CC BY
20
09.00.00. Философские науки
К.М. Гожев
к.соц.н., д.филос.н., профессор, профессор кафедры государственного и муниципального управления и политологии, Карачаево- Черкесский государственный университет,
г. Карачаевск, (тел.: 892892546Л5, F-maW. дог^емк@гашЬ\ет.ги)
KM. Gozhev
Candidate of Soc\o\og^, Ph.D., Professor, Department of PubWc and Mun\c\pa\ Adm\n\strat\on and Po\\t\ca\ Science of Karacha^-Cherkess"\a State Un\vers\ty
ТЕРРОРИЗМ: АНТРОПОЛОГИЯ И МЕТАФИЗИКА (историко-философский аспект)
Аннотация. В статье кратко изложена история возникновения и проявления терроризма в различных странах, в том числе и в России. Выражена философская рефлексия и культурологический подход к терроризму, его этико-нравственной и правовой стороне.
Annotation. The article briefly describes the history of the emergence and manifestations of terrorism in various countries, including in Russia. It expressed philosophical reflection and cultural approach to terrorism, his ethical-moral and legal side.
Ключевые слова: террор, террористический акт, терроризм, насилие, война.
Key words: terrorism, act of terrorism, terrorism, violence, war.
За долгую историю человечества терроризм (фр. «terrorisme», лат.-«terror» - страх, ужас) представал в самых разных обличиях: варфоломеевские ночи и сицилийские вечери, врагов - реальных и мнимых уничтожали римские императоры, оттоманские султаны, русские цари, а также другие страны.
Самая ранняя террористическая группировка - это секта сикариев, которая действовала в Палестине в I веке и истребляла еврейскую знать, поддерживавшую римлян. В качестве оружия сикарии использовали кинжал или короткий меч - сику. Это были экстремистски настроенные националисты, возглавлявшие движение социального протеста и настраивавшие низы против верхов. В действиях сикариев прослеживалось сочетание религиозного фанатизма и политического терроризма: в мученичестве они видели нечто приносящее радость и верили, что после свержения ненавистного режима Господь явится своему народу и избавит их от мук и страданий.
Той же идеологии придерживались и представители мусульманской секты, убивавшие халифов, префектов и даже правителей; так ими был уничтожен Иерусалимский король Конрад Монферратский. Убийство являлось для сектантов ритуалом, они приветствовали мученичество и смерть во имя идеи и твердо верили в наступление нового миропорядка. В эти же времена в Индии действовали различные тайные общества. Члены секты «душителей» уничтожали своих жертв с помощью шелкового шнурка, счи-
тая этот способ убийства ритуальным жертвоприношением богине Кали.
Один из членов этой секты сказал примерно следующее: Если кто-нибудь хоть раз испытает сладость жертвоприношения, он уже наш, даже если он овладел разнообразными ремеслами, и у него есть все золото мира. Я сам занимал достаточно высокую должность, работал хорошо и мог рассчитывать на повышение. Но становился самим собой, только когда возвращался в нашу секту.
В Китае тайные общества «Триады» были основаны в конце семнадцатого века, когда маньчжуры захватили две трети территории Китая. Первоначально они были основаны как тайные общества для свержения господства маньчжуров и восстановления династии Мин на имперском троне. Эти общества во время правления династии маньчжуров фактически превратились в инструмент местного самоуправления, взяли на себя многие административные и судебные функции. Многие «Триады» расширили философию сопротивления маньчжурским завоевателям и включили в число противников также "белых дьяволов", в особенности, британцев, силой навязавших торговлю опиумом Китаю.
«Триады» неоднократно предпринимали попытки к народному восстанию, жестоко подавлявшихся маньчжурами. После восстания «Красных Тюрбанов» в начале XIX века, маньчжурами была проведена особо жестокая операщя наказания, когда сотни тысяч китайцев были обезглавлены, закопаны живьем, медленно удушены. В результате многие члены «Триад» были вынуждены искать прибежище в Гонконге и США. По оценкам британских властей более двух третей населения Гонконга того времени состояло в различных «Триадах».
К началу XX века прежде легальная база существования «Триад» была подорвана репрессиями маньчжур, «Триады» постепенно перешли на использование криминальных методов обеспечения своей деятельности: рэкету, контрабанде, пиратству, вымогательству. В 1911 году деятельность «Триад» полностью трансформировалась из патриотической в криминальную сферу. Впервые в истории образовалось государство, возглавляемое и управляемой членами тайных криминальных обществ, которые привлекали отряды боевиков «Триад» для расправы над своими политическими противниками.
