CC BY
55
Н. Г. Николаева
СУБСТАНТИВАТЫ ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКИХ БОГОСЛОВСКИХ ПАМЯТНИКОВ В ПЕРЕВОДАХ XVIII ВЕКА*
Уже в древних памятниках письменности, чтобы назвать качество вещи, использовалось, как известно, три способа1: 1) адъективно-субстантивное сочетание, в котором качество и его носитель представлены аналитически; 2) производное морфемным способом существительное; 3) т. н. субстантиват, существительное адъективного склонения, представляющее результат семантического словопроизводства с изменением части речи производящего слова в производном. Исторически субстантиваты представляли собой имена с артиклем (и, га, е), которые со временем попали в зависимость от прилагательных и стали восприниматься как производные от них2. Но в богословских переводных памятниках субстантиваты — сплошь кальки с греческого, которые мы характеризуем как грамматические, поскольку сущность их копирования состоит в сохранении грамматического показателя определенности (и, га, е или иже, гаже, еже передают греческий артикль).
Субстантивация как модель семантического словопроизводства характеризуется необыкновенно большой продуктивностью в тексте богословских памятников, что связано с их жанровой направленностью и языковыми особенностями. Необходимо отметить, что субстантивироваться в греческом языке того периода могли и прилагательные, и наречия, и такая близкая к имени категория, как инфинитив, и даже финитные формы глагола. Если субстантивация инфинитива была не вовсе чуждым для древнеславянского языка явлением, то наделение анафорическим местоимением личной глагольной формы было чистым копированием греческого аналога.
Грамматическое калькирование прочно вошло в арсенал переводческих приемов славянской традиции, а субстантивация как модель словопроизводства, таким образом, получила дополнительный стимул к развитию, благодаря активному употреблению суб-стантиватов в переводной литературе.
Начиная с самых первых переводов эти формы конкурируют в передаче греческих субстантивированных прилагательных и глагольных форм с производными. Что касается обозначений качества, то Потебня выстраивает их в порядке нарастания отвлеченности следующим образом: прилагательное > субстантиват > морфемное производное3. Адъективно-субстантивное сочетание в силу своей конкретности редко становится философским термином; субстантиват и морфемное производное, напротив, составляют сердцевину метаязыка богословия и философии, более того, они неизбежно конкурируют друг с другом в средневековом тексте — не только в силу объективной лексической и словообразовательной вариантности, свойственной этому тексту, но и в силу специфики характера взаимоотношения качества и вещи в ее отражении в сознании. Иногда переводчики передают и греческие субстантивированные инфинитивы отвлеченными существительными, чаще всего на -ние, -тие, но иногда и других словообразовательных типов, а также личными глагольными формами.
* Статья подготовлена при поддержке гранта Президента РФ молодым ученым-кандидатам наук МК-3768.2007.6. © Н. Г. Николаева, 2008
Такова была традиция, в недрах которой зрели изменения, проявившиеся наиболее явственно в переводах XVIII в. Мы рассмотрели инновации в сфере передачи и функционирования субстантиватов на примере новых переводов двух знаковых для славянской мыслительной культуры произведений — «Богословия» Иоанна Дамаскина и корпуса сочинений Псевдо-Дионисия Ареопагита4. Для сравнения привлекаются и первые славянские переводы этих произведений5.
В XVIII в. происходят изменения в области субстантивированных адъективов, которые были вызваны нарастанием дискретности в мышлении. Переводчики XVIII в., придерживающиеся традиций классического церковнославянского, осознают сущность этих образований-калек и некоторую искусственность их для славянского языка. Так, Паисий Величковский затрагивает эту тему в Предисловии к Исааку Сирину. Он называет местоимения, которые служат заменой греческим артиклям (иже, онъ, сей, той), но признает: Оваче вс# предречена# w(t)hacth точ^ въ славенскомъ #зыц^ bm^ctw ар^ровъ сл^жаща#, и не могУща# ко вс^мъ речешлмъ и падежамъ, гакоже въ еллиногречест^мъ кром^ звателна^, прилагаема выти, въ превод^ славенскомъ на многи^ъ м^ст^ъ не могУтъ та^ гакоже въ еллиногречески^ъ книга^ъ гасенъ сотворлти разУмъ, но несравнимо темнее изъ#вл#ютъ6.
