CC BY
24
Дмитрий Денисов
российская венчурная компания
партнер проекта
Сценарии для биотеха
В прошлом году Голливуд доказал, что история венчурного стартапа даже в такой малопонятной для массового зрителя отрасли, как биофармацевтика, вполне кинематографична. В мировой прокат вышел фильм «Крайние меры»1, сценарий которого основан на реальных событиях. Главный герой (Брендан Фрейзер), успешный финансовый менеджер и отец
ЯЯ Проектный менеджер
в биотехе должен быть конгениален разработчику — об этом говорит мировой опыт мегахитов фармацевтики
двух страдающих от смертельного генетического заболевания детей, встречает эксцентричного ученого (Харрисон Форд), у которого, похоже, есть идея препарата, способного излечить недуг. Вместе они основывают инновационную компанию для разработки лекарственного средства и ухитряются привлечь в проект финансирование венчурного фонда. На всех этапах развития компании в треугольнике «технологический предприниматель — разработчик — венчурный инвестор» периодически вспыхивают нешуточные страсти, но противоречия всякий раз удается 1 В оригинале - : успешно разрешить. Немного ме-
меаХше5,Г<2о 1су ^ лoдрамы, пяток-другой сцетртк режиссер' — ' ; натяжек для спрессовки сюжета — Том Вон. ; и герои приходят к хеппи-энду,
создав препарат, позволяющий успешно бороться с симптомами болезни Помпе.
Если бы фильм основывался на российском материале, то для соблюдения правды жизни сценаристу пришлось бы нагромоздить перед героями препятствий побольше, чем только психологические и технологические. Ведь неспроста же, по данным Российской венчурной компании, доля инновационных отечественных препаратов на российском фармацевтическом рынке сейчас составляет менее одного процента. В стремлении свести фабулу к счастливой концовке режиссеру пришлось бы здорово выкручиваться, чтобы зрители из числа осведомленных то и дело не прерывали просмотр фильма дружным возгласом «Не верю!». Что ж, попробуем адаптировать заграничный сценарий к российским реалиям.
Действующие лица и исполнители
Типаж ученого, сыгранного Харрисоном Фордом, смотрелся бы вполне убедительно и на российской почве. «Мне наплевать на деньги, я занимаюсь наукой!» — гордо заявляет он. Пытающийся втянуть ученого в «коммерцию» технологический предприниматель чуть ли не кричит на него: «Ты что, хочешь потратить остаток жизни на доказывание теорий, которые не смогут помочь ни одному человеку?» Наши «Харрисоны Форды», сидящие в научных лабораториях, объективно еще упрямее западных, когда речь заходит о выборе
между «высокой» фундаментальной наукой и «низкой» прикладной. «Амбиции ученого чаще всего ограничиваются наукой, — соглашается Дмитрий Попов, управляющий партнер «Максвелл Биотех Групп». — Ему интереснее посмотреть новое свойство молекулы, механизм действия, то-сё, чем двигать разработку на рынок, в индустрию». «Люди умеют изобретать, но не умеют использовать свой интеллектуальный багаж, чтобы превращать его в препараты и деньги», — печально констатирует Николай Беспалов, руководитель отдела аналитических проектов ЦМИ «Фармэксперт». Культуры внедрения в России по-настоящему нет — и слишком многое препятствует тому, чтобы она возникла.
Найти талантливого и опытного «исполнителя» на роль технологического предпринимателя в биотехнологическом стартапе в России также очень сложно. А роль, в общем-то, самая что ни на есть ключевая: нужно управлять трудноуправляемым ученым-разработчиком, правильно выстроить бизнес-процессы, в деталях разбираться в рынке, на который нацеливается новый препарат, и, наконец, уметь привлекать венчурное финансирование на разных этапах. Свести науку и венчурные деньги в одном проекте — задача головоломная. «Рынок для вашего препарата очень ограничен, — так венчурные капиталисты из фильма «Крайние меры» пытаются поначалу «отшить» соискателей инвестиций. — Страдающих от болезни Помпе слишком мало». Но стар-
бизнес-журнал апрель #4 2011
таперы сражают их аргументом: «Зато это будут пациенты, которым препарат нужен на протяжении всей их жизни!»
