CC BY
166
И. В. Ерофеева
СТРАХ КАК АТРИБУТ РЫНОЧНЫХ СМИ: ФИЛОСОФИЯ ВОПРОСА И ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ЭФФЕКТЫ РЕАЛИЗАЦИИ
Страх — одно из самых мощных и таинственных средств управления человеком. Его философия интересовала Н. В. Гоголя, А. П. Чехова, Ф. М. Достоевского. Страх — ключевое понятие экзистенциализма1, данная категория образует необходимый идейный аспект в философии фрейдизма и психоанализа. Но несмотря на многочисленные столь же неоднозначные, как и объект изучения, исследования, сущность, а также последствия страха остаются сегодня до конца непознанными.
Физиология и природа человека настроена на рождение и поглощение страха. Мы боимся темноты, смерти, изменчивости моря, неразгаданного прошлого и неизвестного будущего. В тот или иной период человеческой истории возникают многочисленные субъекты, носители страха: ведьмы, черти, язычники, евреи, масоны, коммунисты, маньяки и т. д. Страх, овладевший обществом, всегда приводит к трагическим последствиям. Поразительно, но врачи Средневековья были уверены, что зараженный чумой воздух не может сам по себе вызывать болезнь. Для ее развития необходима такая благодатная почва, как страх.
Данный нематериальный феномен, являясь полноценной субстанцией реального мира, имеет свою историю. Изначальный, первобытный, внешний страх, обусловленный религиозными мироощущениями (страх перед природой и богом) и элементарным инстинктом выживания (например, страх темноты) в эпоху Просвещения и Реформации трансформируется в страх внутренний, в боязнь человека самого себя, своих страстей и желаний. С течением времени, с появлением идеологем фашизма, расизма, нигилизма, нацизма и т. д., данная опасность приобретает реальные черты.
Во второй половине 60-х гг. ХХ в. получает развитие такое научное направление как энвиронментализм — философия страха человечества перед самим собой и собственными разрушительными возможностями. В первую очередь, это было связано с экологическим дисбалансом. Но появившиеся в рамках энвиронментализма новые ценности регламентировали не только отношение к природе, но и к искусству, политике, человеку (вплоть до человеконенавистничества). Сегодня, став частью тотального информационного пространства, страх начинает свой новый этап исторического развития.
Эксплуатация страха в СМИ далеко не случайна. Это подсознательный и достаточно быстрый способ захвата аудитории. Как ни странно, но темы насилия, угроз, террористических актов, СПИДа, рака, сибирской язвы, голода, репрессий, поставленные на конвейер журналистского производства, стимулируют процесс единения, но на основе древней, темной стороны человеческой натуры. Страх — категория абстрактная, поглотившая пространство не только таблоидных СМИ. В газетном бизнесе ставка часто делается на эпатажные заголовки: «В Чите расстреляли китайцев», «Беременная женщина во время ссоры зарезала своего мужа» и т. д. А ярко оформленные бульварные журналы «Криминальный курьер», «Вне закона», «Криминал» и др. не жалеют дорогой бумаги для смакования сцен насилия и убийств.
© И. В. Ерофеева, 2008
Правда, эффективнее визуальная сфера страха пополняется российским телевидением, регулярно транслирующим детективы, триллеры и фильмы ужаса. В последнее время популярным стал и жанр «слэшер», соединивший в своем формате два ключевых инстинкта человека: сексуальный и агрессивный. Потенциальный реципиент СМИ оказывается погруженным в закрытый ранее ирреальный потусторонний мир: срываются покрова смерти, он лицезреет мертвецов и слышит их голоса, оживают домовые, черти, оборотни и другая нечисть. Этот прием в психологии журналистики получил название «устранение рампы» — уничтожение священных табу, принятых человеческой душой, которая, по утверждению Блаженного Августина, все-таки христианка от природы.
В эпоху рынка криминальная хроника стала неотъемлемой частью всех без исключения массовых телевизионных каналов. Перечень аттракторов (зон особого внимания аудитории) формируется благодаря технике «использования пугающих тем и сообщений» (И. Дзяло-шинский). Сознание российского зрителя вынужденно изучать и впитывать тонкости зоны и милицейских будней. Атмосфера страха поддерживается многочисленными, порой вызывающими элементарный человеческий ужас передачами: «Криминальная Россия», «Вне закона» (Первый канал), «Вести. Дежурная часть», «Дорожный патруль» (РТР), «Чрезвычайное происшествие. Обзор за неделю», «Особо опасен!», «Фактор страха» (НТВ), «Петровка, 38» (ТВЦ) и т. д. Жанру «боевик» отведено первое место в рейтинге популярности.
