврипида и из других древних поэтов и

20 Vergilius. Aen. 12. 94: «Пику он эту добыл у аврунка Актора в битве...» (пер. С. Ошерова, с. 349).

21 Л. Бруни имеет в виду сатиру Ювенала (Juv. 2.100), в которой тот использует слова Вергилия: «Зеркало держит иной... Будто добычу с аврунка Актора» (пер. Д.С. Недовича и Ф.А. Петровского. Цит. по: Ювенал. Сатиры. Вступ. статья А.И. Белецкого. М., 1937. С. 10).

22 Полужирным курсивом выделены цитируемые Л. Бруни слова.

23 Эту строку из Энния использует автор так называемой «Риторики к Герен-нию» (Rhet. Her. II 34).

24 Homero. Il. 10. 224.

25 Aristoteles. Eth. Nic. VIII 1 (1155a): «Друзья нужны молодым, чтобы избегать ошибок, и старикам... а в расцвете лет они нужны для прекрасных поступков «двум совокупно идущим» (пер. Н. Гнедича. Цит. по: Гомер. Илиада. Одиссея. М., 1967. С. 172), ибо вместе люди способнее и к пониманию, и к действию» (пер. Н.В. Брагинской. Цит по: Аристотель. Соч.: В 4 т. Т. 4. М., 1983. С. 219).

26 Aristoteles. Pol. III 3.6 (1278a): «...ясно также и то, что гражданином по преимуществу является тот, кто обладает совокупностью гражданских прав; и у Гомера сказано: "Как будто бы был я скиталец презренный"» (Homero. Il. 9. 648 / Пер. Н. Гнедича. С. 164). Текст Аристотеля пер. С.А. Жебелев. Там же, с. 454.

27 Homero. Il. 3. 156—160: «Нет, осуждать невозможно, что Трои сыны и ахейцы / Брань за такую жену и беды столь долгие терпят: / Истинно, вечным богиням она красотою подобна! / Но, и столько прекрасная, пусть удалится в Элладу...» (пер. Н. Гнедича, с. 65).

28 Aristoteles. Eth. Nic. II 9.6 (1109b): «Больше всего надо остерегаться удовольствия и того, что его доставляет, потому что об этих вещах мы судим крайне пристрастно. А значит, именно то, что испытали к Елене старейшины [троянского] народа, и нам надо испытать к удовольствию» (пер. Н.В. Брагинской, с. 93).

писателей в сочинениях Аристотеля и Платона бесчисленны. Кроме того, Аристотель и Платон часто используют «фигуры», так что если человек не начитан глубоко и разносторонне, он очень легко может быть введён в заблуждение и не понять того, что ему предстоит переводить.

4. Итак, да будет первой заботой переводчика знание того языка, с которого он переводит; достичь же этого совершенно невозможно без многократного, разностороннего и обстоятельного чтения самых разных писателей. Во-вторых, пусть он вполне овладеет тем языком, на который собирается переводить, чтобы в известной мере им повелевать и держать в полной своей власти, и когда потребуется заменить греческое слово латинским, не вымаливать его как подаяние, или одалживать, или же оставлять греческий термин без перевода из-за незнания его латинского эквивалента.

Пусть он глубоко вникнет в истинный смысл слов, чтобы не употреблять "modicus" (небольшой по количеству) вместо "parvus" (небольшой по размеру), "iuventus" (молодёжь) вместо "iuventa" (молодость), "fortitudo" (твёрдость, храбрость) вместо "robur" (твёрдость, выдержка), "bellum" (война) вместо "proelium" (сражение), "urbs" (окружённый стенами город) вместо "civitas" (гражданская община). А также пусть он знает разницу между словами "diligere" (любить, почитать) и "amare" (любить, испытывать чувство любви), между "eligere" (выбирать, делать выбор) и "expetere" (выбирать, стремиться к чему-либо), между "cupere" (сильно желать, жаждать) и "optare" (желать, стремиться к чему-либо), между "persuadere" (убеждать, советовать) и "perorare" (говорить обстоятельно или в заключение), между "recipere" (отпускать, завладевать) и "promittere" (отпускать, предлагать), между "expostulare" (требовать, жаловаться) и "conqueri" (жаловаться, сетовать) и практически бесконечным количеством слов такого типа. С другой стороны, он должен прекрасно знать общепринятую манеру изъясняться и фигуры речи, используемые первоклассными писателями, стиль которых он будет воспроизводить; он должен избегать употребления необычных слов и выражений, особенно если они нетипичны для языка перевода или являются варваризмами.

5. Всё то, о чём мы сказали выше, переводчику знать необходимо. Кроме того, необходимо, чтобы он обладал «тонким» слухом и вкусом, дабы самому никоим образом не испортить и не исковеркать того, что на языке оригинала звучало изящно и ритмично29. Ибо, поскольку в произведениях всех выдающихся писателей — особенно это относится к сочинениям Платона и Аристотеля — присутствуют и учёные рассуждения о сущем, и отменный литературный стиль, будет цениться только тот переводчик, который передаст оба этих достоинства.

29 Ср.: Cicerón. Orat. 162 sq.

6. Что же касается недостатков переводчика, то они таковы: если он плохо понимает то, что должен переводить; или делает плохой перевод; или если то, что в оригинале было написано хорошим и изящным слогом, он перелагает таким образом, что это становится нелепым, нескладным и бессвязным. Если же кто-то не владеет научными знаниями и не знаком с литературой в такой степени, чтобы быть в состоянии избежать всех вышеперечисленных недостатков, то он вполне заслуженно должен быть подвергнут осуждению и порицанию, поскольку или вводит людей в разного рода заблуждения, извращая смысл сказанного, или умаляет достоинства первоначального текста, который становится жалким и нелепым.

7. Однако если речь идёт о занятиях, требующих больших знаний, совершенно неправильно говорить, будто достоин похвалы, а не порицания тот, кто делает достоянием гласности всё, что узнал. Ведь и поэт, сложивший нескладные вирши, не заслуживает похвалы, хотя он и попытался сочинить прекрасные стихи: напротив, мы будем его нещадно бранить, поскольку он взялся за то, чего делать не умеет. Мы будем ругать и скульптора, который сделал уродливую статую, хотя и не умышленно, а по неумению. Ведь как художники, которые пишут картину с чужого образца, копируют внешность, позу, движение и очертания изображённой на ней фигуры, размышляя не над тем, как создать собственное произведение, а вникая в то, что создано другим, точно так же и каждый опытный переводчик всей своей душой, всеми помыслами, всеми силами ума устремляется к оригинальному тексту и как бы переплавляет его форму, его настроение, особенности его стиля, стремясь к тому, чтобы в итоге получился перевод, полностью передающий особенности оригинала. Только таким образом достигается вполне удовлетворительный результат.

