CC BY
67
УДК 321
СУВЕРЕНИТЕТ И ВЛАСТЬ В ТЕОРИИ ФЕДЕРАЛИЗМА: ОТ РАЗДЕЛЕНИЯ И ОТРИЦАНИЯ ДО ТРИНОМИАЛЬНОГО КОМПРОМИССА
А. М. Юсупов
Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Кривоколенный пер., 3, Москва, 103070, Россия
Современная теория федерализма полна нерешенных проблем и противоречий, корни которых, как правило, уходят в концепцию суверенитета. Будучи универсальным исследовательским инструментом в руках философов и ученых, концепт суверенитета позволил раскрыть природу государственного тела и государственности в рамках теорий абсолютизма и разделения властей. Множественные концепции разделения властей, преследовавшие ранее вполне утилитарные цели полновластных правителей, послужили началом выраженного скептицизма по отношению к полноте государственной власти и ее суверенности как в национальном плане, так и международном контексте. Первый перелом произошел после 1648 г и связан с закреплением правового стандарта международных отношений, который позволил не столько прекратить нарушения суверенитета, сколько закрепить правила, по которым суверенитет может и должен быть нарушен. Однако с возникновением конфедеративных государственных образований и федеративных союзов возникла трудность с их теоретическим описанием и анализом внутренних межсубъектных взаимодействий, что постепенно привело к размыванию концепции государственного суверенитета, отказу от его использования в научных изысканиях и в некоторых случаях от самого понятия федерализма. В рамках статьи показана разница между монистической, дуалистической и триномиальной концепциями федерального суверенитета, где, собственно, сам суверенитет, его разделение и формирование на его основе общего федерального политического порядка различаются и рассматриваются отдельно друг от друга.
Ключевые слова: суверенитет, федерализм, федерация, разделение властей, политический порядок, политическая структура.
Современные представления о федерализме, как с теоретической, так и с эмпирической точки зрения, являются совокупностью идей, концептов и инструментов практического управления и политики, используемых федеративными и унитарными государствами. Суждения о федерализме как о методе разрешения противоречий и способах построения политико-правового порядка являются преобладающими в научном дискурсе теоретиков и практиков федерализма, при том что их сложно назвать едиными по духу и по содержанию. Однако, как бы сильно ни расходились мнения исследователей о правильном понимании федерализма и федеративных принципов, проблема государственной целостности федеративных образований до сих пор главный и открытый вопрос теории федерализма.
Цель статьи заключается в сущностном анализе концепта суверенитета в рамках теории федерализма как метафоры политического порядка, обеспе-
чивающей существование федеративной государственности. Под проблемой «федеративной государственности» следует понимать в первую очередь проблему суверенитета и власти, их целостности и/или делимости, а также соотношения друг с другом в теории федерализма. Проблема деления суверенитета и власти, с одной стороны, поставила под сомнение не столько идею федерализма, сколько понимание природы государственности, что фактически стерло грань различия между унитарными и федеративными государствами. Обсуждение данного вопроса ведется с переменным успехом и, как правило, касается решения проблемы о месте суверенитета в теории федерализма, и соответственно, поднимает вопросы его определения, природы, составных частей (если они имеются), ограниченности и/или абсолютности. Потому, прежде чем рассуждать о суверенитете и власти в теории федерализма, необходимо прийти к концептуальной ясности этих понятий; в лучшем случае — охватить основные теоретические позиции и идеи. Логика рассмотрения заключается не столько в хронологическом ретроспективном анализе, сколько в последовательном рассуждении о базовом содержании концепта суверенитета.
