CC BY
139
УДК 811.512.111 ББК 6/8.81.2
П.В. ЖЕЛТОВ
СТРАТИФИКАЦИЯ, ПЕРИОДИЗАЦИЯ И АФФИЛИАЦИЯ ЧУВАШСКО-МОНГОЛЬСКИХ ЛЕКСИЧЕСКИХ ПАРАЛЛЕЛЕЙ*
Ключевые слова: стратификация, периодизация, аффилиация, чувашский язык, монгольский язык, лексические параллели.
Рассмотрены основные лексические параллели чувашского и монгольского языков.
В период среднемонгольских проникновений в тюркские и булгарский языки (золотоордынский период) основную роль в распространении монголизмов сыграли кып-чакские языки, в особенности древнетатарский, предшественник казанско-татарского и мишарского. Приведены и обсуждены протобулгарские заимствования в протомонгольском и среднемонгольские заимствования в чувашском, выделенные А. Рона-Ташем и Н.И. Егоровым.
P.V. ZHELTOV STRATIFICATION, PERIODIZATION AND АFFILIATЮN OF THE CHUVASH-MONGOLIAN LEXICAL PARALLELS
Key words: stratification, periodization affiliation, Chuvash language, Mongolian language, lexical parallels.
In the paper are analyzed and discussed the proto-Bulgar loanwords, into Mongolian language, as well as midde Mongolian loanwords in Chuvash language, defined by A. Rona-Tas and N.I. Yegorov. During middle Mongolian intrusion in Bulgar and Turkic Languages (Golden Horde period) a major role in the spreading of mongolism played Kipchak languages, especially ancient Tatar, the predecessor of Kazan Tatar and Mishar.
Чувашско-монгольские лексические параллели издавна интересовали учёных. Это связано, с одной стороны, с поиском в чувашском языке монгольских заимствований времён татаро-монгольского владычества (XIII-XIV вв.), способных пролить свет на историю и язык той части булгар, которые являются непосредственными предками современных чувашей; с другой стороны, с выяснением древнейших тюрко-монгольских языковых отношений в аспекте исследования возможности существования алтайской языковой общности и реконструкции алтайского праязыка, который включает в себя и вопросы происхождения хуннов и их языка.
Обе стороны исследования чувашско-монгольских лексических параллелей весьма важны для чувашеведения, однако они исследованы отнюдь не равномерно.
Было бы справедливым заметить, что по первой стороне вопроса, помимо работы Н.И. Ашмарина «Отголоски золотоордынской старины в народных верованиях чуваш», вышедшей в 1921 г. в Казани, в которой наряду с золотоордынско-кыпчакскими заимствованиями и влияниями приведены и некоторые монгольские (при этом не ясны пути их проникновения - опосредованно через кыпчакский или напрямую), подобные исследования не проводились.
Другая сторона вопроса, наоборот, является достаточно хорошо исследованной, в связи с чем можно упомянуть имена Н.Н. Поппе (один из первых основоположников алтайского языкознания), Г. Рамстедта, Дж. Клоусона, В.Г. Егорова, Г. Дёрфера, М.Р. Федотова, Р.Г. Ахметьянова, А. Рона-Таша, В.Л. Котвича, М. Ря-сянена, Н.И. Егорова, Э.В. Севортяна, А.В. Дыбо, О.А. Мудрака, А.М. Щербака, Э.Р. Тенишева.
* Исследование выполнено по соглашению №14.В37.21.0712 ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России на 2009-2013 годы».
Несмотря на большое количество работ, многие вопросы до сих пор не выяснены. Это связано, во-первых, с тем, что до сих пор не существует единого мнения по вопросам реконструкции тюркского праязыка, а во-вторых, с тем, что неясными остаются и взаимоотношения внутри так называемой алтайской языковой семьи.
Решение этих вопросов связано опять с выяснением происхождения чувашско-тюркско-монгольско-тунгусо-маньчжурских лексических и морфологических параллелей.
Противники алтайской теории пытаются свести эти параллели к простым заимствованиям. При этом ключевыми в этом вопросе остаются чувашско-монгольские лексические параллели, противопоставляемые по ряду общих признаков (ротацизм и ламбдаизм) их тюркским соответствиям (сигматизм и зетацизм). При этом тюркские и чувашские соответствия сохраняют, несмотря на противопоставления по признакам чув. V-* тюрк. 0, чув. г + тюрк. г, б, ], чув.
I + тюрк. £, чув. -V- + тюрк. ^-, -0-, близость в фонетическом оформлении, как и положено для языков одной семьи. У чувашского и тюркских языков сохраняется общность одинаково как словарного фонда, так и аффиксального (словоизменительного и словообразовательного), чего нельзя сказать о монгольском при сравнении его с тюркскими и чувашским языками.