Славянское местоимение, единственной функцией которого было отражение греческой формы артикля, неизбежно должно было исчезнуть в этих образованиях, когда связь между переводным и переводимым текстами ослабевала. Субстантиват оставался без своего традиционного сопроводителя, и в этой ситуации — в рамках церковнославянского языка — естественно ожидать каких-либо изменений, касающихся самого субстантивата, призванных компенсировать потерю демонстратива.
В переводе, созданном Паисием, еще можно встретить старые грецизированные субстантиваты, фактически грамматические кальки с греческого. В переводе Паисия эти образования не новы: они фактически переходят в него из первых славянских Ареопа-гитик. Кроме субстантивации адъективов по-прежнему распространена субстантивация наречий и глагольных форм. Например, еже превыше вс#ка^ положеш# и ГО#т1#, еже въ дригъдрЦз^й (138об), еже по вод^ пойти, и еже внити дверемъ затвореннымъ ко Оуч(е)ни^мъ, и еже воздвигн^ти мертвы# (150 об. — 151).
Отадъективные субстантиваты у Паисия по большей части сохраняются, но употребляются без анафорического местоимения, зато всегда в полной форме. Это объясняет сам Паисий в уже цитированном Предисловии: он рассматривает членность форм прилагательных и причастий как эквивалент греческих артиклей, называя этот способ выражения грамматической категориальности естественны ар^ры славенскаги; #зыка7. Ср. один типичный в этом плане фрагмент в переводе XIV века: гаже уво съединеная всего Божества суть, гако же въ вогословны^ъ под’изъоврджешяхъ множайшими отъ словесъ указа^омъ, еже превлагое, еже превожественое, еже пресущественое, еже паче живота, еже премудрое, i елика превъсходителнаго суть отъга^я; съ ними же и гаже винословная вся, еже влагое, еже доврое, еже сый, еже оживляемо, еже премудрое i елика отъ влагол^пны^ъ его даровъ вс^хъ влагы^ъ вина именуется (175в-г). В переводе Паисия все субстантиваты употребляются без демонстратива и в членной форме: Превл(а)гое, Богопревышшее, Превыше естественное, Превыше живота, Превыше Премудрости, Бл(а)гое, Доврое, Оущее, животворлщее, Премудрое ... (137 об.). И таких примеров можно привести много.
Но вместе с тем Паисий использует новый способ трансформации субстан-тивата — способ, который мы будем наблюдать, даже в большем объеме, у других
переводчиков XVIII в. Вместо съединен’но уво есть начялной Тр(ои)ци и овще, пресущественое вытiе (как в переводе XIV в., по рукописи РГБ, МДА фонд. № 144. Л. 107), он переводит: соединена оувw вещь есть единоначалие Тр(ои)ц^ и овща (138). Видимо, субстантивированное прилагательное не воспринимается уже однозначно как передающее нераздельно качество с его носителем — возникает потребность вычленить качество и обозначить его носителя. Таким образом, конкретизируется качество: прилагательное, по Потебне, всегда конкретнее субстантивата, поэтому важно, чтобы качество прилагалось к некой вещи, а к какой именно — не так существенно. При этом обозначение качества, несомненно, важнее, чем определение носителя, субстанции, которая не определена, несущественна, всеобща, поэтому в большинстве случаев она получает наименование вещь, по Колесову, «родовое именование для всего предметного (вещного) мира, доступного исчислению»8, а здесь уже сверхабсолютизированное в своей отвлеченности и семантической безразличности слово. Некоторые примеры из других переводов того времени (всякий раз вещь (+ прилагательное) переводит в них греческий субстантиват):
- Ареопагитики по рукописи РГБ. Ф. 178. № 1345: ... аки вы нел^тУ ниже истинно и сами(мъ) в веща(хъ) т^лесныуъ превывающимъ мнилося выти еже н(е)в(е)снымъ и в(о)жественнымъ естествамъ подовнымъ выти толь везъовразнымъ вещемъ: наипаче егда сие разУмети подоваетъ яко ничтоже есть въ естестве вещей (twv ovtwv) еже вы всяческия выло вл(а)гости и непричастно понеже гакоже в(о)жественныя писашй истинна гл(агол)етъ выша вся довра з^ло изряднейшая Уво Умствования от всея разУмети и Умным ис телесны(хъ) производимая неподовная подовия прило-жити мощно: понеже Умныя вещи инако сия имУтъ яже инымъ такожде овразомъ веще(мъ) чювственны(мъ) свойственна сУть (4) и т. п.