ТЕОРИЯ СУВЕРЕНИТЕТА КАК ПОЛИТИКО-ПРАВОВОЙ ФЕНОМЕН
Термин «суверенитет» этимологически восходит к латинскому "suprematis" или "suprema potestas" и французскому "souverain", что означает «высшая власть». Однако средневековое понятие суверенитета было иным по содержанию, нежели сейчас, и восходило к латинскому "superanum" — «тот, кто имеет власть (преимущество) над другими» (Portus, 1948, p. 6). История концепции суверенитета (вернее, его отдельных элементов) начала формироваться еще в эпоху античности. Например, лат. "imperium" — высшая форма исполнительной власти (если, конечно, это слово применимо как определение империума), в Древнем Риме имевшая некоторые из свойств суверенитета: неделимость и неизменность. Однако у нее могли быть разные четко очерченные сферы применения (военная и/или гражданская), разные условия и публично-правовые механизмы реализации. В современной политической науке понятие суверенитета связано прежде всего с работами Бодена и первоначально сохраняло связь с феодальным правом, обозначая власть верховного сюзерена в противоположность власти вассальных правителей. Боден в своем трактате «Шесть книг о государстве» дал классическое определение суверенитета как абсолютной и предельной власти монарха в государстве. При этом король, ставший сувереном, — это уже не просто человек. Это персонифицированное государство. Гоббс в дальнейшем подчеркнул и закрепил абсолютистское ядро концепции суверенитета еще больше (исключительно в пределах государства), утверждая наличие абсолютного народного представительства и передачу власти и права народом единому господину — суверену (Гоббс, 1991). Однако только в ретроспективе становятся понятны сложные переплетения концепции суверенитета и власти, когда первое понятие определяется через второе и наоборот. На протяжении всей истории концепции суверенитета в его сущностном содержании переплетаются два главных элемента-определения: суверен как обладатель
верховной власти и суверенитет как верховная власть сама по себе. Оба эти элемента не могут существовать отдельно и независимо, так как исторически выводились друг из друга.
В практическом измерении суверенитет как верховная власть сам по себе является, по сути, логической абстракцией и главным концептом правовой и международной методологии. Суверенитет в правовом смысле понимается как всеобъемлющая власть, наделенная исключительными и полными юридическими полномочиями, которые не делегированы свыше, а потому являются наивысшими в конкретном государстве. Именно так следует понимать выражение «всеобъемлющая полнота власти». Конечно, в данном утверждении следует учитывать инстанции метафизические, которые поначалу были источником власти суверена, а впоследствии и суверенитета: божественное начало, Святой престол или Общество в самом широком его понимании. Идея «наивысшей» и в некотором смысле «неземной» власти, несводимой к властителю (суверену), является контекстом всех теорий и рассуждений о суверенитете. Например, Жувенель под суверенитетом понимает «идею, согласно которой где-то существует право, которому подчинены все другие» и различает по указанному основанию божественный, народный и демократический суверенитеты (Жувенель, 2011, с. 54). Таким образом, за юридической концепцией суверенитета скрывается убеждение, что общественное устроение определяется и управляется высшей волей, благой по природе, которой было бы преступно противостоять, и это воля либо божественная, либо всеобщая.
Данное максимально абстрактное понимание суверенитета присутствует в учениях ранних теоретиков, уступая при этом по важности концепции суверена, обладателя верховной власти. Подобная расстановка приоритетов была оправдана целью, которую ставили перед собой средневековые юристы — защитить светскую власть (монарха) от притязаний Церкви и покончить с усиливавшейся феодальной раздробленностью и децентрализацией власти монарха. В центр внимания был поставлен вопрос о том, кто является сувереном и кто обладает верховной властью. Очень интересным представляется определение суверенитета, данное Галифаксом, английским государственным деятелем, который считал, что «не может существовать правительства без верховной власти, которая не всегда бывает сосредоточена в одних руках и может принимать разные формы; но все равно, какой бы она ни была, она должна быть неограниченной, имеющей юрисдикцию над всем остальным, не имея при этом ничего над собой. Верховная власть не может быть ограничена, так же как бесконечность не может быть измерена; это та вещь, само существо которой растворяется, когда его пытаются ограничить» (Halifax, 1969, p. 135). Подобное стремление к «бесконечности» власти продиктовано ничем иным, как тем метафизическим контекстом, из которого выводились государственность, власть монарха и, собственно, правовой порядок. Традиционное понимание уже суверенитета как, собственно, верховенства власти суверена на определенной территории было окончательно закреплено после 1648 г., когда Вестфальский мирный договор положил конец Тридцатилетней войне и впервые закрепил статусы суверенов и их владений как протогосударств, а также основные положения и нормы международного права.
Примерно в то же время появились концепции ограниченного/разделенного суверенитета, одна из которых была разработана и представлена Лейбницем. Концепция множественного суверенитета Лейбница интересна ввиду разграничения понятий «величие» («господства») и «суверенитет». «Под величием Лейбниц понимает классическое определение суверенитета — верховное право повелевать, не подчиняясь никому, а суверенитет трактует как легитимную и обыкновенную власть принуждать подчиненных к повиновению, не находясь в подчинении» (Башкина, 2015, с. 9). Последующая эволюция концепции суверенитета связана с Великой французской революцией, когда, по выражению Арендт, «суверенитет народа восторжествовал над суверенитетом монарха, один абсолютизм был просто заменен другим» (Арендт, 2011, с. 156).