Две наиболее известные доктрины, оправдывающие террор, - это «философия бомбы» и «пропаганда делом». «Философия бомбы» появилась в XIX столетии, её ярым приверженцем и вообще основоположником теории терроризма в его современном понимании считается немецкий радикал Карл Гейнцген. Он был убежден, что «высшие интересы человечества» стоят любых жертв, даже если речь идет о массовом уничтожении ни в чем не повинных людей. Гейнцген считал, что силе реакционных войск нужно противопоставить такое оружие, с помощью которого небольшая группа людей может создать максимальный хаос, и призывал к поиску новых средств уничтожения себе подобных существ.
Терроризм остаётся постоянным спутником человечества. Он становится постоянным фактором общественной жизни со второй половины XIX века. Его представители - русские народники, радикальные националисты в Ирландии, Македонии, Сербии, анархисты во Франции 90-х годов, а также
аналогичные движения в Италии, Испании, США.
Систематические террористические акции начинаются во второй половине XIX века: в 70-е - 90-е годы анархисты взяли на вооружение «пропаганду делом» (террористические акты, саботаж), а их основная идея состояла в отрицании всякой государственной власти и проповеди ничем не ограниченной свободы каждой отдельно взятой личности. Главными идеологами анархизма на различных этапах его развития были Прудон, Штир-нер, Кропоткин. Анархисты отвергают не только государственную, но любую власть вообще, отрицают общественную дисциплину, необходимость подчинения меньшинства большинству. Создание нового общества анархисты предлагали начать с уничтожения государства, они признают лишь одно действие - разрушение.
В 90-е годы анархисты повели «пропаганду делом» во Франции, Италии, Испании и Соединенных Штатах, запугав граждан так, что те, в конце концов, стали полагать, что терроризм, экстремизм, национализм, социализм, нигилизм, радикализм и анархизм - это одно и то же. Этому предшествовало несколько взрывов в Парижских домах, произведенные неким Равашолем. Он произнёс следующий монолог: «Нас не любят. Но следует иметь в виду, что мы, в сущности, ничего, кроме счастья, человечеству не желаем. Путь революции кровав. Я вам точно скажу, чего я хочу. Прежде всего - терроризировать судей. Когда больше не будет тех, никто нас не сможет судить, тогда мы начнем нападать на финансистов и политиков. У нас достаточно динамита, чтобы взорвать каждый дом, в котором проживает судья...». Но этот «идейный террорист» оказался на самом деле обыкновенным уголовником, промышлявшим воровством и контрабандой.
В 1887 году «Террористическая фракция» партии «Народная воля» совершает в Петербурге покушение на императора Александра III. В 1894 году итальянский анархист убивает президента Франции Карно. В 1897 анархисты совершают покушение на императрицу Австрии и убивают испанского премьер-министра Антонио Канова. В 1900 жертвой анархистского нападения становится король Италии Умберто. В 1901 американский анархист убивает президента США Уильяма Маккинли. В России анархистское движение в 1917 г. также свелось к открытому террору, причем зачастую под видом анархистов действовали бандиты и авантюристы.
В Москве была создана «Всероссийская организация анархистов подполья», совершившая ряд террористических актов (взрыв здания МК РКП(б) и др.). В то же время радикальные националистические группировки - армянские и польские террористы, ирландские «динамитчики», турецкие бомбисты-одиночки, македонцы, сербы - пользовались террористическими методами в борьбе за национальную независимость.
Свое продолжение концепции «философия бомбы» и «пропаганда делом» получили в теории фашизма, возникшей в начале XX столетия в Италии и Германии. Это была террористическая диктатура самых реакционных сил, отличающаяся применением крайних форм насилия, шовинизмом, расизмом, антисемитизмом, идеями военной экспансии и всевластия государственного аппарата. Был обрушен кровавый террор на все демократические и либеральные движения, физически уничтожались все действительные и потенциальные противники нацистского режима.
Созданный в фашистской Германии механизм диктатуры включал в себя отличавшийся крайней жестокостью террористический аппарат: СА, СС, Гестапо, «Народный трибунал» и др. Под влиянием Италии и Германии режимы фашистского типа были установлены в Испании, Венгрии, Австрии, Румынии. Фашизм явился смертельной угрозой для всего человечества, поставив под вопрос существование многих народов. Фашистами использовалась тщательно разработанная система массового уничтожения людей; по некоторым подсчетам через концентрационные лагеря прошло около 18 млн. человек всех национальностей Европы.
Терроризм - одна из форм насилия, он имеет свою специфику. Определений терроризма множество, как и субъектов - государства, террористические организации, преступные группы, а также объектов - государства, его граждане или его структуры (напр., правоохранительные органы), общественные отношения в политике, экономике, социальной сфере, культуре. Цель - подрыв, дезорганизация, ослабление, др. этих отношений.
