CC BY
115
7. Оскоцкий В.Д. Роман и история (Традиции и новаторство советского исторического романа). -М.: Худож. лит., 1980. - 384 с.
8. Пенская Е.Н. Русский исторический роман XIX века // Историческая культура императорской России: формирование представлений о прошлом: Коллект. моногр. в честь проф. И.М. Савельевой / отв. ред. А.Н. Дмитриев; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». - М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2012. - 551 с.
9. Петров С.М. Русский исторический роман XIX века. - М.: Худож. лит., 1984. - 374 с.
10. Реизов Б.Г. Французский исторический роман в эпоху романтизма. - Л.: Гос. изд-во худож. лит., 1958. - 568 с.
11. Река времен. Вып. 1. - М.: Эллис Лак; Река времен, 1995. - 288 с.
12. Скабичевский А.М. Наш исторический роман в его прошлом и настоящем // Сочинения: в 2 т. - СПб., 1890. - Т. 2. - С. 654-794.
13. Сорочан А.Ю. «Квазиисторический роман» в русской литературе XIX в. Д.Л. Мордовцев. -Тверь: Марина, 2007. - 224 с.
УДК 821.161.1
Чубукина Ольга Владимировна
Харьковский национальный педагогический университет им. Г.С. Сковороды (Украина)
chubukinaolga @mail.ru
СВОЕОБРАЗИЕ УТОПИЧЕСКОГО КОМПОНЕНТА В РУССКОМ РОМАНЕ XVIII ВЕКА
В статье обоснована точка зрения, согласно которой ряд отличительных особенностей русской литературной утопии XVIII века, в частности русского политического романа, следует рассматривать не в сопоставлении с предшествовавшими их появлению западноевропейскими произведениями, а как органичное проявление национальной ценностной этической парадигмы.
Ключевые слова: утопия, роман, антиутопия, политический роман, XVIII век.
Одним из важнейших социально-культурных проектов, сформировавшихся в европейском социально-культурном пространстве в эпоху Просвещения, стала утопия как многообразно культивируемый тип миросозерцания. Однако утопизм Западной Европы и России в эпоху Просвещения различаются друг от друга едва ли не радикально. Европейская утопическая перспектива формировалась под воздействием предчувствий грядущих социальных потрясений. В России эта перспектива была наполнена иным содержанием: это объясняется, прежде всего, фи-лософско-интеллектуальным напряжением между набирающими силу просветительскими идеями и жестокой практикой монархического деспотизма: «Распад единой картины мира, появление новой идеологии и новых культурных задач, западные влияния, вкус к художественной литературе, формирование интеллектуальной элиты, новые технические перспективы, политическая и историческая мысль - все это должно было создать новую и благоприятную почву для утопических построений. Тем более что под воздействием тех же факторов набрал силу и сам утопизм (прежде всего утопизм государственный)» [1, с. 89-90]. Правда, следует особо подчеркнуть нетипичность самой фигуры деспота: Екатерины II. Как известно, императрица проявляла живой интерес к, так сказать, нетрадиционным методам государственного строительства: «Она задалась целью изменить человека. Живо интересуясь психологией и педагогикой, Екатерина знает все теории от Коменского и Локка до Юма
и Руссо, систематизирует свои взгляды в записке, адресованной наставнику своего внука Н. Салтыкову, пишет поучительные истории» [1, с. 93].
Нарождающаяся русская литература откликнулась на запросы времени с учетом социально-исторической конкретики. Хотя и в России появлялись собственно философско-социальные трактаты, содержавшие описание разнообразных проектов будущего устройства человеческого общежития, национальное своеобразие восприятия просветительских идей сказалось с большей отчетливостью в художественной литературе. Именно в это время, во второй половине XVIII века, появились первые образцы русского политического романа, авторы которых вдохновлялись, как принято полагать, «Приключениями Телемака» Фенелона. Роман представлял собой свободное переложение «Одиссеи» Гомера и содержал обширное повествование о приключениях Телемака в поисках его отца, Одиссея. Кроме прочих приключений, Телемак с Ментором встречаются в море с финикийцами, от которых узнают об удивительной стране Бетике, где во многом ещё царит Золотой век. Описание Бети-ки, между прочим, послужило основанием для охлаждения к Фенелону короля Франции.