8. Ведь поскольку практически каждый писатель обладает собственным неповторимым стилем, — так, например, мы говорим о пышной и мощной речи Цицерона, о сухом и сжатом слоге Сал-люстия, о некой суровой торжественности языка Ливия30, — лю-

30 Марк Туллий Цицерон (I в. до н.э.) — знаменитый римский оратор, политический деятель и писатель. Был приверженцем так называемого «азианского» стиля красноречия, изобилующего риторическими тропами и фигурами; создатель классической латинской художественной прозы, считавшейся в последующие века образцовой. Гай Саллюстий Крисп (I в. до н.э.) — римский историк и политический деятель. Приверженец «аттического» стиля красноречия, для которого характерны краткость и чеканность речи. Язык его произведений очень богат и нарочито архаичен. Саллюстий оказал огромное влияние на писателей Средневековья и Нового времени. Тит Ливий (I в. до н.э. — I в. н.э.) — крупнейший римский историк, автор знаменитой «Истории Рима от основания города». Для его произведений характерен эпический, временами возвышенный строй речи; в целом Ливий подражал цицероновой манере речи.

4 ВМУ, теория перевода, № 1

49

бой опытный переводчик, переводя того или иного автора, стремится воспроизвести особенности его речи. Поэтому, когда он будет переводить из Цицерона, он не сможет не передать и малейшей детали его периодов, хотя и больших, и многочисленных, и слишком пышных, используя то же богатство и разнообразие языка. Когда он будет переводить из Саллюстия, ему придётся тщательно обдумывать почти каждое слово, очень точно воспроизводить малейшие нюансы и потому в известной мере себя ограничивать и останавливать. Когда он будет переводить из Ливия, он не сможет не подражать его манере речи. Ведь переводчика захватывает сила литературного мастерства того, кого он переводит; более того, он не сможет передать точный смысл, если не вникнет в него и не будет следовать за фразами и периодами вместе с особым значением слов и особенностями стиля оригинала. Итак, наивысшая ценность перевода заключается в том, чтобы максимально сохранить стиль исходного текста, так чтобы слова, с одной стороны, не потеряли смысла, а с другой — не лишились своего блеска и красоты.

9. Однако, хотя сделать правильный перевод всегда трудно, поскольку приходится учитывать множество разнообразных, о чём было сказано выше, нюансов, всё же труднее всего надлежащим образом переводить текст, написанный первоначальным автором ритмично и с использованием украшений речи. Ибо в ритмической речи необходимо — при помощи отдельных частей фразы и целых периодов — выстраивать сами периоды и самым внимательным образом следить за тем, чтобы они завершались складно и ритмично31. Точно так же необходимо прикладывать огромные усилия, чтобы передать и другие украшения речи. Ведь если переводчик не сохранит всего этого, великолепие подлинника пропадёт безвозвратно. С другой стороны, сохранить всё это невозможно без огромного труда и без глубокой образованности. Ведь переводчик должен, о чём я сказал выше, чувствовать все такого рода достоинства авторской речи и воспроизводить их на языке перевода. И поскольку существует два вида риторических украшений (одно — это украшения слов, второе — украшения мыслей), то и другое, несомненно, представляет трудность для перевода, но всё же большую — украшения слов, нежели мыслей. В самом деле, часто подобного рода риторические украшения обусловлены внутренним ритмом фразы, вследствие чего симметрично располагаются слова или одинаковые, или противоположные по смыслу, или же противоречащие друг другу: греки называют это ап1ИИе1а (антитезой). Ведь часто латинские слова имеют или большее, или

31 Ср.: Оевгоп. Ога1 211.

меньшее количество слогов, нежели соответствующие греческие, и нелегко добиться того, чтобы они звучали на слух одинаково на том и другом языке. Точно так же резкие повороты мысли, которые порой делает оратор, только тогда вполне достигают своей цели, когда происходит нарушение ритма, поскольку построения плавные или оканчивающиеся нескладно разят слабее.

Итак, всё выше перечисленное должно быть переводчиком самым тщательным образом осмыслено и сохранено при условии точнейшего воспроизведения оригинальной фразы. А что я могу сказать об украшениях мысли, которые более всего расцвечивают речь, делая её неповторимой? — и эти приёмы используются выдающимися писателями столь же часто, как и те, о которых говорилось выше.

Но может ли переводчик, не навлекая на себя позора, или не знать их, или не обращать на них внимания, или передавать их, не сохраняя при этом всего их великолепия?

10. Дабы всё вышеизложенное было понято лучше, следует привести ряд примеров, из которых будет видно, что не только писатели, но и философы часто используют в своих сочинениях украшения такого рода и что всё это великолепие речи пропадает, если перевод не сохраняет формы и стиля оригинала.

11. Философ Платон в той книге, которая называется «Федр»32, разрабатывает некую тему очень изящно и с использованием ритмической речи. Ниже я привожу отрывок из неё, к которому вернусь несколько позже. Отрывок же этот таков33:

"O puer, unicum bene consulere volentibus principium est: intellegere de quo sit consilium vel omnino aberrare necesse. Plerosque vero id fallit, quia nesciunt rei substantiam. Tamquam igitur scientes non declarant in principio disceptationis, procedentes vero, quod par est, con-sequitur ut nec sibi ipsis neque aliis consentanea loquantur. Tibi igitur et mihi non id accidat quod in aliis damnamus. Sed cum tibi atque mihi disceptatio sit utrum amanti potius vel non amanti sit in amicitiam eun-dem34, de amore ipso, quale quid sit et quam habeat vim, diffinitione ex consensu posita, ad hoc respicientes referentesque considerationem faciamus emolumentumne an detrimentum afferat. Quod igitur cupiditas quaedam sit amor, manifestum est. Quod vero etiam qui non amant cupiunt, scimus. Rursus autem, quo amantem a non amante discernamus, intelligere oportet quia in unoquoque nostrum duae sunt ideae dominantes atque ducentes, quas sequimur quaqumque ducunt: una innata nobis voluptatum cupiditas, altera acquisita opinio, affectatrix optimi.

32 См. прим. 6.

33 Platon. Phaedr. 237b—238c.

34 Полужирным курсивом в основном тексте и в сносках выделяются комментируемые Л. Бруни отрывки.

