CC BY
123
Е. Н. Матюшкина
ТИП ГЕРОЯ В ИСТОРИЧЕСКИХ РОМАНАХ Б. ОКУДЖАВЫ
Б. Окуджава — поэт и прозаик, ставший символом и мифом целой эпохи, — человек, во многом эту эпоху создавший. Слишком долго его литературная судьба складывалась парадоксальным образом. Все, что создавалось Окуджавой — поэтом, сразу же начинало жить, иначе говоря, звучать. Все, что выходило из-под пера Окуджавы — прозаика, сразу же оказывалось в центре острых споров. В 1960-70-е годы продолжаются начатые в период «оттепели» процессы расшатывания соцреализма. Одной из показательных тенденций этого времени является эстетическая переоценка практически всех типов героев. В. Липневич в работе «Человек — это мы» подчеркивает, что в советской литературе 1970-х годов можно фиксировать «возникновение новой и достаточно острой коллизии между романтиками — «чудаками», «интеллигентами», диссидентами — и прагматиками всех уровней» [7; 78]. «Маленький человек», «лишний человек», «нигилист» и другие традиционные типы героев классической литературы трансформируются в прозе писателей середины XX века.
Б. Дубин в статье, посвященной исторической прозе XX века, выделяет разные подходы к понятию «человеческая цена»: «Безликой жестокости государства и изоляционистской официальной идеологии “нового человека”, принятой и развитой в романистике социалистического реализма, здесь — на разных этапах, в практике разных групп интеллигенции — противопоставляется “вечный” человек христианства (как у Булгакова), русский “стихийный” человек (как у Веселого), “частный” человек (как у Окуджавы), собственно “исторический” человек (как у Тынянова или Трифонова). Зачастую роман данного подтипа, вслед за “классической русской литературой”, делает своим протагонистом — и антиподом инстанций власти — “маленького человека”, который помимо собственной воли попадает под колеса истории. Ценностная перспектива повествования в таких случаях задана образом жертвы (пусть даже “невольной”), масштаб и характер оценок действующих лиц, ролевых конфликтов и сюжетных поворотов определены стороной потерпевших» [5; 87].
В. Щукин, давая обзор польской русистики, приводит точку зрения А. Поляка, попытавшегося применить в оценке исторической прозы Б. Окуджавы концепцию, согласно которой любой художественный текст соотносится с тремя данностями:
272
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2011. Том 12. Выпуск 1
с другим текстом (текстами), с жанром (жанрами) и с реальной действительностью. В первую очередь исследователь сопоставил изучаемые произведения с классическими текстами русской литературы XIX в. Герой Окуджавы, «бедный» Авросимов, напомнил автору монографии петербургских мечтателей Достоевского, в первую очередь Голядкина; герой «Похождений Шипова» заставил вспомнить комбинаторов типа Чичикова; а князь Мятлев из «Путешествий дилетантов» вызвал ассоциации с Печориным. «Исходя из той же логики, роман “Встреча с Бонапартом” обнаружил интертекстуальные связи с “Войной и миром”. Установив эти достаточно очевидные проявления классического “фона”, А. Поляк обратился к соотношениям текста с жанром и проанализировал историческую прозу Окуджавы в ее отношениях к сентиментальной и романтической традиции, к стилистике новеллы и водевиля, к “архитексту” русского исторического романа, к нелитературным письменным жанрам (имеется в виду разного рода стилизация, вводимая романистом в текст, — подражание стилю частных писем, дневников, казенных документов), а также к главным тенденциям развития русского литературного процесса» [16; 98].
Окуджава характеризовал своего героя так: «Мой герой — этот маленький человечек придуманный» [10; 91]. В романе «Бедный Авросимов», вышедшем в 1971 году в серии «Пламенные революционеры», главным героем произведения становится не декабрист, а Иван Евдокимович Авросимов — «маленький человек» с добрым сердцем, угнетенный самой логикой развития событий. Окуджава не раз говорил о том, что образ Авросимова придумал, когда читал для пьесы «Глоток свободы» протоколы допросов декабристов: в них было множество орфографических ошибок. Именно тогда возникла у писателя мысль показать события Декабрьского восстания глазами полуграмотного писаря, изначально лояльного, преданного, боящегося даже подумать о бунте.
Автор уже в начале романа подчеркивает уникальность этого персонажа, у него «все чувства на физиономии», он «робел даже мысленно представить себе самое легкое противоречие меж собою и Комитетом». Уже в первой сцене допроса Пестеля автор рисует чужеродность писаря тому миру, в котором он оказался. Среди «привычно натягиваемых белых масок» только у Авросимова «розовые щеки», «удивительно синие глаза», живое лицо.