Для дальнейшего конституционного закрепления ставшие классическими теории суверенитета оказались дисфункциональными. Власть теперь осуществлялась «во имя народа», но не «во имя короля» (Руссо, 1998). Проблему доказательства незыблемости власти монарха заменила проблема ограничения власти, степени ее вторжения в частную жизнь. Смещение фокуса с фигуры монарха на «фигуру» народа означало иное видение суверенитета, где общая воля народа была совершенной противоположностью абсолютному монарху и требовала изменения конституционной политики для защиты прав индивидуумов, в совокупности своей источников суверенитета. Самым большим препятствием на пути дальнейшей эволюции концепции суверенитета оказался догмат о его неделимости. Либеральные мыслители использовали разные подходы к обоснованию делимости суверенитета и высшей власти, которые можно свести к двум основным: концепции ограничения суверенитета и концепции разделения властей. Подобное стремление ограничить суверена проистекало из желания обосновать право человека (в будущем гражданина) на индивидуальную свободу, зону его персональных прав, куда даже суверен (или его представитель) не может вмешиваться. Концепция разделения властей подходила к проблеме с других позиций: осуществление суверенитета и суверенной власти должно быть функционально распределено ради соблюдения индивидуальных свобод. Полноценная разработка концепции разделения властей была проведена в творчестве Локка и Монтескье. Концепция Монтескье оказалась настолько удобной и рациональной, что превратилась в фундамент современной государственной власти, обосновав целостность суверенитета даже при наличии функционального разделения верховной власти. Позднее любые концепции разделения власти так или иначе всегда обращались к теории Монтескье.
Таким образом, теория суверенитета и власти оказалась дифференцированной. Власть и суверенитет были концептуально разделены, что позволило иначе посмотреть на проблему властной иерархии как процесса распределения властных полномочий в государстве. После веберианского «легитимного насилия», присвоенного государством и потому ставшего легитимным, теория суверенитета и власти приобрела новый импульс развития. Суверенитет понимался теперь как абсолютное право на насилие, формирование органов и инстанций, осуществляющих насилие на территории конкретного государства. Логическим завершением развития концепции суверенитета стала теория Шмитта о верхов-
ном «праве решающего голоса» и «чрезвычайном положении» как о суверенном праве. Тот, кто обладает правом решать и объявлять о чрезвычайном положении (в самом широком понимании), и есть суверен. Данное утверждение хорошо согласуется с представлением об абсолютном характере суверенитета, так как Шмитт предписывает суверену не столько даже наличие у него этих прав, сколько возможность их нарушения без объяснения причин (Шмитт, 2000). Устанавливая законы и правила, государство не должно быть ими связано. Суверен выше собственного закона, и никакие компетенции не могут быть выше самого суверена. Подобная концепция суверенитета имеет как очевидные плюсы, так и минусы ввиду того, что даже «право на чрезвычайное положение» является абсолютным лишь в теории. История не раз демонстрировала, что момент, когда власть предержащие решаются на чрезвычайные меры и выход за пределы существующего правопорядка, является началом конца этой власти, ибо она утрачивает легитимность в глазах общества.
В настоящее время концепция суверенитета переживает упадок. Суверенитет, став базовой категорией как конституционного, так и международного права является, по выражению Даля, «юридической фикцией», так как, кроме метафизического содержания, собственного социологического содержания у понятия суверенитета никогда не существовало (Dahl, 1990). Тем не менее важность данного концепта в современном мире трудно недооценить, потому фиктивность суверенитета на деле оказывается мнимой. Значение суверенитета заключается не в наличии/отсутствии определенного ценного политологического и социологического содержания, но в наличии определенных функций, которые концепция суверенитета выполняет. Это понятие не столько научное, сколько инструментальное.
