CC BY
58
УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ КАЗАНСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА Том 150, кн. 2 Гуманитарные науки 2008
УДК 811.161.1
ДРЕВНЕСЛАВЯНСКИЕ ТРАДИЦИИ ПЕРЕВОДА И ИХ РОЛЬ В РАЗВИТИИ ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКОЙ СИСТЕМЫ РУССКОГО ЯЗЫКА
Н.Г. Николаева Аннотация
Статья посвящена основным переводческим приемам древнеславянских книжников - переводческим дублетам, лексическим и словообразовательным вариантам. Впервые эти явления рассматриваются в диахронии определенного типа текста и в проекции на становление парадигматических отношений лексико-семантической системы русского литературного языка и на формирование его стилистической системы.
1. Основные лексические особенности переводных древнеславянских памятников
По удачному выражению немецкого слависта Э. Ханзака, средневековый «перевод был философской работой в форме анализа текста и интерпретации» [1, с. 19]. Это определение переводческой работы релевантно для всех периодов развития языка богословских памятников. Наиболее наглядным ее выражением становились дублетные, или формульные, сочетания, лексическая вариантность и словообразовательная синонимия (в традиционной для исторической лингвистики терминологии). Эти три явления обычно рассматривают в отрыве друг от друга, но они имеют как один общий исток (в связи с целями и задачами переводчика), одну сущность (особенности и развитие мышления), одну теоретическую базу (в связи со средневековой переводческой концепцией, уходящей корнями в неоплатоническую философию), так и общий результат - развитие парадигматических отношений в языке (прежде всего, лексической синонимии), сложение терминосистемы языка и, наконец, сложение стилей литературного языка. В настоящей статье мы на примере разновременных переводов двух памятников - «Богословия» Иоанна Дамаскина и корпуса сочинений Псевдо-Дионисия Ареопагита - проследим взаимосвязь этих явлений в диахронии.
1.1. Переводческие дублеты и их трансформации. Сущность переводческих дублетов в переводных памятниках раскрыл в ряде своих работ Э. Ханзак [1, 2 и др.]. В отечественной славистике этой проблемой занималась М.И. Чернышева [3]. Оба исследователя изучали дублеты на материале переводов Иоанна экзарха Болгарского, который широко использовал данный способ перевода в своих трудах и, возможно, явился основателем соответствующего направления в славянской переводческой традиции, о чем свидетельствует знаменитый
Пролог экзарха Иоанна (предположительно к его переводу «Богословия»), пользовавшийся большим авторитетом у славянских книжников. Переводческие дублеты, по мысли Ханзака, не имеют ничего общего с синонимией, так как оба слова в парном сочетании абсолютно равнозначны, и не могут рассматриваться как варианты, поскольку создаются не как средства преодоления единообразия в выражении мысли, а как проявления разных переводческих принципов - буквального (уегЬиш de уегЬо) и смыслового ^ешш de 8еп8о) [2, с. 38-39].
Иоанн экзарх действительно широко использовал дублеты в своих переводах, но не во всех. Обычно это явление рассматривают на примере его «Шес-тоднева». В «Богословии» же, видимо в силу содержательной специфики памятника, переводческих дублетов значительно меньше, данный способ перевода не является здесь ведущим, тем не менее на некоторых примерах можно продемонстрировать функционирование этого явления (здесь и далее цит. по изданию [4]):
все 8Б0 Рже Рсть предлыо ЫЛМЪ ^МСОЫЪМЬ и прркъ1 и лпл^ и евлыьгелист'ы приемлема и въмь и чьтемъ и любимъ (16а-Ь): греческое аеРо^ЕУ ‘уважаем, почитаем, благоговеем’ передается дублетным сочетанием чьтемъ и любимъ, в котором первая
лексема представляет собой перевод «дословный», буквальный, а вторая -смысловой эквивалент.
къ бо^ сло^жьво^ и жлдлыие ^отъыье съкл^лга. (104Ь): греческое вфЕ01У ‘стремление’ экзарх переводит как жлдлыие ^отъыье, хотя Л. Садник и склонна видеть
здесь не дублеты, а варианты [4, II, с. 7]; основанием двойного перевода в этом случае могла послужить контаминация греческих близких по звучанию ефет^ и ебеЛш ‘хочу, желаю’.
овъгдл же Рже въ ылшемь чо^вьствъ ^ло и бол^^ыьыо, рекъше скрьБи и печали и ыл-
плсти (316а-Ь): сочетание скрьБи и печали является эквивалентом греческого
0ё10£1д ‘мучения, горе’.
Дублетные переводы, представлявшие собой формульное сочетание двух слов, не были принципиально новым явлением на славянской почве. Они фактически продолжают традицию парных сочетаний, известную многим древним литературам (например, библейским текстам), в том числе и древней славянской поэзии. А.А. Потебня писал об эпических формулах, что «цель этих выражений - восстановление для сознания внутренней формы» [5, с. 198], то есть образа, стоящего за этим сочетанием слов. То же справедливо и для книжных формул переводных текстов, если учесть, что восстанавливаемым образом, или «внутренней формой», было слово оригинала. Формула, или синтагма, становится основным организующим элементом средневекового текста [6]. В.В. Колесов называет такой принцип организации языка и текста «ментализацией» - в нем отражается определенный этап отношений языка и мышления: в формульных сочетаниях проявляется процесс насыщения объема понятия, которое и существовало как образ, стоящий за этими сочетаниями.