Объяснить данную ситуацию отчасти возможно. Есть одна весомая причина обращения СМИ к событиям, акцентирующим страх. Ее отчетливо или бессознательно (эмпирически) осознает любой профессионал: новость — это временное создание информационной асимметрии. Симметричное сообщение перестает быть новостью. Чем более событие негативно и неординарно, тем большая вероятность для него стать объектом интереса со стороны СМИ. Землетрясения, наводнения, убийства, насилия — ассиметричная информация, логично заполняющая информационное пространство.
Рейтинговая журналистика ХХ в. ввела в практику новый жанр «террористический акт в прямом эфире». Это своеобразная реализация игровых технологий, постановка грандиозного спектакля (реалити-шоу), где есть свой перечень грустных персонажей: журналисты, террористы, заложники и зрители. В любой момент герои могут поменяться местами. Но согласно жестким законам информационного драматургического искусства течение сюжета должно быть непрерывным и интригующим. Это подталкивает создателей нового жанра идти на многочисленные «жертвы»: стоять в холод и дождь на улице, выискивая эпатажные детали происходящего; демонстрировать слезы и страдания родственников заложников; находить предпочитающих в этой ситуации заработать популярность депутатов и дилетантов-психологов; врываться в дома и без того напуганных людей и проводить скрытые съемки; неофициально участвовать в захвате заложников, снимая шокирующие любую нормальную психику боевые действия.
После террористического акта в Москве (2002 г.) каждые 10 минут по российскому телевидению показывали крупным планом трупы боевиков, а в программе «Человек и закон» (ОРТ) транслировали (уже ставшие традиционными) сцены реального убийства женщины. Даже забота о рейтинге и популярности не делает очевидными целевые установки подобных сюжетов. Мы скрупулезно изучали после трагедии списки убитых и раненных. И мало кто обратил внимание на количество пострадавших телезрителей в атмосфере сознательно нагнетаемого массового психоза.
Новоиспеченный жанр, получивший популярность не только в России, — генератор страха. Ведь небоскребы Америки, в отличие от реального бытия, в информационном
пространстве падают не один раз. К этому и стремятся террористы: они не киллеры, основная их цель — активизация страха на большой территории с привлечением как можно большего количества людей. В этом смысле, журналисты — «родные братья» террора. Символично, что понятие «террор» изначально использовалось для обозначения художественного элемента аристотелевской трагедии катарсиса. Он означал ужас, страх перед небытием, болью, хаосом и разрушением. Через испытываемый ужас и слезы зритель очищался, изгонял из души страсти и вожделения. Особенно знаковым является то, что конфликт страха снимался в трагедии сюжетно, через закон, символизирующий победу над террором.
В России, где еще «не исчезли следы от оков советской цензуры», любые разговоры о законодательных или общественных ограничениях профессиональной деятельности, увы, встречают резкую критику со стороны практикующих журналистов. Так, 80 % отечественных работников масс-медиа не одобрили новые поправки в законе о СМИ, связанные с поведением журналистов в чрезвычайных ситуациях. Особенный протест вызвали ограничения в трансляции высказываний террористов2.
Для работников средств массовой информации очевидно: ковать железо массового сознания необходимо тогда, когда оно остро задето, встревожено, разогрето бедой, критической ситуацией. Но информационные потоки, появляющиеся в подобных условиях (будь то террористический акт, гибель подводной лодки «Курск», зверское убийство девочки в окрестностях Санкт-Петербурга), напоминают языческую пляску на костях. Более того, условия существования информационного пространства, часто апеллирующие к культивированию страха, являются мощным фактором трансформации российского менталитета. Так, на Руси смерть всегда воспринималась как некое таинство, непостижимое в этом мире. Для русского человека было греховным запечатлевать, фотографировать неживое тело и, тем более, ради интереса рассматривать мертвого. Но в отличие от Европы, которая всегда испытывала высокий и чистый ужас перед смертью, русичи, будучи православными, не боялись ее. Покой и лиризм окружали данную тематику в поэзии российских романтиков и классицистов, верящих в спасение души и в перспективу настоящей Жизни за пределами грешного мира. «Для Бога все живы», — говорили православные и воспринимали историю как «хоровод живых и мертвых» (А. С. Пушкин). Наши пословицы и поговорки достаточно оптимистично утверждали: «Умирать — не лапти ковырять: лег под образа и выпучил глаза, и дело с концом»; «Кабы до нас люди не мерли, и мы бы на тот свет дороги не нашли»; «Помрешь, так прощай белый свет и наша деревня». Спокойное отношение к смерти породило миф об уникальной фанатичности русских революционеров, которые с легкостью шли на эшафот. Смерть романтизировалась служителями утопий, идейными мечтателями.