Например, в международном праве, как уже было указано, понятие суверенитета весьма распространено. Но, как правило, этот термин никогда не используется, если есть возможность выразить что-либо другими, более четкими словами и выражениями. В любой области права, где данный концепт должен разрешать противоречия и конфликты, он не работает в полную силу, так как международно-правовой и внутригосударственный уровни применения концепции суверенитета оперируют разными определениями суверенитета, что порождает многочисленные споры о приоритете международного права (и, соответственно, «правильного» понимания суверенитета) над государственным и наоборот (Elazar, 1987). Эта проблема не может быть разрешена путем простого указания на суверенитет (понимая под этим первенство или верховенство) того или иного правового порядка, так как это привело бы к бесконечному кругу рассуждений и переходам от одного понимания суверенитета к другому. Иными словами, нет определенного смысла называть государства, признанные международным правом, независимыми, суверенными, так как из подобного рассуждения может быть выведено утверждение, что территории, не обладающие суверенитетом (например, субъекты федерации), не имеют определенного правового статуса в международной правовой системе, а дальнейшая дискуссия снова приведет к круговому рассуждению и возврату к проблемам определения суверенности государств либо с позиций международных участников (суверенитет,
признаваемый равными по праву, что вызывает огромное количество вопросов к пониманию суверенитета как верховной и предельной власти, никем не передаваемой), либо с позиций внутренне присущего государству суверенитета как его главного и базового качества, независимого от внешних условий и акторов.
В современном мире глобальных взаимосвязей, высокого влияния и роли транснациональных экономических акторов, в мире, где конечная юрисдикция и «предельная инстанция» поглощаются международными организациями и глобальной экономической системой, концепция суверенитета порождает ошибочные ассоциации и устаревшие (в наше время нерациональные) положения, что, собственно, и будет показано далее.
СУВЕРЕНИТЕТ И ВЛАСТЬ В КОНТЕКСТЕ ФЕДЕРАТИВНЫХ ОТНОШЕНИЙ
Как уже было сказано, использование понятия суверенитета в современной науке ограничивается главным образом международно-правовыми отношениями, и концепт суверенитета выступает базовым основанием защиты государств от иностранного вмешательства и поддержки всей международной системы в целом. В рамках статьи наиболее интересна проблема суверенитета в федеративных политических системах. Федерация как союзное государство государственных образований — уникальный пример политической организации, совмещающей в себе как сугубо классические представления о едином государстве (с точки зрения международного права любая федерация представляет собой единый политический организм — государство в традиционном понимании), так и «обнаруженные» противоречия внутренней природы самого союзного договора, когда суверенитет союза существует наравне с суверенитетами субъектов федерации (Elazar, 1987). Таким образом, федеративный порядок представляет собой смешанный тип политической организации, одинаково являющийся одновременно и единым, неделимым государством и союзом суверенных государств. Последнее утверждение более чем спорно, потому и нуждается в детальном рассмотрении.
Рассуждая о федеративном договоре, конституирующем союз, следует предположить тот факт, что государства, организовывающие данный союз, не пожелают добровольно лишиться своего суверенитета в пользу федерации (как в случае, например, с достаточно идеальными построениями Гоббса, утверждавшего «добровольную» передачу прав и свобод народом своему господину) (King, 1982). Вот почему возникла идея двойного суверенитета, изобретенная в США, когда суверенными начали признаваться как сам федеративный союз, так и составляющие его элементы, а полномочия и верховная власть были поделены между правительством США и правительствами штатов (Bennett, 1964). Существует также упоминание суверенитета субъектов федерации в конституции Швейцарии, где кантональный суверенитет признается преобладающим над суверенитетом союза в целом.
Однако применение доктрины двойного суверенитета сталкивается как в теории, так и на практике с рядом трудностей юридического характера. Например, логика разделения полномочий между правительствами союза и правительства-
ми субъектов противоречит логике суверенитета и верховной власти как таковой. Сущность суверенитета отражает не действующая власть и ее полномочия, но власть верховная, абсолютная и неделимая. Верховная власть, понимаемая максимально абстрактно, не сводима к реальному разделению полномочий. Именно поэтому многие специалисты отвергают идею двойного суверенитета из-за ее несостоятельности в теоретическом плане, хотя, как уже было сказано, эта идея реализована практически, что также указывает скорее на несостоятельность концепции единого и неделимого суверенитета, нежели на возможность его разделения и ограничения. Например, интересна позиция Георга Ел-линека, утверждавшего, что на всей территории государства (без указания на его политическую структуру) может быть только один суверенитет. Государства, вошедшие в федерацию, хотя и сохраняют определенный объем власти, в то же время полностью утрачивают суверенитет (Еллинек, 2004). То есть верховная власть утрачивается, но полномочия и власть местная сохраняются.