В дальнейшем, сохраняясь с формальной точки зрения, дублеты изменяются по сути, и это связано в первую очередь с изменениями в мышлении. Ханзак
склонен причислять к переводческим дублетам и те случаи, когда два слова соединены (разделены? - Н.Н.) пояснительными конструкциями типа иже сзть,
рекъше, Рже с- речетъ и т. п. [2, с. 39]. Нам представляется, что такие случаи перевода следует отделить от сочетаний с соединительным союзом, поскольку они свидетельствуют о нюансах в движении мысли переводчика. Парное сочетание - порождение синкретичного мышления; когда переводчик дает греческому слову эквивалент в виде формулы, он подразумевает, что эта формула как нечто единое передает образ, рождаемый в его сознании греческим словом. Если же переводчик использует пояснительные конструкции, то, несмотря на отождествление им предлагаемых слов по смыслу, он фактически предоставляет некий выбор, то есть в этом случае греческое слово в принципе может соответствовать одному славянскому, только в данный момент не решено, какому именно из двух предложенных нужно отдать предпочтение. Синкретизм мышления отходит на второй план, и это находит свое отражение в языке. В самом деле, если мы сравним приведенные выше дублетные сочетания со следующими примерами из перевода «Богословия», то разница станет очевидной: глють
же в1 ^одии еже со^ть животи (Сш5ю) ^въ^длми сълежими ыл ыбси (137Ь); и почитлыие Бжтвьыллго пислыига. вьсю седмицу рекъше ыедълю (ёр56^лу) (322а) и т. п.
Кроме того, такие случаи перевода имеют формальное и функциональное сходство с явлениями экспликации (Верещагин), когда пояснение строится на выявлении скрытого смысла текста оригинала, например: прьвое о^бо водъ повела
бъ извести дшю живо^, имъже бъ1ти ^от-ше водою и иже въ ылчлл поыошллше с- по во-длмъ стъ1мъ д^омъ поыовлеыие члвко^, Рже есть крьфеыие (154а-Ь). Последняя синтагма не имеет соответствия в греческом тексте - экзарх таким образом поясняет (эксплицирует), что понимается под обновлением человека, а именно -крещение.
Отличие экспликации от переводов с пояснительными конструкциями достаточно явно, но и те и другие появляются, видимо, в связи с установкой переводчика раскрыть подлинный смысл того, о чем он говорит, не важно, касается ли это одного слова (например, ^одии) или целого пассажа, как в последнем
примере. Таким образом, любые пояснительные вставки текста функционально отграничиваются от переводческих дублетов.
Процесс перехода от парных сочетаний к пояснительным вставкам (наряду с описанными в литературе превращением эквиполентных оппозиций в градуальные, гиперонимизацией, расширением бинарных сочетаний) разрушает формулы изнутри. Формально же прием дублетного перевода входит в славянскую переводческую традицию, так что и в более поздних памятниках переводной книжности мы встречаем двойные эквиваленты одной греческой лексеме, хотя уже относительно реже. Так, в переводе Ареопагитик (XIV в., здесь и далее цит. по изданию [7]) обнаруживаются следующие примеры: подрджд-тельствш и уподокленш (126в) как эквивалент греческого атслХЛМа ‘отголо-
сок, отзвук’; властеле и иамялиици (213в) как эквивалент греческого архоутед ‘властители’; жен’скы и славы (249в) как эквивалент греческого 0Лёи5р1Ш ‘женоподобные’; кумиры и окразы (251а) как эквивалент греческого ау5р1&утад ‘изваяния’; отвер’жеши и истязаши (314г) как эквивалент греческого ауатсти^у ‘объяснении, раскрытии’ и многие другие.
Преобладают же в славянских Ареопагитиках переводы с пояснительными конструкциями, которые уже часто не ограничиваются одним словом, разъясняющим смысл первого переводческого варианта, а расширяются до развернутых комментариев. Например (комментарии переводчика заключены в квадратные скобки):
Сьи мы пр1емлюще святыхъ священ’нонамальствъ минъ, глаголемъ гако всяко некесныхъ умовъ именоваше. [Инако: Пр1емлюще глаголеть, рек’ше, люкяще или о семъ усердьствующе] (135б-в);
I гаже когод^йствъ художьственля словеса, гако первая и о Боз^ сущд, навыцають отъ самого служ’конамал1а превысомайше свя-щен’ноначальствуема. [Сир^мь, тайну умимая] (137г);
вет’хо ко и древне солнце глаголаху, "коже въ комод1и ремеся, [рекше, в ругателехъ] (193г);
они же, гакоже и^кыя кумиры и окразы творяху, ниже рукъ, ниже ногу имущихъ, их’же ©рмасъ нарицаху, [сказуемо по нашему газыку домъ Бож1й] (251а) и многие подобные примеры.
Наконец, дублетные сочетания порождали, по всей видимости, все новые расширения уже на славянской почве, сначала до трехчленных сочетаний, затем до многочленных. Следует отметить, что этот переводческий прием сохранился в церковнославянской традиции до конца XVIII века, о чем свидетельствуют, в частности, список перевода «Богословия» Дамаскина XVI в. (РГБ, ф.98, № 612, лл. 86-218) и список перевода Ареопагитик XVIII в. (РГБ, ф.178, № 1345). Для иллюстрации такого расширения текста приведем типичные примеры из этих двух списков.
