CC BY
880
Политический суверенитет
А. А. Сергунин СУВЕРЕНИТЕТ: ЭВОЛЮЦИЯ КОНЦЕПТА
Концепт суверенитета прошел долгий путь развития и к настоящему времени превратился из узкого понятия, направленного на обоснование верховной власти монарха на определенной территории в условиях борьбы с феодальной раздробленностью и Католической Церковью, в достаточно богатую по своему смыслу категорию политической науки и международного права. На современном этапе развития этого концепта, несмотря на ряд расхождений, практически все представители основных парадигм политической теории (кроме постпозитивизма) считают суверенитет одной из основных категорий современных международных отношений, которая имеет характер основополагающей нормы.
Ключевые слова: суверенитет, власть, государство, глобализация.
В последние два десятилетия категория «суверенитет» вновь оказалась в центре внимания обществоведов. Особенно острые дебаты по этому вопросу имеют место в теории международных отношений (ТМО), хотя эта проблема не менее актуальна и для политической теории в целом, и для правоведения (особенно такой его отрасли, как международное право). Что способствовало повышению интереса к данной проблеме? Столь пристальное внимание к концепту суверенитета со стороны мирового научного сообщества связано с необходимостью осознания последствий глобализации для такого традиционного актора мировой политики, как государство (и суверенитета как одного из самых существенных его атрибутов). Появились различные теории, занявшие диаметрально противоположные позиции по вопросу о суверенитете, — от тех, которые провозгласили его конец, до тех, которые отрицали сам факт его эрозии. Серьезный вызов концепции суверенитета в том виде, как она закреплена в Уставе ООН, бросила серия «гуманитарных интервенций» 1990-х и начала 2000-х годов, инициированных главным образом США. В данном случае речь шла не только и не столько о теоретических спорах, сколько о вполне практических делах: США и их ближайшие союзники стремились, создав прецедент, закрепить за собой право на подобного рода интервенции в любое время в любой точке земного шара. Параллельно последовала целая серия попыток по пересмотру принципов и норм международного права в нужном сторонникам «гуманитарных интервенций» направлении в
© А. А. Сергунин, 2010
виде предложений по изменению Устава ООН в той его части, которая утверждает соблюдение суверенитета государств в качестве одного из ведущих принципов международного права.
Свою лепту в дискуссии по поводу категории «суверенитет» внес спор между различными парадигмами ТМО, в центре которого оказался вопрос о традиционных и нетрадиционных акторах мировой политики. В то время как классические парадигмы неореализма и неолиберализма по-прежнему настаивали на ведущей роли государства в этой сфере, включая сохранение за ним суверенитета во внутренней и внешней политике, другие парадигмы ТМО — глобализм и различные школы постпозитивизма (постмодернизм, социальный конструктивизм, постструктурализм, феминизм и пр.) — указывали на снижение роли государства в мировой политике и рост значимости нетрадиционных акторов - транснациональных межправительственных и неправительственных институтов, «сетевых структур». Согласно этим теориям, суверенитет является не более чем «мифом», «консервативной утопией», призванной замаскировать узкокорыстные интересы правящей элиты (см.: Иванов, 2009; Agamben, 1998).
В свете этих дискуссий актуальным представляется рассмотрение исторической эволюции концепта «суверенитет». Это необходимо как для того, чтобы понять, в какой точке развития находятся современные дебаты по данной тематике, так и для того, чтобы внести определенную терминологическую ясность в обсуждаемый вопрос, ибо в рамках современных межпарадигмальных дискуссий категория суверенитета обросла самыми разнообразными интерпретациями, которые чаще запутывают, чем облегчают понимание этого концепта.
Понятие суверенитета: исторический экскурс
Этимологически слово «суверенитет» восходит через старофранцузское «soveranité» к латинскому «suprematis», или «suprema potestas», что означает «высшая власть» (подробнее см.: Мише, 1991, с. 84). Понятие «суверенитет» возникло в позднее Средневековье в ходе борьбы, с одной стороны, с феодальной раздробленностью и за централизацию государственной власти, а с другой — за освобождение светской государственной власти из подчинения Церкви. В Средние века верховная власть была разделена: она принадлежала королю, но при нем существовали совещательные органы с представительством могущественных сеньоров (советы, парламенты, кортесы), которые существенно ограничивали свободу действий правителя особенно в сфере законодательства. Утверждение верховной власти короля и превращение его в полно-
властного суверена было общей тенденцией для стран Западной Европы в XIV-XVI вв. В Средние века власть государя была ограничена Католической Церковью. Слова Апостола Павла о том, что нет власти не от Бога, трактовались в том смысле, что повиновение Богу (и соответственно Церкви) было обязательным для светских властей. На подчинение светского государства Церкви были направлены все основные учения средневековых теологов, начиная от учения Августина Блаженного о «граде земном» и «граде божьем» до политической доктрины Фомы Аквинского. Основой этих теорий было положение о единстве Церкви и государства, которые мыслились как два порядка существования людей, которые не противоречат друг другу, но сочетаются в единстве устроенного Богом универсума. На практике сосуществование Церкви и светского государства не было гармоничным. Средневековая история изобилует многочисленными примерами борьбы между Папой Римским и отдельными европейскими государями за власть и влияние. Как полагают некоторые исследователи, уже в самом начале XI в., когда Папа Григорий VII объявил государство «делом дьявола и творением греха», имея в виду, что лишь Церковь может освятить его, был запущен тот процесс, который привел к разрушению всей конструкции: реакцией на попытки полностью подчинить государство Церкви стала разработка концепции государства как сугубо светского учреждения. Другие авторы считают, что роковую роль сыграли попытки превратить католический мир в универсальное государство (империю) — независимо от того, предпринимались ли они Папами или императорами Священной Римской империи (см.: Филиппов, 2005, с. 61-62). Результатом указанных тенденций — централизации государственной власти и освобождение последней из-под непосредственного влияния Папы Римского — стала концентрация в руках некоторых королей (поначалу лишь наиболее могущественных — французского, испанского и английского монархов) весьма существенных полномочий, которые превратили их в верховных правителей на подвластных им территориях.