Hae autem in nobis quandoque consentiunt, quandoque in seditione atque discordia sunt; et modo haec, modo altera pervincit. Opinione igitur ad id quod sit optimum ratione ducente ac suo robore pervincente, "temperantia" exsistit; cupiditate vero absque ratione ad voluptates tra-hente nobisque imperante "libido" vocatur. Libido autem, cum multiforme sit multarumque partium, multas utique appellationes habet. Et harum formarum, quae maxime in aliquot exsuperat, sua illum nuncu-patione nominatum reddit, nec ulli ad decus vel ad dignitatem acquiritur. Circa cibos enim superatrix rationis et aliarum cupiditatum cupiditas "ingluvies" appellatur, et eum qui hanc habet hac ipsa appellatione nun-cupatum reddit. Rursus quae circa ebrietates tyrannidem exercet ac eum quem possidet hac ducens patet, quod habebit cognomen? Et alias harum germanas et germanarum cupiditatum nomina, semper quae maxime dominantur, quemadmodum appellare deceat, manifestum est. Cuius autem gratis superiora diximus, fere iam patet. Dictum tamen, quam non dictum, magis patebit. Quae enim sine ratione cupiditas superat opinionem ad recta tendentem rapitque ad voluptatem formae et a germanis, quae sub illa sunt circa corporis formam, cupiditatibus roborata pervincit et ducit, ab ipsa insolentia, quod "absque more" fiat, "amor"35 vocatur"36.

35 Платон намеренно неверно выводит слово Ерше; (любовь) из слова рш|Г| (мощь, могущество), поскольку пародирует речь другого оратора (см. прим. 6); Л. Бруни, стремясь передать иронию первоисточника, столь же неверно сопоставляет слова "amor" (любовь) и "a more" (без закона/предписания).

36 Латинский перевод цитируемых сочинений Платона и Аристотеля, сделанный Л. Бруни, вполне соответствует оригинальному тексту. Я сочла возможным в ряде случаев воспользоваться имеющимися русскими переводами греческого подлинника, адекватно передающими мысль упомянутых авторов. В то же время для комментируемых Л. Бруни отрывков в скобках даётся моя версия его перевода:

«Во всяком деле, юноша, надо для правильного его обсуждения начинать с одного и того же: требуется знать, что же именно подвергается обсуждению, иначе неизбежны сплошные ошибки. Большинство людей и не замечают, что они не знают сущности того или иного предмета: словно она им уже известна, они не уславливаются о ней в начале рассмотрения; в дальнейшем же его ходе это, естественно, сказывается: они противоречат и сами себе и друг другу. Пусть же с нами не случится то, в чём мы упрекаем других. Раз перед тобой — и передо мной — вопрос, с кем лучше дружить, с влюблёнными или невлюблёнными (Но так как ни тебе, ни мне не ясно, предпочесть ли дружбу с человеком влюблённым в тебя или же с не влюблённым), нам надо условиться в определении, что такое любовь и в чём её сила, а затем, имея это в виду и ссылаясь на это, мы займёмся рассмотрением, приносит ли она пользу или вред.

Что любовь есть некое влечение, ясно всякому. Но мы знаем, что и невлюблённые тоже имеют влечение к красавцам. Чем же, по-нашему, отличается влюблённый от невлюблённого? Следует обратить внимание, что в каждом из нас есть два каких-то начала, управляющих нами и ведущих нас; мы следуем за ними, куда бы они нас ни повели; одно из них природное, это влечение к наслаждениям; другое — приобретённое нами представление о нравственности и стремление к ней (одно [начало] — это естественная для нас жажда наслаждений, другое — представление приобретённое, побуждающее нас всеми силами стремиться к истинно прекрасно-

12. Весь этот отрывок отделан Платоном необыкновенно искусно. Ведь в нём присутствует и слов, так сказать, изысканность, и мыслей удивительный блеск. Кроме того, весь диалог написан ритмической речью. В самом деле, и "in seditione esse animum" (душа находится в разладе), и "circa ebrietates tyrannidem exercere", и прочие переведённые подобным образом слова освещают речь, словно сверкающие там и сям звёзды. И "innata nobis voluptatum cupiditas", и "acquisita vero opinio, affetatrix optimi" построены посредством определённых антитез, ибо в известной мере противопоставлениями являются "innatum" и "acquisitum", "cupiditasque voluptatum" и "opinio ad recta contendens". А такие его выражения, как "huius germanae germanarumque cupiditatum nomina", и "supera-trix rationis aliarumque cupiditatum cupiditas", и "utrum amanti potius vel non amanti sit in amicitiam eundum", — все они, изящно соединённые между собой, словно плитки в мозаичном полу или детали потолочного мозаичного орнамента, полны невыразимой прелести. А следующие его слова — "cuius gratia haec diximus, fere iam

му). Эти начала в нас иногда согласуются, но бывает, что они находятся в разладе, и верх берёт то одно, то другое. Когда представление о нравственности разумно сказывается в поведении и своею силою берёт верх, это называется воздержанностью. Влечение же, неразумно направленное на наслаждение и возобладавшее в нас своею властью, называется необузданностью. Впрочем, для необузданности есть много названий, ведь она бывает разной и сложной: тот её вид, которому доведётся стать отличительной чертой, и даёт своё название её обладателю, хотя бы оно было и некрасиво и не стоило бы его носить. Так, пристрастие к еде, взявшее верх над разумом, нравственностью и остальными влечениями (Ибо пристрастие к еде, выходящее за рамки разумного и подавляющее все другие пристрастия, называется обжорством...), будет чревоугодием, и кто им отличается, получает как раз это прозвание. А если кем самовластно правит пристрастие к опьянению (с другой стороны, пристрастие к хмельным напиткам, которое, словно тиран, полностью подчиняет себе человека), направляя человека в эту сторону, — понятно, какое прозвище ему достанется. И в остальных случаях в том же роде: что надлежащее название берётся от соответствующего влечения, постоянно господствующего, это совершенно очевидно (Ясно, что названия и другим подобного рода пристрастиям следует давать исходя из того, какое из них преобладает постоянно и в наибольшей степени).

Ради определения какого влечения упомянуто всё предшествующее, уже, пожалуй, понятно: но всё же сказанное во всяком случае яснее несказанного. Ведь влечение, которое вопреки разуму возобладало над представлением, побуждающим нас к порядочности, и которое свелось к наслаждению красотой, а кроме того сильно окрепло под влиянием родственных ему влечений к телесной красоте и подчинило себе всё поведение человека, это влечение получило прозвание от своего могущества, почему и зовётся оно любовью (Ради чего мы сказали всё вышеизложенное, пожалуй, уже понятно. Во всяком случае, сказанное будет яснее несказанного. Ведь безрассудное влечение, которое препятствует нашему продвижению по правильному пути и увлекает к наслаждению внешней красотой, а окрепнув под воздействием лежащих в основе этого влечений к телесной красоте, всё себе подчиняет и за собой ведёт, — это влечение, от самой своей чрезмерности становясь «неуправляемым», называется "любовью")»» (пер. А.Н. Егунова, с. 14—15).

patet; dictum tamen, quam non dictum, magis patebit" — являются двумя частями фразы, расположенными через равные промежутки: греки называют их «колами». После этих слов идёт превосходный полноценный период "quae enim sine ratione cupiditas superat opinionem ad recta tendentem rapitque ad voluptatem formae et a germanis, quae sub illa sunt circa corporis formam, cupiditatibus roborata pervincit et ducit, ab ipsa insolentia, quod absque more fiat, amor vocatur".