- Ареопагитики в переводе о. Моисея (Гумилевского): самое первое нашего ума къ божественнымъ вещам движениге (1787 : 16); и божественные вещи истинными отре-ченгями и несходными подобиями ... прославляются (1786 : 25); сегоради и неодушевленныя вещи своимъ бытгемъ причащаются Божества (1786 : 33) и т. п.
- «Богословие» в переводе архиепископа Амвросия: ниже хот^ш# разнствiе, или совета, или д^йств1#, или могУщества, или ины# nhid# вещи (17); а wс#занiе и вкУсъ, ниже пр#мw, ниже ГОвсюдУ чУвствУютъ, но тогда точ^, егда имъ привли-жатс# чУвствУемы# иуъ вещи (59); вл(аг)оглаголивый и многоискУсный въ в(о)жест-венныуъ вещехъ Василий (149) и т. п.
Но слово вещь может казаться переводчикам слишком невыразительным, и тогда они либо из содержания широкого контекста восстанавливают еще одно слово, либо заменяют слово вещь близким в родовом отношении словом, которое, однако, передает наиболее общие нюансы характера носителя признака.
Особенно избирателен в отношении именования носителя признака перевод Ареопагитик, выполненный Гумилевским. У слова вещь появляются эквиваленты, обозначающие одушевленные сущности — люди и существо: ниже удобно божественныя вещи отъ скверныхъ людей постигаются (1786 : 25) — ср. в первом переводе (Исайи): ниже вожественная сквернымъ влагонаручна выти (127а); естьли же когда самовольное умныхъ Существъ произволенге отступитъ отъ мысленнаго свпта, по любви къ злу ... (1787 : 25) — ср. в первом переводе: аще во отступитъ умнаго св^та мысленныхъ самоизволное самовластие, зловы рачительство см^живъ ... (279б). Особенно показателен фрагмент, где вещь и существо противопоставлены (по признаку одушевленности):
Сего ради и неодушевленныя вещи своимъ бытiемъ причащаются Божества; понеже бытiе вспхъ содержится в бытш превышающаго вся Бога. Но существа живущія причастны суть его токмо животворной и превосходящей всякую жизнь силы... и т. д. (І786 : 33) — в первом переводе нєжиеотнля и жиеотнля соответственно (130в).