Невозможно не согласиться с тем, что «если Швейцарская Конфедерация является суверенной и правительство Швейцарии обладает суверенными полномочиями на всей территории Швейцарии, то нелогично приписывать суверенитет также и кантонам» (Fleiner, Giacometti, 1965, p. 44). Таким образом, отрицание суверенитета составляющих федерацию единиц ведет к отрицанию их государственности, что автоматически лишает смысла саму концепцию федеративных отношений. Если практически федерализм реализуется путем дистрибуции полномочий (в данном контексте представляет интерес концепция «рынка федерализма» Райкера /Riker, 1964/), то теория федерализма базируется на основаниях, как уже было сказано, отличных от практической его реализации. Подобный отказ от признания суверенитета и государственности субъектов федеративных отношений — одно из базовых положений монистической теории федерализма. Таким образом, если кантоны не являются государствами в классическом понимании, даже если они обладают всеми необходимыми органами территориального управления, они могут существовать только как внутригосударственные образования, т. е. самоуправляемые единицы с определенной степенью децентрализации. Иначе говоря, они являются самоуправляемыми единицами конфедерации так же, как местные органы власти — самоуправляемыми единицами кантонов. Кантоны, таким образом, представляют собой местные территориальные органы власти конфедерации. Федерация, соответственно, по всем формальным признакам является сильно децентрализованным государством, и субъекты федерации отказываются от верховной власти в пользу «федерального» (центрального) правительства для полного обеспечения суверенитета в отношении осуществления, реализации и контроля автономии территориально ограниченных единиц. Иными словами, называя федерации децентрализованными унитарными государствами, Фляйнер отказывает федерализму в теоретическом существовании. «Мне иногда кажется, что федерация как государство, состоящее из государств, концептуально невозможно» (Fleiner, Giacometti, 1965, p. 45).
Аналогичного взгляда на природу федерализма придерживается Фридрих, отрицая, однако, не столько сами федеральные принципы, сколько наличие суверенитета у федерации (Friedrich, 1968). Конечно же, подобный подход
не единственный и даже не преобладающий в современной науке, но его основные позиции оказываются более адекватными реальности, в отличие от классической концепции суверенитета.
Антагонистом монистической доктрине служит доктрина дуалистического суверенитета, один из вариантов которой — описанная выше концепция двойного суверенитета. Дуалистическая доктрина признает сосуществование центрального союзного государства и государств — участников федеративного договора. Причем речь идет именно о сосуществовании, а не о разделении или ограничении. Теоретические основы данного подхода весьма разнообразны. Помимо двойного суверенитета также признаются концепции специального правового положения несуверенной государственности государств — членов федерального союза или, например, идея о присвоении полного суверенитета вместе с функционально разделенной властью в масштабах всего союза как центральным правительством, так и субъектами федерации. Подобные идеи и концепции были в наибольшей степени развиты в политико-правовых трудах Лейбница. В качестве базовой категории международного и государственного права Лейбниц вводил понятие «лицо международного права», которое является политическим субъектом только потому, что «оно не находится во власти другого, хотя может быть и ограничено путами обязательств по отношению к вышестоящему» (Башкина, 2015, с. 95). Иными словами, проводится четкая грань между властью другого и обязательствами перед ним. Суверенитет, таким образом, понимается не просто как дар и собственность, но и как ответственность перед «вышестоящими».
Лейбниц, вводя такое положение, конструирует сложную систему соподчиненных суверенитетов, ни одному из них не отказывая в существовании. Ограниченность суверенитета базируется на целой системе понятий, выстроенной Лейбницем практически заново. Разделяя лиц международного права на господина территории и господина юрисдикции, а территориальные структуры государств — на конфедерации и союзы, Лейбниц закрепляет сложную дескриптивную теорию, которая, как и в случае с Боденом, послужила инструментом апологии чужих интересов. В контексте рассуждений о федеративной государственности и суверенитете Лейбниц интересен именно тем, что, уравняв в правах императора и князей, поставив их суверенитет на один уровень с суверенитетом императора, Лейбниц оказался заложником собственной концепции, так как, пытаясь обосновать свободу и право князей, он разрушал устои иерархического соподчинения и субординации. В рамках федеративного государства концепция двойного суверенитета не разрешает проблему суверенитета путем их простого приравнивания друг к другу.