Во всех приведённых отрывках вы видите блеск мыслей, изысканность слов и ритмичность речи; если же переводчик не передаёт всего этого, то можно уверенно сказать, что он поступает подло и бесчестно.

13. ...На греческом языке весь этот написанный ритмической речью отрывок превосходен. Mbi же, переводящие его на латынь, не уверены, что сохраняем великолепие и изящество оригинала. Во всяком случае, мы попытались их сохранить37.

14. ...Что сказать об Аристотеле? Не добивается ли и он сам красоты речи при помощи таких же приёмов? Безусловно, причём многократно и самым удивительным образом, так что сам я подчас не мог не изумляться тому, что философ, погружённый в глубочайшие научные проблемы, заботился и об этом... Даже Демосфен38 или Цицерон, являющиеся мастерами слова и вообще ораторского искусства, не пользуются этими украшениями речи лучше, чем ими пользуется Аристотель39.

15. ...Вы видите в этих отрывках изящество, многообразие, пышность наряду с украшениями как слов, так и мыслей40.

37 Эти слова Л. Бруни относятся ещё к одной цитате из Платоновского «Федра» (257a—c): "Hanc tibi, o dilecte amor... pergat ad hunc tuum alium suum conferre" («Вот, милый Эрот... противопоставить ей какую-нибудь другую свою речь» (пер. А.Н. Егунова, с. 21)).

38 Демосфен (IV в. до н.э.) — знаменитый афинский оратор и политический деятель. Его речи (политические и судебные) отличаются страстностью, строгой последовательностью изложения материала; умеренным, но эффектным использованием риторических украшений; величественным, сдержанным, строгим и простым слогом. В последующие века Демосфен считался совершенным оратором; он был образцом для такого мастера слова, как Цицерон.

39 Этот комментарий Л. Бруни относится к отрывку из «Никомаховой этики» (Eth. ad Nic. II 8.7 (1178b): "Esse vero perfectam felicitatem contemplativam... erit utique felicissima" («Что совершенное счастье — это некая созерцательная деятельность... приносит самое большое счастье» (пер. Н.В. Брагинской, с. 285)).

40 Эти слова Л. Бруни относятся к отрывкам из "Никомаховой этики» Аристотеля: первый отрывок — Aristotel. Eth. Ad Nic. II 1.4 (1103a—b): "Non ex eo, quia saepe audivimus... et fortia fortes efïiciuntur" («Ведь не от частого вглядывания... действуя мужественно — мужественными»); второй отрывок — ibid. II 4. 3—6 (1105a—b): "Praeterea nequaquam simile est... qui ita philosophantur" («Более того, случай с... кто так философствует»). В обоих случаях перевод Н.В. Брагинской, с. 78—79 и 83—84.

16. В книгах же «Политики»41 Аристотель использует намного больше риторических приёмов. Ведь поскольку темой этих книг является рассмотрение вопросов, касающихся государственного устройства, что подразумевает владение даром слова, почти ни один пассаж не обходится без разнообразных риторических украшений, так что подчас он даже злоупотребляет фигурами слов. Вот отрывок из седьмой книги «Политики»: "Videmus homines adquir-ere... non virtutes externis bonis. Moribus vero intelligentiaque deficient"42; в другом месте, где речь идёт о чиновнике, который отвечает за содержание подсудимых под стражей, он говорит так: "Contigit vero ut boni quidem viri maxime hunc magistratum devitent, pravis autem nequaquam tutum sit illum committere, cum ipsi potius in-digeant custodia et carcere quam alios debeant custodire"43.

17. Сочинения Платона и Аристотеля полны изящества и такого рода ораторских украшений, исследовать каждое из которых в отдельности было бы слишком долго. К тому же читатель, если только он достаточно образован, легко увидит это сам. Ведь приведённые примеры наглядно показывают, что никто не в состоянии передать великолепие оригинального текста, не сохранив в нём риторических украшений и ритмики речи. В самом деле, бессвязный и нескладный перевод полностью уничтожает все достоинства и прелесть первоисточника, вследствие чего следует признать, что, когда за перевод берётся не вполне образованный и не обладающий тонким вкусом человек, это в некотором роде преступление.

II

1. Мы уже отметили качества, которыми должен обладать переводчик, и показали, что претензии к нему совершенно справедливо обусловлены исключительно качеством его работы. Сейчас давайте рассмотрим один из отрывков сделанного им перевода, тем более что на его примере мы сможем понять его переводческую манеру в целом и рассудить, порицания или похвалы он достоин.

2. Аристотель в четвёртой книге «Политики» (ведь переводчиком обоих произведений44 был один и тот же человек, и не важно, из того или из другого сочинения Аристотеля мы берём примеры) утверждает: "Solere potentes et magnos in civitate homines simulare interdum quaedam ac dolose praetexere ad multitudinem populi exclu-

41 В восьми книгах «Политики» Аристотель рассуждает о цели и идеале государственного устройства, а также о воспитании гражданина.

42 Aristotel. Pol. VII 1.3 (1323a): «И если обладание добродетелью... но бедны внутренними» (пер. С.А. Жебелева, с. 589).

43 Aristotel. Pol. VI 5.7 (1323b): «Случается, однако, что даже порядочные люди избегают этой должности; людям же негодным доверять её вовсе небезопасно, поскольку не они должны сторожить других, а скорее их самих следует содержать под стражей».

44 Т.е. «Никомаховой этики» и «Политики».

dendam a rerum publicarum gubernatione. Esse vero in quibus ista simulatione utuntur quinque numero: contiones, magistratus, iudicia, armaturam, exercitationem. Poena enim magna constituta adversus divites, nisi contioni intersint, nisi magistratus gerant, nisi in iudicio cognoscant, nisi arma possideant, nisi ad bellicos usus exerciantur. Per huiusmodi poenam ad ista facienda divites compellunt; at pauperibus nullam in his rebus poenam constituunt, quasi parcentes eorum tenuitati. Haec enim praetexitur causa, sed re vera hoc agunt, quo illi impunitate permissa a gubernatione rei publicae se disiungant. Poena siquidem remota, nec exercere se ad bellicos usus multitudo curabit nec arma pos-sidere volet, cum liceat per lege impune illis carere, nec magistratum geret pauper, si id putabit damnosum, cum sit in eius arbitrio gerere vel non gerere. Onus quoque iudicandi saepe vitabit, si nequeat compelli, ac tempus rebus suis libentius impendet quam publicis consiliis. Atque ita fit ut tenuiores quidem homines sub praetextu ac velamento remissionis poenarum sensim ac latenter a re publica excludantur, apud divites au-tem et opulentos remaneant administratio et arma et peritia proeliandi. Ex quibus potentiores facti quodammodo tenuioribus dominentur"45.