Таким образом, при распаде пратюркской (или прототюркской) языковой общности на пратюркскую и протобулгарскую (или пратюркскую и прабулгар-скую) эти языковые общности либо не теряли связей друг с другом, либо вследствие консервантности тюркских языков за время отсутствия языковых контактов они не смогли сильно дивергировать, а возобновившиеся между ними языковые контакты способствовали сохранению их общих языковых внутрисемейных особенностей и тенденций и даже некоторой конвергенции с сохранением при этом ключевых различий.
Важное место в изучении алтайских языков вообще и чувашско-монгольских параллелей в частности занимают дифференциация этих параллелей, их стратификация, периодизация и аффилиация. То есть их разделение на страты - дозолотоордынскую страту и золотоордынскую страту; первая представляет собой достаточно пространный и неопределенный по нижней границе хронологический отрезок, который требует разбиения на периоды - прото-тюркский, пратюркский (периоды общности тюркских языков и протобулгарско-го), прабулгарский и древнебулгарский.
Аффилиация включает в себя выработку убедительных критериев соотнесения слов к общетюркскому, булгарскому или монгольскому языкам, и в соответствие с этим постановку вопроса об их заимствованном характере в том или ином из указанных выше языков и о направлении заимствования.
Периодизация развития булгарского языка по результатам сравнения данных чувашского языка с монгольскими, тюркскими, тунгусо-маньчжурскими, енисейскими и самодийскими языками была разработана А. Рона-Ташем.
Согласно этой классификации, поддержанной и развитой Н.И. Егоровым, протобулгарский период включает в себя огурскую и оногурскую эпохи. Таким образом, классификация выглядит следующим образом [3. С. 399-492].
Огурская эпоха (середина I тысячелетия до н.э. - начало н.э.) является наиболее ранним периодом истории булгаро-чувашского языка, доступным исследованию современной сравнительно-исторической тюркологии. В этот период сформировались наиболее отличительные фонетические, морфологические и синтаксические черты огурской (булгаро-чувашской) группы тюркских языков.
Оногурская эпоха (начало н.э. - III в. н.э.) характеризуются дальнейшей консолидацией огуров и отпочкованием их от других тюркских племен.
Древнебулгарская эпоха (ІУ-УІІ вв.) истории булгаро-чувашского языка связана со степными районами Северного Кавказа, простирающимися от Каспийского моря на востоке до Азовского моря на западе. В конце III - начале IV вв., очевидно, теснимые гуннами, оногуро-сабирские и угорско-венгерские племена мигрировали в пределы Европы. В степях Северного Кавказа они сплотились вокруг возвысившегося племенного объединения булгар и стали известны окружающим народам под этим новым именем.
Среднебулгарская эпоха (VIII-XVI вв.) начинается со времени переселения булгарских племен из района южнорусских степей в Среднее Поволжье и продолжается до вхождения Чувашии в состав Русского государства в 1551 г. Эта эпоха истории булгаро-чувашского народа распадается на три периода:
1) дозолотоордынский (VIII в. - 1235 г.), 2) золотоордынский (1236-1444 гг.) и з) казанский (1445-1551 гг.).
Фонетические соответствия между общетюркским, булгарским и монгольским языкам были выработаны ещё Н.Н. Поппе, однако они мало что дают при выяснении характера и направления заимствования.