Проектный менеджер в биотехе должен быть конгениален в своем деле ученому-разработчику — об этом говорит весь мировой опыт создания мегахитов фармацевтики. Взять хотя бы историю создания препарата силденафил (коммерческое название — «Виагра»). Первоначально американская компания Pfizer разрабатывала его как средство для борьбы со стенокардией и ишемией при ише-мической болезни сердца. Однако в ходе второй фазы клинических испытаний выяснилось, что он стимулирует сердечный кровоток лишь в незначительной степени, и к 1992 году проект было впору сворачивать, чтобы не выводить на рынок малоэффективный препарат. Но менеджеры компании обратили внимание на странный факт: пациенты-мужчины, на которых проводилось тестирование, в большинстве своем почему-то не возвращали пробирки после приема препарата. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что не делают они этого, потому что рассчитывают употребить остатки в личных целях из-за удивительного побочного эффекта — ярко выраженного влияния на кровоток в области малого таза, вызывающего феноменальную эрекцию. Дальнейшее для компании было только делом техники — изучить внезапно открывшийся механизм действия и триумфально вывести препарат на рынок, фактически создав на нем новый сегмент — сегмент регуляторов потенции.
— Подчас только настоящие профессионалы могут разглядеть продукт и рынок там, где, как кажется, его нет, — говорит Алексей Конов, директор по инвестициям в биотехнологии УК «Биопроцесс Кэпитал Партнере». — В случае в виагрой это произошло уже на поздних стадиях. А представьте себе, сколько профессионализма требуется, чтобы разглядеть что-то еще на стадии НИОКР, когда идут испытания на лабораторных мышах и крысах! Суперпрофессионал может «докрутить» даже среднень-
кий проект, увидеть в нем какое-то зерно, направить в верное русло. А без правильного менеджера даже «звездная» научная идея может не выстрелить. И проблема России в том, что таких у нас крайне мало.
Третье действующее лицо венчурного сценария — венчурный капитал. Стартаперы из «Крайних мер» отправились за инвестициями в фонды — к «Большим Биотехнологическим Деньгам». В США эти деньги действительно большие. По данным американской Национальной ассоциации венчурного капитала (№УСА), венчурные инвестиции в этот сектор в 2010 году составили около $3,7 млрд в рамках 460 сделок. В России биотехнологический вен-чур только-только формируется. Специализированные отраслевые фонды, созданные в основном при участии государственных институтов развития, можно пересчитать пока по пальцам одной руки. Общий объем фондов, по оценкам «Бизнес-журнала», составляет $250 млн. И это то, что планируется инвестировать не за год, а на протяжении всего жизненного цикла фондов (как правило, 10-15 лет). Пока проинвестировано чуть меньше
двух десятков проектов. Словом, в России главным героям «Крайних мер» пришлось бы как следует побороться за венчурные деньги.
Много ли у нас в стране биотехнологических проектов, интересных для венчурных инвесторов? Управляющим фондами ответ на этот вопрос дается с трудом. Обычно отвечают так: интересных научных идей хватает, но назвать их «проектами» чаще всего не поворачивается язык.
— Качественный проект для инвестора — это совокупность четырех составляющих, — поясняет Егор Бекетов, директор Биофонда РВК. — Оригинальность разработки, закрывающая серьезную потребность рынка с точки зрения терапии, рыночный потен-
менее проектов
в области биотеха проинвестировали российские венчурные фонды за последние два года
Работа кипит
Динамика венчурных инвестиций в биотехнологический сектор в США
Источник: National Venture Capital Association
бизнес-журнал апрель #4 2011
51
циал (объем продаж препарата, оценочно, не менее $10 млн в год плюс экспортные перспективы), защищенная интеллектуальная собственность и команда, способная реализовать проект. Как правило, одного или двух компонентов не хватает.
Алексей Конов поясняет затруднения инвестора на конкретном примере. Вот очень известный ученый-академик со своей научной школой. Школа в основном состоит
ЩЩ Для венчурного инвестора
наличие у стартапа не совсем юридически чистой интеллектуальной собственности не очень приятная ситуация
либо из пожилых людей его возраста, которые с ним остались, либо из молодых, которые пришли к нему поучиться. Ученых среднего возраста (35-55 лет) практически нет: «потерялись» где-то за рубежами нашей родины и реализуют свой потенциал там. А это та самая «золотая» пора, когда ученому хватает и опыта, и сил: именно такие во всем мире двигают вперед пресловутую коммерциализацию науки.