«Богословие», XVI в. (примеры даются по изданию [4]):
еиеруетЛу ка! тсш5ейшу - бллгодътъ и ылкл^уетъ и тмл-етъ и кл^ыи (в первом
переводе - клжга., 213Ь-214а); 51«к6цеУ01, ашС6цеУ01, 0ауатоицеуо1 - Биеми,
в-жеми в темницы, ^лтвор-еми, мучима, оумор-емы (в первом переводе - гоыимъ!,
моучимы оумлр-емы, 236а); ка! то тсикубу те ка! то цаубу, }уоиу ара10У
ка! то атрбууиёоу - и члстое же и ръдъкор и крутлое и широкое и долгое и крлткое и
оБлое (в первом переводе - и члстое же и ръдъкор и оБьлое, 192а).
Ареопагитики, XVIII в.: уолта! ка! уоера! - разУмная, умная, д(у)шевная (99); каЛоу ка! ауа0оу - докраго или местнаго, или клагаго (82об).
Следующим языковым выражением дискретности мысли после пояснительных конструкций стала лексическая вариантность.
1.2. Лексическая вариантность. Вариантность, или «флуктуация», как «внутренняя характеристика текста» (Верещагин) является одним из характерных явлений в древнеславянских переводных памятниках. Явление вариантности значительно шире, чем мена собственно лексических вариантов, но мы сконцентрируем наше внимание именно на последних.
На наш взгляд, требуется уточнение термина «вариантность» и отношения обозначаемого им явления к явлению синонимии. В научной литературе существует несколько подходов к лексической вариантности древних текстов. Так, Л.П. Жуковская называет лексическими вариантами «два или более слов, тождественных или близких по значению и потому взаимно заменявшихся в разных славянских списках одного и того же памятника в параллельных местах текста» [8, с. 89]. Но для переводного памятника свойственно, что близкие по значению слова употребляются в пределах одного списка перевода как эквиваленты одного и того же греческого слова. Такую особенность текста М.И. Чернышева, И.В. Платонова и другие исследователи, изучавшие преимущественно переводные памятники, связывают с влиянием неоплатонической теории образа (кстати, унаследованной славянской культурой в первую очередь через труды Ареопагита и в его трактовке). Эта теория не мешает в принципе рассматривать такие варианты как синонимы (разные формы выражения одной идеи). Отождествление вариантов и синонимов встречается в исследованиях этой проблемы достаточно часто.
Невозможно, однако, отождествлять вариантность с синонимией с точки зрения функционирования вариантов в тексте, о чем писали еще Е.М. Верещагин и В. В. Колесов. Но вопрос не ограничивается функциональной стороной. Когда мы говорим о переводном тексте, игнорировать оригинал (в данном случае греческий) не приходится. Если даже, как справедливо предполагает
Н.Г. Михайловская, замена одних лексем другими есть «проявление лексикосемантической вариантности, объективно существующей в русском языке древнего периода» [9, с. 4], то сам фактор перевода неизбежно вносит нюансы в явление лексической вариативности, поэтому целесообразно было бы выделить лексическую вариативность переводного памятника как самостоятельный феномен церковнославянского языка.
Отношения между лексическими вариантами Н.Г. Михайловская называет смысловой сопоставленностью, которая «и шире, и сложнее противоположности и тождества, выявляемых в семантической структуре лексем при сравнении лексикографических толкований» [10, с .91]. О смысловой сопоставленности можно говорить лишь рассматривая слова в тексте (как минимум в формулах-синтагмах), так что «приращение смысла» происходит, как нам кажется, не только в столкновении прямого и переносного значения слова-символа в формуле, но и в столкновении нескольких слов-символов как части формул в тексте - на пересечении сложных взаимоотношений, существующих между значениями как одного слова, так и ряда близкозначных слов.
Исходя из всего вышесказанного и оставляя привычное нам название данного явления «вариант», предлагаем наше определение лексической вариативности переводного текста. Лексическая вариативность переводного памятника есть обоснованное неоплатонической теорией образа функционирование
в тексте данного памятника и его списков слов, употребляемых как эквиваленты одному и тому же греческому слову (или выражению) и находящихся в отношениях смысловой сопоставленности. При этом вариативность характеризуется следующими проявлениями:
1) лексическими вариантами могут быть объективно близкозначные слова. Для первого перевода «Богословия» это отмечаемый с самой ранней поры его научного изучения яркий пример варьирования в передаче греческого аретх ‘добродетель, превосходные качества, доблесть’: довръ и^воръ, довротл, и^волрыир
довро, вллговольство, вллгодъиство, вллговолеыие, вллгодлть. В первом переводе
Ареопагитик встречаются тоже достаточно обширные ряды подобного варьирования: греческое i5puoi^ ‘возведение, постройка; местонахождение’ переводится в зависимости от контекста как въглукление, въдружлние, с^д^ние, утверждение; греческое ои^тсабеш ‘симпатия, сочувствие’ - как състрлдл-ние, злв^щлние, кллгосердие, милосердие и т. п.;
2) лексическими вариантами могут быть однокорневые слова типа жи-вотъ-жизнь-житие (греч. Сшп), где семантическое перераспределение и окончательное обособление в будущем происходит среди близкородственных слов различного генезиса;
3) лексическими вариантами могут быть слова, семантические связи между которыми в отрыве от их соотнесенности с греческим соответствием имеют самый широкий спектр от объективно близких до вообще трудно определимых. Как пример можно привести обсуждавшийся в литературе феномен перевода Иоанном экзархом греческого слова тсабо^ как стрлсть, връдъ, приятии (а в других древнеславянских памятниках еще и как м©кл, ыед©гъ, сллсть) [11].