Можно долго и «онаучено» перечислять причины и мотивы, средства и методы, цели и задачи, но у нас несколько иная проблематика. Но всё же следует начать со стратагемы и идеологемы, философемы и культуремы террора, которые всегда связаны с возбуждением в массовом сознании страха, паники, ужаса, стресса. Часто выступает как реакция на уже сложившееся в обществе насилие, либо несправедливое решение социально-политических, экономических, национальных, религиозных и других проблем.
Сначала правомерно понять и уяснить природу возникновения терроризма в жизни российского общества, её социальный аспект и идейно-культурологическую составляющую, что позволит вести борьбу с этим чудовищным явлением более эффективно. Первые террористические проявления следует отнести к XVI веку. Опричнина, посредством которой Иван IV стремился укрепить монархическую власть на Руси, обладала всеми необходимыми элементами и признаками государственного терроризма и, по существу, являлась первым опытом такового. Опричнина включала в себя три необходимых элемента терроризма: государственно-идеологическую концепцию, специально созданные военно-организационные структуры и собственно террористическую деятельность.
К методам устрашения в отношении своих противников и в целях укрепления своих позиций прибегали многие представители верховной власти. Так, уже при царе Фёдоре Иоанновиче Русью начал править Борис
"1—' с» и и и
Годунов, который при возникновении малейшей угрозы своей власти предпринимал срочные меры для психологического устрашения и физического устранения своих недоброжелателей (князей Шуйских, Татьевых, Урусовых, Колычевых, Быкасовых). В результате такой «чистки», после смерти царя в 1597г., у Годунова не было достойных соперников из числа претендентов на престол, и он был избран на царство. Будущая царица Екатерина II в 1762 г. стала самодержавной государыней, отлучив от власти и санкционировав убийство своего мужа Петра III, внука Петра Великого и т.д., т.п.
Напомню и о пореформенном российском обществе второй половины 19-го в., которое в своей основной массе пребывало в догражданском состоянии, которое не располагало действенными механизмами цивилизо-
ванного самоконтроля, было не вольно в своих движениях и реакциях. Проявления одобрительного отношения к противоправительственному террору русских радикалов со стороны простолюдинов, представителей имущих классов, интеллигенции, студенчества свидетельствовали об удручающей нравственно-политической незрелости основной массы населения.
Потому в ответ на этатистский эгоизм властей незрелое общество в лице его наиболее активных представителей двинулось войной на государство, избрав средством силового воздействия избирательный политический террор. В результате одни эсеры в 1905 г. убили более 1500 человек; за несколько месяцев 1906 г. убито и ранено 1921 чел., включая 34 губернатора и генерал-губернатора, 38 начальников полиции, 31 духовное лицо, 64 фабриканта, столь же банкиров и торговцев.
Ответственность за развернувшийся политический террор, который спустя определённое время превратился из точечного в массовый, из индивидуального в государственный стоит возложить на нескольких социальных субъектов. Во-первых, это авторитарно-полицейское государство, которое своей отнюдь не толерантной политикой препятствовало нормальному развитию нарождающегося гражданского общества, не спешило предоставить ему необходимые условия для цивилизованного становления. Во-вторых, это само молодое, становящееся гражданское общество, которое, хотя и было чрезвычайно юным, но, тем не менее, обладало самосознанием благодаря существованию либеральной интеллигенции, и потому подлежит вменению ему в ответственность его действия. В-третьих, это такие институты младогражданского общества, как российская публицистика и беллетристика начала XXв., которые наиболее активно способствующие романтизации, идеализации, популяризации политического террора и несут особую, повышенную ответственность за его последующий разгул.
Речь о том, что взаимоотношения полицейского государства и политически незрелого, инфантильного и по-юношески агрессивного младо-гражданского общества разворачивались в русле логики взаимного ожесточения и эскалации встречного, обоюдного насилия. Не потому ли общество как бы выдало своим наиболее радикальным представителям санкции и некие индульгенции на террор против государства. Только при отсутствии взаимоуважительного диалога между государством и обществом могла распространиться столь варварская форма разрешения накопившихся противоречий как политический террор. Примечательно, что из набора возможных санкций на террористическую деятельность - религиозных, моральных, идеологических, политических - были задействованы все, кроме первых. «Точечный» террор снизу должен был служить предупреждением государству с его машинной бесчеловечностью, механической косностью о том, что если оно не двинется навстречу запросам нарождающегося гражданского общества, то будет опрокинуто и разрушено.
Мотивация террористической деятельности разворачивалась в двух основных направлениях. Первая мотивация - это возвышенная, романтически-героическая, жертвенная мотивация, движимая любовью к народу, ориентированная на завоевание свободы и облегчение страданий всех униженных и оскорблённых. Действующие лица террора с XIX века - это благополучные, молодые, романтичные аристократы, которые знали, что идут
прямо на эшафот. Вторая - низменная, имморальная, авантюрно-прагматическая, ориентирующая на власть, на безраздельное политическое господство над минимально большим числом людей.