Мир Окуджавы предельно катастрофичен — и главный герой его, чьими глазами читатель видит происходящее, не случайно изображается потерянным и несчастным. Авросимов чувствует, что Пестель нуждается в поддержке. Смятенность души, борение страстей диктуют его поведение. С одной стороны, им владеет вера в незыблемость существующего порядка вещей, с другой, — чувство протеста против несправедливости жизни. Постепенно Авросимов как бы и сам раздваивается на противоположные половины, находящиеся между собой в непрерывном противоборстве. В конце романа герой отстранен от работы в Комиссии и возвращен в свою деревню. Бунт героя наружу не выплеснулся, а вскоре забылся. Заканчивается повествование равнодушно: «Бог с ним со всем». «Маленький человек» обрел душевный покой и благополучие. «В “Путешествии дилетантов” тот же Авросимов появляется уже переосмысленной фигурой. Исторический катаклизм не может остаться внешним даже по отношению к случайному свидетелю; вдовый, одинокий, косноязычный, почти одичавший в своем медвежьем углу, где по-прежнему все райски благоухает “липовым медом и яблоками”, он страдает мучительным недоверием к людям, буквально источает страх (это сразу замечают его гости — князь Мятлев и Лавиния). Единожды испытанное Авросимовым
сомнение теперь оказывается разрушительным, петербургская “зимняя болезнь” — неисцелимой. Даже робкая попытка личного отношения к противоборствующим историческим силам должна быть оплачена трагической ценой» [2; 233]. В характере «бедного Авросимова» Окуджава воплотил типологические черты героев 1960-70-х годов — склонность к рефлексии. Рефлексирующий герой — человек, потерявший цель в жизни, находящийся в остром конфликте с окружающей действительностью. Образ Авросимова становится для писателя формой размышления над духовными проблемами его собственного поколения, выявления их общечеловеческой составляющей.
В романе «Бедный Авросимов» Окуджава представляет и образ антигероя, которым является Пестель. «Антигерой начинает с отрицания. Он отрицает самого себя, он отрицает также другого. Отрицая себя, он косвенно утверждает другого, отрицая другого, он косвенно утверждает себя. Без бытия других не было бы его собственного бытия, и он идет к другим» [3; 65]. Окуджава представил опыт описания глубинного противоречия личности героя, опираясь как на воспоминания современников о нем, так и на литературную традицию. Поначалу в восприятии Авросимова Пестель — «злодей», переживающий свое поражение. В портрете героя настойчиво приводятся детали, деромантизирующие героя. Авросимов замечает «круглое, с маленькими глазками лицо», «растерянный жалкий профиль пленного полковника». В камере Пестель показался герою «еще ниже, чем в Комитете, да и нанковый халат был ему не по плечу, и нелепая эта фигура вызывала больше сожаления, нежели гнева». Герой Окуджавы жил в мире абсолютов, он мыслил аксиомами. Пестель, как показано в романе, вынашивал мысли о кардинальных изменениях в государстве. Приверженность крайним взглядам Пестель оправдывал объективными условиями; он полагал, что его деятельность — следствие исторической необходимости. Однако читатель не видит осуждающей позиции автора. Окуджава сочувствует Пестелю через Авросимова. Герой искренне, фанатично верит в гуманистический смысл своих идей, но в решающий момент не предпринимает ничего, чтобы их реализовать. Пестель в романе Окуджавы — сложная фигура, обремененная своими противоречиями. М. Александрова подчеркивает, что в трактовке образа Пестеля как «русского Бонапарта» присутствуют черты гротеска: «Первое явление героя сопровождается гротескным эффектом “без лица”: “...И молодой Авросимов решительно взглянул злодею в глаза. Но глаз его он не увидел. Глаз не было. Был белый блин”. Пугающее впечатление разъяснено (“Авросимов вгляделся, недоумевая... Глаза преступника были завязаны”), но далее мотив, заявленный в “сильной позиции”, трансформируется, усложняется, продолжая напоминать о своем исходном звучании (настойчиво повторяемый штрих к портрету героя — “белое, круглое, с маленькими глазками” лицо Пестеля)» [1; 100]. Таким образом, одна из новаторских черт построения системы образов в прозе Окуджавы проявляется в том, что его персонажи могут становиться не просто героями отдельных романов, но носителями черт определенных социально-исторических типов, которые могут быть противопоставлены в пределах не одного произведения, но всей прозы в целом.