Понятие суверенитета было введено французским юристом XVI в. Жаном Боденом и первоначально сохраняло связь с феодальным правом, обозначая власть верховного сюзерена в противоположность власти вассальных правителей. В трактате «Шесть книг о государстве» (1576 г.) Ж. Боден дал классическое, повсеместно цитируемое определение суверенитета как абсолютной и незыблемой власти монарха в государстве. При этом король, став сувереном, — это уже не просто человек. Это персонифицированное государство. Его подданные были вынуждены взаимодействовать с ним без механизмов социального или религиозного посредничества, он являл_ г
ЛОЯУШЭКС. 2010. Том 6. № 4
ся для них верховным господином. Ж. Боден подчеркивал необходимость стабильности, постоянства власти для того, чтобы считаться по-настоящему суверенной, трактуя суверенитет как «абсолютную непрерывную власть государства». Поэтому для Ж. Бодена не был сувереном, например, римский (или какой-либо другой) диктатор, лишь недолгое время обладавший абсолютной властью. При самых неограниченных полномочиях власть не суверенна, если не постоянна. Если для Ж. Бодена понятие суверенитета исходно означало власть монарха на господство в своем королевстве, то впоследствии значение данного термина расширилось, он стал употребляться для обозначения контроля государя над территорией страны, владение ее землями. Впервые полнота власти (именно так и называется «суверенитет» в латинских оригиналах документов того времени) на определенной, четко обозначенной территории была гарантирована Вестфальскими договорами 1648 г., положившими конец так называемой Тридцатилетней войне. С тех пор суверенитет получил вполне определенную «привязку» к территории, которая сохраняется до сих пор.
Следует отметить, что в развитие концепта суверенитета как основополагающего принципа международного права Вестфальскими соглашениями эта полнота власти определялась не для одного государства, а для ряда государств. Помимо Священной Римской империи, королевств и епископств, там упоминались входившие в империю различные мелкие политические образования — немецкие княжества и вольные города. При этом с точки зрения международного права подразумевалось, что все суверенные государства имеют равный статус (на практике это было совсем не так). С тех пор принцип равенства суверенных государств на международной арене стал ключевым для международно-правовой доктрины. Вестфальские договоры нанесли окончательный удар по претензиям Папы Римского и/или императора Священной Римской империи на создание универсальной католической империи. Так, договоры подтвердили права протестантов так называемого Аугсбург-ского вероисповедания, что окончательно похоронило монополию Католической Церкви в Европе. Европейские монархи получили возможность укреплять свой суверенитет не только в территориальном, но и религиозном измерении.
Важным для политической мысли Нового времени был вопрос об источниках суверенитета. Первым, кто попытался дать ответ на этот вопрос, был английский политический мыслитель XVII в. Томас Гоббс, создавший теорию абсолютного «народного представительства». Т. Гоббс связывал переход человека из «естественного состояния», характерной чертой которого была «война всех против
всех», к «общественному состоянию» с заключением так называемого «общественного договора». Последний невозможен без наличия механизма, который гарантировал бы его выполнение и наказывал нарушителей его положений. Таким механизмом является государство или суверен, представленный единичным или коллективным правителем. Члены общества, заинтересованные в выполнении общественного договора, сознательно делегируют свои полномочия суверену, чтобы тот гарантировал соблюдение этого договора и служил верховным судьей в вопросах веры и прочих суждений и мнений в вопросах, могущих иметь значение для государства. «Мы говорим, что государство установлено (выделено Т. Гоббсом. — А. С.), когда множество людей договаривается и заключает соглашение каждый с каждым о том, что в целях водворения мира среди них и защиты от других каждый из них будет признавать как свои собственные все действия и суждения того человека или собрания людей, которому большинство дает право представлять лицо всех (то есть быть их представителем) независимо от того, голосовал ли он "за" или "против" них») (Гоббс, 1991, т. 2, с. 127, 134).