Возник и анархический безмотивный террор против буржуазии вообще, который являл собой безумие, глубокое нравственное разложение общества. Политические террористы навязывают обществу жажду разрушений, хаос, апокалипсис, они хотят на пепелище старого порядка воздвигнуть новый социальный порядок. Радикальные идеологи стремились внушить ему идею дозволенности, оправданности, правомерности политического насилия. При этом в самой политической практике возник неожиданный моральный парадокс.
Отрицая, казалось бы, убийства с признаками уголовных преступлений и положительно оценивая убийства, мотивированные посредством высоких политических целей, теоретики терроризма обнаружили, что на практике крайне редко удаётся соблюсти подобное разграничение: политическое и криминальное начало, оказывается, тесно переплетены. Подобная сдвоенность терроризма и уголовщины обнаружилась в деятельности и программе тайного общества «Народная расправа», которое имела своей задачей развёртывание антиправительственной деятельности на всей территории России.
Актуальность терроризма как явления современного мира не вызывает сомнения. Отношение террора к современности следует концептуализировать как навязчивость. Работа террора есть работа - «тупого наличия», «противоположностью существования (existence) является не несуществование «inexistence», а упорство «insistence»: то, что не существует, продолжает упорствовать, борясь за существование» [1]
Обречённая этому симптому, современность обречена уяснению себя самой. Постольку вопрос: каково философское алиби аналитики современности? Речь идёт, в конечном счёте, об апологии, и понятно, что - со времён Сократа - берётся под защиту бытийная определённость речи философа. Экстемпоральность философского вопрошания мне, кажется, не дана, а задана в виде универсалий созерцания или универсалий рефлексии: начало философии... есть, собственно предостережение противХроноса [2].
Немецкий идеализм впервые допустит моду (от modus - род, способ, манера) в связный дискурс. Граничным её определением был бы «дух времени» (то есть временная определённость духа). И прав Гройс: наиболее влиятельных теоретиков историчности следует рассматривать как наиболее последовательных теоретиков моды [3]. Сказанное не пытается быть чем-то кроме экспозиции. Скорее даже уведомлением о том, почему здесь об этом речь.
«Вирусным» стратегиям постисторического террора не находится аналогов ни в отрицающем индивида государственном терроре, ни в отрицающем легитимность государства терроре экстремистских групп (от «Народной воли» до «Красных бригад»): «Взрывается политическая пустота (а не злоба той или иной группы людей»), молчание истории... безразличие и безмолвие» [4].
Таким террор был не всегда: он знал и свою возвышенную эпоху -
U и и ТТ U
эпоху травматической коммуникации с невыразимой идеей. Некий либер-
тинаж «закона сердца» знал и героическую эпоху брутальной майевтики (Маркс: «Насилие - это повивальная бабка истории»). Или когда «критика оружием» приводила историю к её истине, реализуя производством Героя логос Мудреца, то есть, приводя к действительности корректное описание того: как и почему Бытие манифестировано не только природой и природным миром, но также человеком и миром историческим.
Финальный эпизод исторического повествования совпадает с финальным эпизодом самой истории - смертью человека как свободного исторического индивида (что, фактически, означает и смерть философии как связного дискурса об инновации - модификации желания в реальном времени). Нет больше ни Дионисия, ни Наполеона, ни Гитлера: политическая история бытия сворачивается к оглушённому состоянию, а мышление теряет линию внешнего в себе самом. В таком мире террор отправляет не родовспомогательную, а, напротив, чисто абортивную функцию, работая по принципу сломанного винта: отрицание не открывает возможности, но, напротив, неумолимо отбрасывает дискурс к началу.
Речь, собственно, идёт об исчезновении революционной монополии на террор: «революция» 1968 года именно постольку не была всенародно-кровавой (в отличие от «частичных революционных объектов» свободных радикалов), поскольку разрешиться могла только в партикулярном терроре «безработной негативности».
Нас как бы катапультирует по ту сторону всех диалектических приключений - как ужаса абсолютной свободы [5], так и безумия претворения сердца в действительность [6]. А, значит, мы, оказываемся, выведены и по ту сторону политического или (что то же) исторического мышления террора, тем самым обрекая себя на смутное подозрение: да живо ли само политическое? Возможно, что как социальность и сексуальность, как автор и субъект, политическое имеет свой срок: так, в наших сообществах оно уже не живёт, а только угасает.