45 Aristotel. Pol. IV 10. 5—7. Перевод Л. Бруни представляет собой выжимку из греческого текста Аристотеля (ср. § 7) и передаёт наиболее существенные положения речи древнегреческого учёного. Ниже даётся мой перевод латинской версии Л. Бруни:

«Нередко бывает, что могущественные и влиятельные в государстве люди выдают одно за другое и выискивают хитрые предлоги для того, чтобы удержать народные массы от управления государственными делами. Насчитывается пять проблем, которые они решают при помощи подобной уловки: устройство народных собраний, отправление должностей, исполнение судебных обязанностей, право носить оружие и участвовать в гимнастических упражнениях.

Дело в том, что для богатых установлен большой штраф за отказ принимать участие в народном собрании, отправлять государственные должности, исполнять судебные обязанности, владеть оружием, а также заниматься гимнастическими упражнениями с тем, чтобы быть готовыми к военной службе. Посредством такого рода штрафа эти влиятельные люди принуждают богатых исполнять все вышеуказанные обязанности, а для неимущих не устанавливают в случае отказа никакого штрафа, как бы принимая в расчёт их бедственное положение. Конечно, причина эта является надуманной: ведь в действительности они делают так, чтобы бедняки, уверенные в своей безнаказанности, отказывались от руководства государственными делами. Ибо, поскольку безнаказанность им гарантирована, простые люди не будут заботиться о том, чтобы заниматься гимнастическими упражнениями с целью подготовки к военной службе, и не захотят владеть оружием: ведь закон позволяет им безнаказанно уклоняться от этих обязанностей. Неимущий не будет занимать государственную должность, если посчитает, что она убыточна, и если только от него будет зависеть, занимать её или от неё отказаться. Точно так же он часто будет отказываться от бремени ведения судебных дел, если только его не принудят к этому, и охотнее будет тратить время на решение собственных проблем, нежели на выполнение общественных обязанностей. И, таким образом, получается, что простонародье под видом освобождения его от наказаний постепенно незаметно отстраняется от государственных дел, и управление государством, оружие и опытность в военном деле остаётся в руках людей богатых и могущественных. Вследствие этих уловок преуспевшие в делах люди в известной мере главенствуют над людьми неимущими».

3. Таково мнение Аристотеля, которое я захотел изложить достаточно полно, чтобы можно было вполне уяснить его мысль. А сейчас посмотрим, каким образом его слова, столь великолепно и изящно звучащие по-гречески, перевёл этот наш мастер; ведь на примере этого отрывка прекрасно видны способ и результат его переводческой деятельности.

Итак, наш переводчик выражается следующим образом:

"Adhuc autem, quaequmque prolocutionis46 gratia in politiis sapi-enter loquuntur ad populum, sunt quinqué numero: circa congergationes, circa principatus, circa praetoria, circa armationem, circa exercitia"47.

Господь всемогущий, кто в состоянии понять это? Кто не назовёт этот перевод иначе, нежели бредом и тарабарщиной? Пожалуйста, пусть приходят защитники этого нашего горе-переводчика и пусть или оправдают его ошибки, или перестанут поносить меня за то, что я их осудил. Ибо, во-первых, что означает "prolocutionis gratia sapienter loquuntur ad populum" (разумно говорят к народу ради предвысказывания)? Я спрашиваю, что значит «предвысказы-вание»? Ведь если люди мудро говорят перед народом ради «предвысказывания», велико должно быть это самое «предвысказыва-ние»! Ответь же мне наконец, что это значит? Ведь до сих пор я никогда подобного слова не слыхивал, и не читывал, и вообще не понимаю, что оно значит. Если это слово в ходу у самых диких варваров, объясни мне, что значит у варваров «говорить ради пред-высказывания»? Ведь я, человек латинской культуры, этот твой варваризм не понимаю. Если "prolocutio" (предвысказывание) то же, что "prologus" (вступление) и "prooemium" (предисловие), то оно здесь не годится: ведь люди не обращаются к народу ради вступления или предисловия; напротив, вступление и предисловие используются ради произнесения последующей речи. А если ты, допустим, хочешь говорить «ради предвысказывания» в смысле "gratia deceptionis et simulationis" (ради лжи и лицемерия), то что за мерзость, в самом деле, эта твоя неотёсанная и ни на что не похожая речь, позволяющая тебе называть "simulatio" (притворство) "prolocutio" (предвысказыванием), а "dolose confingere" (коварно замышлять) толковать как "sapienter loqui" (говорить разумно)? В самом деле, всё это в высшей степени нелепо. Относительно же того, как он переводит "sapienter loquuntur" — «говорят разумно», — то греческое слово не значит "loquuntur" (говорить): этот глагол переводчик добавил от себя. Далее. Он употребляет наречие "sapienter" (разумно): но он плохо понял греческий термин, ведь "sophisma"

46 Неологизм.

47 «К тому же, о чём бы разумно ни говорили с простым народом в политиях, при-сутствет пять тем: относительно скоплений, относительно первых мест/принципата, относительно преторских постановлений, относительно вооружённости, относительно занятий».

означает не «благоразумие», а "deceptio et cavillatio" (обман и изворотливость).

Таким образом, с одной стороны, он несёт отсебятину, с другой — плохо понимает греческий язык, с третьей — неверно переводит на латынь, поскольку он сказал «ради предвысказывания», хотя следовало сказать "sub praetextu aliquot et simulatione" (под неким предлогом и при помощи обмана). Поэтому смысл высказывания Аристотеля затемняется и хитро извращается, ибо одно выдаётся за другое: ведь в приведённом выше отрывке говорится о том, что в действительности неимущие люди отстраняются от управления государством, а представляется дело так, будто их не допускают к ведению государственных дел ради их же блага.

4. А что далее он совершает очередной подлог — "circa congre-gationem" (относительно скопления), — так это совершеннейший абсурд, ибо греческому слову соответствует слово "contio" (собрание), а не "congregatio" (скопление). Ведь возможно скопление и животных, откуда мы говорим «стадо»48; «собрание» же — это именно масса людей, созванных для принятия законодательных решений по государственным делам, и именно это слово употреблено по-гречески.

Таким образом, его перевод неверен: ведь он употребил одно слово вместо другого и не передал значение греческого термина. Впрочем, эта ошибка простительна.

