CC BY
189
История политической мысли
Л. Стурцо
ТОТАЛИТАРНОЕ ГОСУДАРСТВО
Луиджи Стурцо (1871—1959) — итальянский социолог, политический и общественный деятель, священник, антифашист. Представленная статья впервые издана в 1935 г. на испанском языке, в 1936 г. ее опубликовал журнал «Social Research» на английском, в 1938 г она вышла на французском языке с добавлением материала по развитию ситуации в тоталитарных странах.
Ключевые слова: государство, тоталитарный режим, политическая теория, история политической науки, религия.
Идея государства принадлежит Новой истории. В Средние Века рассуждали не о государствах, а о королевствах и королях, империях и императорах, синьорах и вассалах, городах и республиках. Когда надо было уточнить характер власти, говорили о светской власти, чтобы отделить ее от власти духовной или противопоставить ей. Народы называли нациями, корпорациями и гильдиями; мир социальной жизни именовался как коммуны и братства. Каждая социальная группа жила своей жизнью, имела свои свободы и привилегии. Социальное целое имело свой ход как живой мир монад, представляя собой нечто вроде предустановленной гармонии по Лейбницу, хотя, конечно, такая гармония не всегда устанавливалась в реальной жизни. Правовая база в средневековом мире имела частный и персонифицированный характер. Даже отношения между народом, нацией и королем или императором были известны как договор, предметом которого выступали взаимные обязательства верности и лояльности: король придерживался соблюдения общих законов и привилегий частных лиц и группировок, а они, в свою очередь, обязывались хранить верность своему королю и лично его поддерживать. В ту эпоху не существовало идеи государства как совокупности публичных прав, поставленных над обществом. Надо было пройти Ренессанс, Реформацию и Контрреформацию, чтобы идея государства обозначилась и оказала влияние на ментальные привычки, стала восприниматься как наличное бытие.
В Англии, где прагматизм возобладал над привычками к абстрактному мышлению и где лучше, чем в других странах, сохраняются остатки прошлого, намного реже рассуждают о государстве и го-
© Л. Стурцо, 2011
раздо чаще — о Короне, Парламенте, еще чаще — о «Палате Общин» или «Палате Лордов», Империи и «Содружестве», словно там сохраняется еще присутствие духа средневековья. Когда слово «государство» вошло в обиход, стали говорить о «Церкви и Государстве». Выражение «Church and State» вполне современно: в Средние Века чаще рассуждали о королевстве и духовенстве, или о папстве и империи, чем о светской и духовной власти.
Как и все слова, созданные благодаря дефициту того, что они выражают, слово «Stato» (государство) родилось в Италии в определенный момент Ренессанса, чтобы выразить идею «стабильности», когда в существовавших там мелких княжествах, герцогствах, маркграфствах и даже псевдо-республиках (за исключением Венеции) недоставало именно стабильной власти, надежных границ, безопасности и независимости. Подобно тому как рассуждают о «lucus a non lucendo»1, в то время в Италии рассуждали о «государстве».
Надо было сделать все, чтобы устоять, когда старые республики падали, народы метались, испанцы и французы вели войну в Ломбардии, Риме, Неаполе и Сицилии. Идея власти-силы, направленной либо против могущественной Церкви, либо против завистливых соседей, иностранных захватчиков, взбунтовавшихся подданных, предлагалась в качестве единственного средства, способного обеспечить устойчивость и стабильность и государству, и его главе, особенно если он являлся узурпатором, что было тогда частым явлением. Персонификация государства в лице князя-правителя представляла собой первое выражение идеи государства и нашла в Макиавелли своего теоретика.
Он изобрел в политике «действенную истину» («verita effettuale»), которую позднее назовут «государственными интересами» так же, как в прошлом веке изобрели слово «Realpolitik», означающее реалистичную политику. Им обозначается то же. Целью правителя выступает порядок, которому подчинены партикулярные цели подданных. Средства не имеют особого значения; лучше, если они достойные; если же нет, их не следует исключать, когда они полезны. Религия полезна для того, чтобы призвать народ к подчинению; мораль также полезна для общего благополучия; но над моралью и религией возвышается политика, понимаемая в смысле искусства господствовать, оставаться сильным и расширять свою власть. Макиавелли не испытывает ни малейшей радости в отно-
1 Классическое указание на этимологическое противоречие: «Роща называется lucus, потому что в ней не светит» (lucet) — приводимый Квинтилианом («De institutione oratoria», I, 6) пример неверной этимологии. — Прим. пер.
6 _
шении преступлений, но если преступление обеспечивает политический успех, Макиавелли восхищается его результатами.