Наконец, обычно выделяют еще так называемые «лексико-словообразовательные варианты» (Л.Г. Панин). Параллелизм их с собственно лексическими не оставляет сомнений. Однако мы не применяем эту типологию, поскольку нам кажется целесообразным разграничивать лексические и словообразовательные варианты на следующих основаниях: во-первых, лексические варианты призваны передавать нюансы значения, согласуясь с семантическим объемом греческого слова - словообразовательные варианты изначально являются поиском формы, в которой можно было бы передать уже закрепленное в корневой морфеме соответствие греческому слову; во-вторых, лексические варианты свидетельствуют о неустойчивости семантических отношений в языке -словообразовательные варианты говорят о незакрепленности словообразовательных значений за определенным словообразовательным типом; наконец, критерии отбора словообразовательного и лексического варианта в отдельно взятом контексте и их роль в тексте различны.
1.3. Словообразовательная вариантность. Мы сознательно отходим от принятого термина «словообразовательная синонимия», поскольку было бы неточно говорить о функционировании словообразовательных вариантов в ранних переводных текстах как о синонимии. Это именно вид вариативности, который, возможно, нагляднее всех других видов демонстрирует в тексте фи-
лософскую теорию о подобных и неподобных образах: переводчик ищет наиболее подобное оформление идеи, заключенной в оригинале. Словообразовательные варианты, в отличие от словообразовательных синонимов, не имеют нюансов в значении. На этапе, когда синкретизм мышления и, как следствие, семантический синкретизм в языке только начинали сдавать позиции, регулярные отношения между словообразовательными вариантами в тексте находились лишь в начале своего развития, поскольку не было еще установлено равновесия между словообразовательной формой и словообразовательным значением. Например, если имена нулевой суффиксации на том этапе могли все еще нерасчлененно обозначать как лицо, так и действие (или его результат), то невозможно говорить о словообразовательной синонимии имен нулевой суффиксации с именами на -(е)ыие. Так, слово спсъ в первом переводе «Богословия»
могло обозначать в одних случаях однозначно лицо (например: ельмл бо любы-
и^ъ дрлгы и домъ и одръ и \мдеждл, кольми плче гы- и спсл (аштурод), имиже и
с пслемъ сга. — 254Ь), в других - действие или его результат (например: егоже въыъ
с§фи ыъсть с псл (аштлр(ад) полоучити - 227а). Однако есть случаи, когда только
греческий оригинал позволяет понять, идет ли речь о спасителе или о спасении, поскольку в таких фрагментах слово спсъ сохраняет изначальный синкретизм,
например: того рлди шс спсъ (аштлр) сга. съкл^леть (228а). А в следующем фрагменте, изобилующем именами абстрактными для обозначения святого креста, кроме синкретичного спсъ (соответствующего греческому аштлр(а) употребляется похожее образование вождь (в греческом пошеп аЬ81хас1иш - хеграушу^а), а также имя со значением действующего лица гоуБитель на месте очередного
греческого абстрактного аутретд ‘уничтожение’, так что однозначно определить словообразовательное значение некоторых имен в этом контексте невозможно: съ леж^фи^ъ въстлыие, сто^фи^ъ оутвьрдл, ыемофьыыи^ъ жъ^лъ, плсомыи^ъ
пллицл, оБрлфлюфи^ъ сга. вождь, посп^влюфиимъ съврьшеыие, дши спсъ и плъти, вьсеи
^ъли въ^дрл^ъ, всего доБрл длвьць, гръ^оу гоуБитель, слдъ въскръшеыию, древо жи-
тьга. въчьылго (253а-Ь). В переводе «Богословия» встречаются также слова съпл-
сеыир и съплситель, что свидетельствует о дальнейшем распаде синкретизма: эти
имена призваны внести ясность и отграничить обозначение действия от обозначения носителя этого действия, разнести эти значения по разным словообразовательным типам. Но говорить о словах спсъ и съплсеыие, спсъ и съплситель как
о парах словообразовательных синонимов на тот период языкового развития еще невозможно.
Словообразовательные варианты в первом переводе «Богословия» часто соседствуют в одном контексте и поддерживаются также лексической вариантностью. Показательным примером подобного построения переводного текста
являются, например, следующие фрагменты, где для передачи греческих слов употребляются как лексические, так и словообразовательные варианты:
‘брак’ - врлкъ, жеыитво, жеыитвл, жеыеы1е:
довро же и дътородьство еже врлкъ състлвл^еть и довро жеыитво влоудл рлди, се преръ-
^ла и ыеистовьствоу желлыига. ^лкоыьыъшмь съмъсъмь ые остлвл^А въ ве^лкоыьылга. дълл
въсовлти с^. довро жеыитвл имьже ыъсть въ^дрьж^ыи-. воле чистотл, дши дътородь-
ствл рлст-фи и во§ плодъ ^ьрълъ млтвоу прикосы^фи. чьстьыо жеыеы1е и ложе ыесквьрыл-
во. влоудьыъшмъ же и люводъемъ садить въ (336Ь - 337а).
ауаотаотд ‘воскресение’ - въскрьсеыие, въстлыие, въстлыъ: въроуемъ же и въскрьсеыие мъртвъш^ъ. видеть во по истиыъ видеть мьрътвъшмъ въстлыие. въськрьсеыие въськрьсеыие же ГЛЮфе плътии ръ^омъ въстлыъ (343а).