Современность вступила в череду бесшумных войн. Война - поэзия истории [7]. Профанное распознаётся сетью как шум: чтобы отличить его от сигнала, система вынуждена усложнять код. Иногда её это удаётся - и тогда перед нами сверхсложные статичные системы (как поэзия скальдов или система каст). Иногда - нет. В этом случае система мутирует.
Таков формальный минимум для описания истории. Формальный -поскольку не спрашивается о его содержательном статусе профанного (будет ли это негативность желания или позитивность производства). Но, так или иначе: шумы порождают системно не абсорбированные элементы -не абсорбированные де факто (как пролетариат Маркса) или даже в принципе (как единичность Къеркегора).
Возможность двоеречия (диалога) основана в шумовом зазоре -пусть минимальном [8]. История в этом смысле есть реальный диалог - то есть диалектика или полемика. Но никто не полемизирует с помощью слов: полемизируют дубинами, пушками, ракетами, обогатительными комбинатами. Ещё раз: история есть последовательность шумовых искажений кода. Война - момент истины истории, как поэзия - момент истины языка, событие, в котором исход тяжбы между системой и профанным не предрешён.
Что такое событие (хотя уже спрашивая так, мы язык-то, конечно,
коверкаем)? Это когда кости ещё катятся по столу - инновация в действии. Идеальная игра.
Понятно, что после поражения СССР в Третьей мировой, мы вступили в череду бесшумных войн - карательных акций мирового гегемона, имя которому - капитал. Персидский залив, Сербия, Афганистан, Ирак, Ливия, Египет, Сирия Иран, Украина (другие на очереди) - всё это войны и конфликты с нулевым приростом содержания (коль скоро их исход изначально предрешён). Сверхсильная репродукция одного и того же здесь неотличима от глубочайшей тишины - полной самотождественности исторического содержания.
Политическая история гомологична эволюции оружия (абсолютное оружие и есть абсолютное знание - скажет Маркузе): всё, что относится к войне через посредство скорости и власти, относится к полису. «Оружие отражения» запустило политическое. «Оружию поражения» - трансформировало полис в национальное государство, генезис которого аналогичен закату осадных войн и переходу к войне наступательного характера (вплоть до нацистского Blitzkrieg,а).
Но «точно также информационное оружие изменит город, изменит функцию государства. С его появлением национальное государство растворяется в более обширной глобальной совокупности. Под вопрос ставится статус города, он оказывается больше, чем городом; нации утратят значительную часть своей власти в пользу мегаполисов, в пользу огромных городов-архипелагов. То есть появление орбитальных коммуникативных вооружений влечёт за собой "мондиализацию " цивилизаций. Мы присутствуем при зарождении города-мира, состоящего из конгломерата городов» [9].
Итак: национальные государства, национальные интересы, национальная безопасность, которыми мы по привычке грезим (впрочем, эти грёзы вполне уживаются с реальным историческим саботажем), есть не более чем шапки-невидимки для глобальных гладиаторов и городов-
А SJ SJ
архипелагов. А под этим архипелагом никакой политической диалектике не суждено обнаружить свою Панигею. Применительно к успешности терактов хорошим тоном стало говорить о недееспособности спецслужб. Но кто сказал, что им вообще есть до нас дело?
Целый массив так называемых «терактов» скорее следует описывать в терминах войны, причём войны не как «продолжение политики другими средствами», а как «естественного состояния»: если террор реально курируют нефтяные или героиновые трафики, то в своей сущности он ничем не отличается от политического пиара, точно так же обслуживая инвестиции элит.
В этом отношении между историческим и постисторическим террором нет никакой связи: если первый направлен на совокупность вещей (изменение строя) - и в этом смысле «космичен», то второй, напротив, работает на внутримировое перераспределение (в контексте которого между Биллом Гейтсом и Усамой бен Ладеном нет никакой разницы). Это серия денег, то есть серия капитала-как-гомеостаза (капитал, следуя Марксу, расширяется, но расширяется по принципу ксерокса - так мельтешение событий означает, что в принципе ничего не происходит). Капитал в этом
смысле «не имеет истории» [10].
В настоящий момент преемственность по отношению к историческому террору обнаруживает скорее дикая жестокость маргиналов (как скажет к месту Батай, «безработная негативность» недовольна всем, однако это недовольство не может обрести своего предмета). В этой перспективе террор являет собой работу ненависти: если историческое насилие порождается угнетением (и есть, следовательно, оргия освобождения), то «ненависть» возникает тогда, когда человека отправляют на помойку [11].
На развалинах традиционных комьюнити конституируются немыслимые и неописуемые сообщества, для которых «принцип рулетки» коэсте-сивен существованию: «Коллективность - это разворачивание из глубины небытия континуума миметического взаимоналожения сил и форм, образующего сложную телесную ткань жизненного поля, с одновременным отслаиванием продуктов реализовавшей себя симулятивности» [12]. Речь идёт о таком типе социальной индивидуации, в основании которого можно обнаружить событие (или серию событий), но не субъекта.