Первым воспользовался этой сюжетной формулой Ф.А. Эмин, рассказывая о путешествии по Греции и Персии Фемистокла и его юного сына Нео-кла, преследуемых Афиной. Рассуждения о законности и справедливости, разбитые на диалоги и пересыпанные уроками военного искусства или этнографическими наблюдениями, составляют до-
© Чубукина О.В., 2013
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2013
135
вольно пестрое целое. Традиционный морализм соседствует с новыми идеями, социальный радикализм - с осмотрительностью «смиреннейшего и преданнейшего раба Ее Величества», как подписывает Эмин свое произведение. В этом сказывается одна из отличительных особенностей русской литературной утопии, видимо неизвестной западной литературе вообще. Дело в том, что одним из традиционных для русского романа утопических компонентов является так называемая эвтопия: «Примерами таких “панегирических утопий” или эвтопий могут служить прежде всего романы Ф.А. Эмина “Непостоянная фортуна, или Похождения Мирамонда” (1763) и В.А. Левшина “Приключения Баламира” (1783)» [2, с. 239]. (К этому замечанию российского исследователя следует добавить, что эвтопия присутствует и еще в одном произведении В.А. Левшина: «Новейшее путешествие, сочиненное в городе Белеве».)
Следующим по времени следует считать роман М. Хераскова «Нума, или Процветающий Рим». В этом произведении сказывается другая характерная особенность утопизма в русском социальнокультурном контексте: тенденция к угадыванию и домысливанию признаков идеального общественного устройства в реальном историческом прошлом. При этом причины упадка авторы таких ретроспективных утопий видят, прежде всего, в самом человеческом материале, а не во внешних условиях. Особый интерес представляют элементы антиутопизма, несомненно присутствующие в других произведениях М. Хераскова. «Остров философов» в «Кадмосе», остров Терсита в «Полидоре» - две республики, организованные в соответствии с идеалами Просвещения. Там царит беспорядок, война всех против всех, нищета - естественное следствие демократического режима. В отличие от тиранов или развращенной знати, служителей зла, основатели этих республик преследовали добрые цели. Но динамика их утопии неподвластна им и все искажает.
В произведении М. Щербатова «Путешествие в землю Офирскую г-на С... швецкаго дворянина» создан образ страны Офирии. Особенность русского утопизма в романе-трактате М. Щербатова состоит в том, что для понимания замысла автора важно учитывать, что Офирия - это образ будущей России, а не абстрактного идеального государства. Иными словами, в данном случае мы имеем дело со своеобразным вариантом эвтопии, с одной поправкой: наследственная монархия устранила опасность деспотизма благодаря выборным государственным институтам, в которых представлены разные слои общества - не только аристократия и знать (истинные властители), не только купцы и ремесленники, но и «ученые люди»; деистская церковь, принявшая некоторые элементы масонского ритуала, ведет граждан не столько по пути ду-
ховности, сколько по пути добронравия и социального порядка. Священники - офирская полиция. Государство управляет экономикой, за свой счет кормит чиновников, организует военные поселения.
Пример конструкции другого рода - в «Новейшем путешествии» (1784) В. Лёвшина. Его рассказ раздвоен, землянин отправляется на Луну и обнаруживает там совершенное общество, в то время как житель Луны посещает Землю и возвращается напуганный земными обычаями, но воодушевленный ходом дел в екатерининской России. Лунное общество совмещает модель Бетики с сентимента-листским идеалом. Оно напоминает Офирию Щербатова своим этическим утилитаризмом и аппаратом нравственного принуждения, усиленным административными мерами (самая суровая - изгнание).
В работе французских историков М. Геллера и М. Нике представлен взгляд на русскую утопию со стороны. Этот взгляд представляет для нас в данной статье особый интерес, поскольку фиксирует в негативном аспекте именно те черты русской литературной утопии, которые нам представляются не то, чтобы однозначно положительными, но, во всяком случае, закономерно отражающими специфику национального самосознания: «XVIII век в одно и то же время увлекает и разочаровывает историка утопии. Увлекает, потому что утопизмом отмечена вся русская культура этого времени. Разочаровывает, потому что, несмотря на вроде бы благоприятные условия, этот век не произвел на свет сочинений, которые можно было бы поставить рядом с великими западными утопиями. Кроме зависимости от государственного утопизма есть, на наш взгляд еще две важных причины, по которым утопия XVIII века в России не приобрела специфической формы и, следовательно, не смогла свободно развиться в рамках “утопизирующих” жанров» [1, с. 154].
Французские исследователи упрекают русских писателей в противоречивости и даже, порой, нелепости их воззрений. В рамках небольшой статьи мы можем ответить на это лишь в первом приближении. С нашей точки зрения, упреки западных историков обусловлены их подходом к оценке «качества» утопии, в основе которого - ориентация на «великие западные образцы». Иными словами, они не хотят видеть в русской картине мира периода органичного своеобразия и постольку любое отклонение от «западного образца» воспринимают как однозначный ущерб. Причины «несовершенства» русских утопий они видят, в частности, в «столкновении разных моделей, которые русские утописты пытаются ассимилировать. Эти модели мешают им создать свою самодостаточную картину будущего. Мы признали интеллектуальным опытом противоречия, обнаруженные у Лёвшина. Гораздо сложнее сделать это в отношении «Фемистокла», где Эмин превозносит науки, осуждает их пустоту
136
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2013
и вновь пускается в долгие рассуждения о геологии, физике, психологии» [1, с. 154].