В технократический век поклонение Танатосу обходится даже без культивируемой идеи, предпочитая обслуживать бескомпромиссные интересы стремящихся к власти. Живому человеку присуще чувство возвышенности над мертвыми, знакомое тем, кто воевал и убивал. А власть держится на миллионах смертей, т. к. смерть — воплощение всех опасностей человечества. Первейший и решающий признак властителя есть право распоряжаться жизнью и смертью; настоящие же его подданные — это те, кто позволяют себя убивать. Не только физически, но и духовно. Смерть и гротесковый страх заставляют людей сбиваться в стаю. Тем более, что страх, по мнению Андре Мальро, «укоренен в каждом из нас, и чтобы обнаружить это, достаточно только глубоко заглянуть в самого себя»3.
Источники страха имеют естественную природу (страх из первых рук: опыт собственный, семейный, страх стыда) и могут быть искусственного происхождения (из вторых
рук: от других людей, культурных и социальных институтов). Искусственный страх связан с чудом, тайной, и обязательной составляющей данного типа становится авторитет, навязывающий страх, или табуированные «чудо-образы», вызывающие его. Активным производителем искусственного страха является интеллигенция (драматурги, режиссеры, писатели, работники средств массовых коммуникаций).
Страх, будучи амбивалентным и обладающим социальной функцией, может быть рациональным и иррациональным4. Первый связан с инстинктом самосохранения. Его можно оценить, он вполне осознан и помогает выжить человеку как биологическому виду в кризисной ситуации: пожар, землетрясение, наводнение и т. д. Иррациональный страх, как правило, обслуживает идеологов, политиков и журналистов. Это иллюзорный невротический, панический страх. Крайняя его форма — маниакальный, шизофренический тип, когда могущество врага, общественного мнения или какой-либо ситуации доводится до абсурда. СМИ отключают естественную разновидность страха и незаметно для аудитории активизируют иллюзорную опасность. Согласно «правилу жуткой жестокости» происходит ампутация жизненных начал воли, человек, по мнению современного психолога П. Таранова, заболевает трепетом5.
Технология создания атмосферы страха в информационном пространстве при всей ее эффективности и эпатажности достаточно проста. Возможны конструирования многочисленных заговоров (банкиров, евреев, коммунистов, католиков, террористов, американцев). Одним из популярных приемов влияния на массовое сознание, эксплуатирующих страх, является «привнесение элементов драматизма в материал». Еще Геббельс был знаком с этим методом, который он именовал «законом эмоционального нагнетания». В журналистском материале акцент делается не на идее и теме, а на вырисовывании драматической ситуации. Так, например, в бульварных СМИ популярны очерковые материалы, написанные по материалам судебного дела. В публикации репортажное повествование обычно идет от первого лица, сохраняя эмоциональный отклик якобы очевидца. В результате произведение рождает массу личных непосредственных переживаний и создает психологический, почти осязаемый эффект присутствия зрителя (читателя, слушателя) при свершении обсуждаемого факта. В науке эта технология получила название «клипмейкерство».
Клип — специальный способ подачи (монтажа) информации, основанный на органическом соединении двух контекстов — визуального и смыслового — по принципу: максимум эмоций и минимум сознания. Клипмейкерство, как частная техника, имеет отношение к методу внушения. А суггестия, еще со времен главного ее теоретика В. М. Бехтерева, подразумевает активное, экспрессивное воздействие на эмоциональную сферу, минуя разумное начало человека. Мозги реципиента не должны «успеть включиться». Именно поэтому тексты, использующие страх, рассчитаны на быстрый эффект воздействия.