Поэтому при сравнении тюркских и монгольских слов пользуются морфемными и фонетическими признаками. Эти соответствия являются надежными признаками монгольских слов в тюркских языках, т.е. монгольских заимствований. На основании этих признаков (монгольских фонетических и морфемных соответствий тюркским, сохраняющимся в тюркских языках при заимствовании монгольских слов) Ре<іеі и Рона-Таш установили, что в золотоордынский период через посредство кыпчакского языка в булгаро-чувашский язык проникли следующие среднемонгольские слова [3. С. 574-576]:
п.-монг. jaYuci ‘сват', ‘сводник', ‘посредник' ^ кыпч. jawc^ (> каз. жаушы, к.-калп. жаушы, к.-калп. жауши ‘сват', ‘посредник', тат. яучы ‘сват') ^ чув. евчё ‘сват', ‘сводник', ‘посредник (в каком-либо деле)'; ср. мар. savus, ваив ‘дружка (на свадьбе)'^ собственно ср.-булг. *savus ‘сват', ‘дружка';
п.-монг. віЬвк ‘обилие, изобилие' ^ кыпч. *в!Ьвк (> башк., тат. диал. илбж ^ чув. илпек ‘изобилие', ‘богатство';
п.-монг. тегдеп ‘меткий (стрелок)'; ‘мудрый' ^ кыпч. тегдеп (каз. мерген, тат., башк. мэргэн ‘меткий стрелок' ^ ср.-булг. *maгgan) ^ мар. маркан ‘меткий', в чув. не сохранилось, ср. чув. (диал.) меркён ^ тат.;
п.-монг. по^о ‘недоуздок' ^ кыпч. *noqta (> каз. нокта, тат. нукта) ^ чув. нахта ‘недоуздок';
п.-монг. поког ‘друг', ‘товарищ', ‘сподвижник', ср.-монг. покег ^ кыпч. покег (> каз., к.-калп. нвкер, к.-балк. подег, башк. нэгэр, диал. нугэр, тат. диал. нэгэр, нугэр в составе кияу нугэр ‘дружка жениха на свадьбе') ^ чув. нёкер ‘дружка жениха', но чув. нукер ^ тат.;
п.-монг. Ьодоібигде, ср.-монг. Ьиібигде ‘петля (у ошейника теленка, на кнутовище для надевания на руку)' ^ кыпч. *Ьи!бигде (> каз., кирг. Ьиібигде, тат. диал. бвлдвркэ ‘петля на кнутовище кнута') ^ чув. палтаркка ‘веревочка или ремешок на рукоятке нагайки и плетки';
Классифицировать эти монгольские заимствования как привнесенные через золотоордынско-кыпчакское посредство позволяет их параллельное наличие в кыпчакских языках, что было возможно только под влиянием монгольского языка в золотоордынский период, когда кыпчаки находились под управлением монголов в составе Золотой Орды, о чем свидетельствуют монгольские слова, обозначающие административную и военную терминологию, при-
сутствующие в кыпчакских языках, отдельные изголосы которых проникли и в русский язык.
Отличить эти заимствования от собственно чувашских слов монгольского происхождения, заимствованных в древний период, как считает Н.И. Егоров, позволяют критерии, выявленные еще М.Р. Федотовым [5].
Согласно используемым Н.И. Егоровым критериям, в современном чувашском языке общетюрк. да- в исконных словах дает хы-, в золотоордынско-кыпчакских заимствованиях отражается как ху-, в татарских заимствованиях -как ка-; общетюрк. ]а- в исконных словах дает ды-, общетюрк. *]а- ду-, в золо-тоордынско-кыпчакских заимствованиях эти сочетания, совпавшие в }а-, отражаются как ю-(йу-) или йа- (перед последующими сонорными согласными), а в татарских заимствованиях - как е- (йе-) и я-(йа-); общетюрк. *д'1- в исконных словах дает хё-, в золотоордынско-кыпчакских заимствованиях отражается как ха-, в татарских заимствованиях - как ка-; общетюрк. са- в исконных словах дает ды-или ду- (< *са-), в золотоордынско-кыпчакских заимствованиях это сочетание отражается как чу-, в татарских заимствованиях - как ча- и т.д. [3. С. 406].
Подобных критериев для определения булгарских и тюркских заимствований в монгольском языке практически не существует, поэтому г- и I- формы в монгольских языках можно трактовать и как древнебулгарские заимствования в монгольском (противники алтайской теории), и как общее наследие алтайского праязыка (сторонники алтайской теории).
Наиболее ранним пластом лексики, свидетельствующей о булгаромонгольских языковых контактах, являются протобулгарские заимствования в (прото)монгольском, обычно рассматриваемые традиционной алтаистикой как общее наследие. Выделение протобулгаризмов в монгольских языках подкрепляется в первую очередь признаками ротацизма и лабдаизма, а также другими аргументами [4 С. 31-42]. Ниже следуют три группы примеров, выделенные Н.И. Егоровым [3. С. 367-370]:
протобулг. 1Мг (~прототюрк. акг ~ чув. йёкёр «двойня» < ак «два» + - г -афф. двойственного числа) ^ протомонг. 1к1ге; якут. игире «двойня», «близнецы» ^ ср.-монг; венг. 1квг ^ др.-булг.;
протобулг. Чи:гв] (~прототюрк. Ч'г.гв] < *И:г ~ чув. ч.р «колено») ^ протомонг. *№:гв1 «голенище» > х.-монг. турий ^ хак. турей; ср.-монг. №гв1 ^ маньчж. (игв «голенище»;
протобулг. *да1с ( ~ прототюрк. *да1с ~ пратюрк. *да:§ «бровь» ~ чув. хушка «лысый», «с белым пятном на лбу»; но харша < *хаша ^ тат. каш «бровь»; в чувашском - вставной - р- перед последующим - ш) ^ протомонг. *да1$а «украшение лба», п.-монг. xaICaYai «скудный, редкий, облезлый»; ха1зап ~ ха1^п «лысый, плешивый»; «лысина» ^ т.-маньчж.: эвенк. калгану «барсук», сол. ха1за «плешиной»; маньчж. ка1за «лысина».