В то время многие соглашались с Макиавелли, но остерегались признаваться в этом; напротив, старались скрыть свою безнравственную позицию под покровом (часто прозрачным) исторической неизбежности, меньшего зла, национальных выгод и даже религиозной полезности. Макиавелли не прятал своих идей за этими лицемерными покровами и в своей теории воздал должное практической пользе, понятой как жизненная необходимость государства.
От Макиавелли к Лютеру происходит малозаметный скачок. Лютер все виды власти, даже духовную власть, отдает в руки князя, который таким путем оказывается избавленным от сдерживающих уз и от контроля — как со стороны Церкви, так и со стороны народа. Макиавелли подчинял цели религии целям государства, персонифицированного в личности правителя-государя. Лютер пошел дальше: в силу теории self arbitre2 он отделяет мораль от веры, и оставляет мораль и религиозную организацию целиком на попечении светской власти. Германские князья были рады сосредоточить в своих руках все виды власти, тем более что церковная власть была в то время очень обширной, а церковная собственность представляла предмет их интереса в плане налогообложения. Все реформированные князья именно так и поступали. Другие князья — те, которые сохранили верность Риму, вполне признавая (до некоторой степени) власть Папы, присваивали себе свободу в том, что по церковному праву касается сбора налогов, короче говоря, они всего лишь соперничали с князьями - диссидентами. Таков был дух времени.
Почти вековой опыт макиавеллизма, с одной стороны, и цезаро-папизма реформированного и даже не реформированного — с другой, породили потребность придать этим тенденциям теоретическую рамку, в качестве которой не мог выступать ни эмпиризм Макиавелли, ни self arbitre Лютера.
Теория «суверенности» обрела систематическое видение с появлением Six Livres de La République Жана Бодена (1577). Для него суверенитет — это «абсолютная и постоянная власть республики»; нечто такое, что имеет собственное существование и подводит соответствующую базу под государство. Именно власть обеспечивает соблюдение законов, не подчиняя их обязательствам, в отличие от того, как рассуждали в Средние Века: закон выше власти и его обязаны соблюдать как монархи, так и народы.
2 Свобода выбора индивида. Лютер выдвинул теорию божественного предопределения, свободы человеческого выбора и оправдания в вере. — Прим. пер.
_ г
Не следует полагать, что учение о суверенитете не пытались выдвигать средневековые юристы и каноники, а короли и императоры до Макиавелли и Лютера не считали себя выше закона. Одно дело, когда теория выдвигается и адаптируются к историческим условиям и к духовной атмосфере времени, совсем другое, когда она принимается большинством как объяснение и основа социальной жизни. В Новое Время теория суверенитета получила широкое распространение, хотя монархомахи3 и кальвинисты, доминиканцы и иезуиты, исходя из разных точек зрения, боролись с ней с момента ее появления. Но во второй половине XVII в. все более или менее подошли к ней. Облеченный божественным авторитетом, суверенитет становится божественным правом королей. Боссюэ как теолог теоретически выразил это в галльской форме; протестантские и англиканские теологи поддерживали эту теорию в ее двойном абсолютизме — светском и религиозном; Рим противодействовал тем и другим, чтобы защитить права Церкви. Делая это, он имплицитно охранял права народа, в то время как почти все забыли о них.
Именно тогда и появилась идея о «естественном праве». В соответствии с ней общество зиждется скорее на абстрактно понятой природе, чем на Боге. Но определенная тенденция к пантеистическому натурализму уже существовала. Абсолютизм королей, если можно так сказать, секуляризировался. Божественное право, отвергнутое католическим учением, не нашло адекватного выражения в натуралистической культуре. Доктрина «естественного права» пришла вовремя, чтобы ее трансформировать. Люди, жившие в до-социальные, почти первобытные времена, не были способны сформировать общество и выработать нормы права. Они делегировали тогда свой суверенитет вождю (либо он был делегирован ему насильно) тотальным и безотзывным образом. Так суверенитет абсолютных монархов оказался спасен, хотя проистекал от суверенитета народа. Именно Гоббс имел теперь решающее влияние.
Но среди теоретиков естественного права возникло другое течение, выразители которого, исходя из представления о хорошей и счастливой досоциальной человеческой природе, не обнаруживали в этой тотальной и безвозвратной передаче прав народного суверенитета ни существенных оснований, ни политических преимуществ. Напротив, в этом они усматривали узурпацию монархами суверенных прав народа, которые согласно Руссо неотчуждаемы и
3 Противники абсолютизма и тираноборцы, идеологи гугенотов — вторая половина XVI -начало XVII века — Франсуа Отман, Юбер Ланге и др. Выступали против абсолютистских теорий. — Прим. пер.