Различия в значении и употреблении между словами в парах жеыеы1е и жеыитво, въстлыъ и въстлы1е, ылч-ло и нач-тъкъ и многих подобных изначально не
существует. С появлением различия появляется и синонимия. Это можно наблюдать уже на примере перевода Ареопагитик XIV века, где употребление словообразовательных вариантов следует некоторым закономерностям. Вкратце факторы, определяющие употребление того или иного словообразовательного синонима, можно описать как:
1) фактор маркированности производящей основы. Так, например, в парах словообразовательных синонимов на -ьство/-ьствие предпочтение суффиксу -ьствие отдается в том случае, если уже производящей основой задается предназначенность к обозначению явлений и сущностей высшего уровня. Так, имена когод^йствіе, когоименьствіе, пресуществіе, ^д^тельствіе, цлрьствіе употребляются, по нашим наблюдениям, чаще их параллелей с суффиксом -ьство. И наоборот, слова с нейтральной производящей основой обыкновенно оформляются суффиксом -ьство: единьство, имьство, прикллдьство, тождь-ство, рлвеньство и т. п.;
2) фактор эстетического текстопостроения. Например: Отечьствія дл рл-зум^ются чинове, иже отъ вкупочииіл, рек’ше съвокуплен’ши другъ къ другу Херувимъ и Серлфимъ, Нлчллл, Еллсти; въ нлсъ же и духовнля, гако сроднля; и другъ другл им^телнля, "коже являеть и Мо^си сродьствіл (166г) - имена на -ьствие создают своеобразную рамочную конструкцию;
3) фактор содержательный. Например, противопоставление слов на -ьство словам на -ьствие в одном контексте отражает противопоставление реального и несуществующего, божественного и сотворенного: и копець всякому коицю сый... и кесконеченьство есть всякого кезконеченьствія (234б); клко сътворить зло вещь отнудь несущи д^йствомъ, еже ко творити д^йствія есть? (218в) и т. п.
Таким образом, за явлением словообразовательной вариативности/синонимии стоит напряженный творческий процесс поисков и экспериментов в области слова, который в результате создает предпосылки для экспериментов в области стилей.
2. Дальнейшее развитие переводческих традиций (XVII - XVIII вв.)
Переводческая традиция достаточно стабильна: может меняться ментальная и языковая подоплека каких-то методов, но сами приемы остаются те же. Изменения вызревают подспудно, и заметный качественный скачок происходит в XVII веке. Этот скачок связан, конечно, в первую очередь с переломным моментом в истории литературного языка в целом. В это время появляется ряд новых переводов уже известных произведений, в том числе и «Богословия» (перевод выполнен Епифанием Славинецким) и Ареопагитик (перевод выполнен Евфимием Чудовским).
Оба переводчика (Евфимий был учеником Епифания) принадлежали к группе «грекофилов» - книжников и просветителей, отстаивающих значение греческого языка и культуры для русского православия. Грекофильство проявлялось и в их переводческой деятельности: они стремились, чтобы греческий оригинал как можно явственнее просвечивал сквозь переводной текст. Федор Поликарпов говорил об одном переводе Епифания Славинецкого (то же можно сказать и о переводах его учеников), что он отличается «необыкновенною сла-вянщизною, паче же еллинизмом, а за тем о них мнози недоумевают и отбегают». Кроме того, переводы как Епифания, так и - даже в большей степени -Евфимия отличают многочисленные исправления в тексте, сноски, глоссы, вынесенные на поля. Правки Епифания и Евфимия - предмет, достойный отдельного обсуждения. Нас же они интересуют в связи с судьбой переводческих приемов - дублетных переводов, лексической и словообразовательной вариантности.
Если обратиться к лексическим менам в переводах Епифания и Евфимия, то можно выделить два основных вида таких мен. К первому относятся пары «буквальный эквивалент - смысловой эквивалент», ко второму - варианты смысловых эквивалентов. Приведем некоторые примеры первого вида мен (первым идет буквальное соответствие, стрелка указывает направление текст > поле):
- из «Богословия» (текст перевода Епифания здесь и далее цит. по изданию
[12]): тсаракАлтоу, ©д тад тшу оёшу тсаракАлаегд 5єхо^єуоу: Плрлклитл, гакю вс^х’ плрлклитствл пріемлющлго > молекникл, гако вс^(х) молені#
пріемлющлго. или призвлтел# гакю вс^(х) призы1влш# пріемлющлго (5об), ауаРоЛуу: во(з)логъ < злкосн^ніе (7об.), 5іатсироу: рлзогньственное
> горителное (11об ), афауіаблаоутаї: ке(з)#вств#тс# > погикнУтъ (13об.), уєиршбууаі: вжилитис# > оукр^питис# (26), ЛєЛоухєи^єУОУ: копийствовлиил < прокоденнл (45об.) и др.;
- из Ареопагитик: а) по списку ГИМ (Синод. собр. №55): оутшд: сущо > истинно (11), ауо^оюид: неподокнля > ГОличнля (13), а^гул: несм^сное < чистое (16), архоутєд: нлчллници < князи (59), ^иатаушуєї: тлйноводитъ < оучитъ (153), єккріта: изкрлннля < лучшля (325); б) по списку БАН (Арханг.
сем. № 126): 5оум°: догмУ < предлше (15), ауаРеРукотшу: возходящих < возводящих^, (17об.), тер1тетсАеумвуЛд: плетеннлго > неудокознлннлго (49об.), акоёаатод: невоздержникъ < клУдникъ (261) и др.