Если же субстантиват употребляется для разъяснения некоего символа, то переводчик употребляет вместе с прилагательным слова сила и достоинство, что восстанавливает семантическое равновесие в подобном словосочетании, поскольку семантическая нагрузка распределяется и на существительное (в отличие от словосочетаний со словом вещь или люди). Например:
Древнеславянский перевод (ВМЧ)
Херувим'ское же еже рлзумно ВЬ|Ти (то уу«стт!коу) их^ и воговидное (0ео^т1коу), I еже превышьшаго св^тодажа пр!атное (5ект1коу), и зрител'ное (0е«рЛТ1КОУ) въ пер'вод^лн^й сил^ вогонлмллного влагол^ша (135г)
рлл\еи'1; же и мыш'ця и пакы рукы, еже створително и д^йствител'ное и скорое (то ТС01 г|Т1кду каГ ёуерулт1коу каГ 5раатг|рюу) (156а)
пакы же жезломъ еже царьское и владымьст-веное (тд РааШкду каГ г|У£Ц0У1кду) (156г)
I уво два овразъ изъгавляти да неп'щуется еже владымьственое и крепкое и неумяк'мительное (тд яУЕй0У1кду ... рицаёеоу... а5ацасттоу) (158г)
Перевод Гумилевского
Имя же Херувимовъ знаменуетъ ихъ силу знательную, богозрительную, верховному свптодаятю вмпстительную, и созерцающую богоначальное благолтте въ первостепенной славе (1786 : 45)
рамена, лакти и руки [означают] творительную, дпятельную и совершительную силу (1786 : 97)
жезлы означаютъ Царское и владычественное достоинство (1786 : 99)
образъ льва означаетъ владычественную, и крппкую, и неутомимую ихъ силу (1786 : 103) и т. п.
Вместо прилагательного в этих словосочетаниях может выступать глагол (инфини тив) в качестве несогласованного определения, например:
землем^ителнымъ же и дpЄEOдhльскымъ землемпрятельныя и зодчесшя оpудiя, ихъ силу
съсYДOмъ еже осноеатєльноє и здлтелное и основывать, и строить, и совершать (1786 : 99)
съEЄp’шлтєлноє (то бєцєЛіитікоу гаї оіко5оцг|тікду, гаї тєЛєіитікоу) (157в)
Кроме того, Гумилевский использует и другие способы трансформации субстан-тивата, связанные с синтаксическими языковыми возможностями, например, конверсию притяжательных и атрибутивных отношений, ср.:
и еже ^враза правостное и простое (155б) для прямаго и возвышеннаго образа (1786 : 95) разложение сложных слов, ср:
или еже огневидное или еже златовидное (158б) или видъ огня, или злата (1786 : 102)
замену одного субстантивата из ряда однородных существительным отвлеченного значения и согласование с ним прочих, переведенных прилагательными, ср.:
i єжє къ ^лот^ной пищи 0CTp0Є и и къ силотворной пищп скорое, бодрое, и благосппшное
вдитєлноє и TЄKYЩЄЄ и вллгокознєноє (158г) течете (1786 : 103)
Вообще же в переводах XVIII в. нарастает и тенденция замены в ряде случаев отадъективных субстантиватов на образованные от этих адъективов имена отвлеченного значения. В переводе Паисия Величковского это, прежде всего, имена на -ость с отвлеченным значением качества. Ср. (первый пример из перевода XIV в., второй — из перевода Паисия): то upoouXov: еже тимен’ное (124г) — пpиEещестEенность (6), тыу стиу0^^тшу: слож’ных^ (124г) — сложностей (6), то 5истєі5ес: еже злоеидноє (І27б) — Злоеидность (8 об.), то ей0и кai op0iov: (еже) пpлE0Cтн0е и пpостое (155б) — пpямость и npaE0CTb (39), то 0воєі5ес: еже вогоеидноє (156г) — Богоеидность (40 об.), то upoстaYЫYlкOv: (еже) пp0E0дителн0е (156г) — пpиE0дитєльность (40 об.), то аф^ш^^у: еже осеящєн’ноє (156г) — wс(Eя)щєнность (40 об.), то aф0вYKтov: еже не изе^щан’ноє (І76в) — нєе^-щлемость (138-138 об.), то иолйфшуоу: многогллсное (176в) — многогллсность (138-138 об.) и подобные.