Прамонгольские соответствия, как считает Н.И. Егоров, исходя из приведенных примеров, всегда в точности следуют прабулгарским формам. Довольно часто прабулгаризмы монгольских языков имеют продолжение в тунгусо-маньчжурских языках, причем бросается в глаза, что тунгусо-маньчжурские формы последовательно отражают среднемонгольское состояние. Такое положение вещей, по мнению Н.И. Егорова, может быть легко истолковано с учетом того, что в монгольских языках представлены тюркизмы булгарского характера, относящиеся к наиболее архаичному пласту заимствований. Поскольку ни в одном из древнетюркских памятников, относящихся к VI1-Х11 вв., явления ротацизма и ламбдаизма не встречаются, надо полагать, что р- и л-
формы появились в монгольских языках намного раньше VII в.: по крайней мере, не позднее IV в. н.э., когда булгароязычные тюркские племена появляются уже в Восточной Европе. Прабулгарские заимствования в монгольском Н.И. Егоров считает возможным [3. С. 368, 369] отнести к хуннской эпохе (III в. до н.э. - II в. н.э.). В свою очередь, уже из среднемонгольского языка булгаро-идные элементы в эпоху возвышения монголов (Х!-ХИ вв. н.э.) проникали в тунгусо-маньчжурские языки [3. С. 370].
Относительно терминов высокоразвитого животноводства - отрасли, столь важной в прошлой и настоящей жизни алтайских народов, Н.И. Егоров также считает, что и здесь все случаи и совпадения лучше всего объясняются заимствованием [3. С. 373-381]:
пратюрк. aYІz ~ aYuz «молозиво» ~ прабулг. *аYигиY (> чув. ыра) - прамонг. иYигаY (> х.-монг. уураг) ^ т.-маньчж.: эвенк. у:рак, сол. о:гaY «молозиво»;
пратюрк. asїq ~ asuq < *aіCug «кость лодыжки» ~ прабулг. aіCuY (чув. элче ^ тат. диал. алчы ^монг.; чув. ашак < тат. ашык) ^ прамонг. *aіCui ^ т.-маньчж. алчу, нег. алчуха.н «лодыжка», «бабка (игральная)»;
пратюрк. авкак «осел» ~ прабулг. *aіCigаk (> чув. ашак ^ ср.-тюрк. авак) ~ прамонг. еіудеп ^ маньчж. эiхэн (< *еі’кеп < еізідеп); сол. елзиг; нег., ульч., нан. эjxэ (< *еі'ке < * eізjige) «то же»;
Большинство остальной терминологии развитого животноводства в монгольских и тунгусо-маньчжурских языках, по мнению Н.И. Егорова, также является тюркской по своему происхождению [3. С. 378-381]:
пратюрк. *adY^г «жеребец» ~ прабулг. *adІYїг ~ *adijiг (~ чув.