Т. Гоббс отмечает, что власть суверена не абсолютна. Во-первых, она не распространяется за пределы государства, где правит суверен. Он не может приказывать другим государям и их подданным. Он не в состоянии контролировать лояльность своих граждан, попавших в плен. Последние вынуждены подчиняться требованиям и законам иностранного государства до тех пор, пока они находятся в плену. В отличие от внутригосударственного устройства, в сфере международных отношений не существует никакого общественного договора или государства государств, а потому суверены находятся между собой в естественном состоянии «войны всех против всех». Во-вторых, внутри государства суверен отнюдь не свободен в выборе целей и методов своего правления, потому что его основная задача — сохранение мира и благополучия в своей стране, а его действия ограничены конституцией и законами. В-третьих, в тех случаях, когда в рамках правящего режима ощущается дефицит публичной свободы, последний отчасти компенсируется свободой в частной сфере — бизнесе, мнениях, религиозных убеждениях, семейной жизни и пр. Более того, согласно общественному договору, защита частной собственности, поощрение торговли, ремесел и искусств является одной из важнейших задач суверена.
Современные критики Т. Гоббса (в основном из лагеря постпозитивистов) считают, что его теория «народного представительства» никогда не «работала» на практике и является не более чем научной абстракцией, изобретенной английским мыслителем для простейшего объяснения истоков происхождения государства и су_ 9
ЛОЛИТЭКС. 2010. Том 6. № 4
веренитета. Они согласны с Т. Гоббсом, что никакие договоры не будут соблюдаться, пока нет гарантирующего их государства, т. е. суверена. Но при этом указывают на тот факт, что никто не может гарантировать договор народа с сувереном, потому что единственным гарантом выступает он сам. Если его положение зависело бы от договора, т. е. признания, то надежность таких гарантий была бы ничтожна. Это значит, что суверен хотя и обязан своим положением общественному договору, однако не является одной из сторон договора. Получив власть в свои руки, он уже не является представителем народа, а как бы стоит над обществом, выступая в качестве верховного правителя и арбитра. В процессе реализации общественного договора представитель полностью замещает представляемых и становится единственным выразителем их мнения (см.: Иванов, 2009; Филиппов, 2005, с. 63-64).
Несомненно, эти рассуждения содержат долю истины и постпозитивистская критика политической доктрины Т. Гоббса во многом правомерна. Сам Т. Гоббс в том же «Левиафане» признает факт отчуждения государства (суверена) от общества. Однако необходимо отметить, что ситуация отчуждения характерна отнюдь не для всех политических конструкций. Она существует в недемократических странах и государствах с незрелой (неразвитой) демократией (как это было во времена Т. Гоббса). Зрелые демократии обладают необходимыми механизмами для обеспечения народного представительства на всех уровнях государственного управления, включая высшие эшелоны власти, а также инструментами контроля над государством со стороны общества.
Идея «народного представительства» получила развитие в учении знаменитого деятеля эпохи французского Просвещения Ж. Ж. Руссо о «народном суверенитете», наиболее полно изложенном в его трактате «Об общественном договоре». В отличие от Т. Гоббса, Руссо не считает, что суверен — это представитель народа. По его мнению, суверен един и не может быть никем представляем. Сувереном является народ, заключающий общественный договор, а не «лицо или собрание лиц» (по Т. Гоббсу). Суверен — это «политический организм», «коллективное существо», «условная личность». Он появляется в силу гипотетического «первого соглашения», благодаря которому народ конституируется как народ. С этого момента у народа и появляется неотчуждаемый суверенитет. «Подобно тому, как природа наделяет каждого человека неограниченной властью над всеми членами его тела, общественное соглашение дает политическому организму неограниченную власть над всеми его членами, и вот эта власть, направляемая общей волей, носит, как я сказал, имя суверенитета» (Руссо, 1998, с. 220-221). При подобной
конструкции правители, которым народ-суверен вручает власть, не являются суверенами в прямом смысле слова, а выступают в качестве «слуг народа», выполняющих чисто функциональные, управленческие задачи. Они легко сменяемы в случае необходимости, ибо суверенитет (полнота власти) по-прежнему сохраняется за народом.
Для Ж. Ж. Руссо власть политического организма, т. е. суверена, безгранична. Она основана на общей воле, которая выступает движущей силой развития общества. Общая воля «неизменно направлена прямо к одной цели и стремится всегда к пользе общества, но из этого не следует, что решения народа имеют всегда такое же верное направление. Люди всегда стремятся к своему благу, но не всегда видят, в чем оно» (Там же, с. 219). Задача политического организма состоит в том, чтобы правильно определить эту общую цель, разъяснить ее членам общества. Если отдельный индивид не понимает или не хочет понимать своего счастья, в таком случае задача суверена — «силой принудить его быть свободным» (Там же, с. 211). В этом последнем положении Ж. Ж. Руссо многие позднейшие исследователи обоснованно видят истоки тоталитарных идей, часть которых реализовалась в период массовых репрессий периода Великой Французской революции конца XVIII в., но в наиболее полном виде проявились в ХХ в. в виде нацизма и сталинизма.