5. Однако совершенно невозможно простить то, что он употребляет выражение "circa praetoria" (относительно преторских постановлений): ведь он говорит "praetoria" (преторские), а должен говорить "iudicia" (судебные). В самом деле, мы говорим "iudicium furti" (судебныерешения относительно кражи), а не "praetorium furti" (преторские решения относительно кражи), и "res iudicata" (судебные решения), а не "praetoriata"49 (преторские), а также "probationes in iudicio factas" (доказательства, приведённые в суде) и "iudicium de dolo malo" (вынесение судебного решения о наличии злого умысла). Наконец, греческое слово "dicastis" соответствует латинскому слову "iudex" (судья), а "dicastrion"50 — латинскому "iudicium" (суд). Вот что значит переводить дословно. А этот говорит вздор и не знает того, что известно даже детям.

6. "Circa principatus" (относительно первых должностей/принципатов), — говорит он. Ещё одна нелепость: следовало сказать "magistratus" (государственные должности/магистратуры), по-

48 Сопоставляются однокоренные латинские слова "congregatio" и "grex" (< greg-s).

49 Неологизм.

50 Здесь и далее Л. Бруни использует современный ему вариант написания древнегреческих слов 5|каотп<;, SiraoTnpiov; Ti|jr|Taí, TÍ|jr||Ja (II 11); éni£ÍK£ia (II 15).

скольку «первое место/принципат» занимает император или царь, и мы никогда не скажем, что преторы, консулы, народные трибуны, курульные эдилы, префекты анноны51 и другие лица подобного статуса «владеют первыми местами/принципатом», — мы говорим, что они «занимают государственные должности/магистратуры». Ведь власть магистрата вверена народом или принцепсом одному либо многим лицам, а власть принцепса — это нечто неизмеримо более значительное, чему подчиняются все прочие должности.

Так, мы говорим, что Октавиан, Клавдий и Веспасиан52 были принцепсами, а Сенеку, бывшего консулом в период правления Нерона53, «принцепсом» не назовёт никто, потому что принцепсом тогда был Нерон, а не Сенека; и консулат Сенеки был не «принципатом», а «магистратурой». С другой стороны, власть Нерона называется не «магистратурой», а «принципатом». Это яснее ясного. И никто из образованных римлян54 не называл «принципатом» подобного рода должности и распорядительные права, вручённые гражданам. Кроме того, мы используем при переводе термин «принцепс» в таких, например, выражениях, как "princeps senatus" (принцепс сената), т.е. «первый/самый главный человек в сенате», "princeps iuventutis" (принцепс молодёжи), т.е. «тот, кто считается первым/лучшим среди молодёжи благодаря своему благородству и доброму имени». Именно так принято говорить на латинском языке. Этот же наш толмач, может, и был вполне сведущ в чём-то другом, но что касается его литературной деятельности, то здесь он совершеннейший невежда.

7. Далее он переводит "circa armationem"55 «относительно вооружённости», "circa exercitia" — «относительно занятий». Эти два выражения — детский лепет, ведь выражение «относительно вооружённости» не является вполне обычным для нашей речи, а слово «занятие» обозначает все без различия виды деятельности. Аристотель же употребляет слово «упражнения» в том смысле, что между телесными упражнениями и воинскими навыками существует определённая связь.

8. Подводя итоги сказанному выше, наш переводчик изъясняется следующим образом:

"Circa congregationem quidem: licere omnibus congregationi inter-eese, damnum autem imponi divitibus, si non intersint in congregationi,

51 Перечисляются важнейшие римские магистратуры.

52 Перечисляются римские императоры I века н.э.: Октавиан Август, Клавдий, Веспасиан Флавий и Нерон.

53 Сенека Луций Аней (I в. до н.э. — I в. н.э.) — римский государственный деятель, философ и писатель, воспитатель молодого императора Нерона.

54 В тексте: nec quisquam Latinorum.

55 Неологизм.

vel solis vel multo maius. Circa principatus autem: habentibus quidem honorabilitatem non licere abiurare, egenis autem licere. Circa praetoria vero: divitibus quidem esse damnum, si non discutiant, egenis autem licentiam, vel his quidem magnum damnum, his autem parvum. Eodem modo et de possidendo arma et de exercitari leges ferunt: egenis quidem licet non possidere, divitibus autem damnosum non possidentibus. Et si non exerciant, his quidem nullum damnum, divitibus autem damnosum, ut hi quidem propter damnum participant, hi autem propter non timere non participant. Haec quidem igitur sunt oligarchica sophistica legislationis"56.

О, изящество Аристотеля, того, кто с такой страстью писал об ораторском искусстве; чьи блестяще написанные сочинения полны языковыми изысками! Неужели к нему имеют отношение столь невразумительно, столь нескладно, столь бессмысленно звучащие на латыни выражения, как "prolocutiones" (предвысказывания), как "honorabilitates" (достойности уважения), как "propter non discuti" (вследствие того, что клятвенно не отрицают), как "propter non scribi" (вследствие того, о чём не пишут), как "oligarchica sophistica legislationis" (олигархические разумности законодательства). Неужели имеют отношение к Аристотелю подобного рода чудовищные слова, которые могут быть едва терпимы по отношению к детям, только-только приступающим к изучению букваря?

9. Но прекратим стенания и ещё раз посмотрим на содержащиеся в этом негодном переводе ошибки. В выражении "damnum autem imponi divitibus, si non intersint in congregationi" (накладывать убыток на богатых, если они не участвуют в скоплении) следовало сказать не "damnum" (убыток), а "poena" (штраф). Ибо хотя убыток является следствием наложенного штрафа, всё же «убыток» — это одно, а «штраф» — другое. В самом деле, убыток причиняют и воры, и птицы, и четвероногие, штраф же налагается законом в том случае, если кто-либо нарушает принятое в законодательном порядке. Точно так же следовало сказать не «скопление», а «собрание».

10. В следующем выражении — "habentibus quidem honorabili-tatem non licere abiurare principatus" (имеющим достойность уваже-

56 «Относительно же скопления: всем позволено принимать участие в скоплении, накладывать же убыток — только на богатых, если они не участвуют в скоплении, или на каждого в отдельности, или на гораздо большее количество. А относительно первых мест/принципата: имеющим достойность уважения не позволено отпираться, неимущим же позволено. Относительно же преторских постановлений: для богатых есть наказание, если не будут отрицать, для неимущих же — свобода, или: для первых — большое наказание, для вторых — маленькое. Точно так же говорят и относительно владения оружием, и об исполнении законов: неимущим позволено не владеть, а богатым, не владеющим, — убыточно. И если они не занимаются, то первым никакого убытка, а богатым убыточно, чтобы одни из-за убытка участвовали, а другие — из-за отсутствия боязни — не участвовали. Вот таковы олигархические разумности законодательства!»