Однако в рамках нашего рассуждения наиболее прогрессивной и интересной представляется триномиальная теория федерального суверенитета, разработанная Кельзеном (Kelsen, 2009)1. В этой теории единый и неделимый суверенитет представляет собой реализацию трех совместных правовых порядков,
1 Первое издание его работы на английском языке было опубликовано в 1945 г и переиздано в 1949 г
в совокупности своей образующих общую нормативную рамку «частичного» правового порядка. Определение «частичный» достаточно условно и выражает не столько разделение полномочий (как в определении «децентрализация»), сколько скорее их незавершенность, нехватку или недостаток, который восполняется другими правовыми порядками. Две скоординированные правовые системы центрального правительства федерации и государств — членов союза образуют первый и второй уровни частичного правового порядка федерации. Первый частичный правовой порядок выражается в пространственной юрисдикции на всей территории союза и является по сути своей «центральным» государством; а второй частичный правовой порядок выражается пространственной юрисдикцией на территориях субъектов федерации, представленный локальными правительствами и органами управления. Третий уровень частичного правового порядка представлен в виде международной правовой системы, образно выражаясь словами Берджесса, «глобальной конституцией» (Burgess, 2012), сущность которой заключается в признании и поддерживании государственного правопорядка федерации и государств-членов. Особенность данной концепции — отсутствие всякой субординации (так как нет делегирования полномочий) между порядками, ни один из которых не порождает другие. Все три порядка сосуществуют не вертикально, но горизонтально, координируя и определяя друг друга.
Необходимо добавить, что триномиальная концепция делает упор на дуалистическую природу правового порядка, где третий уровень выступает скорее в качестве контекста, нежели полноценного и равного третьего элемента. Государства-члены федерации и центральное правительство союза в целом не являются «чистыми» и «простыми» государствами; они представляют собой политические сообщества, организованные и действующие как государства по государственному образцу. «Суверенитет каждого сообщества, объединенного в рамках союзного государства, а также всего союзного сообщества проистекает из всего союза в целом и располагается в центральном федеральном правительстве, образуя единое, совокупное тело федерации», а потому в отдельности никому не принадлежит (Field, 1963, p. 144). Подобные рассуждения напоминают концепцию единой воли Руссо, которая, являясь «суммой воль» народа, конституируется общественным договором и не принадлежит тому, кто этой волей располагает. Совместный правовой порядок закрепляется в совместной конституции и воплощается в органах власти.
Теоретическими предшественниками триномиальной концепции федерального суверенитета следует считать рассуждения и исследования Хенеля, Хью-бера, а также Остина, которые — каждый по-своему — истолковывали понятие многосоставного суверенитета2. Исходя из их воззрений ни государства, входящие в состав федерального союза, ни центральное правительство не явля-
2 Из многочисленных последователей, а также критиков триномиальной концепции следует особенно отметить Харбина ("Der Bundesstaat und seine Unantastbarkeit", 1965), Лебенштейна ("Das Förderungswesen unter dem Blickwinkel des Legalitätsprinzips", 1964), Монца ("Das Verhältnis der Bundesländer untereinander", 1964), Койа ("Theorie und Praxis des Bundesstaates", 1974).
ются государствами в прямом смысле этого слова — они суть политические сообщества, организованные по образу государства, сообразно с принципами государственного строительства. Неудивительно, что «образ государства» задается у Кельзена контекстуально, будучи своего рода производным международного политического порядка. Суверенность федерации, образно выражаясь, «аггрегируется» особенным отношением членов федерации друг к другу и договором, которыми они скрепляют свой союз. Можно предположить, что суверенитет федерации сущностно отличается от суверенитета унитарных государств и предполагает скорее обращение к внешнему порядку, нежели к внутренней политике, которой данная концепция в своем логическом завершении отказывает в статусе полностью автономной, независимой и суверенной, т. е. полностью государственной.
Триномиальная теория, таким образом, лучше всего позволяет истолковать феномен федерализма и федеративных отношений, а также их практическую реализацию с позиции баланса правовых порядков между всеми субъектами федеративных отношений (включая центральное правительство). Таким образом, и центральное правительство, и правительства субъектов федерации выступают в роли своеобразных органов единого политического организма, совместного государства — федерации. Триномиальная концепция суверенитета позволяет избежать необходимости говорить о суверенитете в классическом (традиционном) его понимании.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Подводя итог, следует учесть не столько «правильность» или «неправильность» концепции суверенитета, сколько неоценимое влияние, которое она оказала и до сих пор оказывает на развитие политических, социальных и юридических наук. Суверенитет, понимаемый как верховная власть в государстве или даже как само государство, его символ, в современных условиях глобализации перестает быть таковым. Глобализируется все, в том числе и власть. Метафора о «глобальной конституции» очень точно выражает смысл современных политических процессов, которые даже политическими теперь уже нельзя с уверенностью назвать. Глобализация обнажила новые, ранее неизвестные процессы, несогласующиеся с классическими концепциями политического порядка, как на государственном, так и на международном уровне. Если прежде суверенитет выражал порядок как систему жесткого разграничения территориальных владений князей и королей, то в настоящий момент о суверенитете следует говорить как о совокупности порядков различной природы и, возможно, различного уровня.