8 _
неотделимы. Между обоими направлениями формировалась промежуточная линия с идеей абсолютного суверенитета народа, который должен быть делегирован представителям, каковые могут быть отозваны и подлежат переизбранию через определенные периоды.
Оригинальными оказывались здесь не суждения о формах правления. О том, что власть может быть сосредоточена в руках одного человека (монархия), нескольких человек (олигархия) или принадлежать народу (демократия), хорошо знали еще в античности и в Средние Века. Новой политической концепции дала твердую почву главным образом идея «неограниченности» власти: суверенность, не имеющая иных границ, кроме самой себя.
Монархическое верховенство божественного права находит предел в личном отношении между монархом и Богом; если бы монарх, считая себя почти богом, перевернул эти отношения, никто не смог бы помешать такой манипуляции, не представляющей трудности для него как суверена.
Верховенство естественного права должно было бы иметь свои пределы в естественном законе; но если было бы задано, что король являлся единственным толкователем этого закона, народ (отсюда выводили суверенность в силу единственного и безотзывного акта) не располагал бы никаким средством, которое позволяло бы напоминать монарху о менее произвольной интерпретации.
Суверенность народа, как она понималась Руссо, не имела ограничений вне коллективной воли, что делало ее саму по себе законом. Решается ли она по закону большинства, или по закону представителей или делегированных, в соответствии с различными практическими формами, принимаемыми при организации демократии, это ничего не меняло в абсолютном характере суверенитета без каких-либо иных ограничений, кроме коллективной воли.
Как и во всякой концепции правления, основанного на суверенитете, «latebat атди'^ 'т heгba»4: суверенитет божественного права в соответствии с концепцией Боссюэ или суверенитет естественного права по Гоббсу, или народный суверенитет по Руссо, все они в их «неограниченности» предполагали наличие внеличностной, объективной и господствующей сущности — государства, способствовали ее консолидации.
Говоря об этом, мы не оспариваем идею государства. Чтобы осмыслить и выразить коллективные явления, нам надо вначале трансформировать их в формальные и абстрактные идеи, чтобы перестать обращаться всякий раз к конкретным вещам, чтобы пе-
4 Цитата из Вергилия: «Змея скрывается в траве».
_ 9
редать их через их идеи, в их реальности и в их действительном единстве. В то время как представления об общности, о «res publica», о королевстве выражают идею «общества», т. е. объединения некоторого количества людей, имеющих общие намерения (и церковь — Église (фр.) от Ecclesia (лат.): собрание, объединение, поначалу также выражало значение общества), идея государства не предполагает апелляции к обществу. Она связана с объективной концепцией стабильной, суверенной и могущественной реальности. Когда говорят о государстве, подразумевают суверенитет и власть.
Понемногу государство становилось принципом и целью: истоком всех прав и целью всякой общественной деятельности. Государственный интерес имел значение подчинения всего и вся величию государства. Усилия Ботеро5, нацеленные на «католизирова-ние» государственных интересов, послужили тому, чтобы бросить тень на католицизм, как если бы, приняв католические государственные интересы, пожелали оправдать в религиозных целях политические, светские, утилитарные, фактически аморальные средства, которые католические правители имели обыкновение практиковать.
Все стремились подойти к пониманию государство как реальности, возвышающейся над людьми, и суверенитета как высшей воли, позволяющей достичь целей государства. Когда Людовик XIV произнес фразу: «Государство — это я», он не стремился поставить себя над государством, но намеревался интегрировать в своем лице совокупность государственных интересов, представить себя как выразителя его воли. Именно поэтому, вполне справедливо Х. Ласки пишет в Daily Herald по случаю 450-летия со дня рождения Лютера, что без Лютера не был бы возможен Людовик XIV.
Идея государства не может быть последней и окончательной, она обращена к еще одной основополагающей реальности, дополняющей ее. Во времена божественного права государство основывалось на идее Бога, хотя бы косвенно включавшей идею народа. Духовенство пыталось провести то первую, то вторую идею, что не всегда удавалось, как показывает произошедшее с галликанским и иосифистским духовенством6.
5 Джованни Ботеро (1544-1617) — идеолог контрреформации, автор философско-политического трактата «Delia ragion di Stato». — Прим. пер.
6 Галликанская Церковь — французско-католическая церковь, которая обрела в XV веке
широкую автономию от Рима, что было связано с переходом Франции к абсолютизму, а также с Нантским эдиктом и соборным движением. Иосифизм (Josephisme) — наименова-
ние политики по отношению к Церкви императора Иосифа II, который стремился вывести
клир Австро-Венгрии из-под влияния иезуитов и римской курии, рассматривая духовенство как государственных служащих и поручая ему задачу воспитания патриотизма. — Прим. пер.