ния не позволено отпираться от принципатов) — содержатся три слова («достойность уважения», «принципаты» и «клятвенно отрицать»), каждое из которых употреблено неправильно.

Что касается "principatus" (принципаты), то выше при помощи очень наглядных примеров показано, что следовало сказать не «принципаты», а «магистратуры». Сейчас же мы поговорим о терминах "honorabilitas" (достойность уважения) и "abiuratio" (клятвенное отречение).

Итак, спрашиваю я, что он хотел сказать словами «имеющим достойность уважения не позволено клятвенно отрицать»? Не то ли, что лица, принадлежащие к уважаемым сословиям, как то: всадники и нобили, — не могут клятвенно отрекаться от занятия государственной должности, а купцы и люди низших сословий могут, будь они даже богаче всадников и нобилей? Что вообще это значит? Ведь если закон имеет в виду принадлежность к уважаемым сословиям, то нобилей, даже если они бедны, заставят исполнять государственные должности, а простолюдины, будь они и неимоверно богаты, смогут отказаться от них. Ведь хотя они и богаты, они не достойны уважения. Или же мы будем говорить, что и будучи беден, человек достоин уважения в том случае, если он порядочен, а богач — не достоин, если является человеком бесчестным? Да ведь и так известно, что хороший человек, даже если он беден, достоин уважения, а человек непорядочный, хотя и богатый, — порицания. С другой стороны, относительно того, кто достоин уважения, нельзя сказать, что он «имеет достойность уважения». А если так, то на каком основании он говорит «имеющим достойность уважения не позволено, а неимущим позволено», словно «люди уважаемые» и «люди неимущие» — понятия несовместимые?

11. Что ответит на это наш горе-переводчик? Конечно, ничего путного. В самом деле, самая первая ошибка влечёт за собой всё новые и новые. Ведь из-за незнания языка наш переводчик сказал «достойность уважения» вместо того, чтобы сказать "census" (ценз). Ценз же является оценкой имущества, которую этот вот назвал «достойностью уважения» — выражением глупым, бессмысленным и неупотребительным, из которого (он неправомерно изобретает его на основе слова "honor" — почёт/уважение) вытекает тысяча, если можно так выразиться, несообразностей. А ведь следовало-то сказать не «достойность уважения», а «ценз», ибо это — подходящий термин, в полной мере соответствующий греческому слову, в то время как «достойность уважения» — выражение неуместное и ни с чем не сообразное. Ведь практически все греческие полисы подпадали под действие ценза. То же касается и Рима: ценз там

ввёл царь Сервий Туллий57, разделивший граждан государства не по территориальному принципу, а в соответствии с их имущественным цензом. Первый класс он создал из тех, кто обладал имуществом свыше ста тысяч ассов58, второй класс — из владеющих имуществом от семидесяти пяти до ста тысяч ассов, третий класс — из тех, кто владел имуществом от пятидесяти до семидесяти пяти тысяч ассов и, таким образом понижая ценз, дошёл до пяти тысяч ассов. Ниже этого порога он оставил неимущих, как людей, не владеющих собственностью и ничтожных. Для тех, кто подлежал цензу, он установил обязанности, которые те должны были исполнять соответственно в мирное и в военное время. Имущество же тех, у кого оно то уменьшалось, то увеличивалось, он постановил пересчитывать каждые пять лет. Это подотчётное пятилетие называлось "lustrum" (люстром), а должностные лица, которые руководили проведением цензовой переписи, — "censores" (цензорами). У греков же цензоры называются "timitae", а ценз — "timima". Но наш выдающийся переводчик об этом и слыхом не слыхивал, и вместо слова «ценз» употребил бессмысленное выражение «достойность уважения», самолично изобретя новое понятие, до него никем не употреблявшееся.

12. А что он говорит "licere abiurare magistratum" (позволено клятвенно отрицать должность), то я совершенно уверен в том, что слова «клятвенно отрицать» употреблены не к месту, ведь приставочная форма глагола "iuro" явственно означает "falsum iura-mentum" (ложная клятва): "periurare" (ложно клясться), "deierare" (торжественно клясться), "abiurare" (клятвенно отрицать). Например, Саллюстий говорит о Семпронии, что она "creditum abiuraverat" (клятвенно отрицала свой долг); она была сообщницей в убийстве.59 Итак, выражение "abiurare creditum" означает «давать ложную клятву в том, что деньги были отданы взаймы под честное слово»; следовательно, выражение "abiurare magistratum" означало бы «отказываться от должности при помощи ложной клятвы», что в данном случае неуместно.

13. Относительно же того, что он поместил под рубрикой «circa praetoria» (относительно преторских постановлений) — "divitibus quidem esse damnum, si non discutiant, egenis autem licentiam" (для богатых есть убыток, если не будут отрицать, для неимущих же — свобода), — то об этом мы достаточно сказали выше, а именно:

57 Livius. I 42.5—43.8. Сервий Туллий — предпоследний римский царь (VI в. до н.э.), который провёл целый ряд реформ.

58 Асс — бронзовая, а потом — медная римская монета.

59 Sallustius. Catil. 25. 4: «Она (Семпрония) и в прошлом не раз нарушала слово, клятвенно отрицала долг, была сообщницей в убийстве...» (пер. В.О. Горенштейна. Цит. по: Гай Саллюстий Крисп. Сочинения. М., 1981. С. 16—17).

следует говорить не "praetorian" (преторские), а "iudicia" (судебные) постановления, и не "damnum" (убыток), а "poena" (штраф).

Позорная ошибка — употреблять такие термины, так что даже дети, только приступающие к изучению букв, должны были бы стыдиться подобной вопиющей безграмотности. Далее. Использованное им выражение «si non discutiant» (если не разбирают) свидетельствует о его крайней невежественности. Ведь даже недостаточно внимательные судьи подчас не "discutiunt" (разбирают) того, о чём "iudicant" (выносят решение). Человеку же бедному не разрешается становиться "iudex" (судьёй) и он не может «разбирать», но может «оправдываться» тем, что ему тяжело выносить судебное решение.

14. Далее следуют прочие неправильности речи вплоть до той прелестной заключительной части, в которой он говорит "haec quidem igitur sunt oligarchica sophistica legislationis" (итак, всё это — олигархические разумности законодательства). Читая это, я то горько вздыхаю, то смеюсь. Ибо горько вздыхаю я оттого, что в такой варваризм превратилось изящество знаменитых книг, а смеюсь потому, что его заключительные слова напоминают мне какие-то медицинские рецепты. Ведь говорить «олигархические разумности законодательства» то же самое, как если бы кто-то сказал "aromatica styptica primae decoctionis" (терпкие пряности первого отвара).