т-ч и о
В этой же перспективе находится и война, как род отлынивания от гомеостатических императивов капитала - род парадоксальной борьбы за досуг. Думаю понятно, что когда «работа» истории закончена, безработная негативность будет воевать за то, чтобы не работать (как антиглобалисты, балканские партизаны, различные боевики на Кавказе).
Современные войны происходят в основном там, где людям начала угрожать безденежная работа вследствие экспансии современного туризма (Палестина, Югославия, Кавказ - Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, Дагестан и др., а ныне - Египет, Сирия, Ливия, Тунис и др. арабские страны) будучи как бы продолжением отдыха другими средствами, игнорируя даже террористов ИГИЛа. Люди идут воевать, чтобы их не заставили работать кельнерами на горнолыжных курортах.
Но этот мир досуга и траты в настоящее время лишён слова. И здесь оружие критики по-прежнему должно быть актуально. Капитал секуляризует абсолютное - поскольку и запускается в оборот топос бесконечной справедливости, как ответа на бесконечное же преступление.
Понятно, что эта топика не предполагает апелляций ни к какой юридической инстанции: привлечение к суду предполагает, что подсудимый может быть и оправдан. Демонизация замещает юридический дискурс теологическим - тем самым превращая вину в абсолютную. То есть неподсудную.
Французские интеллектуалы протестуют против такой теологизации права. Однако позволим себя спросить, какова генеалогия дискурса о бесконечной вине, которую, тем не менее, влечёт за собой историческое (то есть конечное) событие (теология считала, что бесконечна лишь вина Антихриста - трансисторической фигуры)? Ливийского полковника Каддафи тоже посчитали за упомянутого персонажа Библии, и Франция первой начала бомбить ливийскую территорию с мирным населением со второй половины марта 2011года согласно двусмысленному решению Совета Безопасности ООН.
Топос абсолютного преступления кристаллизуется в дискуссиях о
Холокосте, у французов преломленное через вопрос о «молчании Хайдегге-ра». Дискурсивный ресурс был отыгран в реальном времени. Это конец конца?
Последствия фактической секуляризации абсолютного печальны. Чему есть исторический прецедент - множество войн, сродни террору, за Гроб Господень. Такая авантюра уже тогда была обречена на то, чтобы всегда оставлять за собой пустоту святых мест. Гегель пишет о крестоносцах: крестовый поход именно поэтому обречён был и будет на неудачу, что его желанием является созерцание бесконечного. Эта неудача ведёт к тому, что предмет созерцания вовлекается в круг пошлых метаморфоз (торговля реликвиями).
Последовательная сакрализация мирского - деньги, «мыслящие» себя как трансцендентное в имманентном: «Но если согласиться с тем, что "высокая культура" оперирует с бесконечным желанием - или, что то же самое, с желанием бесконечного, - то представление о том, что какая-либо реально существующая экономика может удовлетворить все возможные желания, немедленно обнаруживает своюутопичность»[13].
Претензия на экономику бесконечного есть другая сторона нашей действительной конечности - постольку всякий обмен есть, в сущности, аватары обмена смерти, и только преодоление смерти могло бы служить окончательному преодолению обмена. Непродуктивный эротизм и насильственное действие - одним жестом обрезающие как натуральные, так и спиритуальные детерминации - дают нам возможность сопротивляться давлению реального и жить.
Если XX век можно охарактеризовать с политической точки зрения -веком войн и тоталитаризма, то начавшийся XXI век уже включает в свою характеристику слово международный терроризм. Как явление - терроризм существует более чем долго.
В более примитивно-обыденной рефлексии правомерно изъясниться и следующим слогом. С новым терроризмом новая Россия столкнулась в период чеченской компании, но тогда мировое сообщество ей не поверило. Начало терроризма на Западе исчисляется с событий 11 сентября 2001 г.
Новый терроризм, став более организованным, технически оснащенным стал более чем серьезным и достойным противником цивилизованного мира. В каждой отдельной стране, в разные периоды могут быть свои определения терроризма. Тем не менее, попытаемся выделить нечто общее. Тер-роризм-это форма политической борьбы, при которой предельно упрощенная система координат «друг-враг» лишена всяких государственных и дипломатических начал и взывает к древнему инстинкту мести, отчасти родовой мести, что приводит к атакам против населения, ради воздействия через граждан и СМИ на правительства атакуемых стран для достижения рациональных политических целей.
Компетентные в этой области люди, исследователи выделяют два основных типа - личностные и политико-идеологические мотивации. Личностные мотивы обращения к терроризму в свою очередь могут подразделяться на три вида: эмоциональные, невротическо-психопатологические и корыстные (государства, организации или лица, спонсирующие террористическую деятельность).