10 _
Энциклопедия поставила в основу государства идеи природы и человечества: впрочем, такие благие идеи, как природа и человечество были представлены как творения Бога. Между тем, будучи оторванными из Бога, эти идеи оставались абстрактными и лишенными всякого реального содержания.
В поиске точек опоры три идеологии развивались и ориентировали политику от XIX века до наших дней.
Первой была идеология Гегеля: государство не представляет собой ничего иного, как манифестацию Духа, его самую совершенную манифестацию; Государство в себе самом — этика-право-господство. Это своего рода божественное воплощение, или идея господства, отождествляемого с идеей Бога.
Посмотрим, каким в Германии того времени было это самое государство, можно ли было его всерьез воспринимать как «творение абсолютного мирового духа и воли к власти»? За исключением Пруссии остальные германские государства и небольшие княжества могли восприниматься лишь как проявления посредственности их мелких тиранов, а их дворы — как место сосредоточения интриг и сплетен. Необходимо было, чтобы наполеоновские войны нагрянули на Германию, чтобы пробудился в ней национальный дух, философом и пророком которого стал Фихте. Согласно ему, именно в нации и только в нации проявляется вечное; ее величие — это нравственное величие, которое устремлено в царство духа. Государство-нация как воплощение развития всей культуры народа у Фихте выступает «самовыражением Бога».
С Фихте мы не утрачиваем линию идеологии Гегеля, но обнаруживаем ее перенос с государства на нацию. Когда Бисмарк осуществил объединение германии, Бельгия возродила свою индивидуальность, немного позже объединилась Италия, балканские народы стали понемногу обретать независимость. Принципы национальности, независимости и единства стали подводить политическую базу под идею нации-власти-культуры, военно-юридическим инструментом которой выступало государство.
Еще в большей мере, чем в теоретическом плане, Франция практически развивала идею нации в противоположность «гуманизму» Энциклопедии, благодаря ее третьему сословию или буржуазии, регулярному призыву на военную службу и наполеоновским войнам, а также демократии, реакции бонапартистов и клерикалов. Она никогда не отказывалась от идеи государства, поскольку государство и нация совпадали; и за государством, в зависимости от обстоятельств, она помещала то народ, то нацию. Но народ и нация не нуждались в мифе, чтобы поддерживать друг друга. Идея отечества была слишком старой, для ее оживления требовалось пробу_ 11
ПОЛИТЭКС. 2011. Том 7. № 4
дить сильное чувство. Необходим был национализм Морраса7, чтобы достичь предела в позитивистском мистицизме.
Англия никогда не утрачивала прагматический здравый смысл, даже когда ее философы повторяли высказывания Гегеля и восторгались Фихте. Теоретически и часто практически утилитаризм соединялся здесь с морализмом, который не был только внешним и порой превалировал. Британского флага на море и короны в колониях оказывалось вполне достаточно; зато дома каждый англичанин ощущал себя свободным человеком и хозяином без опоры на государство и без необходимости выдумать миф о нации-божестве. Нация оказывалась более жизненной в истории и в своем господстве, чем в теории.
В то время как утверждение национальной идеи обретало все более явно выраженный характер, другое движение развивалось повсюду, отвергая государство и нацию и помещая на их место класс. Речь идет о социалистическом течении, которое Карл Маркс вознес в ранг теории. Эта теория восхваляла выход на историческую сцену пролетарского класса, которому предстояло разрушить буржуазное государство и милитаристскую нацию для введения коллективистской экономики. Исторический материализм сменил гегелевскую абсолютную идею на исторический процесс, на место национальному динамизму была помещена классовая борьба; организованная экономика и свободный труд предлагались на смену могущественному государству. Марксистско-социалистическое движение разрушало единство национальных чувств и подготавливало в каждой нации почву для интернационализма.
Итак, три немца — Гегель, Фихте, Маркс — осуществили синтез европейских усилий XIX в. в придании смысла, содержания и абсолютной, почти божественной цели государству, нации, классу.
На протяжении XIX в. две системы развивались в соответствии с концепцией национального государства: либеральная система и авторитарная система. Первая оказывалась консервативной или демократической; вторая — абсолютистской или патерналистской. Очевидно, при указывающей на различные нюансы квалификации эти наименования не должны пониматься в буквальном смысле: мы их вводим не как идеальные типы, а только для обозначения господствующих тенденций.
В аспекте нашего исследования нас интересует тот факт, что за
7 Шарль Моррас (1868-1952) — французский публицист, в 1899 г. основал организацию «Французское действие». Сотрудничал с фашистами, писал о превосходстве «латинской расы». — Прим. пер.