В СМИ часто целенаправленно используется «прием капсулы» — «взрыва», мгновенной активизации чувств аудитории. Например, в передаче «Необъяснимо, но факт» (ТНТ) еще в анонсе давящие тембр и интонация голоса телеведущего обрамляют сообщение пугающего характера: наши болезни от чувств, недоброго взгляда окружающих людей, всё давно предрешено судьбой и т. д. Эффективность «эмоционального взрыва» усугубляется апелляцией к авторитету: заслуженному ученому, специалисту в той или иной области.
Необходимо отметить, что само по себе использование тех или иных техник — показатель профессионализма, проблема же заключается в том, что культивируется определенная направленность в подаче объективной действительности, в ее интерпретации. И если показателями страха в обществе являются, по утверждению западных экспертов,
количество телохранителей и общая уверенность в том, что телефон прослушивается, то в жизни современной России об их отсутствии или недостаточном проявлении говорить не приходится. Страх управляет россиянами: милиция боится преступников, судьи — обвиняемых, учителя — демократичных учеников, водители — русских дорог и т. д. Атмосфера страха склонна к бесконечному развертыванию, она подчиняется психическому процессу заражения, охватывая все новые пласты сознания и культуры
Создание царства тотального иллюзорного страха имеет свои последствия. По эмпирическим данным: в России формируется особый тип «катастрофического мышления». На это обращают внимание социологи В. Н. Шубкин, В. А. Ядов, профессор Мичиганского университета, специалист по России В. Э. Шляпентох. «Параноидальный стиль американской политики», сформулированный Ричардом Хофстадтером6, становится реальностью нашей действительности. В такой ситуации страх способен провоцировать массовые истерии и коллективные заблуждения. Во время захвата в Москве террористами «Норд-Оста» страна была прикована к экрану телевизора, и эти люди вряд ли когда-то обретут прежний покой. А в мире известны нашумевшие истории с радиопостановкой Г. Уэллса «Война миров». Она состоялась в США в 1938 г. По замыслу сценариста вторжение с Марса инопланетян давалось как репортаж реальных событий. Люди, упустившие начало текста, поверили в действительность происходящего. Началась массовая паника и эвакуация людей. Подобный же ход событий, связанный с этой же постановкой, ожидал Чили и Эквадор.
Общество, подверженное влиянию неадекватного страха, утрачивает общий разум. «Трусость отнимает разум», — писал материалист Ф. Энгельс7. Человек начинает действовать инстинктивно, подчиняясь страстному порыву. Такие чувства, как страх и ужас, расположены в самом центре «креста напряжения», в точке пересечения четырех сфер: возбуждения, восприятия, представления и поведения. Поэтому зло, проповедуемое СМИ, становится «естественным актом» и превращается в норму, а впоследствии приобретает священные черты, особенно если каждый день читать рубрики: «По сводкам ГАИ», «Криминал» и наблюдать обезображенные трупы в лужах крови, а также натуралистические картинки убийств и насилия. Страх мешает осознанию греха. Он создает человеческую общность, но взятую со знаком минус, ослабляя естественную тягу к Свету и Добру. Остаются лишь инстинкт выживания и человеческие слабости: ложь, апатия, приспособленчество. Мы воспринимаем реальность в образах, которые выстраиваются в соответствии с системой ценностей. Еще Н. Г артман указывал на то, что ценности воспринимаются эмоционально, через чувство и, соответственно, — образно, и лишь познаются они рационально8. Вывод прост: изменяя семантику образов, структуру воображения, реально воздействовать на аксиосферу человека.
По мнению современного исследователя О. Николаевой, естественным последствием культивирования страха является стремление к обладанию9, жадность к вещам, наркотикам, алкоголю, чревоугодие. Человек, ведомый Страхом, старается заполнить свою внешнюю сторону жизни до отказа, чтобы не ощущать гнет постоянного беспокойства. Но попытка обрести свободу толкает человека в пропасть Зла, т. к. в душе Страх остается и разрастается, питаясь нашими же слабостями. В данном контексте активизация страха (в каких бы то ни было целях) особенно «противопоказана» России. Согласно итогам работы Института социологии РАН по проблеме социальной динамики в условиях «общественного риска», уже в 1990-е гг. ХХ в. алкоголизация населения России по своим масштабам и последствиям превратилась в явление реально угрожающее физическому и нравственному здоровью народа, национальной безопасности страны.