Очевидно, что буквализм перевода проявляется либо в калькировании, либо в восстановлении внутренней формы греческого слова, либо в заимствовании. Очевидно также, что этот тип лексических мен представляет собой видоизменение приема переводческих дублетов. В чем же заключается и чем обусловлено это изменение? Важно понимать, что по сути в переводах грекофилов происходит все тот же поиск подобного образа - славянского эквивалента, наиболее точно передающего образ греческого слова. Подобие может заключаться при этом как в содержательной (смысловой перевод), так и в формальной (буквальный перевод) стороне. Так что теоретическое обоснование такого переводческого приема остается прежним. Меняется мышление: оно уже не воспринимает пару «буквальное соответствие - смысловое соответствие» как ген-диадис, что имело место в ранних переводах; «и» меняется на «или», но окончательный выбор между вариантами не может состояться, так как цель не в нем, а в сохранении живой связи с текстом оригинала. Если в распоряжении читателя будет несколько переводов одного и того же греческого слова, то он быстрее в своем сознании восстановит это греческое слово. Меняется и форма представления вариантов - теперь они сосуществуют в системе «строка - поле», включающей надстрочные обозначения, сигнализирующие о возможности замены.
В другой группе мен влияние греческого текста не ощущается столь сильно, поскольку переводчики выбирают в качестве варианта близкозначное слово, воспринимаемое таковым вне посредства греческого текста. При этом надо учитывать, что в данном случае на слово можно посмотреть с двух позиций. Одна позиция - переводчика: предложенный им вариант, по его мнению, более соответствует слову греческого оригинала, но воспроизводит он его из словарного запаса языка, поэтому вторая позиция - с точки зрения языка (и исследователя) - освещает эти слова как языковые синонимы. Вот некоторые примеры:
- из «Богословия»: 5иуа^гд: мощь > силл (многократно), е0уод: газыкъ > нлродъ (многократно), ои^шректегуб^еуоу: спростирлемый > спротлжлемый (11), (Зршту: иди > сн^ди (17об.), ^аА^У: крлнь > коркУ (26), етсёиуе: пллклше
> мыАше (44об.), тсёеирад: кокомъ > рекромъ (49), ау0ер1кад: осты > лУспы (58) и др.;
- из Ареопагитик: а) по списку ГИМ: ^икутгкуд: рыклтелнлго > мичлтел-
нлго (10), ёууша^вуад: в^домымъ > знлннымъ (42), атсотетоё^щеушу: см^лтелными > дерзостными (660), аоф(а^ата: притворен1е > пронырство (662), иура: вллжнля > мокрля (681), ^ер(Сетаг: млстится > делится (301), РоиЛутгкшд: волителню > хотителню (301), гохУотуд: тонкость > хУдость, сУхость (445) и др.; б) по списку БАН: ё^форл0е(д: нлполнився > нлсытився (41об.) - ср. ауаттсёа^вуад: нлсыщеннля > нлполненнля (47об.), атсор(ад: не-доУм^шя > сомн^шя (70), 5раатлрюу: силное > крепкое (123), тератеиоутаг: кознствУюще > лстяще (159), (Зрш^атшу: крлшенъ > снедей (164),
5раттофеуог: горстяще > хищлюще, емлюще, керуще (220об.), огхпаетаг: рлстлится > ищезнетъ, Умретъ, изгикле(т) (271об.) и многие другие.
Глоссирование в Ареопагитиках XVII века часто совпадает с изначальными дублетными или поясняющими переводами, например:
греч. Ареопагитики по ВМЧ Ареопагитики в переводе Евфимия по списку БАН
строка поле
а^лХЛ^а подрлжлтельствш и уподоклеши (126в) подрлжлши (28) рл(з)гллшеши
аохёуагад несмущешя и тишины (160а) несмУщешя (93об.) ке(з)млтежствл
то иЛактгкоу ллгателно, рекше крехлтелно (216г) лляте(л)ное (272) крехл(телное)
0г|Ли5ргаг жен’скы и сллкы (249в) женственны (327) сллкы
то атсоЛаотегу пр1емлти, или нл-сллждлти (262б) воспршмлти (348об.) нлсллждлтися
ауа^ти^гу (по) отвер’жеши и истязлши (314г) (по) ГОверзешю (367об.) склзлшю
Таким образом, лексическая вариантность текста в данный период поддерживается развивающимися в языке синонимическими отношениями, которые в свою очередь находятся во взаимодействии с формированием стилистической системы литературного языка.
В области словообразовательных мен чередуются в основном те словообразовательные формы, которые наиболее часто варьируются и в самом тексте. Так, для «Богословия» это варьирование типов -0/-(е)ше (рлзмыслъ -рл(з)мышлеше (22), глждл - глждеше (23об), хвллы - хвллеш# (28), вкУсъ -вкУшеше (33об.) и т. п.) и -(е)ше/-ьство (когознлмешемъ - когознлменст-вюмг (31об ), юкщешем’ - юкществомъ (32об., 36), мУжден1е - мУжде(с)тво (34), дырлвство - дырлвлен1е (52) и т. п.). В Ареопагитиках (на примере списка ГИМ) словообразовательных мен больше. Много случаев варьирования имен на -(е)ше/-ьство, как нелвлеше > нелвленство (162), дос-
толше > достоинство (260), к(о)гоимен1е > к(о)гоименство (317), еди-нен1е > единство (291), неподок1е > неподокьство (75) и т. п. Встречаются случаи словообразовательной межспособной синонимии, например противо-рлзноственное > противорлзньств1е (310), неклслше > неклслнное (282), непостижное > непостижешя (306), отраженной синонимии, например кллго-д^йствителнля > кллгод^ллтелнлл (294), нев^домость > нев^жность (60), ликовлше > ликоствовлн1е (62), вплюновешя > вплевлн1я (354).