12 _
фасадом французской демократии, как и за авторитаризмом Бисмарка и Фридриха Вильгельма, всегда оказывается национальное государство. Среди западноевропейских стран Австро-Венгрия оказалась той единственной империей, которая по причине присутствия в ее составе разных наций и сохранения межнациональных противоречий не могла считаться подлинно национальным государством, несла в себе ростки дезинтеграции.
Характерными чертами национального государства во всех широтах были: усиление централизма; милитаризм, опирающийся на воинскую повинность и регулярные армии; государственная школа как средство формирования национального конформизма (морального единства нации). Во Франции эти черты передались по наследству от революции и наполеоновской империи, в Германии они были унаследованы от Пруссии Фридриха, в Италии выступали как средство защиты при недавнем политическом объединении и как подражание Франции. В Испании они являлись результатом попыток преодолеть династический партикуляризм и автономизацию, а также оградиться от влияния Церкви; в Австрии они объясняются пристрастиями Габсбургов и господством германских и мадьярских элит. Другие европейские страны жили в той же атмосфере, даже если у них не проявлялось подобных тенденций.
Либеральная экономика и интернационализм рабочего движения должны были бы развить гораздо более сильное космополитическое чувство для противодействия национализму. Облегчение внешней торговли, научное сотрудничество, распространение прессы и организация труда не преминули придать импульс этой тенденции. Свободный обмен был характерен на начальной фазе и вскоре стал сменяться таможенным протекционизмом, вначале осторожным, затем все более жестким, ради того, что было названо национальной экономикой. Периодическая печать вскоре стала утрачивать индивидуальность и свободу, чтобы в той или иной мере стать капиталистическим предприятием. Интернационал как товарищество рабочих всегда содержал мины локального партикуляризма, помимо экстремистской и псевдо-анархистской группы, которая испытывала нехватку в людях и в средствах. И если социалисты разных течений отвергали существующее общество как буржуазное, они не отвергали национальное государство, если его может было сделать пролетарским.
Церковь, хотя в тот период она не скрывала своих предпочтений в отношении авторитарных государств, с религиозных позиций непрестанно боролась против политической централизации, которая имплицитно ограничивала ее власть и выполнение ее миссии. Она выступала против всеобщего обязательного призыва на воен_ 13
ПОЛИТЭКС. 2011. Том 7. № 4
ную службу и гонки вооружений, которые порождали опасность войны, и особенно против введения общегосударственного школьного образования, которое рассматривала как опасную монополию и средство дехристианизации народа во имя государства. Церковь удвоила энергию в борьбе с либерализмом по теоретическим основаниям, а также исходя из практических позиций, которые она должна была защищать, но основная борьба велась против национального государства, которую она проиграла.
Мировая война стала испытанием огнем для политических концепций и систем XIX в. Империи рухнули, формы правления были изменены, но несмотря на все разрушения и потрясения периода войны и послевоенного времени выжили основные факторы национального государства: централизация, милитаризм, государственные школы и таможенные пошлины. Веймарская Германия уменьшила свою армию до минимума, который допускали ее договорные обязательства, но милитаризм остался цел и невредим и даже развивался в подполье, до момента, когда он мог выйти на свет. Милитаристское безумие охватило весь мир от Балтики до Балкан. Даже там, где не существовало регулярных армий, непрестанно видим мы движение вооруженных групп, милитаризированные организации молодежи, отряды политической милиции в униформе черного, красного, голубого, желтого и зеленого цветов.
Недавно созданные государства, чтобы преодолеть слабость своего внутреннего устройства, имитируют централизацию больших государств, которые, в свою очередь, не перестают создавать новые министерства, множат административные отделы, увеличивают центральную бюрократию и бюджетные расходы на нее. Еще в большей степени, чем в довоенное время, школа стала объектом политической экспансии. Таможенные тарифы были подняты до абсурдного уровня; даже Англия, которая в прошлом была на высоте, в свою очередь разрушает свободный обмен.
В итоге, какие бы специфические обстоятельства ни способствовали этому, за шестнадцать лет, с 1917 по 1933 г. в Европе, наряду со многими другими пагубными экспериментами, наблюдалось появление большевистской России, фашистской Италии и нацистской Германии: трех крупных тоталитарных государств разного характера. Однако все они имеют национальный тип и основаны на административной и политической централизации, милитаризме, монополизации в образовании и закрытой экономике.
В чем принципиальные отличия и моменты сходства между тоталитарными и пока еще существующими национальными государствами? Мы приведем четыре существенных общих для тоталитарных государств фактора, что позволит затем выявить отличия:
14 _
НОЯИТЭКС. 2011. Том 7. № 4
а) Административная централизация в тоталитарных государствах доходит до предела: упраздняется всякая муниципальная и областная автономия и любые иные не санкционированные режимом общественные или полуобщественные институты, такие как благотворительные организации, ассоциации культуры, университеты.