Так же как у Паисия, у Гумилевского отадъективные субстантиваты могут соответствовать именам отвлеченного значения (не только на -ость, но и на -ніе, -0, -іе и др.): то 0еоеі5ее > богообразт (1786 : 27), то 0epцOv кai кai uuepCsov > жаръ, скорость и киппше (1786 : 44); то apxlкдv гаї ^єцоуікоу > начальничества и правле-нія (95); то upoстaYЫYlкOv > приступъ (1786 : 99), то аф^шц^оу > посвящение (1786 : 99), гаёои кal стофои гаї aYa0ou > благолпшя, премудрости и благости (1787 : 7-8), то сткотєіуоу > тьму (1787 : 94) и многие другие.
В переводах XIX в. основные тенденции преобразования греческих субстантива-тов получат продолжение. Субстантиват может заменяться отъадъективным морфемным дериватом со значением отвлеченного качества, сочетанием прилагательное + вещь, предмет, существо. Наконец, при сохранении отадъективных субстантиватов, традиционных для переводов Aреопагитик (примеры которых мы видели выше), в переводах XIX в. появляются субстантиваты «новые», которые передают греческие субстантивированные глагольные формы. Если в прежних переводах субстантивированные глагольные формы еще сохранялись как грецизм, свойственный церковнославянскому, то здесь они окончательно исчезают, уступая место привычным нам субстантиватам, обозначающим предельно обобщенные явления. Ср.: гаї то eu'auTOU гаї то естті гаї то всттal гаї то SYEve-
то---в переводе XIV в.: и еже в^ пpи томъ, и еже есть, и еже BYДЄTЬ, и еже высть
(ВМЧ 231 а-б) — в XIX в.: былое, настоящее, будущее, происшедшее9. Кроме того, отадъ-ективные субстантиваты в такого рода текстах окончательно приобретают современную форму — единственного числа, независимо от формы числа в греческом оригинале. Все это свидетельствует об окончательном повороте в переводческой технике, даже в области духовной литературы: переводчик принимает за исходную данность не непререкаемый авторитет грамматики текста оригинала, а столь же непререкаемые законы родного языка. Этот переворот стал возможен лишь с окончательным завершением формирования нормы русского литературного языка этого периода.
Происходящие в XVIII в. изменения касаются и судьбы субстантивированных глагольных форм. Если калькированное анафорическое еже при субстантивированном прилагательном было воспринято в итоге как указание на определенность, то при глагольной субстантивированной форме оно, по-видимому, выполняло похожую функцию — с учетом того, что глагольная «определенность» — это прежде всего его предикативные характеристики.
А. А. Потебня, разбирая пример из Остромирова Евангелия а кже с^сти о деснж\ мене и о лев@\, н^сть мън^ дати, заключает о характере «члена» в славянском: «кже должно быть сочтено не за член, как в греческом, не за относительное местоимение среднего рода, а за союз, близкий к нашему что, так что кже с^сти вовсе не есть das sitzen, to KaBiaai, а чисто глагольная форма: „а что спсть вамъ по правую или по левую, то это не в моей воле“»10. Потебня считал, что в лучших образцах старославянского языка количество этих местоимений минимально. Однако переводческая традиция развивалась таким образом, что это количество неизбежно нарастало. При этом предикативность, свернутая в кже, каким-то образом сохранялась, и в определенный момент (для церковных текстов — это конец XVIII в.), когда греческий текст перестает иметь идеологическое значение для переводчика, как прежде, когда происходят радикальные изменения в самом целевом языке перевода, ранее пассивно присутствовавшая в этих текстах предикативность начинает проявлять себя в сложении синтаксической системы языка. Былые конструкции кже + инфинитив претерпевают уже известные замены (личными глагольными формами, отглагольными существительными и т. п.), а также разворачиваются в словосочетания с подчинительной связью или придаточные предложения разных видов, обогащая активно развивающиеся в языке гипотактические отношения.