Критики и исследователи, анализируя исторический роман Б. Окуджавы «Похождения Шипова, или Старинный водевиль», давали ему разные определения: «непонятная вещь», «странная проза» [9; 67]. Это произведение выбивается из контекста остальной прозы Б. Окуджавы, так как в нем воссоздается следственное дело 1862 года, а не события первой половины XIX века. Сюжет «Похождений Шипова» отчасти гротесковый, его часто называют плутовским романом. Вводится в повествование реальный персонаж — Шипов. Исследователи называют его новой модификацией
«маленького человека». Затронув эту традиционную для русской литературы проблему, Окуджава синтезировал психологический игротесковый подход к осмыслению темы: фантастическое в образе главного героя подчинено задачам раскрытия психологии личности. Созданная Окуджавой фигура полицейского чиновника Шипова — « (он же М. Зимин), сыщик при московской полиции, специалист по карманным воришкам, бывший дворовый человек князя В. А. Долгорукова, 36 лет» — лишена однозначности, автор подчеркивает многогранность, парадоксальность человеческой природы, что, по сути, должно вызвать в сознании читателя ассоциации с некоторыми идеями Достоевского, например, с его призывом «разглядеть в человеке человека». Такая деталь облика героя, как «поношенное гороховое пальто», постоянно повторяется в романе, явно отсылая к традициям литературы XIX века, в частности к своеобразной метонимии Гоголя — перенесение акцентов с человека на характерную деталь, с духовного мира на внешний вид. Ю. Лотман в работе «О Хлестакове» рассматривал Шипова (именно Шипова из романа Окуджавы) как реализацию архетипа Хлестакова и пример «психологии социальной ущербности» как таковой. Шипов попадает в окружение «бедных людей», ключом к их характеристике является сравнение с «несчастной мышкой». Э. Зобнина доказывает, что «мышиный мотив» в «Похождениях Шипова» становится устойчивым в изображении героя: «суетятся-суетятся, а там, глядишь, и жизня вся... Как мышки серенькие», «Ах, вот и я мышка несчастная, — думал он, глядя на студентов, — для вас кошка, а для них мышка-с...», «Под гороховым пальто оказался на Шипове темно-серый, мышиный сюртук», «Ему показалось, что он мышка, а норка забита, не спрятаться». «Похождения Шипова» выполняют в своеобразной тетралогии Окуджавы «функцию сатировой драмы, чему способствует и водевильная манера, и “сатирический” облик главного героя, и фабульная обособленность от других романов. Античная тема судьбы сопрягается в “Шипове”, как и в остальных частях цикла, с темой противостояния человека и власти, но, единственный раз в тетралогии, читатель не проникает в мысли этого человека (Льва Толстого) и только единожды, вскользь, видит его глазами Шипова — тот даже не узнает своего визави, которого столько раз представлял в своих мечтаниях» [11; 30].
«Мировоззрение героя романа Окуджавы “Свидание с Бонапартом” — результат исканий, ошибок и прозрений» [4; 212]. Исторический процесс представляется герою нескончаемым единоборством противоположных начал, проходящих с переменным успехом: «Гигантская волна, которая меня несла когда-то по италианским виноградникам, по альпийским камням, та самая волна надвигалась неумолимо» [14; 287]. Герой Окуджавы стремится найти такую жизненную ценность, которая бы не разделяла, а, наоборот, объединяла людей. Такой ценностью оказывается сам феномен жизни.
Между тем образ Опочинина допускает и более широкое толкование. Герой Окуджавы воплощает собой тип мыслящего русского человека (интеллигента), поверившего в гений Наполеона, в благородство его намерений, и разочаровавшегося. Все части романа «Свидание с Бонапартом» как бы отражают хронологию жизни героев. Разделенные на четыре отдельных части, каждая из которых имеет своего автора, в целом они создают законченное повествование о семьях Опочининых и Волковых. В «Свидании с Бонапартом» так или иначе все герои связаны с семьей Опочининых. У каждого из героев есть своя функция, по воле автора герои (Пряхин, Луиза Бигар, Варвара Волкова) становятся очевидцами тех или иных событий, происходящих в жизни главного героя, и записывают свои впечатления. С помощью разных рассказчиков автор создает эпическую картину, действие романа охватывает
период с 1805 г. по 1827 г. (дата последнего письма Варвары Волковой в четвертой части романа, которая составляет эпилог).