Централизация в тоталитарном государстве захватывает политические сферы, вокруг которых ведутся дебаты в национальных государствах, существующих еще под знаком демократии. Исполнительная власть де-юре и де-факто стала высшим синтезом всех видов власти, даже тех, которые ранее принадлежали главе государства (в России и в Германии посты главы государства и главы правительства занимает одно лицо). Независимость законодательных и судебных органов власти полностью исчезла. Наконец, само правительство усечено и свелось к органу, подчиненному первому лицу, ставшему диктатором под громким именем Дуче, маршала или Фюрера. В их распоряжении оказалась политическая полиция, действующая в тесном контакте с мощными разведывательно-шпионскими службами, в чем они пошли намного дальше Наполео-на8. Русское ГПУ и итальянская Овра достаточно хорошо известны зловещей репутацией, а в последнее время появилось немецкое Гестапо. Чтобы привести в действие механизм абсолютной, неограниченной и личной центральной власти, необходимо было подавить любую свободу: политическую, гражданскую и организационную, индивидуальную и коллективную, свободу общественных объединений и партий. Применяемое средство: одна партия (в сочетании последних двух слов есть нечто нелогичное), одна господствующая вооруженная группировка — коммунистическая, фашистская или национал-социалистическая. Все иные партии расформированы, все независимые движения ликвидированы, все противники изгнаны или устранены. Ликвидированы аристократические и буржуазные классы в России, оппозиционные партии в Италии; вплоть до иных рас в Германии, где брак с евреем стал политическим преступлением и где родословная, запятнанная единственным еврейским предком, оказывается причиной ограничений для потомка в гражданских правах. Начинает формироваться целая категория граждан без прав, класс илотов. Насилие в политической борьбе
8 Еще до коронации, будучи консулом, Наполеон поручил министру полиции использовать часть корпуса жандармов (подразделение регулярной французской полиции) в качестве секретных агентов в штатской одежде, а став императором распорядился сформировать высшую полицию (или полицию безопасности), а также тайную разведслужбу. — Прим. пер.
_ 15
приводит к учреждению особых трибуналов, концентрационных лагерей, зон интернирования. Тюрьмы переполнены, имеются десятки тысяч беженцев, не счесть ссыльных и депортированных. Много убитых произвольно, без суда, а также тех, о ком неизвестно, что с ними стало. Здесь не идет речь об исключительных мерах, используемых в период революционного кризиса. Тоталитарное государство не допускает, чтобы в нем были оппозиционеры. В течение двадцати лет Советы только и делали, как расстреливали их, направляли на исправительные работы или депортировали в Сибирь. В Италии сейчас возобновилось использование для защиты государства верховного трибунала, как и института изгнания. Германия в этом отношении несколько отстала, но проведенная в ней 30 июня 1934 г. чистка стала типичным эпизодом использования современными диктатурами террористических методов, чтобы любой ценой удержаться у власти.
В итоге административная и политическая централизация оказывается неизбежной жизненной потребностью тоталитарных государств. Она непосредственно связана с упразднением всякой автономии, самостоятельности, гражданских и политических свобод и права на личную неприкосновенность, а также с широкой организацией полицейского сыска и шпионажа, с жестокими и кровавыми репрессиями, с устранением противников и диссидентов, недопущением любого несогласия и навязыванием политического конформизма.
b) Все это становится возможным, если диктаторской власти удалось полностью подчинить себе армию и флот и если она сумела военизировать страну. Даже государства, считающиеся демократическими, милитаризированы в том смысле, что в них существуют обязательный призыв на военную службу, сильные армии и мощный флот. Но в них это делается нормальным, легитимным образом, поскольку штатный состав и технический персонал армии не связан с политикой, находится вне влияния партий и сотрудничает с любыми правящими кабинетами только в обеспечении интересов национальной обороны. В прошлом встречалось немало случаев, когда генералитет проявлял политическую тенденциозность; примеры тому дают движение буланжистов и дело Дрейфуса во Франции, а также pronunciamientos в Испании. Но это все оставалось в рамках свободной игры противостоящих друг другу политико-социальных сил.