Вот только некоторые примеры из переводов «Богословия» XVIII и XIX вв. в отношении передачи субстантивированных глагольных форм11:
Иоанн экзарх
ОЕ'ЫЧЬЫО Ж6 БЖЬСТЕЬЫОМ^
писаыью и neo ыаре-
ковати, имьже ^ьримъ горъ (5ia to opaaSai avw) (126б)
еже седъти (to KaSyaSai) га.Елга. о ногой его i послоошати (aKoueiv) словесъ его (166в)
афе ли ыиедиыого есть ыачало дъла члвкъ то въ ли^оть имать съв^товаыие (to PouXeueaSai) (197б)
Амвросий (XVIII в.)
овычно же есть вж(с)твен-номУ писашю и возд^хъ нево звати: зане гор^ онъ зрите#
(35 об.)
акивы рекъ: да скдитъ при ногахъ ег^, и да слУшаетъ словесъ ег^ (49 об.)
аще ни единомУ д^#жю есть начало члв^къ, то всУе имать силУ сов^товати (68
об.)
Перевод МДА (XIX в.)
Божественное Писате обыкновенно и воздухъ называетъ небомъ, потому что и его видимъ вверху (63)
то есть — ту часть, чтобы сидеть у ногъ Его, и слушать слова Его (86)
притомъ, если человЪкъ не самъ начало своихъ дЪйствш, то напрасно имЪетъ способность советоваться съ самимъ собою (120)
Похожие примеры встречаются и в переводах Ареопагитик XVIII в.
Так развивается процесс увеличения глагольного, а следовательно, и предикативного веса текста. Специфика богословского средневекового дискурса состояла в его номинальном характере. В XIX в. впервые в переводной духовной литературе намечается некоторая вербализация, а также расширение текста (и предикативности как его характеристики) за счет увеличения числа сложноподчиненных предложений, особенно это касается переводов на русский язык. К этой же тенденции нарастания предикативности и, следовательно, акциональности можно отнести и ряд случаев перевода прилагательных как пошта а§епЙ8, например12: жизнеподатель (Л. 70) вместо прежних переводов животворен^ или живо-творивый; спасителя... освятителя... искупителя... (Л. 9 об.) вместо традиционных (и соответствующих греческим пошта аЬБТхайа) спасеше... освящеше... извавлеше... (ВМЧ 171а). Здесь эти пошта а§епЙБ, наряду с новыми сложноподчиненными предложениями и вербализацией, придают тексту событийность.
Итак, субстантиваты в литературном языке славян не только обогатили лексическую систему языка, но и оказали влияние на становление его грамматической системы (особенно в части синтаксиса).
Значение субстантиватов в развитии лексико-семантических отношений заключается в следующем. Во-первых, наряду с семантическими кальками, субстантиваты больше всего, пожалуй, претендуют на роль терминов в древнеславянских переводах богословских текстов, поскольку именно в их сфере отчетливо проявляется единообразие при их передаче — от самых первых переводов до конца древнеславянского периода. Во-вторых, их удельный вес в текстах достаточно велик, и в смысловом отношении они часто являются стержнем философских рассуждений, так что, несмотря на относительное уменьшение их количества в поздних переводах, они вошли в языковое сознание как одна из удачных и продуктивных моделей создания термина, что реализуется и в языковом аппарате современной науки. В-третьих, их история наглядно демонстрирует изменения в характере мышления и отражение этих изменений в языке, а именно на примере развития идеи качества и ее языкового воплощения. С нарастанием дискретности в характере мышления появляется возможность передать идею качества аналитически. Развитие абстрактности мышления дает импульс к развитию отношениям производности в языке, в том числе и применительно к воплощению отвлеченной идеи качества, что способствует закреплению словообразовательного значения качества за определенными словообразовательными формами и тем самым со своей стороны оказывает поддержку активно развивающейся словообразовательной системе языка.