Такому подходу противостоит более взвешенная оценка современного российского исследователя: «Традиционный для европейской литературы концепт критической утопии, исходящий из утверждения, что “совершенное место” - это “отсутствующее место, место, которого нет”, существенно трансформируется в рамках русской литературы XVIII века. Вневременной и утопический идеал специализируется в российской современности. И панегирическая литература, и утопия, и гуманитарные науки (прежде всего история и филология) в равной степени обслуживают единый государственный имперский миф, создавая общий риторико-идеологический контекст. Этот миф, совмещающий золотой век и “век Петра - Екатерины”, накладывает отпечаток на специфику русской литературной утопии как XVIII, так и последующих веков» [2, с. 38].
В самом общем виде своеобразие русского утопического сознания, как можно заключить на основе предпринятого обзора, определяется следующими чертами. В России, в отличие от Западной Европы, литературно-художественные изображения различных утопий в широком смысле слова значительно преобладали над публицистически-трактат-ными текстами. Это в полной мере относится и к так называемым политическим романам XVIII века. Такое преобладание иногда объясняется условиями деспотизма, в которых творили первые русские писатели, необходимостью вуалировать свои действительные убеждения под различными аллегориями. С нашей точки зрения, это несколько поверхностно: обнаруживается слабость, если принять во внимание такую глубоко укорененную тенденцию утопической русской литературы, как исторический утопизм: склонность видеть исток современного русским писателям XVIII века падения нравов в отходе от традиций благословенной старины. Важно отметить зарождение жанра антиэга-литарной антиутопии в творчестве М. Хераскова. В отличие от географического утопизма западной литературы русские писатели устремлялись в воображении не в фантастическое будущее и не в географические «неместа», а в прошлое России - иногда совсем недалекое.
Емко описал эти характеристики русской литературной утопии И.А. Калинин: «За описанием альтернативного существующему и претендующего на универсальность общественного устройства стоит идеальная модель отечественной истории, синтезирующая реальные события прошлого и настоящего Российской империи (точнее, их мифологизированный суррогат) и их проекцию в совершенное будущее» [2, с. 38-39].
Третьей отличительной чертой можно считать сосредоточенность русских авторов на внутреннем
нравственном потенциале человека, на приоритете этого потенциала по отношению к изменениям законодательных установлений: «Истинное блаженство человеческого рода от благоразумных законов проистекает. Но законы суть одно начертание, на котором счастие и благополучие общества утверждается; они требуют исполнения, а исполнение зависит от людей просвещенных и добродетельных; ибо законы сами собою действовать не могут» [7, с. 93].
Наше предположение состоит в том, что между этими тремя специфическими чертами русского литературного утопизма XVIII века существует органичная связь. Она заключается в том, что этическая и эстетическая интуиция, под влиянием которой формировались историософские взгляды в России того времени, была сосредоточена на внутренних ресурсах самого человека. Отсюда и интерес к прошлому как утопическому свидетельству соответствия человека нравственным образцам. Отсюда преимущественный интерес к литературе как средству идеализации прошлого. Отсюда и тенденция к изображению реализованной утопии: обращенность критической мысли на самого человека как бы отсекала возможности критики и воображаемого улучшения внешних обстоятельств.
Таким образом, обилие эвтопических моментов в русском политическом романе объясняется, с нашей точки зрения, не сервилизмом писателей, а своеобразием ценностной перспективы, воплощавшейся в литературе.
Библиографический список
1. Геллер М., Нике М. Утопия в России. - СПб.: Гиперион, 2003. - 312 с.
2. Калинин И.А. Русская литературная утопия XVIII-XX веков: проблемы поэтики и философии жанра: Дис. ... канд. филол. наук. - СПб., 2002. -242 с.
3. Лёвшин В.А. Приключение Баламира // Русские сказки. - Т. 10. - М., 1783.
4. Лёвшин В.А. Новейшее путешествие, сочиненное в городе Белеве // Собеседник любителей российского слова. - Т. 13-16. - СПб., 1784.
5. ХерасковМ.М. Кадм и Гармония. - М., 1786.
6. Херасков М.М. Полидор, сын Кадма и Гармонии. - М., 1794.
7. Херасков М.М. Нума, или Процветающий Рим. - М., 1768.
8. Щербатов М.М. Путешествие в землю Офир-скую г-на С... швецкаго дворянина // Взгляд сквозь столетия: (Русская фантастика XVIII и первой половины XIX в.). - М., 1977. - С. 22-68.
9. Эмин Ф.А. Приключения Фемистокла. -СПб., 1763.
10. Эмин Ф.А. Непостоянная фортуна, или Похождения Мирамонда. - СПб., 1763.
Вестник КГУ им. Н.А. Некрасова ♦ № 1, 2013
137