Если смотреть в корень терроризма, то он исходит в основном от стран третьего мира. Отсталость и бедность - мощный источник агрессии. Самое страшное, что отставание растет и усугубляется глобализацией. Мир раскололся на страны, где высоко ценится жизнь и свобода и есть стремление к объединению, с одной стороны, и мир с низким уровнем и ценой жизни вообще - с другой.
Можно сказать и так, что терроризм есть месть отставшей части мира преуспевающей его части, вызванная окончательностью раскола и невозможностью "догнать" сегодняшний Запад. Но это не абсолютная причина, т. к. во главе терроризма стоят как раз таки далеко не бедные индивидуумы, они выкладывают миллионы долларов на дестабилизацию обстановки и теракты.
Что касается невротическо-психопатологических причин, то здесь доминирует не психопатология, т. к. большинство террористов объективно вменяемы. Среди опрошенных шиитов старшего возраста способных и готовых совершить теракт 34,37 %, а среди респондентов в возрасте 15, 16 лет -100 %? Что это? Способ самоутверждения посредством насилия или удовлетворения веры, что способствуют важному делу?.
Идейные мотивы могут быть социально-политическими, националистически-сепаратистскими и религиозными. Мотивационная основа националистического и сепаратистского терроризма часто значительно прочнее, чем у социально-политического, поскольку связана с кровными узами и семейными традициями, передается из поколения в поколение и закладывается с раннего детства. Националистические мотивы переплетаются с религиозным фундаментализмом, который нередко приводит к особенному фанатизму. Известный специалист по терроризму Б. Дженкинс считает, что террористы могут рассматриваться как абсолютисты, как "истиннове-рующие ".
Особенно опасна эта религиозность в исламе, где она доходит до крайних форм фанатизма и слепой веры в свою правоту. Чтобы стать террористом, - считает К. Оотс, - человек должен иметь такую систему верований, которая позволяет ему рассматривать насилие как приемлемое средство для достижения цели... Уверенность в собственной правоте является основополагающим элементом, поскольку немногие способны в достаточной мере посвятить себя делу совершения насильственных актов, если не убеждены в моральной правоте дела, поскольку только правота делает такие акции правыми.
Террористы Ирландии, Шри Ланки отличаются от исламских радикальных организаций более реальными и осязаемыми целями и требованиями. Исламские террористы делят мир на две части без середины: свои и неверные - «друг-враг». Атака на Всемирный торговый центр показала, что нашлись такие религиозные группы, которые способны ударить прямо в сердце глобализма ценой своей жизни. Но в современном терроризме, религия форма «рационализации» и объяснения, а не первопричина террора.
Наконец, наиболее варварский компонент социальной практики и социальной философии терроризма-отрицание основного права человека -права на жизнь, возведение убийства в принцип. Это, требует серьезных обоснований. И наряду с апелляциями к «высшей справедливости» прибе-
гают к такому приему как «обесчеловечивание» своих жертв: «Враг рассматривается террористами не как человеческое существо». Этой стороной терроризм сходен с фашизмом и Ку Клукс Кланом.
М. Тейлор приводит характерное высказывание активиста Ку Клукс Клана на митинге членов этой организации, смысл которого в оправдании убийства четырех детей. «Это были не дети, - говорил он, - а маленькие мартышки, маленькие собаки и маленькие кошки, маленькие бабуины, маленькие скунсы, а также маленькие черномазые. Да, именно маленькие черномазые... Нестыдно, что они были убиты. Почему? Потому, что когда я убиваю гремучую змею, я не делаю различия между маленькой и большой змеей, так как знаю, что все змеи - враги и ужалят меня, если смогут».
Как причину событий 11 сентября и наряду с ними теракт американца Тимоти Маквея, взорвавшего дом в Оклахома-сити, можно расценить то высокомерие США по отношению к другим народам, гегемонизм, три-умфализм, неоправданное использование вооруженных сил, убежденность в своем превосходстве. Кроме того не надо забывать, что некогда террориста № 1 - вышеупомянутого бен Ладена создали именно США. Он будучи их героем в конце 80-х стал для них сатаной в 2000-м.
Из интервью французского философа и публициста Андрэ Глэк-жсмана: Вопрос - «Кто такой на самом деле Бен Ладен? Греческийфило-соф, переодевшийся восточным анархистом?». Ответ: «Я бы порекомендовал ЦРУ читать Достоевского «Преступление и наказание». Если бы агенты этого управления прочитали романы русского писателя раньше, их было бы не так-то легко обмануть. ЦРУ недооценило своего противника. Агенты управления решили, что это лишь "сумасшедшие от Аллаха" мистики. Из-за своего невежества они не смогли обнаружить в Бен Ладене и его сторонниках культовость, сводившуюся к тому, что эти люди направили всю свою энергию на восстание против Запада, обучившего их».