Встречаются также примеры однокорневых замен, которые связаны не столько со структурой греческих соответствий, сколько с творческими поисками Евфимия в области стиля. Поиски эти он проводил часто игнорируя семантические различия между предлагаемыми им вариантами. В одних случаях переводчик стремится усложнить структуру слова, что, по-видимому, кажется ему стилистически более верным для данного типа текста. Тогда возникают такие замены, как: юкрлзными > юкрлзовлтелны (2), тлинственныя > тлин-ствовлнныя (5), жителнл > живителнл (22), истомлтелнля > истомествител-
ная (31б) и т. п. Нередко, однако, поиски уводят Евфимия совершенно в другом направлении, и он правит высокий вариант вариантом обычным или сниженным (при этом он остается в рамках книжного стиля, но определенное упрощение все же наблюдается). Это касается некоторых примеров слов, в структуре которых исчезает префикс в связи с тем, что его нет в морфемном составе греческого соответствия, так 0ЧИЩATИCЯ меняется на чищатися, пpocвhщATИCЯ - на Св^ЩАТиСя и т. п.
Следует еще раз подчеркнуть важность лексических и словообразовательных правок в переводах XVII века. Бесконечное редактирование - так, как все это представлено в этих переводах, особенно у Евфимия Чудовского, - разрушает классический текст-образец. Внимание к конкретному слову вне его синтагматических связей нарушает функцию текста как образца. Из синкретичного единства «текст-жанр-стиль» окончательно отделяется стиль (стиль - прежде всего как отбор языковых средств и его результат). Переводчики школы Епи-фания Славинецкого еще не производят окончательный отбор, но уже предоставляют материал для такого отбора из уже имеющихся и еще только формирующихся в языке средств, активно включая в этот процесс собственное словотворчество. Варианты, предлагаемые переводчиками, в основном различаются семантически, но есть начало и стилистической дифференциации, которая проявляется, например, в замене нулевых образований более свойственными книжному стилю именами на -(e)Hie у Епифания или в лексических менах типа XpA/иы! > дoмы (БАН, Арханг. сем. № 12б, л. 75об.).
В XVIII веке появятся новые переводы как «Богословия», так и Ареопаги-тик. Те нередко противоречивые процессы, которые мы наблюдаем в переводах XVII века, повторятся и в XVIII веке, но будут свойственны не одному тексту, а своеобразно распределятся между разными вариантами перевода, не только объективно отражая индивидуальные предпочтения переводчиков, но и представляя пути развития церковнославянского языка. Так, в одном переводе Аре-опагитик сохранятся основные приемы, известные со времен первых славянских переводов. О свойственных этому списку расширениях мы уже писали выше (пп. 1.1). Кроме расширений, переводчик использует и лексическую вариативность в форме глосс, обособляя их не на полях рукописи, а заключая в своеобразные скобки в ткани текста, например: вoиcтиннУ пpиличнhишee и ^oEH^rnee єсть в вещехъ чУвствУ ^^диадающих^ ot иєпoдoElшxъ (: ot oтличныxъ :) 0EpA30в пpoизвeдeннoe изoEpAжeниe... (Зоб); KoTopoe имя к(o)жecтвeнныя oныxъ cтpACти (: или С^^иия :) из0EpAЖAeтъ (9об); и Божественны^ д^лъ pAзУмopoдныя вины (: или pAзУмoтвopящия :) (10об); к чeлoвeкoм EЛAroвoлeниe (: EAArocTb :) (11) и многие подобные случаи, часть которых, кстати, не имеет эквивалента в традиционном греческом тексте. Другие переводчики, как, например, Паисий Величковский, который создал свои версии и «Богословия» (к сожалению, утерянного), и Ареопагитик, будут сознательно утяжелять текст, прежде всего за счет громоздких новообразований. Третьи, например Моисей (Гумилевский), переведший Ареопагитики, или архиепископ Московский Амвросий, создавший новую версию «Богословия», пойдут по пути нейтрализации искусственно созданных или разросшихся
по структуре слов, которые еще Федор Поликарпов назвал «славянщизною». И в итоге все это отразится на судьбе церковнославянского языка, более традиционный вариант которого именно в силу своей оторванности от живых процессов литературного языка сильно сократит сферу своего функционирования, а в демократизированном и нейтральном варианте составит ипостась русского литературного языка нового времени.
3. Выводы
Наблюдения над тремя явлениями сходного генезиса в истории средневекового переводного текста позволяют сделать следующие выводы:
1. Переводческие дублеты, лексические и словообразовательные варианты, характерные для организации древнеславянского текста, отражают поэтапное развитие мышления: с усилением дискретности мысли происходит раздвоение древних формул, воспринимавшихся в единстве образа, до лексических вариантов, представляющих разные стороны одной идеи. Все три явления могут сосуществовать в одном тексте: во-первых, смена парадигм мышления происходит не одномоментно; во-вторых, дублетность или вариантность в той или иной форме становятся традиционным приемом славянской переводной книжности и остаются таковым, даже когда меняется их ментальная подоплека.