Значение субстантиватов в развитии грамматических отношений не столь явно, но его невозможно игнорировать. Отражение категории определенности в субстантивате, как это воспринималось еще в XVIII в., не получило продолжения в русском литературном языке, поскольку эта категория и для зрелого церковнославянского была надуманной, мертвой. Но грамматический компонент калькированного субстантивата сыграл свою роль в становлении разветвленных синтаксических отношений в литературном языке: анафорическое местоимение, копирующее греческий артикль, в переводном тексте начинало подспудно существовать по законам славянского языка, накапливая в себе предикативные валентности. Эта свернутая предикативность древнеславянского текста начнет проявлять себя в XVIII в. и, прежде всего, через т. н. «гибридный церковнославянский», поддерживая и развивая сложившиеся несколько ранее в русском литературном языке гипотактические отношения в самых разных их формах.
1 О реализации этих способов номинации в древнерусском языке см. статью: Николаев Г А., Трошкина Т. П. Адъ-ективы, субстантивы и субстантиваты в древнерусских текстах // Das Adjektiv im Russischen: Geschichte, Strukturen, Funktionen. Frankfurt am Main [u. a.], 1996. S. 253-270.
2 См.: Потебня А. А. Из записок по русской грамматике: В 4 т. М., 1968. Т. 3. С. 48; Николаев Г А. Из истории становления и развития субстантивно-адъективных словообразовательных отношений // Das Adjektiv im Russischen: Geschichte, Strukturen, Funktionen. Frankfurt am Main [u. a.], 1996. S. 245.
3 См.: Потебня А. А. Указ. соч. С. 17.
4 «Богословие» Иоанна Дамаскина в переводе архиепископа Московского Амвросия (Преподовнагм Оца нашего 1шанна Дамаскина монаха и прсвгтера 1ер(с)лимскагш Изложеше Православны# в^ры овстолтелное, или Бого-o^Bi#. М., 1774), перевод XIX в. выполнен в Московской Духовной Академии (Иже во святых отца нашего Иоанна Дамаскина точное изложение православной веры. М., 1844). Ареопагитики в переводе преп. Паисия Величковского (по рукописи ГИМ, Симон. собр. № 5), в анонимном переводе (по рукописи РГБ, Музейное собр. (Ф. 178, № 1345),
в печатном издании перевода о. Моисея (Гумилевского) (Святаго Дионисія Aреопагита о Небесной іерархіи, или священноначаліи. М., 1786. — в сокращении 1786; Святаго Дионисія Aреопагита о церковномъ Священноначаліи. М., 1787. — в сокращении 1787).
5 Перевод «Богословия» Иоанном экзархом Болгарским по рукописи XII-XIII вв. в издании: Des hl. Johannes von Damaskus "Ек0естк ^pipXc 6p0o56£ou тсттешс; in der Ubersetzung des Exarchen Johannes: In 4 Bd. / Hrsg. von L. Sadnik. Wiesbaden, Freiburg i. Br., 1967-1983. (MLS. V). Перевод Aреопагитик афонским старцем Исайей по изданию: Великие Минеи Четии, собранные всероссийским митрополитом Макарием: В 16 т. М.; СПб., 1870. Т. 3. С. 263-788. — в сокращении ВМЧ.
6 Цит. по публикации: Линца Е. Паисий Величковски — един измежду последните големи църковнославянски книжовници // Palaeobulgarica. 1983. Т. 7. № 3. С. 26.
7 Цит. по публикации: Линца Е. Указ. соч. C. 28.
8 Колесов В. В. Вещь в древнерусских переводных текстах // Семантика слова в диахронии. Калининград, 1987. С. 11.
9 По рукописи РГБ, Музейное собр. Ф. 178. № 8881.
10 Потебня А. А. Указ. соч. М., 1958. Т. 1/2. С. 348.
11Заметим, что в переводах XVIII в. еще сильно тяготение к традиции, так что субстантивированные инфинитивы с ~же там не редкость (иногда вопреки ранним переводам). Мы приводим в основном те примеры, в которых проявляются новые тенденции.
12 По рукописи РГБ, Музейное собр. Ф. 178. № 8881.