Как известно - «Зло провоцирует зло». Субъект, уверенный в своей правоте, нуждающийся в самоутверждении и преследующий личные экономические и политические цели, попадает под влияние той или иной радикальной группировки и эволюционирует, повторяюсь, по цепочке «радикализм-экстремизм-фанатизм-терроризм».
Таким образом, идеи и мотивы современного терроризма дают возможность увидеть сложность проблемы при ее внешней простоте. В современном мире, будущее которого зависит от цивилизованного разрешения социально-политических, этнических и религиозных конфликтов, изучение, истории и философии терроризма, может помочь понять и разрушить цепочку и искоренить «пропаганду действием» терроризм как явление. Источники:
1. Жижек, С. Добро пожаловать в пустыню реального.- М., 2002.- С. 28.
2. Черняков, А.Г. Онтология времени.- СПб., 2001.- С. 37-38.
3. «Для Гегеля смена моды приводит к осознанию механизма этой смены, после чего сама мода становится модной, это и есть абсолютный дух, в котором носят только ретро, в котором история кончилась. Для Хайдеггера мода является постоянным удалением от того, что можно назвать «подлинной модностью» (Гройс, Б.- Ленинград-Париж, 1986.- С. 33).
4. Делез, Ж. Переговоры.- СПб., 2004.- С. 1.
5. Утверждающий Абсолют как событие и, с другой стороны, события как абсолютного, в лишении смерти её глубины: «Единственное произведение и действие всеобщей свободы есть потому смерть, и притом смерть, у которой нет никакого внутреннего объёма и наполнения; ибо то, что подвергается негации, есть ненаполненная точка абсолютно свободной самости; эта смерть, следовательно, есть самая холодная, самая пошлая смерть, имеющая значение не больше, чем если разрубить качан капусты или проглотить глоток воды» (Гегель, Г.В.Ф. Феноменология духа.- СПб., 1992.-С. 318).
6. Смыслогенетического принципа для волеизъявления маргинальных (в политическом, этническом, религиозном или любом другом отношении) групп, отсечённых от нормативных практик делегации: «В этом безумии для сознания помешан только некоторый предмет, а не само сознание как таковое внутри себя и для себя. Но в результате опыта, который здесь оказался, сознание в своём законе сознаёт себя само как «это» действительное; и в то же время, так как именно та же существенность, та же действительность отчужде-на от него, то оно как самосознание, как абсолютная действительность сознаёт свою недействительность, или: обе стороны в своём противоречии непосредственно имеют для него значение его сущности, которая, следовательно, до самой глубины своей безумна» (Гегель, Г.В.Ф. Феноменология духа.- СПб., 1992.- С. 200).
7. Не стоит слышать в этом лишь некийнеобатализм. Когда формалисты описали порождение поэтического опуса, их не слишком интересовала историософская экстраполяция данного хода - присутствуя, впрочем, в некой подземель-ности.
8. Ср.: «Идеализированная схема связи, условно освобождённая от всех видов шумов и обнажающая суть коммуникативного акта, обеспечивает получение именно того сообщения, которое было отправлено. Нетрудно заметить, что функциональная установка такой схемы коммуникации, объясняя механизм циркуляции уже имеющихся сообщений в том или ином коллективе, не только не объясняет, но и прямо исключает возможность возникновения новых сообщений внутри цепи "адресант-адресат". Следовательно, все научные построения, анализирующие циркуляцию сообщений внутри какой-либо одной коммуникативной цепи, обогащая наши представления относительно форм передачи, накопления и хранения информации, ничего не прибавляют к нашим знаниям о возникновении нового сообщения, то есть о самом ядре интеллектуального акта» (Лотман, Ю.М. Семиосфера.- СПб., 2001).
9. Рыклин, М.К. Великий автомат. - М., 2002.- С. 127.
10. Сюриа, М. Деньги. Крушение политики.- СПб., 2001.- С. 38.
11. «Поскольку в нашем обществе нет более места реальному насилию, направленному на определённый объект, историческому, классовому насилию, то оно порождает виртуальное, реактивное насилие. Ненависть, которую можно принять за архаичный, первичный порыв, парадоксальным образом представляет собой страсть, оторванную от своего предмета и своих целей. Вот почему ненависть современна гипперреализму крупных метрополий» (Бодрийяр,Ж. Город и ненависть).
12. Кубанов, И. Пейзаж чувственности. Вариации и импровизации.- М., 1999.- С. 167.
13. Гройс, Б. Искусство утопии.- М., 2003.- С. 17.