Как отмечают некоторые исследователи, сам Ж. Ж. Руссо не мог не понимать опасности, таящейся во всевластии «общей воли» для самого народа. Он даже выступал за аристократическое правление, «когда мудрейшие правят большинством» (см.: Филиппов, 2005, с. 67). В прагматическом плане концепция «народного суверенитета» была для Ж. Ж. Руссо инструментом для обоснования тезиса о нелегитимности господствовавшего тогда во Франции режима абсолютизма, присвоившего себе суверенные права народа, и утверждения права народа на свержение подобного строя, если последний не желает служить общественному благу. Это не отменяет общей направленности учения Ж. Ж. Руссо, которое, будучи доведенным до своего логического завершения, неизбежно приходит к тоталитаризму.
Концепция Ж. Ж. Руссо «народного суверенитета» была подвергнута острой критике из разных политических лагерей за ее радикализм, толкающий народ к конфликту с правящим режимом. Наиболее содержательной была критика концепции «народного суверенитета» великим немецким философом Г. В. Ф. Гегелем, являвшимся сторонником конституционной монархии. Как и Руссо, Гегель выступал за целостность государства и суверенитета, но считал неверным противопоставление суверенитетов народа и правителя. Так, он писал в своей ключевой работе по вопросам государ_ 11
ЛОЛИТЭКС. 2010. Том 6. № 4
ства и права «Философия права»: «...в новейшее время о народном суверенитете обычно стали говорить как о противоположном существующему в монархе суверенитете (выделено Гегелем. — А. С.),— в таком противопоставлении представление о народном суверенитете принадлежит к разряду тех путаных мыслей, в основе которых лежит пустое представление о народе. Народ, взятый без своего монарха и необходимо и непосредственно связанного именно с ним расчленения целого, есть бесформенная масса, которая уже не есть государство и не обладает больше ни одним из определений, наличных только в сформированном внутри себя целом, не обладает суверенитетом, правительством, судами, начальством, сословиями и чем бы то ни было. В силу того что в народе выступают такие относящиеся к организации государственной жизни моменты, он перестает быть той неопределенной абстракцией, которую только в общем представлении называют народом» (Гегель, 1990, с. 320-321).
В то же время, несмотря на критику со стороны конкурирующих школ политической мысли, концепция «народного суверенитета» достаточно прочно закрепилась со времен Ж. Ж. Руссо в политико-правовой доктрине радикализма и некоторых направлений либерализма. Некий «гибридный» вариант концепций «народного суверенитета» Ж. Ж. Руссо и «народного представительства» Т. Гоббса был реализован в ходе американской войны за независимость и Конституции США 1787 г. Лидеры первой американской революции достаточно часто прибегали к доктрине «народного суверенитета» в период борьбы за независимость от британской короны для того, чтобы обосновать нелегитимность колониального владычества Англии в Северной Америке. В преамбуле к конституции 1787 г. также содержится недвусмысленное положение о том, что источником власти является именно народ. Радикализм доктрины «народного суверенитета» смягчен тем, что все три ветви государственной власти — законодательная, исполнительная и судебная — являются выборными, т. е. представляющими народ в политической организации общества.
После дискуссий вокруг доктрины «народного суверенитета» концепт суверенитета просуществовал без особых изменений до конца XIX в. Ситуация изменилась в начале XX в., когда известный немецкий социолог и политолог Макс Вебер ввел понятие легитимного насилия. По его мнению, это средство со временем монополизировало государство. На определенной территории именно оно располагает исключительным правом на легитимное насилие. Власть и склонность к применению насилия могут быть присущи различным общественным институтам, но положение государства —
совершенно особенное, так как только оно имеет легитимное право на насилие и потому является единственным сувереном на территории той или иной страны.
Теория легитимного насилия М. Вебера проложила дорогу так называемой децизионистской (от англ. decision — решение) доктрине суверенитета Карла Шмитта (1920-е годы). «Для реальности правовой жизни важно то, кто решает, — писал К. Шмитт. — Наряду с вопросом о содержательной правильности стоит вопрос о компетенции» (Шмитт, 2000, с. 56). «Суверен — тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении» и «в чьей компетенции должен быть случай, для которого не предусмотрена никакая компетенция» (Там же, с. 15, 22). Другими словами, государство, будучи источником права, не может и не должно быть безусловно связано им. Устанавливая нормы, оно вправе в исключительной ситуации не только изменять их, отменять (оно вправе делать это и в обычной ситуации), но и просто нарушать. Без этого права нет и не будет никакого подлинного верховенства, независимости, самостоятельности, т. е. суверенитета. Речь идет не просто о государственно-правовом институте чрезвычайного положения и не о практическом «праве на произвол», а о теоретическом (но потенциально практическом) праве государства в ситуации, нигде не описанной и никем не предусмотренной, изменить или отменить существующий правопорядок, нарушить собственные установления, выйти за пределы права, действовать вопреки праву.