В тоталитарных государствах ситуация иная. Партия милитаризирована, она выше армии, т. е. армия присоединена к власти и обе эти силы объединены или сливаются. Молодежь военизирована в идейно-нравственном и дисциплинарном плане; коллективная
жизнь понимается как военная жизнь; амбиции «реванша» или господства, внутренней и внешней борьбы, гражданских войн захватывают и приводят в возбужденное состояние все социальное целое. В Италии шестилетних детей принимают в ряды «Сыновей волчицы», затем они последовательно вступают в «Balila», «Giovane italiani», «Miliciens» и так далее до 54-летнего возраста. Партия строится по военному образцу, школьные учителя и преподаватели высших учебных заведений имеют воинские знаки отличия и униформу. Военное обучение продолжается на протяжении всей жизни; обращение с оружием становится привычным; военные парады и военные упражнения составляют большую часть занятий молодых и взрослых. Германия сегодня вооружена до зубов; не только для того, чтобы заявлять о своих правах и своем паритете среди других наций, но и вследствие мистической и патологической экзальтации силы и особого предназначения тевтонской нордической расы. Вся Германия теперь как один солдат.
Россия отождествила задачу защиты государства с задачей защиты дела революции и большевистской идеологии, распространения ее в мире. Коммунизм стал спасительным словом для русских, как фашизм для итальянцев и национал-социализм для немцев; это спасительное слово надлежит нести в мир посредством пропаганды и силы, подобно тому как Магомет словом и кривой турецкой саблей навязывал иным народам свое новое Евангелие.
с) Чтобы прийти к этому, необходима была полная государственная монополия в образовании. На протяжении более чем вековой истории такая монополия выступала предметом непрестанных забот национального государства. Наполеон был первым, кто организовал — от университетов до начальных школ — государственную школу, непосредственной задачей которой было обучение для удовлетворения нужд государства. И все же тогда пытались еще примирять монополию в образовании со свободой мысли даже по политическим вопросам. В этом отношении борьба (порой открытая, порой завуалированная) велась преимущественно с Церковью, которая боролась за свободу школьного обучения, как только могла.
Тоталитарное государство в силу самой своей природы перестает сдерживать себя ранее соблюдавшимися ограничениями. Все должны обрести веру в государство и научиться любить его. Ни одной оппозиционной идеи, ни одного диссидентского голоса. От начальной школы до университета недостаточно практиковать сентиментальный конформизм. Необходимо полное интеллектуальное и моральное подчинение, требуются исполненный веры энтузиазм, мистическое религиозное рвение. Коммунизм, фашизм, нацизм — это религии, они должны стать религиями. Чтобы создать такое
_ 17
ПОЛИТЭКС. 2011. Том Г. № 4
умонастроение, одной школы недостаточно. Нужно, чтобы к ней добавились дополнительные средства: официальные книги, принадлежащие государству стандартные газеты, а также кино, радио, спорт, учебные ассоциации, призы. И еще надо, чтобы все это не только контролировалось, но и было направлено на одну цель: культ тоталитарного государства под знаком либо нации, либо расы, либо класса. Чтобы завоевать единодушное согласие, чтобы стимулировать этот дух коллективной экзальтации, всю общественную жизнь непрестанно настраивают на парады, праздники, шествия, всенародные голосования, спортивные зрелища, поражающие воображение, умы и чувства населения.
Чтобы культ государства, социального класса, нации не был слишком обезличен, необходим человек, герой, полубог. Ленину теперь воздвигли величественный мавзолей, для русских он стал мирским Магометом. Муссолини и Гитлер, в отличие от него, живы и находятся под защитой тучи полицейских и телохранителей. Они действуют и говорят так, чтобы это поражало ум и воображение масс; их личности сакрализированы, их высказывания — словно слова пророка. Гитлер шествует между двумя плотными рядами охранников, марширующих на некотором удалении от него, чтобы он один находился в центре; он принимает облик мечтателя с поднятыми к небу глазами, с открытыми и вытянутыми вперед руками. Муссолини изобрел почти магический ритуал: толпа взывает к нему в течение более или менее продолжительного времени: «Дуче! Дуче! Дуче!» — все настойчивее, все сильнее, до максимума, затем голоса вновь стихают до шепота, чтобы после этого вновь постепенно нарастать до трепетных призывов: «Дуче! Дуче! Дуче! ...». Наконец он показывается толпе, встречаемый взрывом аплодисментов.
d) С одной стороны, все это требует огромных затрат, финансовых излишеств, с другой стороны, ведет ко все более и более строго контролируемому экономическому режиму. Равно как вся моральная энергия должна быть устремлена к одной цели — к укреплению могущества государства и мобилизации всех экономических сил. Демократические государства используют в экономике компромиссную систему: с одной стороны, стремятся помочь национальным отраслям промышленности благодаря использованию защитительных таможенных тарифов, а с другой — предоставить широкую свободу частной инициативе.