Формат работы не позволил затронуть такие яркие примеры утверждения новых порядков, как Европейский союз, трансконтинентальные торговые, военные и экономические союзы, корпорации и НКО, которые также приобретают федеративные черты организации и сотрудничества. Ни в коем случае не стоит говорить о всеобщей «панфедерализации», но даже беглого взгляда достаточно, чтобы увидеть самые важные тенденции.
Можно заключить, что концепция суверенитета федеративных образований как комплексного социального и политического порядка в наибольшей степени отражает современное состояние действительности. Теперь бессмысленно искать суверенитет в природе самого государства, правителя, народа или его представителя, что указывает на него как на некий системный эффект, результат взаимодействия различных акторов друг с другом. Федерация, таким образом, выступает не как союз независимых и атомарных государств в рамках одного союзного государства, но как особый политико-правовой порядок, который, собственно, и обладает суверенитетом.
Литература
АрендтХ. О революции / пер. И. В. Косич. М.: Европа, 2011. 464 с.
Башкина О. Г. В. Лейбниц о разделении суверенитета // Социологическое обозрение. 2015. Т. 14. № 3. С. 93-105.
Гоббс Т. Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского. М.: Мысль, 1991. 733 с.
ЕллинекГ. Общее учение о государстве. СПб.: Юридический центр Пресс, 2004. 752 с.
Жувенель Б. Власть: естественная история ее возрастания / пер. с фр. В. П. Гайдамак, А. В. Матешук. М.: ИРИСЭН, 2011. 547 с.
Руссо Ж. Ж. Об общественном договоре. М.: Канон-Пресс-Ц, 1998. 416 с.
Шмитт К. Политическая теология. Четыре главы к учению о суверенитете. М.: Канон-Пресс-Ц, 2000. 336 с.
Bennett W. American Theories of Federalism. Alabama: University of Alabama Press, 1964. 227 p.
Burgess M. In Search of the Federal Spirit: New Theoretical and Empirical Perspectives in Comparative Federalism. Oxford: Oxford University Press, 2012. 347 p.
Dahl R. After the Revolution? Authoruty in a good society. New Haven: Yale University Press, 1990. 168 p.
Elazar D. Exploring Federalism. Tuscaloosa: The University of Alabama Press, 1987. 335 p.
Field G. C. Political Theory. London: Methuen & Co, 1963. 297 p.
Fleiner F., GiacomettiZ. Schweizerisches Bundesstaatsrecht. Koblenz: Petra Gros, 1965. 971 p.
Friedrich С. Trends of Federalism in Theory and Practice. New York: Praeger, 1968. 193 p.
Halifax G. Complete Works. London: Harmondsworth, 1969. 342 p.
Kelsen H. General Theory of Law and State. New Jersey: New Brunswik, 2009. 516 p.
King P. Federalism and Federation. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1982. 159 p.
Portus G. V. The Concept of Sovereignty. Carlton: Melbourne University Press, 1948. 19 p.
Riker W. H. Federalism: Origin, Operation and Significance. Boston: Little, Brown and Company, 1964. 169 p.
Юсупов Артур Маратович — аспирант; ayusupov@hse.ru
Статья поступила в редакцию: 28 июня 2017 г.;
рекомендована в печать: 7 ноября 2017 г
Для цитирования: Юсупов А. М. Суверенитет и власть в теории федерализма: от разделения и отрицания до триномиального компромисса // Политическая экспертиза:
ПОЛИТЭКС. 2017. Т. 13, № 3. С. 27-39.