Подлинный суверен, по Шмитту, сам решает, наступили экстраординарные обстоятельства или нет, устранен повод к введению чрезвычайного положения или нет. Дело не только в способности государства регулировать политическую жизнь и правовые установления той или иной страны. Дело именно в принципе, который состоит в том, чтобы искать истину в крайностях. «Исключение интереснее нормального случая. Нормальное не доказывает ничего, исключение доказывает все; оно только подтверждает правило, само правило существует только благодаря исключению» (Там же, с. 29). Речь не идет о постоянном применении государством насилия. Политическая жизнь страны может быть организована на вполне демократических принципах, но сквозь последние всегда просматривается некая базовая рамка, обозначающая способность власти применить насилие в случае крайней необходимости.
При всей кажущейся привлекательности теории К. Шмитта (в основном из-за простоты объяснения природы власти и суверенитета) все же вряд ли можно полностью согласиться со всеми её положениями. Необоснованным выглядит сужение понятия суверенитета до способности власти на применение легитимного насилия. В
реальности источники суверенитета гораздо более разнообразны: он основан не только на репрессивном потенциале власти, но и на экономических, административных, идеологических, моральных и прочих ресурсах. История не раз демонстрировала, что момент, когда власть предержащие решаются на чрезвычайные меры и выход за пределы существующего правопорядка, является началом конца этой власти, ибо она утрачивает легитимность в глазах общества.
Следует отметить, что сама по себе идея представить государство в качестве «аппарата насилия» не являлась новой. Подобное видение государства сложилось уже в рамках марксистской традиции, начиная со знаменитой работы Ф. Энгельса «Происхождение семьи, частной собственности и государства». В. И. Ленин в своих работах (например, в «Государстве и революции») развил этот подход применительно к реалиям начала ХХ в. В отличие от М. Вебера и К. Шмитта, которые представляли государство как некую силу, стоящую над обществом, марксизм-ленинизм трактовал государство прежде всего как «машину угнетения» одного социального класса другим. Не лишним будет отметить, что марксизм-ленинизм, несмотря на ограниченность классового подхода, трактовал функции суверенитета более широко, чем М. Вебер и К. Шмитт. Наряду с насильственной функцией государства марксистско-ленинское обществоведение отмечало и ряд важных общенациональных функций этого политического института, таких как проведение общественных работ, с объемом которых не могут справиться частные лица; защита общества от антисоциальных (криминальных) элементов; защита страны от внешних врагов и поддержание внешних сношений с другими государствами.
Марксизм-ленинизм явился инициатором дискуссий по вопросу о новом концепте — национальном суверенитете. Большевики активно использовали лозунг о праве наций на самоопределение как в период борьбы с царизмом (Российская империя характеризовалась не иначе как «тюрьма народов»), так и после Октябрьской революции для разжигания мировой революции путем поощрения национально-освободительного движения в колониальных и зависимых странах. Именно под влиянием СССР тезис о праве наций на самоопределение был включен в Устав ООН в качестве одного из важнейших принципов международного права, а народы, боровшиеся за свою независимость, получили статус субъекта международного права (наряду с государствами и международными организациями). В своей внутренней политической жизни СССР и другие страны социализма, организованные по федеративному принципу (Югославия, Чехословакия), очень быстро отказались от доктрины «национального суверенитета» и эволюционировали в сторону
фактического унитаризма, сохраняя федерализм лишь как некий декорум. Отметим, что в период распада системы социализма право наций на самоопределение сыграло с указанными федеративными государствами злую шутку, послужив легитимным поводом для их развала. В 1990-е годы Россия с трудом смогла сохранить свое государственное единство, столкнувшись с многочисленными проявлениями национального сепаратизма в его как радикальной (Чечня), так и «мягкой» (Татарстан, Башкортостан) формах1. При этом сепаратисты всех видов неизменно апеллировали к праву наций на самоопределение и сохранению своего национального суверенитета.
Суверенитет: современные дискуссии
В современной общественно-политической мысли господствует неолиберальный подход к трактовке понятия «суверенитет», который базируется на международно-правовом подходе, ибо неолибералы именно право считают основой международных отношений и полагают, что все отношения между государствами должны регулироваться соответствующими международно-правовыми документами. В современной неолиберальной мысли различается несколько видов суверенитета.
Во-первых, это — государственный суверенитет, под которым подразумеваются верховенство власти внутри страны и ее независимость во внешней сфере, т. е. полнота законодательной, исполнительной и судебной власти государства на его территории, исключающая подчинение властям иностранных государств, в том числе в сфере международного общения, кроме случаев явно выраженного и добровольного согласия со стороны государства на
1 Так, в ст. 61 Конституции Республики Татарстан (РТ) 1992 г. особо подчеркивалась международная правосубъектность республики: «Республика Татарстан — суверенное государство, субъект международного права, ассоциированное с Российской Федерацией — Россией на основе Договора о взаимном делегировании полномочий и предметов ведения». Более того, как говорилось в ст. 62 Конституции РТ, «Республика Татарстан вступает в отношения с другими государствами, заключает международные договоры, обменивается дипломатическими, консульскими, торговыми и иными представителями, участвует в деятельности международных организаций, руководствуясь принципами международного права» (Конституция Республики Татарстан, 1997, с. 3-55.). Эти положения находились в прямом противоречии с Конституцией РФ 1993 г., а также нормами международного права, которое не наделяет составные части федеративного государства правосубъектностью и суверенитетом. В ходе административной реформы, начавшейся в России в 2000 г. с приходом к власти В. В. Путина, подобные положения, содержавшиеся в конституциях ряда национальных республик РФ, были отменены.