Еще одно следствие искусственно нагнетаемого страха в СМИ — «огульное подчи-нение»10 какому-либо кумиру или идее. Также ложный вариант душевного освобождения, который в психологии журналистики был назван процессом индентификации, — уподобление себя значимому образцу, образу на экране («сделать жизнь с...»). Люди, уставшие от бесконечного внутреннего напряжения, начинают отождествлять себя с кем-либо, принимая чужие цели, нормы и ценности. Происходит девальвация личностной нравственности, уничтожение самости, образуются группы социокультурных маргиналов, существующих в межценностном пространстве. Отсюда, например, невероятное количество непредсказуемых, агрессивных поп-фанатов, а также социальный феномен «лимоновцев» и «бритоголовых» или «соколов Жириновского», имеющих свою униформу и атрибутику.
Фанатизм этих людей в контексте нашей темы возможно объяснить. Тексты, активизирующие страх и ориентированные на технологию клипмейкерства, формируют своеобразное «клиповое сознание». А оно характеризуется разорванностью, стереотипностью, некритическим отношением к манипулированию, амбивалентностью (неразличение добра и зла). Особую опасность клиповое мировосприятие представляет для детей и подростков, у которых система ценностей еще не осознанна. Не так давно после ярко озвученного в СМИ суицида одного из солистов «Иванушек интернешнл» в информационном пространстве ожила история о трех девочках из Подмосковья, выбросившихся, как и их кумир — поп-звезда, из окна. Несколько дней телевидение смаковало подробности, пока Россию не захлестнула волна подобных самоубийств девушек, решившихся тоже стать телегероями.
Картинки страха, смерти, разрушения в СМИ рождают противоестественное, эко-фобное, негативное мироощущение, формируют людей «некрофильской ориентации». Слово «некрофильство» впервые употребил в психологическом значении Мигель де Унамуно. Греческое слово «пекге» означает труп, нечто мертвое, неживое и жителей загробного мира, оно не имеет прямого отношения к смерти, умиранию (для этого используются другие корни и глаголы во всех языках). Понятие «некрофил», благодаря работам представителя гуманистического психоанализа Э. Фромма, рассматривается сегодня в более широком, в том числе и символическом значении. Это человек, испытывающий страстное влечение ко всему больному, мертвому, гнилостному, разлагающемуся. Более того, он, проповедуя страсть к разрушению ради разрушения, стремиться превратить все живое в неживую материю. Его враг — сама жизнь. Его непреодолимо тянет ко всему чисто механическому — небиологическому миру.
Обожествление техники, искусственного мира, по мнению Э. Фромма, — опасные симптомы некрофилии. «Существует тесная связь между человеческой деструктивностью, — констатирует он, — и преклонением перед машинной мощью»11. Отвергая полнокровие жизни, рассудочный некрофил тщательно заполняет свое искусственное существование вещами. Предметы централизуют мировоззрение человека: «иметь» начинает господствовать над «быть», обладание — над бытием, мертвое — над живым.
Испытывая страсть к разрушению, некрофил разрушает и свое «Я». «Его влекут к себе тьма и бездна», — пишет Э. Фромм12. Такой человек с большим удовольствием обсуждает различные аспекты убийств и других смертей, он с интересом просматривает газеты с изображением трупов и сцен насилия, его любимые телевизионные жанры — триллеры и фильмы ужасов. Внешнее описание некрофильского типа, данное Э. Фроммом, тоже находит свое яркое воплощение в информационном пространстве. Абстрактная логика, совершенно неподвижное лицо (только в начале и в конце речи появляется что-то вроде лживой ухмылки) — невербальные паттерны многих аналитических программ.
Попытаться свести поощрение некрофилии только к нежелательным последствиям рыночной журналистики было бы несправедливым. Некрофильство — потенциальная опора диктатур и всякого рода манипулирований. Без мобилизации некрофильских тенденций немыслимы войны и ни один террористический акт. Данный тезис был апробирован еще в фашисткой Германии. Один из соратников Гитлера, талантливый архитектор А. Шпеер, согласно своей теории воздействия руин на психику человека, предложил подкорректировать архитектуру еще мирного Берлина. Острые углы зданий, напоминающие развалины, формировали особое некрофильское сознание, так необходимое для вовлечения людей в военные действия.