— Мы приходим к академику, — говорит Конов, — видим его лабораторные разработки, хотим вложиться. Но понимаем, что у него нет команды, которая могла бы превратить его идеи в проект. Мы говорим: давайте мы выделим своего человека — проектного менеджера. Он отвечает: «Мне некогда, мне нужно вот сюда отчет написать, а вот отсюда — получить быстренько деньги, потому что мне нечем будет платить зарплату»... Понимаете, он занят проблемой каждодневного выживания. Вот есть тут проект? Мы видим, что, кажется, есть. Но его на самом деле — нет!
Давид Мелик-Гусейнов, директор исследовательской компании Cegedim Strategic Data, соглашается, что российский научный потенциал до конца не растрачен.
— Да, западные фармацевтические компании прочесывают
2ФЗ «О внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации по вопросам создания бюджетными научными и образовательными учреждениями хозяйственных обществ в целях практического применения (внедрения) результатов интеллектуальной деятельности».
Россию и забирают к себе перспективных специалистов, — говорит он. — Да, потом они коммерциализируют у себя разработки, сделанные в России, и даже успешно выводят их на российский же рынок в виде препарата. Возможно, в некоторых нозологиях российская наука отстала от западной практически навсегда. Но в отдельных терапевтических нишах на мировом уровне мы еще имеем достаточно сильные позиции.
Итак, главных героев для биотехнического инновационного стартапа в России все-таки сыскать можно. Соберем их вместе — и сюжет закрутится?
Российские повороты сюжета
Один из законов биотехнологического жанра: главный поставщик инновационных разработок — это университеты и научно-исследовательские организации. Талантливый исследователь в одиночку, в «гараже», новую молекулу не создаст: он всегда работает «при ком-то». И этот «кто-то» имеет права на создаваемую ученым интеллектуальную собственность. Перспективные идеи и НИРы копятся в стенах учреждений госнауки (иные — еще со времен СССР!), покрываются пылью, теряют актуальность. Частный бизнес у нас долго не допускался до «государственных» разработок, а госнаука — до бизнеса. Как обстоят дела с трансфером технологий из науки в коммерцию сейчас?
В августе 2009 года был принят федеральный закон №2172, который разрешил вузам и НИИ участвовать в создании коммерческих предприятий для внедрения результатов научной деятельности, внося в их капитал интеллектуальную собственность. Другую часть — деньгами и имуществом — вносят частные инвесторы. И началось: на сегодня в реестре подобных «внедренческих» предприятий, по данным Центра исследований и статистики науки, 849 компаний. Даешь внедрение?
— Более 90% таких компаний — нежизнеспособные уродцы, — считает Алексей Власов, генеральный директор венчурной инвестиционно-консалтинговой
российская венчурная компания
партнер проекта
компании «Центр акционирования инновационных разработок». — Большинство хозяйственных обществ учреждается по такому принципу: делается ООО с минимальным уставным капиталом в 10 тыс. рублей, куда входят вуз плюс три-пять физлиц из числа собственных сотрудников — и в очередь за субсидиями, которые обещало государство.
Между тем «Большие Биотехнологические Деньги» (пусть даже в российском понимании) соуч-реждать с вузами предприятия и заводить туда инвестиции особо не торопятся: слишком уж осторожно — во избежание «разбазаривания» государственной интеллектуальной собственности — написан 217-ФЗ.
Тут фильм «Крайние меры» понадобилось бы доснять и даже ввести нового персонажа. Потому что нашим стартаперам пришлось бы учреждать компанию на паях с вузом или НИИ, которому по закону надлежит передать более трети долей в ООО или более 25% в АО. Распоряжаться этими долями стал бы, естественно, руководитель научного учреждения. Вместо сюжетного треугольника у нас сразу образуется четырехугольник — и новые возможности накрутить вокруг фабулы еще больше психологических конфликтов. Пикантность ситуации в том, что бюджетные учреждения, по закону, вносят в уставные капиталы хозяйственных обществ лишь право использования результатов интеллектуальной деятельности, сохраняя за собой исключительные права. Это значит, что ничто не мешает руководителю вуза или НИИ одновременно внести ту же интеллектуальную собственность в уставной капитал еще какого-нибудь «внедренческого» общества.
Затащить в такую компанию венчурного инвестора нашим персонажам вряд ли удалось бы. «Мало кто из инвесторов захочет иметь в лице директора института партнера, который может блокировать какие-то системные решения, касающиеся этого инновационного предприятия», — говорит партнер юридической фирмы Salans Виктор Наумов. К тому же структуриро-
бизнес-журнал апрель #4 2011
вать такую инвестиционную сделку сложно. Классический венчурный механизм предполагает, что в компанию в каждом раунде заводятся инвестиции, и соответствующим образом увеличивается уставный капитал. А как быть с вузом или НИИ, который, по закону, должен иметь в уставном капитале несни-жаемую долю?