Простак я, простак! Ведь я требую, чтобы и части фразы, и части периода, и сами периоды, и фигуры речи, и украшения слов и мыслей соблюдали такие вот люди, которые не то что не чувствуют всего этого, но даже, как видно, и азами грамотности не владеют: настолько они вопиюще невежественны в ораторском искусстве.

15. Что сказать об оставленных без перевода греческих словах? Они столь многочисленны, что текст выглядит каким-то полугреческим! Но ведь нет ничего, сказанного по-гречески, чего нельзя сказать на латыни.60 И всё же в некоторых случаях, скажу я, это извинительно в отношении определённых выражений, малопонятных и совершенно необычных с точки зрения латинского языка. Но оставлять без перевода греческие слова, для которых мы имеем прекрасные латинские соответствия, — крайнее невежество! В самом деле, что ты оставляешь мне греческое слово "politia" (поли-тия), хотя можешь и обязан употребить латинский термин "res publica" (республика)? Зачем ты ставишь мне в тысяче мест "oligar-chia" (олигархия), "democratia" (демократия), "aristocratia" (аристократия) и режешь слух читателей крайне неблагозвучными и непонятными словами, хотя для всех них мы имеем на латыни прекрасные и общепринятые соответствия? Ведь наши римляне61 сказали "paucorum potentia" (власть немногих), и "popularis status"

60 Ср.: Cicero. Fin. 3, 5.

61 В тексте: Latini nostri.

(народное государство), и "optimorum gubernatio" (правление наилучших). Так не лучше ли подобным образом говорить по-латыни, чем оставлять греческие слова без перевода?

"Epiikia" (эпиикия) — это раздел правосудия, который наши правоведы называют "ex bono et aequo" (на основе добра и справедливости). "Ius scriptum sic habet, — говорит правовед, — debet tamen ex bono et aequo sic intellegi, et aliud ex rigore iuris, aliud ex aequitate"62. И в другом месте он говорит: "lus est ars boni et aequi"63. Так что же ты оставляешь неизвестное мне греческое слово «эпиикия», хотя мог бы сказать «на основании добра и справедливости», как говорят наши правоведы? Ведь это значит не переводить, а запутывать, и не прояснять суть дела, а затемнять её.

16. Что мне сказать об изяществе и гладкости греческой речи, над чем, по-видимому, более всего трудился Аристотель? У нашего же так называемого переводчика речь настолько бессвязна и беспомощна, что вызывает прямо-таки слёзы. У меня нет сил говорить об этом более. Ведь его перевод полон приведёнными выше и ещё большими несуразностями, из-за чего весь смысл и риторический блеск Аристотелевых произведений извращён самым жалким образом, вследствие чего его произведения превращаются из приятных в неряшливые, из изящных — в сбивающие с толку, из благозвучных — в нескладные, а вместо изысканных и пышных — в до слёз топорно сработанные. Поэтому, если у спустившихся в преисподнюю людей есть хоть какое-то представление о том, что происходит у нас, то Аристотель должен был бы страдать и негодовать от того, что его книги так изуродованы невежественными людьми; он должен отказываться от авторства собственных произведений, переведённых такими вот горе-переводчиками. Более того, ему должно быть крайне неприятно, что на подобных переводах стоит его имя. Вот поэтому-то я и раньше осуждал, и впредь не перестану осуждать подобного рода переводы.

III

1. А что мои критические замечания созвучны с мнением учёнейших мужей, доказывают Иероним и Марк Цицерон64. Ведь их суждения по поводу подобного перевода показались бы настолько

62 «Так установлено писаным законом, однако "на основе добра и справедливости " следует понимать таким образом, что одни решения принимаются строго по праву, другие — по справедливости».

63 «.Право есть наука о добром и справедливом»». Celsus. Dig. I 1, 1 (пер. И.С. Перетерского. Цит. по: Памятники римского права: Законы XII таблиц. Институции Гая. Дигесты Юстиниана. М., 1997. С. 157).

64 Основоположников науки о переводе — Марка Туллия Цицерона (см. прим. 19) и выдающегося филолога, писателя и богослова Иеронима Стридонского, автора знаменитого «Послания к Паммахию», в котором он излагает своё переводческое кредо (IV — начало V в. н.э.), — Л. Бруни считал своими учителями.

резче моих, насколько наши уши из-за невежества нашего времени стали в известной мере невосприимчивы к искажениям подобного рода. Им же они показались бы чем-то невероятно уродливым65.

Список литературы

Аристотель. Никомахова этика / Пер. Н.В. Брагинской // Аристотель.

Соч.: В 4 т. Т. 4. M., 1983. Аристотель. Политика / Пер. С.А. Жебелева // Там же. Гай Саллюстий Крисп. Сочинения / Пер. В.О. Горенштейна. M., 1981. Гарбовский Н.К. Теория перевода. M., 2007.

Гомер. Илиада / Пер. Н. Гнедича // Гомер. Илиада. Одиссея. M., 1967. Платон. Федр / Пер. А.Н. Егунова. Ред. Ю.А. Шичалина. M., 1989. Публий Вергилий Марон. Энеида / Пер. С. Ошерова // Публий Вергилий

Mарон. Буколики. Георгики. Энеида. M., 1971. Сочинения итальянских гуманистов эпохи Возрождения (XV век) / Под

ред. ЛЖ Брагиной. M., 1985. Тит Ливий. История Рима от основания города: В 3 т. / Ред. переводов

M^. Гаспаров, Г.С. Кнабе. Отв. ред. Е.С. Голубцова. M., 1989. Цельс. Отрывки из сочинений / Пер. И.С. Перетерского // Памятники римского права: Законы XII таблиц. Институции Гая. Дигесты Юстиниана. M., 1997.

Шичалин Ю.А. Два варианта Платоновского «Федра» / Платон. Федр. Пер.

А.Н. Егунова. Ред. Ю.А. Шичалина. M., 1989. Ювенал. Сатиры / Пер. Д.С. Недовича, Ф.А. Петровского. Вступ. статья

А.И. Белецкого. M., 1937. Cicero, M. Tullius. Orator.

Cicero, M. Tullius. De finibus bonorum et malorum.

Pérez, Gonsalez, Maurilio. Leonardo Bruni y su tratado "De interpretatione recta" / Cuadernos de Filología Clásica: Estudios latinos. 1995. 8. Р. 193—234.

65 В этом месте трактат Л. Бруни обрывается; его продолжение не найдено ни в одной рукописи (Pérez Gonsalez M. Op. cit. P. 232—244). В то же время, концепция итальянского гуманиста относительно принципов перевода вполне очевидна и из сохранившейся части его труда.

5 ВМУ, теория перевода, № 1