2. Вариантность переводного текста, являясь языковым выражением неоплатонической теории образа, не может быть не связана с греческим оригиналом. Связь эта неодинаково интенсивна на разных этапах языкового развития и неодинаково себя проявляет. С другой стороны, вариантность поддерживается лексико-семантическими и словообразовательными отношениями, существующими в языке объективно. Иными словами, вариантность как отношения синтагматические и синонимия как отношения парадигматические взаимосвязаны и обусловливают друг друга. По мысли Колесова, «письменные формы литературы развивались от текста к языку» [6, с. 278]. Вариантность текста способствовала развитию синонимических отношений в языке. Но наступил момент, когда парадигматические отношения стали оказывать влияние на синтагматику текста. Об этом свидетельствует определенный отрыв от греческого образца, увеличение количества предлагаемых вариантов и проявление в них особенностей, свойственных языку определенного периода (например, западнорусских и западнославянских заимствований в XVII веке и т. п.). В момент усиления влияния парадигматических отношений языка на текст происходит рождение стиля как самостоятельной категории - стиля для определенного тек-сто-жанрового единства, но уже отделенного от него происходящими изменениями в системе «язык - текст».
3. Слово как феномен в истории литературного языка проходит через значительные изменения. В языке первых книжных памятников границы слова - и формальные, и содержательные - размыты, но постепенно уточняется объем понятия (в частности, в формулах-дублетах), затем его содержание (в частности, через лексические варианты), «утрясается» его морфемный состав (в частности, через словообразовательную вариантность и синонимию), определяется грамматический статус и грамматическое оформление. Изменения слова определяют не только вид, но и цель вариантности на каждом их этапе: в первых
книжных памятниках, когда семантические и словообразовательные отношения в языке еще не развиты в нашем понимании, а точнее - имеют особый характер, вариантность является своего рода пробой разных языковых возможностей, воплощением языковых потенций; в XIV - XVI веках происходят попытки семантической и функциональной дистрибуции на достигнутом уровне развития лексической системы; для XVII века характерны два совершенно разных процесса - формальная дифференциация в соответствии с греческим оригиналом и нарастающее влияние парадигматических отношений языка на текст; наконец, в XVIII - XIX веках происходит новая апробация языковых возможностей на основе сложившихся лексико-семантических отношений. Этот виток спирали языкового развития заставляет вспомнить слова А.А. Потебни о том, что «так как количество признаков в каждом кругу восприятий неисчерпаемо, то и понятие никогда не может стать замкнутым целым» [5, с. 194], а стало быть, переводческие приемы, разработанные в течение последнего тысячелетия, будут помогать и нынешним переводчикам решать уже известные задачи.
Статья подготовлена при поддержке гранта Президента РФ молодым уче-ным-кандидатам наук МК-3768.2007.6.
Summary
N.G. Nikolaeva. The Old-Slavonic Translating Traditions and Their Role in the Development of Lexical-Semantic System of the Russian Language.
The paper concerns the problem of basic translation techniques in the Old-Slavonic -translational doublets, lexical and word-formation variations. It is the first to study the problem in the diachrony of a definite text type and in the aspect of paradigm relations development in the lexical-semantic system of the Russian literary language and its stylistic system formation.
Литература
1. Hansack E. Die theoretischen Grundlagen des Ubersetzungsstils des Exarchen Johannes //
Die Welt der Slaven. - 1981. - Bd. XXVI, H. 1. - S. 15-36.
2. Hansack E. Der Ubersetzungsstil des Exarchen Johannes // Palaeobulgarica. - 1977. -
Bd. 1, H. 3. - S. 33-59.
3. Чернышева М.И. Проблемы влияния греческого языка на язык переводных памятников в древнерусской книжности: Дис. ... д-ра филол. наук. - М., 1994. - 447 с.
4. Des Hl. Johannes von Damaskus ’'Ек0ете акргРле туе 6p0oSo£ou maxewe in der Ubersetzung des Exarchen Johannes: in 4 Bd. / Hrsg. von L. Sadnik. - Wiesbaden: Otto Harrassowitz; Freiburg i. Br.: U.W. Weiher, 1967-1983 (Monumenta Linguae Slavicae Dialecti Veteris. Fontes et Dissertationes. T. V).
5. ПотебняА.А. Эстетика и поэтика. - М.: Искусство, 1976. - 614 с.
6. КолесовВ.В. Древнерусский литературный язык. - Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1989. -296 с.
7. Великие Минеи Четии, собранные всероссийским митрополитом Макарием / Изд. Археограф. ком. под ред. С. Палаузова - М.; СПб., 1870. - Т. 3. - С. 263-788.
8. Жуковская Л.П. Текстология и язык древнейших славянских памятников. - М.: Наука, 1976. - 368 с.
9. Михайловская Н.Г. Синонимия как выражение лексико-семантической вариативности (по древнерусским спискам Хроники Георгия Амартола) // Древнерусский язык: Лексикология и словообразование. - М.: Наука, 1975. - С. 3-24.
10. Михайловская Н.Г. О реализации значения слова в древнерусском тексте // Вопр. языкознания. - 1974. - № 5. - С. 87-95.
11. Sadnik L. Zur Wiedergabe von 7ra0oc und ihm verwandter Worter in den altesten slavischen Denkmalern // Zeitschrift fur slavische Philologie. - 1962. - Bd. 30, H. 2. -
S. 242-249.
12. Сборник переводов Епифания Славинецкого. - М.: Печатный двор, 1665. - 410 л.
Поступила в редакцию 23.10.07
Николаева Наталия Геннадьевна - кандидат филологических наук, доцент кафедры романо-германской филологии Казанского государственного университета. E-mail: Natalia.Nikolaeva@ksu.ru