М. Александрова в статье «Поэтика гротеска в романе Б. Окуджавы “Свидание с Бонапартом”» демонстрирует картину мира писателя, где смещены привычные пропорции и заново установлены причинно-следственные связи. Основу гротеска формирует парадоксальная логика самоанализа героев. «...Франц Иоганн Мендер наслаждался италианским солнцем вместе с полуротой своих бравых тирольцев. Он покорил эту страну, стал хозяином над нею, власть его простиралась далеко и казалась вечной». Безумие настигает героя, когда правота силы обнаруживает свою иллюзорность: «Французы по наущению ломбардцев преследуют меня по пятам, <...> вся их военная деятельность — не что иное, как стремление осуществить акт возмездия надо мной!». Явная диспропорция личной роли и эпохального события лишь заостряет проблему вины и искупления: «Хотя я был всего лишь жалкой щепкой в море австрийского оружия, однако сознаю, что именно я избран Богом из всех моих соотечественников, когда Господь решил, что уже пора платить за содеянное. <...> Как странно, что именно я, рожденный маленьким человеком, предназначен Высшими Силами для искупления всеобщих страстей...». «Факты, истолкованные другими персонажами, свидетельствуют о реальном влиянии Мендера на ход истории. Так, Бонапарт действительно покидает Москву после гибели “маленького человека”, “из-за которого началась эта война”, ибо “великая драма завершилась”. Речь не идет о совпадении. “Странность” в художественном мире романа существует как данность, без какой-либо дополнительной мотивировки» [1; 101].
В «Свидании с Бонапартом» привычное социально-культурное понятие — «маленький человек» — превращается в метафору с новым смысловым потенциалом. Если Мендер предстает «маленьким человеком» в традиционном понимании («жалкий гувернер»), то эпитеты «маленький», «бедный», их контекстуальные синонимы выражают и самооценку генерала: «Что моя маленькая жизнь и моя маленькая вчерашняя безответная любовь пред всеобщей сегодняшней катастрофой?..» [14; 344]. Откликаясь на просьбу злополучного австрийца о приюте, Опочинин напрямую соотносит себя с этой жертвой Бонапарта: «бедный хромой отставной генерал» тоже знает вкус унижения и страха, «когда тебе дадут по худенькой самонадеянной шее» [14; 391]. Метафора «малости» неоднократно буквализируется, причем обязательно в контрасте с другими обличьями того же Опочинина: «добродушный великан», «чудовище ростом под потолок». Несовпадение с самим собою — гротескный образ внутреннего конфликта героя.
Статус «маленького человека» уточняется в сравнении с «гением». Опочинин рисует эмблему «кровавой прогулки Бонапарта»: «Корсиканский гений шагает по августовской России не разуваясь, не снимая треуголки, в напрасном ожидании битвы. На фоне пылающего Смоленска, издалека видная, колеблется его громадная тень» [14; 276]. «Беспомощный житель России на деревянной ноге, что-то вроде свихнувшегося домового» [14; 346]. Опочинин грозит великому Бонапарту из своего деревенского угла. Так вместо кроткого Мендера его двойник реализует часть сюжетной схемы — отчаянный бунт «маленького человека» против вершителя истории.
Образ главного героя романа «Путешествие дилетантов» Мятлева часто воспринимают как одну из художественных версий «лишнего человека». Э. Зобнина в статье «Типология героя в романах Б. Ш. Окуджавы» выдвигает предположение о том, что писатель в романе применил совершенно новый прием создания образа главного
героя с помощью системы реминисцентных отражений, окружив его густой сетью аллюзий на произведения А. Пушкина, М. Лермонтова, отчасти Л. Толстого, Н. Некрасова. Я. Гордин обнаруживает сходство героя Окуджавы с Пьером Безуховым, но «без идей, без почвы», а С. Плеханов сравнивал Мятлева с Анатолем Курагиным, которого будто «возвели в Печорины». Однако, это сходство внешнее — Окуджава его использует для того, чтобы резко оттолкнуться от него при прописывании внутреннего мира Мятлева. С. Неретина опровергает эту точку зрения, так как герой «не входил в тайные организации, подобно Пьеру, хотя оба они не совпадали с доставшимся им по наследству привычным миром; не искал смерти в далеких иноплеменных странах, подобно своему великому соотечественнику, тоже выпавшему из этого круга, и, подобно Анатолию Курагину, не разрушал этот благопристойный, со своими ценностями мир бездумно. Он исповедовал внутреннюю свободу, сумел выдержать натиск привычек, быта, происхождения, оберегал свой собственный, свой личный, единодержавный мир от любых посягательств на него, даже от мраморных статуй в собственном доме. И разве не соразмерно это или менее достойно участия в сообществах? Вряд ли вслед за одним из критиков можно утверждать, что Мятлев родился не вовремя. Вовремя! В то время, которое требовало организации собственной головы. Но в таком случае и замеченная вторичность оборачивается властным требованием изнаночного переиначивания жизни, превращения ее не просто в социальное, но в культурное дело» [12; 125].