Одна из важнейших научных констант Э. Фромма гласит: в психике каждого человека сосуществуют два стремления: любовь к жизни (Эрос) и любовь к смерти (Танатос). Конкретный человек оказывается ближе к той или иной ориентации. Иначе говоря, он может стать биофилом, творящим жизнь, или некрофилом, уничтожающим ее. Но представитель гуманистического психоанализа Э. Фромм возражает З. Фрейду, который полагал, что «инстинкт смерти» является определяющим мотивом в поведении людей: «Врожденное стремление всех живых существ — тяга к жизни, интенсивное побуждение сохранить свое существование»13, свое человеческое лицо. Именно поэтому воспитание некрофилов институтом информационного пространства противоречит духовно-биологической сущности человека.
Некрофильский характер часто проявляется также в убежденности, что единственный путь разрешения проблем и конфликтов — насилие. Согласно концепции современных психологов, атмосфера страха порождает многочисленные стимулы для действия — разрушительного поведения (драки, убийства, экстремизм, насилие, мистицизм, индивидуализм, сектантство). Это «панический тип реагирования на ситуацию»14, ухудшающий качество человеческой жизни. Э. Фромм был уверен, что один из самых действенных приемов вытеснения страха — агрессивность. Если человек находит силы из пассивного состояния перейти в агрессивное нападение на источник страха, тут же исчезает мучительное чувство тревоги и беспокойства.
Сознательное нагнетание пессимистических тенденций иногда провоцирует появление выделенного также Э. Фроммом садистского типа. Немощный человек, поглощенный энергетикой страха, инстинктивно желая выжить, создает иллюзию всемогущества, «религию духовных уродов»15. Он, абсолютизируя насилие, начинает стремиться к неограниченной власти над живым существом, будь то животное, ребенок, мужчина или женщина. Э. Фромм, убежденный в том, что по мере цивилизационного прогресса степень деструктивности возрастает, появление «людей-садистов» связывал с излишествами общественного развития. Условия их формирования: эксплуатация в обществе и тоталитарное управление, отсутствие свободы, беспомощность и пустота человеческой жизни, культивирование зрелищ кровавого толка.
Действительно, насилие стало популярной темой различных видов коммуникаций, хорошим приемом в контексте манипулирования. Его все чаще называют содержательным моментом мужской культуры, используемым в качестве противоядия доминированию. Насилие в риторических артикуляциях политиков (сегодня претендующих на пост президента России), как отражение классового, социального конфликта, как протест против официальной идеологии, и сопротивление подчинению, находит свое оправдание.
Но культ страха может привести и к прямо противоположному психическому состоянию. Он способен, согласно международным психологическим исследованиям,
создавать благоприятный климат для апатии, безнадежности и депрессии16, которые, в свою очередь, порождают проблемы алкоголизма, наркомании и суицидов. По данным криминологических исследований, за последние десять лет в России наблюдается синхронный рост суицидальной агрессии. В этот период коэффициент смертности от суицида почти удвоился. По данным показателям мы оставили далеко за собой многие страны мира. Но цифры неумолимо продолжают расти.
И последнее, наверное, самое мистическое последствие активизации страха. Он может продуцировать те события, которых люди так боялись. Ученые столкнулись с феноменом «самореализующихся пророчеств»17. Всепоглощающее состояние беспокойства перестраивает психику человека, программирует систему установок, определяющих поведение людей. Неосознанная обработка атмосферой страха провоцирует свершение того, чего человек так боялся. Число убийств, насилий, грабежей удваивается. Карнавал зла с регулярными жертвоприношениями продолжается.
В начале XXI в. в системе массовых коммуникаций появляются новые профессии. Одна из них — спиндоктор («спин» — верчение, кружение). Его задача — исправление негативной ситуации дискомфорта в информационном пространстве. Но сфера творчества спиндоктора в современной России не выходит за рамки работы в области паблик рилейшнз, занимающейся освещением конкретного события (подготовить ситуацию, «навести блеск», или справиться с уже случившимся кризисом). Общее состояние российского информационного пространства, болезненно сказывающееся на духовном здоровье нации, оказывается вне сферы деятельности профессионалов, казалось бы, призванных заниматься данными вопросами. Но, справедливости ради, стоит признать, что на сегодняшний день в теории журналистики появились профессиональные постулаты и принципы, призванные улучшить ситуацию. Так, аналитические материалы должны содержать пути выхода из указанной проблемы, гармонизируя отрицательно-положительные «эмоциональные качели» медиа-текста. Также в функциональное поле современной журналистики введена социотерапевтическая функция, утверждающая преобладание положительных информационных потоков в рамках продуктивной профессиональной деятельности по воздействию на психику аудитории.