В общем, один из вариантов стратегии для наших стартаперов выглядит так: получить в компанию интеллектуальную собственность вуза в виде ноу-хау, затем, крутясь на собственные деньги и возможные гранты и субсидии государства, доработать внутри компании ноу-хау до патента, после чего учредить «дочку» и передать ей этот патент в качестве взноса в уставный капитал. И уже эта «дочка», свободная от обременительных требований 217-ФЗ, может стать привлекательным объектом для венчурных инвестиций.
На худой конец, можно коммерциализировать «не спросясь». Собственно, в таком «подпольном» виде трансфер технологий из науки в коммерцию у нас поневоле существовал долгие годы. Хотя для венчурного инвестора ситуация наличия у стартапа не совсем юридически чистой интеллектуальной собственности не очень приятна. «Бизнес «покупает» ученых вместе с их предыдущими наработками и опытом, — поясняет Виктор Наумов. — Вопрос просто в том, принимает ли бизнес связанные с этим юридические риски или нет».
Инновационный реквизит
Особенность инновационных разработок в биотехе в том, что им требуется очень много инфраструктуры: лабораторий, сложного оборудования, сервисов по исследованиям и проведению доклинических и клинических испытаний и т. д. Стартапу их можно и нужно заказывать на стороне, чтобы не обременять себя лишними вложениями в «железо» и дорогих узкоспециализированных профессионалов. По оценкам РВК, биофармацевтические и медицинские российские компании 50-80% своих ресурсов расходуют на оплату зарубежных сервисов. А как обстоят дела с
отечественной сервисной инфраструктурой — чтобы поближе и подешевле?
Ситуация с приборной базой в науке с середины 2000-х заметно улучшилась благодаря ряду федеральных целевых программ — вплоть до того, что особо пробивные научные организации в шутку иногда называют «музеями техники». Но биотехнологическим стар-тапам от этого не легче: им нужен не столько доступ к передовому оборудованию, сколько именно профессиональные коммерческие сервисы.
— Контрактные организации, ориентированные на оказание услуг, гораздо лучше лаборатории даже в очень хорошем институте, — говорит Дмитрий Попов («Максвелл Биотех Групп»). — Это соответствующие международные стандарты и отработанные процедуры. В России такие организации есть, но часто они заточены под не очень высокие требования нашей дженериковой фарминдустрии, которая преимущественно делает аналоги уже существующих препаратов, срок патентной защиты которых истек. Если же вы работаете с оригинальным препаратом и хотите к тому же, чтобы он был экс-портоспособен, — вам потребуются услуги более высокого уровня.
15,7 млрд рублей — таков объем российского рынка медикаментов по данным ЦМИ «Фармэксперт» за 2009 год. На таком относительно компактном рынке «отбить» затраты на разработку и вывод инновационного препарата сложно. Если уж браться за столь серьезное и рискованное дело, то сразу с прицелом на рынок глобальный. У крупных российских фармкомпа-ний прорывы за рубеж (да и то — с нишевыми препаратами) — до сих пор единичны. А для малых биотехнологических фирм, которые в развитых странах в последние годы стали основным генератором инноваций, Россия не самая лучшая стартовая площадка: даже если хватит венчурных денег — нет точки опоры.
— В России сервисная инфраструктура либо не представлена вовсе, либо устарела, — говорит Егор Бекетов (Биофонд РВК). —
Если мы хотим совершить рывок в области инновационных препаратов, востребованных глобально, то создание таких сервисов — первоочередная задача. Собственно, наш фонд с капиталом в полтора миллиарда рублей делает это своим приоритетом по крайней мере на ближайшие два года: без компаний,
ЩЩ Если мы хотим совершить рывок на глобальном рынке инновационных препаратов, нужно срочно строить сервисную инфраструктуру
предлагающих сервисы в соответствии с международными стандартами, не имеет смысла бросаться в инвестирование разработок инновационных лекарств.
Пока же ученым — разработчикам новых молекул — трудно реализоваться в нашей стране. Российский ремейк фильма «Крайние меры», судя по всему, должен был бы получиться куда печальнее оригинала. ■
бизнес-журнал апрель #4 2011
53