_ 15
ЛОЛИТЭКС. 2010. Том 6. № 4
ограничение своего суверенитета (см.: S0rensen, 1999, p. 590-604). В неолиберальной трактовке государственный суверенитет имеет точное содержание и рамки применения. Он констатирует следующие его моменты: 1) суверенитет характеризует исключительно государственность, выделяя и подчеркивая ее отличие от других общественных явлений; 2) суверенитет связан с волей народов, населения государственно оформленной территории; 3) суверенитет является объективной реальностью, не требующей чьего-либо утверждения, но предполагающей использования его в качестве основы других государственно-правовых явлений (см.: Jackson, 1999, p. 453, 499; S0rensen, 1999, p. 590-604). Неолибералы понимают, что абсолютного государственного суверенитета нет и быть не может, ибо на современном уровне цивилизации в условиях единого мирового хозяйства неустранимы взаимозависимости государств по экономической, экологической, гуманитарной и многим другим линиям (см.: Haas, 1994, p. 4-5; Nye, Keohane, 1973, p. 506-507). Государственный суверенитет может быть ограничен только в чем-то, когда он сочетается с суверенитетом других государств. Суверенитет государства — это важнейшее основное свойство государства, в силу которого осуществляемая им власть является единой, верховной и независимой. Обладание государственным суверенитетом — это верховенство и независимость государственной власти внутри страны и в проведении внешней политики. И здесь возможны ограничения. Международным сообществом выработаны цивилизованные отношения между государствами, которых они должны придерживаться. Общепринято, что состояние дел с соблюдением прав и свобод человека в том или ином государстве может быть предметом международной защиты (см.: Mendelson, 2005, p. 61).
Во-вторых, это — национальный суверенитет, т. е. полновластие нации, ее политическая свобода, обладание реальной возможностью определять характер своей национальной жизни, включая способность политически самоопределяться вплоть до образования собственного государства (см.: S0rensen, 1999, p. 590-604). Неолибералы считают, что необходимо различать национальный и государственный суверенитеты, означающие соответственно верховенство прав нации и прав государства, где суверенитет нации является первоосновой, а государственный суверенитет — одной из форм реализации суверенитета нации, живущей в данном государстве. Суверенитет нации, национальный суверенитет, уже со времен Французской революции прочно входит в число основополагающих демократических принципов и прав. Бурное развитие производства и его интернационализация, связанные с перекройкой государственных границ и созданием колониальных империй, с за-
кабалением одних наций другими, с непрекращающейся миграцией населения и перемешиванием наций и народностей, а также рост национального самосознания и национальных движений ставят проблему развития наций, межнациональных отношений и утверждения суверенитета нации на одно из первых мест. XX в. обострил эту проблематику: две мировые войны, Октябрьская революция и провозглашенное ею право наций на самоопределение, вплоть до отделения и создания самостоятельных государств, распад колониальных империй в середине и конце XX в. еще больше драматизировали эту проблематику, сделали ее осью многих международных конфликтов и предметом многочисленных международных переговоров. Несмотря на всю актуальность и остроту межнациональных проблем и проблем суверенитета наций, можно утверждать, что ни одно течение общественно-политической мысли, ни одно политологическое направление не сумело пока предложить научного решения этих проблем, о чем свидетельствуют острые, а иногда и весьма кровопролитные, не прекращающиеся межнациональные конфликты на Ближнем Востоке и в Великобритании, в Канаде и США, на территории бывшего Советского Союза.
В-третьих, это — народный суверенитет, под которым понимается полновластие народа, т. е. обладание социально-экономическими и политическими средствами для реального участия в управлении делами общества и государства. Неолибералы подчеркивают, что народный суверенитет является одним из принципов конституционного строя во всех демократических государствах. По их мнению, с государственным суверенитетом не следует смешивать понятие народного суверенитета, предполагающее, что народ, выражающий свою волю через выборы, референдумы, является высшей властью и источником всякой власти в государстве. Как уже отмечалось, доктрина народного суверенитета возникла в XVIII в. в противоположность средневековой доктрине «божественного права», предполагавшей носителем суверенитета монарха, получившего свою власть непосредственно от бога; в настоящее время она является практически общепринятой, при этом не только в демократических государствах, но и в государствах с тоталитарной формой правления, также апеллирующих для своей легитимации к «воле народа».
Что касается других парадигм политической теории, то традиционный противник неолиберализма — политический реализм (неореализм) — в вопросе о суверенитете не сильно отличается от либеральных позиций. Суверенитет остается для большинства неореалистов основой международной системы и международного права, несмотря изменяющуюся роль государства в условиях гло-
бализации. При этом неореалисты подчеркивают, что установленные правила игры и международно-правовые нормы имеют относительную стабильность и могут меняться по причине анархичности международной системы, неравного распределения силы и политических противоречий между государствами (см.: Krasner, 1999, p. 3).