Известно, что среднестатистический реципиент СМИ в подавляющем большинстве не желает тратить душевных и физических сил, чтобы хотя бы усомниться в предлагаемых интересах и темах. Именно поэтому, по мнению отечественного психолога Ю. М. Орлова, необходимо популяризировать саногенное мышление, которое «стремиться уменьшить степень насилия над собою или полностью исключить его как из собственной жизни, так из жизни других людей»18. Насилие — негативно по определению. Для религиозного человека, проповедующего освободительную, самоотверженную любовь, такой проблемы не существует. Для светского, теряющегося в эклектике язычества, традиционной религии и атеизма, — единственным выходом становится пропаганда и реализация «активного ненасилия», методов и средств борьбы с любой разновидностью манипулирования в общении. Стратегия ненасилия предполагает воспитание здоровых людей, достигших высокой ступени самоуспокоенности и самореализации, стремящихся к честности, осознанной свободе, доверию и любви к ближним. Востребованность саногенного мышления в среде журналистов, активно меняющих сознание человека, позволит решить многие проблемы современного общества. Свобода слова — явление несомненное для демократического государства. Но, известно, свобода — понятие относительное. Остается предположить, что свободная журналистика, прежде всего, думает о национальных интересах своей страны.
Известные политики и ученые А. И. Подберезкин, И. Т. Янин в своей работе «Искусство жить в России» предлагают два способа выхода из сложившегося психологического оцепенения19. Через еще больший страх, еще большие горести и зло, которые, в конце концов, создадут человеческое существо, уставшее бояться и не способное испытывать особое эмоциональное возбуждение. И второй путь — целенаправленное возвращение себе человеческого облика, сознательный выход из насилия и безверия, отодвигающий животный, биологический страх на второе место. Традиционный выбор России трудно назвать сложным, учитывая варианты содержательных компонентов российского концепта страх: «страх — страдание — страсть (ведущая к смерти)» или «страх — ненависть — тоска — грех — искупление»20. О преимуществе последней логической цепочки говорить излишне. Но это пунктирная, идеальная перспектива будущего, реализация которой невозможна без ответственного, неравнодушного участия творцов информационного пространства.
1 Кьеркегор создал знаменитую трилогию «Страх и трепет» (1843), «Понятие страха» (1844), «Болезнь к смерти» (1849).
2 Для сравнения: после печального для страны 11 сентября 2001 г. американские журналисты год не задавали каверзные вопросы власти, организаторам спасательных операций в башнях Всемирного торгового центра. Тем самым они демонстрировали заботу о сохранении морально-психологического единства общества.
3 Катастрофическое сознание в современном мире в конце ХХ века. М., 1999. С. 11
4 Катастрофическое сознание в современном мире в конце ХХ века. М., 1999. С. 38.
5 Таранов П. Приемы влияния на людей. М., 1997. С. 51.
6 Катастрофическое сознание в современном мире в конце ХХ века. М., 1999. С. 9.
7 Таранов П. Приемы влияния на людей. М., 1997. С. 38.
8 Уледов А. К. Духовное обновление общества. М., 1990. С. 90.
9 Николаева О. Современная культура и Православие. М., 1999. С. 141.
10 Николаева О. Современная культура и Православие. М., 1999. С. 144.
11 Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1994. С. 294.
12 Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1994. С. 13.
13 Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности. М., 1994. С. 12.
14 Катастрофическое сознание в современном мире в конце ХХ века. М., 1999. С 44.
15 Катастрофическое сознание в современном мире в конце ХХ века. М., 1999. С. 252.
16 Катастрофическое сознание в современном мире в конце ХХ века. М., 1999. С. 45.
17 Катастрофическое сознание в современном мире в конце ХХ века. М., 1999. С. 46.
18 Орлов Ю. М. Психология ненасилия. М., 1997. С. 28.
19 Подберезкин А. И., Янин И. Т. Искусство жить в России. М., 1997. С. 20.
20 Степанов Ю. С. Константы: словарь русской культуры. Опыт исследования. М., 1997. С. 670.