Тоталитарное государство подчиняет своим целям частный капитал (как в Германии) или же солидарно привлекает его к участию в их реализации, чтобы обеспечить поддержание определенного политического равновесия между классами (как в Италии), или государство само становится капиталистом (как в России). Тотали-
тарное государство никогда не предоставляет экономическую свободу ни капиталистам, ни рабочим. Свободные профессиональные ассоциации тех и других не допускаются. Имеются только государственные профсоюзы и корпорации, лишенные всякой свободы действия, контролируемые и организуемые по всей территории государством и для государства. Отсюда вытекает проект централизованной экономики, представляющий собой первую фазу перехода к автаркии и радикальной трансформации экономической системы.
Вопрос о том, какая из двух систем предпочтительнее — система управляемой экономики, или замкнутая система — предстает как проблема, связанная с особенностями каждого отдельного государства с его режимом, и не может решаться абстрактно. Большевизм выступает одновременно как коммунистический (с экономической точки зрения) и тоталитарный (с политической точки зрения) режим. Фашизм продвигался постепенно, путем проб и осторожных шагов, как в политике, так и в управляемой государством экономике. Он до сих пор рядится в показной корпоративизм. Германия в разгар финансового кризиса, отягощенная долгами, одновременно ввела тоталитарный режим и государственный социализм.
Эти аспекты тоталитарного государства подводят нас к двум проблемам, представляющим первостепенный интерес для нашей цивилизации: а) проблема свободы, рассматриваемой не только как совокупность политических прав и участие граждан в жизни своей страны, но главным образом как автономия личности, как обеспечение ее прав, как гарантия деятельности каждой личности, светской и духовной. Тоталитарные государства ликвидируют политическую свободу и сокращают личную свободу своим вмешательством в образ мыслей, в область морали и религии; б) проблема примата духовного над светским, этических целей над политическими задачами, а для нас, христиан, примата целей веры, сверхъестественного, над естественными целями государства. Решение этой проблемы дал в 1926 г. Пий XI. Оно развито в его энциклике Non abbiamo bisogno от 29 июня 1931 г., в энциклике Mit brennender Sorge (против преследований в Германии, 14 марта 1937 г.). Наконец, по поводу фашистского тоталитарного государства, в ходе консистории Понтифик заявил, что «не государство служит целью человека, но наоборот — человек выступает целью государства»9.
9 Среди положений, которые были отмечены как ошибочные «Конгрегацией католических семинарий и университетов», в письме от 13 апреля 1938 г. приводятся следующие: «Каждый человек существует только в государстве и для государства; В истоках всего, что он по праву имеет, лежит предоставление ему такой возможности со стороны государства».
_ 19
Отношения между Церковью и государством могут быть урегулированы в правовом отношении, как в Италии с 11 февраля 1929 г. и до настоящего времени. Они могут быть нарушены и сопровождаться борьбой, как в Германии, несмотря на конкордат 1933 г., они могут быть полностью разорваны, как в России. Все это относится к историко-политической феноменологии и берет начало девятнадцать веков назад с прихода Иисуса Христа и избиения младенцев10. За исключением вышеупомянутого чисто правового аспекта, несовместимость христианства с тоталитарным государством станет очевидной, если мы сошлемся на исторические постулаты той концепции государства, которая всегда склоняет к социально-политическому монизму в ущерб человеческой личности и с отбрасыванием доводов разума. Эта несовместимость еще очевиднее, если взглянуть на логические посылки «тоталитаризма», которые практически выражаются в экзальтации принципа сверхчеловеческого, в возведении в абсолют класса, нации или расы.
Такое положение ведет к разрушению христианской цивилизации, подрывает правовые основы отношения к людям (в соответствии со здравой концепцией частного и публичного, внутреннего и международного права), отбрасывает основу естественной морали, на ее место выдвигает принцип морали, якобы исконно присущей государству, или государственную «этику». В соответствии с этой идеологией индивиды не рассматриваются ни как граждане, ни как субъекты, но только как элементы толпы, единицы железного коллектива, чьи моральные акты интегрированы в цели государства. Человеческая личность исчезает, поглощаемая всеобщей коллективностью, обозначаемой символически как нация, класс или раса.
Любая мораль включает необходимость религии и потребность в ней. Субъективная мораль дает нам обожествление индивида, мораль натуралистическая может дойти до обожествления «тотема» и привести к магическому культу. Государственная мораль порождает обожествление государства и идей, которые в государстве почти «гипостазируются», таких как раса, нация или класс. Только христианская мораль подводит нас к Божественности Христа.
Со времен Макиавелли и Лютера не прекращаются попытки обожествлять государство. Сегодня тоталитарное государство оказывается наиболее ясно и открыто выраженной формой пантеистического государства.
Перевод с французского А. А. Зотова
10 Царь Ирод, видя в родившемся в Вифлееме Христе угрозу своему царствованию, учинил избиение младенцев от двух лет и ниже (Мф. 2, 16). — Прим. пер.
20 _