Точки зрения неореалистов не однородны. Часть из них следует логике основателя неореализма К. Уолтса о суверенитете как принципе, который пока достаточно устойчиво воспроизводится в международных отношениях (Waltz, 2000; Gilpin, 2000). Другая часть склонна к пересмотру роли и содержания суверенитета под давлением современных политических процессов. Попытки теоретического переосмысления роли суверенитета выражаются в появлении частных теорий неореализма, не претендующих на полный охват международной политики, либо в сближении некоторых неореалистов с представителями других парадигм (неолибералами, конструктивистами, глобалистами) (см.: Escude, 1998; Gruber 2000).
Неореалисты признают, что в современных условиях государство стало менее самостоятельным в принятии решений, делегировав часть своих полномочий наднациональным структурам (особенно это верно в случае с Евросоюзом). Суверенитет государств ограничен, когда речь идет о глобальных проблемах (особенно в вопросах экологии). Рост взаимодействия между государствами, усложнение характера их взаимосвязей сделали систему международных отношений похожей уже не на биллиардные шары (как считали представители традиционного политического реализма в 1940-1960 гг.), а на паутину (Global Trends..., 2002, p. 143-144). Неореалисты считают, что процесс глобализации не ведет к отмиранию государства, наоборот, потребность в этом институте сохраняется (хотя и в измененном виде). Создание системы глобального управления невозможно без поддержки эффективно работающих государств. Трансграничное движение капитала и населения тоже требует государственного управления. Государства поддерживают международное сотрудничество и стабильность в различных сферах. В экономике это может быть кредитно-финансовая, валютная, инновационная политика. Глобализация объективно побуждает к повышению эффективности государственного управленческого аппарата, чтобы приспособиться к глобализации экономики, которая сопровождается активизацией регионов, негосударственных организаций, ростом влияния международных стандартов и институтов (Ibid., p. 37-40).
В современных условиях основную альтернативу неолиберальной трактовке суверенитета представляет постпозитивистская (или, как называют сторонники этой школы, критическая) парадигма в
общественных науках. Под постпозитивизмом понимается сложный конгломерат идей, концепций и подходов, которые в содержательном отношении сочетают в себе сразу несколько традиций политической мысли: постструктурализм, постмодернизм, социальный конструктивизм, постмодернистский феминизм, неомарксизм и идеологию «новых левых», психоанализ. Оправдывая своё самоназвание, постпозитивизм ставит под сомнение очевидность многих традиционных концептов, включая суверенитет, власть и политику. Критичность в данном контексте можно понимать в широком смысле — как позицию, заявленную в отношении всей западной традиции политического мышления, идущей от эпохи Просвещения; в более узком и конкретном смысле она предполагает концептуальные дебаты с неолиберализмом, который с точки зрения критической теории является наиболее последовательным воплощением той традиции, с которой они не только интеллектуально полемизируют, но и политически борются.
Постпозитивисты настаивают на том, что в эпоху глобализации понятие суверенитета теряет всякий смысл, поскольку исчезает сам его носитель (государство) (см.: Иванов, 2009; Филиппов, 2005; Agamben, 1998). Последнее постепенно передает свои полномочия на уровень субнациональных образований (субъекты федерации, регионы, провинции и пр.), транснациональных институтов и частных акторов, которые неподконтрольны государству. «Глобальные потоки финансов, медийных образов, рисков, образцов потребления, народонаселения и власти лишают устойчивости традиционное понятие национальных пространственных границ», — отмечают постпозитивисты (см.: Outhwaite, Ray, 2005, p. 123). Более того, постпозитивисты считают суверенитет не только исчезающим явлением, но и вредным рудиментом модерна. Дело в том, что государство, пользуясь концептом суверенитета, часто искусственно помещает большинство важных для него вопросов в сферу безопасности и тем самым создает квазилегитимную основу для подавления любой оппозиции под предлогом необходимости обеспечения национальной безопасности. Тем самым оно тянет мир в прошлое, полное насилия, межгосударственных конфликтов и войн (см.: Agamben, 1998; Critical Approaches..., 2006; Marchart, 2003).
Возражая своим оппонентам из лагеря постпозитивистов, неолибералы подчеркивают, что тезис о «конце суверенитета» в современном мире недостаточно полно аргументирован. Институт суверенитета просто изменяется для того, чтобы адаптироваться к новым вызовам. Процесс этой адаптации еще не завершен (см.: S0rensen, 1999, p. 590-604). Постпозитивизм получил определенное распространение в зарубежном и отчасти в отечественном об_ 19
ЛОЛУТЭКС. 2010. Том 6. № 4
ществоведении, эта парадигма не в состоянии одолеть господствующую точку зрения на суверенитет (неолиберализм) и вряд ли
будет в состоянии это сделать в обозримом будущем.