айар/айра/ырьа «жеребец»; ^- > -- вместе ожидаемого -г-, так как в слове есть второй -г) ^ прамонг. *adiгYa > ср.-монг. ajiгYa (> х.-монг. азрага) ^ т.- маньчж.: эвенк. а^рга, сол. адирга нан. aзиpYa (^ маньчж.), aзuYan ~ aзupxaн «жеребец»; якут. атыр «жеребец»» «бык», «пороз»; «самец» ^ эвенк. атир «самец (нехолощенный)»;
пратюрк. *at «лошадь», «конь» ~ прабулг. *aduY ~ *ad^Y (> чув. ут/от «лошадь», «конь») ^ прамонг. aduYun «лошадь», «конь», «табун (лошадей)» ^ т.-маньчж.: эвенк. абду ~ авду ~ агду «скот», «стадо», «табун», сол. adyy «табун», маньчж. адун «стадо», «табун»;
пратюрк. bajit- «быть стельным», «быть жеребым (о скоте)»; ср. bajtaі «кобыла» (> *baJ^t-aі) ~ прабулг. * baJ^t- «быть стельным», ср. *bajitaq «стельная (о скоте)» (> чув. пётё < *bajtaY «стельная»; чув. диал. пайттал ^ тат. бай-тал «кобыла») ^ прамонг. bajita-sun > ср.-монг. bajitasun (> х.-монг. байтсан «яловая корова», «кобылица») ^ т.-маньчж.: эвенк. байтаЬун «яловая важенка», сол. байту «яловая кобылица»; фонетико-морфологический облик монгольской формы наиболее близок к восстанавливаемому булгарскому *bajitaY, ср. чув. путек «ягненок»; семантическая инверсия «яловая» ^ «жеребая», «стельная» согласно Н.И. Егорову вполне допустим;
пратюрк. *їцак «корова» ~ прабулг. *ипак~*ипад (> чув. ёне «корова») ^ прамонг. ипі'деп > ср.-монг. ище'(п) ^ т.-маньчж. сол. унигэ ~ унэгэ, маньчж. ун’эн «корова»; ср.-булг. ипад ^ венг. ипо «корова»;
пратюрк. jabaYї «жеребенок до двух лет» ~ прабулг. *jabaYї~ *зabaYa (чув. юпах «шерсть-линька», юпах тиха «жеребенок стригунок» ^ кыпч. ябага) ^ прамонг. dabaYan > х.-монг., бур. даага(н) «годовалый жеребенок», «жеребенок по второму году»;
пратюрк.*joгuYa «иноходец», «иноходь» ~ прабулг. *зогиYа (чув. дарха «иноходец») ^ прамонг. *flгиYа «иноходь» (х.-монг. жороо) ^ т.-маньчж.: эвенк.
*зирээ; маньчж. зоран ~ зуваран «рысь», «иноходь»; монг. жороо^ якутск. зоруо «иноходь», зоруола:- «бежать иноходью» ^ эвен. зорелан «рысак».
Таким образом, в историческом плане в тюркско-чувашско-монгольских языковых взаимоотношениях намечаются следующие основные периоды и направления заимствований [3. С. 382]:
1) период прабулгарских проникновений в прамонгольский (III в. до н.э. -
II в. н.э.);
2) период среднемонгольских проникновений в тюркские и булгарский языки (XIII-XIV вв.).
Итак, можно с достаточной уверенностью констатировать, что сравнительно-историческое изучение лексических совпадений между тюркскими, монгольскими, булгарским (и тунгусо-маньчжурскими) языками свидетельствует о многовековых интенсивных контактах между этими языками.
В период среднемонгольских проникновений в тюркские и булгарский языки (золотоордынский период) основную роль в распространении монго-лизмов сыграли кыпчакские языки, в особенности древнетатарский, предшественник казанско-татарского и мишарского.
В то же время следует отметить отсутствие в тюркологии и алтаистике четких критериев соотнесения того или иного слова к монгольскому или тюркским языкам. Слова, не имеющие четких морфемных признаков, могут иметь двоякое толкование и нечеткую аффилиацию. Таким образом, в алтаистике стоит задача разграничения тюркизмов и монголизмов, которая может быть решена только после выработки четких критериев. Последнему препятствуют неустановленность генетических отношений между тюркскими и монгольским языками.
Литература
1. Ашмарин Н.И. Отголоски золотоордынской старины в народных верованиях чуваш. Казань, 1921.
2. Ахметьянов Р.Г. Сравнительное исследование татарского и чувашского языков. М.: Наука, 1978. 247 с.
3. Егоров Н.И. Избранные труды. Этимология. Этноглоттогенез. Этнолингвокультурология. Чебоксары: Новое время, 2009. 854 с.
4. Рона-Таш А. Общее наследие или заимствования? (К проблеме общности алтайских языков) // Вопросы языкознания. 1974. № 2. С. 31-42.
5. Федотов М.Р. Исторические связи чувашского языка с волжскими и пермскими финноугорскими языками. Чебоксары, 1968. Ч. I-II.
6. Clauson G. Turkish and Mongolian studies. L., 1962.
7. Poppe N. Introduction to Altaic linguistics. Wiesbaden, 1965.
8. Redei K., Rona-Tas A. Ospermi es votjak jovenyszavak a csuvasban // Nelvtudomanyi Kozle-menyek. 1980-1982. T. 1-2. C. 125-138.
9. Rona-Tas A. Language and History. Contribution to Comparative Altaistics. Szeged, 1986.
ЖЕЛТОВ ПАВЕЛ ВАЛЕРИАНОВИЧ - кандидат филологических наук, доцент кафедры компьютерных технологий, Чувашский государственный университет, Россия, Чебоксары (chnk@mail.ru).
ZHELTOV PAVEL VALERIANOVICH - candidate of philological sciences, assistant professor of Computer Technology Chair, Chuvash State University, Russia, Cheboksary.