ПООЛИТЭКС. 2017. Том 13, № 3
SOVEREIGNTY AND POWER IN THE THEORY OF FEDERALISM: FROM SEPARATION AND DENIAL TO TRINOMIAL COMPROMISE
Arthur M. Yusupov
National Research University «Higher School of Economics», 3, Krivokolenny per., 103070, Moscow, Russia; ayusupov@hse.ru
Modern federal theory is full of many unresolved problems and contradictions, the roots of which usually go into the concept of sovereignty. Being a universal instrument in the hands of philosophers, sovereignty made it possible to disclose the nature of a single state in the traditions of the theory of absolutism or even the concept of separation of powers. The multiple concepts of separation of powers, which followed the completely utilitarian goals of sovereign rulers, served as the beginning of the doubt about the completeness of state power and its sovereignty, both in the national plan and in the international context. The first break occurred after 1648 and is associated with the consolidation of the legal standard of international relations. This permitted not only violations of sovereignty to be prevented, but to consolidate the rules by which sovereignty can and must be violated. But with the emergence of multidimensional polities, confederations and federative unions, arose a difficulty in their theoretical description and analysis of internal inter-subject interactions that gradually led to the erosion of the concept of state sovereignty. This was accompanied by the rejection of its use in scientific research and, in some cases, the rejection of the very notion of federalism. In the course of my investigation, I will show the differences between the monistic, dualistic, and trinomial concepts of federal theory, in which sovereignty, its division, and the organized federal order are treated in completely different ways.
Keywords: sovereignty, federalism, federation, separation of powers, political order, political structure.
References
Arendt Kh. O revoliutsii [On a revolution]. Transl. I. V. Kosich. Moscow, Europe Publ., 2011. 464 p. (In Russian)
Bashkina O. G. V. Leibnits o razdelenii suvereniteta [W. Leibniz about the division of the sovereignty]. Sotsiologicheskoe obozrenie [Russian sociological review], 2015, vol. 14. no. 3, pp. 93105. (In Russian)
Bennett W. American Theories of Federalism. Alabama, University of Alabama Press, 1964. 227 p. Burgess M. In Search of the Federal Spirit: New Theoretical and Empirical Perspectives in Comparative Federalism. Oxford, Oxford University Press, 2012. 347 p.
Dahl R. After the Revolution? Authority in a good society. New Haven, Yale University Press, 1990. 168 p.
Elazar D. Exploring Federalism. Tuscaloosa, The University of Alabama Press, 1987. 335 p. Ellinek G. Obshchee uchenie o gosudarstve [Common theory of the state]. St. Petersburg, Yuridicheskiy center Press, 2004. 752 p. (In Russian)
Field G. C. Political Theory. London, Methuen & Co, 1963. 297 p.
Fleiner F., Giacometti Z. Schweizerisches Bundesstaatsrecht. Koblenz, Petra Gros, 1965. 971 p. Friedrich C. Trends of Federalism in Theory and Practice. New York, Praeger, 1968. 193 p. Gobbs T. Leviafan, ili Materiia, forma i vlast' gosudarstva tserkovnogo i grazhdanskogo [Leviathan, or the Matter, Forme, and Power of a Commonwealth, Ecclesiasticall and Civil. Works in two volumes]. Moscow, Mysl Publ., 1991. 733 p. (In Russian)
Halifax G. Complete Works. London, Harmondsworth, 1969. 342 p. Kelsen H. General Theory of Law and State. New Jersey, New Brunswik, 2009. 516 p. King P. Federalism and Federation. Baltimore, Johns Hopkins University Press, 1982. 159 p. Portus G. V. The Concept of Sovereignty. Carlton, Melbourne University Press, 1948. 19 p. Riker W. H. Federalism: Origin, Operation and Significance. Boston, Little, Brown and Company, 1964. 169 p.
ПОЛИТЭКС. 2017. Том 13, № 3
Russo Zh. Zh. Ob Obshchestvennom dogovore [On a social contract]. Moscow, Canon-Press-C Publ., 1998. 416 p. (In Russian)
Shmitt K. Politicheskaia teologiia. Chetyre glavy k ucheniiu o suverenitete [Political Theology: Four Chapters on the Concept of Sovereignty]. Moscow, Canon-Press-C Publ., 2000. 336 p. (In Russian)
Zhuvenel' B. Vlast': estestvennaia istoriia ee vozrastaniia [On Power: The Natural History of Its Growth]. Transl. from French V. Gaydamak, A. Mateshuk. Moscow, IRISEN Publ., 2011. 547 p. (In Russian)
For citation: Yusupov A. M. Sovereignty and Power in the Theory of Federalism: From Separation and Denial to Trinomial Compromise. Political Expertise: POLITEX, 2017, vol. 13, no. 3, pp. 27-39.
ÏÏOAMTKC. 2017. TOM 13, № 3