Образ князя Сергея Мятлева раскрывается в романе с разных точек зрения — через восприятие друга князя Амирана Амилахвари, Лавинии, через отношение к нему других женщин, светского окружения. Лавиния говорит о герое, что он «безупречен, как воздух» [13; 84]. Важную роль в самораскрытии князя играют его дневниковые записи, органично вплетенные в ткань повествования. Они, перемежая и дополняя воспоминания Амирана Амилахвари, формируют внутренний романный сюжет. Мятлев — не типичный герой для русской литературы, он — совершенно новый шаг: все классические лишние люди чувствовали себя изгнанниками и очень от этого страдали: «равнодушие к жизни и к ее наслаждениям, эта преждевременная старость души» [8; 329], но герой Окуджавы совсем не тяготится, для него это нормальное состояние, скорее он чувствует всех остальных лишними. Образ главного героя — сложная и многогранная фигура, ему невозможно дать однозначную оценку в рамках литературы XIX века. Кроме того, Мятлев в отличие от «лишних людей» проходит испытание любовью. В романе «Путешествие дилетантов» Окуджава затрагивает одну из главных проблем современной ему литературы: взаимоотношения частного, отдельного человека и общества.
В. Куллэ, характеризуя героя Окуджавы, подчеркивает: «“Пешеходы твои — люди невеликие” — пел Окуджава. Развитие в его творчестве темы “маленького человека” — в корне противоположно отечественной традиции, где тот всегда рассматривался сострадательно, но неизменно свысока. Преодолеть свою ущербность такой “маленький человек” мог лишь по рецепту Маяковского, “в партию сгрудившись”. Итоги подобного “сгруживания” автору хорошо известны. Окуджава и в стихах, и в прозе отстаивает достоинство своих героев, “людей невеликих”» [6; 65]. Вопросы о судьбе и предназначении России в «восприятии Окуджавы всегда преломляются в сознании и судьбах «бедных Евгениев», которые, вместе с историческими героями (Пестель), погружены в непостижимую умом и неподконтрольную тем и другим «роевую стихию», движущую Империей, в которую можно не только, по слову Тютчева, верить, но и прощать и лю-
бить, как творение и жертву все той же стихии» [15; 142]. В отличие от исторической прозы XX века в романах Б. Окуджавы главными героями становятся не известные исторические деятели, а «маленькие», «лишние» люди, именно они являются главным объектом изображения в произведении.
ЛИТЕРАТУРА
1. Александрова М. А. Поэтика гротеска в романе Б. Окуджавы «Свидание с Бонапартом» // Гротеск в литературе: Материалы конференции к 75-летию профессора Ю. В. Манна / Ред. Н. Д. Тамарченко, В. Я. Малкина, Ю. В. Доманский. — Москва; Тверь, 2004.
2. Александрова М. Уроки сомнения. Роман Булата Окуджавы «Свидание с Бонапартом»// Голос надежды: Новое о Булате Окуджаве. — М., 2004.
3. Бирюков В. Антигерой // Новый Мир. — 2007. — № 2.
4. Веселков С. «Свидание с Бонапартом»: герои и автор // Голос надежды: Новое о Булате Окуджаве. — М., 2004.
5. Дубин Б. Риторика преданности и жертвы: вождь и слуга, предатель и враг в современной историко-патриотической прозе // Знамя. — 2002. — № 4.
6. Куллэ В. Без Окуджавы // Старое литературное обозрение. — 2001. — № 1 (277).
7. Липневич В. Человек — это мы // Новый Мир. — 1997. — № 7.
8. Лотман Ю. М Пушкин // История всемирной литературы: В 8 т. — М., 1989. — Т. 6.
9. Меженков В. Странная проза // Октябрь. — 1972. — № 7.
10. Мотыль В. «Пока земля еще вертится...» // Старое литературное обозрение. — 2001. — № 1 (277).
11. Назаренко М. «Прогулки фрайеров»: Историческая тетралогия Булата Окуджавы как целое (К постановке проблемы) // Русская литература. Исследования: Сб. науч. трудов. — Вып. IV. — К., 2003.
12. Неретина С. С. Тропы и концепты. — М., 1999.
13. Окуджава Б. Путешествие дилетантов.— М., 1990.
14. Окуджава Б. Ш. Свидание с Бонапартом. — М., 1989.
15. Шаулов С. М. Паралипомены к книге «Мир и слово». — Уфа, 2006.
16. Щукин В. Sine ira et studio. Обзор польской русистики за последние три года // Новое литературное обозрение. — 2009. — № 95.