***
Концепт суверенитета с появлением понятий национального и народного суверенитета перестал быть государство-центричным и наполнился более демократическим смыслом как во внутреннем (защита прав народа, а не только правителей), так и внешнем (обеспечение равноправия всех государств в сфере международных отношений) планах. Что касается современного этапа развития этого концепта, то, несмотря на ряд расхождений, практически все представители основных парадигм политической теории (кроме постпозитивизма) считают суверенитет одной из основных категорий современных международных отношений, которая имеет характер основополагающей нормы. Исследователи рассматривают феномен суверенитета в контексте взаимодействия игроков в международной среде, а также через призму коллективных, системных угроз безопасности. Эта группа авторов подчеркивает, что необходимо обращать внимание на различные аспекты и виды суверенитета, без учета которых невозможно дать адекватное определение этому комплексному явлению. Практически все исследователи согласны с тем, что институт суверенитета претерпевает в процессе исторического развития известную трансформацию, которую они, в частности, обозначают через понятия реинтерпретации и реконструирования. Эта трансформация, однако, не затрагивает фундаментальные основы суверенитета и не ведет к его «концу». Представители этих школ общественно-политической мысли убеждены, что в сегодняшнем мире суверенитет сохраняет свое основополагающее значение, несмотря на продолжающиеся дискуссии о его смысле и дальнейшем развитии. Попытки же ряда направлений политической теории отрицать ценность концепта суверенитета для поддержания цельности системы международных отношений (и даже объявить о его вредоносном характере в эпоху глобализации) являются несостоятельными и угрожают подорвать сложившиеся к настоящему времени принципы и нормы международного права. А именно последние и являются одними из самых важных и эффективных инструментов обеспечения международной безопасности и стабильного развития всего мира в целом. Но доминирование тех школ общественно-политической мысли, которые выступают за сохранение и адаптацию концепта суверенитета к современным условиям, не означает конца бурных дебатов в мировой науке по вопросу о суверенитете. Совершенно определенно, что они будут про-
должены и, возможно, даже приобретут еще большую остроту в обозримом будущем.
Литература
1. Гегель Г. В. Ф. Философия права. М., 1990.
2. Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1991.
3. Иванов В. Государство и суверенитет. Спор о суверенитете // Русский журнал. 2009. 28 сентября // http://www.russ.ru/Mirovaya-povestka/Gosudarstvo-i-suverenitet
4. Конституция Республики Татарстан. Казань, 1997.
5. Мише П. Суверенитеты в неустойчивой среде // Коммунист. 1991. № 13. С. 8390 // http://www. postindustrial.ru/articl3.shtml?article=134&type=3
6. Руссо Ж. Ж. Об Общественном договоре. М.: Канон-Пресс-Ц, 1998.
7. Филиппов А. Суверенитет // Апология. 2005. Май. № 3. С. 58-57.
8. Шмитт К. Политическая теология. Четыре главы к учению о суверенитете. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000.
9. Agamben G. Homo Sacer. Sovereign Power and Bare Life. Stanford: Stanford University Press, 1998.
10. Critical Approaches to Security in Europe. A Networking Manifesto // Security Dialogue. 2006. December.
11. Escude C. An Introduction to Peripheral Realism and its Implication for the Interstate System // Argentina and the Condor II missile project International relations theory and the Third World / Ed. by S. Neuman. New York: St.Martin's Press, 1998. P. 55-76.
12. Gilpin R. The Challenge of Global Capitalism: the World Economy in the 21th Century. Princeton: Princeton University Press, 2000.
13. Global Trends and Global Governance / Ed. by P. Kennedy, D. Messner. Sterling: Pluto Press, 2002.
14. Gruber L. Ruling the World: Power Politics and the Rise of Supranational Institutions. Princeton: Princeton University Press, 2000.
15. Haas R. N. Intervention. The Use of American Military Force in the Post-cold War World. New York: The Carnegie Endowment Book, 1994.
16. Jackson R. Sovereignty in World Politics: a Glance at the Conceptual and Historical Landscape // Political Studies. 1999, N 47. P. 431-456.
17. Krasner S. Sovereignty: Organized Hypocrisy. Princeton: Princeton University Press, 1999.
18. Marchart O. The Other Side of Order: Towards a Political Theory of Terror and Dislocation // Parallax. 2003. Vol. 9. N 1. P. 102-111.
19. Mendelson B. Sovereignty under Attack: the International Society Meets the Al Qaeda Network // Review of International Studies. 2005. Vol. 31. P. 45-68.
20. Nye J. S., Keohane R. O. The Role of Transnational Forces. Transnational Relations and World Politics // International Politics. Anarchy, Force, Imperialism / Ed. by R. J. Art, R. Jervis. Boston: Little, Brown and Company, 1973. P. 501-512.
21. Outhwaite W, Ray L. Social Theory and Postcommunism. Oxford: Balckwell, 2005.
22. Sorensen G. Sovereignty: Change and Continuity in a Fundamental Institution // Political Studies. 1999. Vol. XLVII. P. 590-604.
23. Waltz K. Globalization and American power // The National Interest. 2000. Spring. P. 46-55.
ПОЯИТЭКС. 2010. Том 6. № 4
