CC BY
50
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
УДК 821.161.1 - 1(091)
СТИХОТВОРЕНИЕ «ВОСЕМНАДЦАТЫЙ ВЕК ИЗ АНТИЧНОСТИ...»
В КОНТЕКСТЕ ТВОРЧЕСТВА БУЛАТА ОКУДЖАВЫ
© 2013 г. М.А. Александрова
Нижегородский государственный лингвистический университет им. Н.А. Добролюбова
nam-s-toboj @maiLm
Поступила в редакцию 23.03.2013
Функция античной утопии в позднем стихотворении Окуджавы рассматривается в связи с концепцией античности и русского «золотого века», реализованной в исторических романах писателя.
Ключевые слова: Окуджава, античность, утопия, «золотой век», мифологема, контекст.
Даже те художественные традиции позднесоветской эпохи, которые не предполагали «бегства из “безвременья” в иное, более благоприятное историческое время» [2, с. 299], знали рефлексию о самой возможности «поэтического побега». Отсюда - и формула тяготения к античности в «Ночном госте» Д. Самойлова: «Мы уже дошли до буколик, / Ибо путь наш был слишком горек, / И ужасен со временем спор» [3, с. 197], и упование на цикличность мировой жизни в «Подражании Феокриту»: «Всё, что тревожило нас, в вечности канет» [3, с. 199].
С другой стороны, прошлое драматически приближалось, когда оно мыслилось как сфера исторических - прежде всего римских, имперских - прототипов современности: таково пророчество о «новом Риме» в самойловском «Реме и Ромуле», сопряжение эпох в античных сюжетах И. Бродского, интерпретация «петербургской античности» у А. Кушнера и других поэтов. Неизбежная при этом актуализация мифологемы «железного века» (каковым осознавала себя реально-историческая античность) не отменяла главной ценности, обретаемой в диалоге с прошлым: то был выход в пространство мировой культуры, где «любые, даже самые трагические обстоятельства времени выглядели как нормальный фон, всегда сопутствовавший свершениям духа» [2, с. 298].
Особое положение Окуджавы среди современников, развивавших античную тему, связано с жанром, в котором он реализовал своё пристрастие к эллино-римской древности: исторические романы «поэта, пришедшего в прозу» (Б. Хотимский), посвященные русскому «золо-
тому веку» и соотнесенной с ним николаевской эпохе, открывали возможность как для лирической медитации о далеком идеале, так и для трезвого анализа опыта прошлого. Главный герой «Путешествия дилетантов», погруженный в чтение Эсхила и Софокла, Лукиана и Марка Аврелия, не имеет представления о Некрасове с его знаменитым «Современником»; отчужденный от «соплеменников», он питает привязанность к оживающим для него скульптурам греческих богов и героев. Неравное противостояние изгоев-дилетантов новоявленному Цезарю увенчивается победой слабых, и позднее соединение влюбленных происходит на фоне всё тех мраморных изваяний, неизменных в своей гармонии (см. об этом подробно: [4, с. 34-49]). Напротив, в «Свидании с Бонапартом» подобная утопия невозможна, а сам образ античности, увековеченный культурой, корректируется скептическим суждением: «Конечно, древний мир не так изыскан, как изваяния, оставшиеся от него, <...> но в нем заключены истоки множества наших заблуждений и самообольщений, и даже трагедий» [5, с. 473]. Трагичен закон истории, воскрешающий в лице Бонапарта «еще более совершенное искусство Аннибала, Александра, Цезаря» [5, с. 323]; чревата бедой «потребность преобладания» [5, с. 314], неискоренимая в людях со времен древних завоевателей.
Стихотворение «Восемнадцатый век из античности...» (опубликовано в 1989 г.) подтверждает сформулированную Окуджавой особенность его художественного мышления: «Оконченный роман оставляет у меня ощущение недовысказанности...» [6, с. 19]. В данном слу-
чае перед нами своеобразное лирическое послесловие к целому творческому периоду, когда мысль об античности сопровождала разработку сюжетов из николаевской и наполеоновской эпох.
Зачин стихотворения по своей тональности напоминает счастливые мгновения приобщения к античности в «Путешествии дилетантов»: «О, этот мир, исполненный благодати и доверия!..» [7, с. 77]. Теперь идеализирующий взгляд останавливается на том времени, когда произошло узнавание и приятие античности русской культурой:
Восемнадцатый век из античности в назиданье нам, грешным, извлек культ любви, обаяние личности, наслаждения сладкий урок.
И различные высокопарности, щегольства безупречный парад...
Не ослабнуть бы от благодарности перед ликом скуластых наяд.
Окуджава запечатлевает обаяние русского XVIII столетия, которое приблизило к настоящему идеал древности, наделив его «домашними» свойствами: скуластые наяды - то ли участницы костюмированного праздника, то ли их мраморные подобия, сохранившие на века, вопреки канону, неправильные черты натурщиц. Эмоция благодарности делает поэта соучастником этого воскрешения античности. Тем болезненнее переживается смена эпох:
Но куда-то всё кануло, сгинуло под шершавой ладонью раба. Несчастливую карточку вынуло наше время и наша судьба.
Исторический рубеж проходит между XVIII веком и нашим временем - разрушительным ХХ столетием:
И в лицо - что-то жесткое, резкое, как по мягкому горлу ребром, проклиная, досадуя, брезгуя тем, уже бесполезным добром.
Пропуск исторического звена не только усиливает эпохальный контраст, но и проблемати-зирует отношение к «золотому» XIX веку, поскольку картина исторических катаклизмов вбирает признаки двух столетий:
Палаши, извлеченные наголо, и без устали - свой своего.
А глаза милосердного ангела?..
А напрасные крики его?.. [8, с. 9]
С мотивами гражданского раздора, опознаваемыми как современные, Окуджава соединяет старинную военную атрибутику - палаши. Финальный же образ - ангел - восходит, вероятнее всего, к символическому эпизоду II тома «Войны и мира»: «У алтаря лысогорской церкви была часовня над могилой маленькой княгини, и в часовне был поставлен привезенный из Италии мраморный памятник, изображавший ангела <...> в выражении, которое дал случайно художник лицу ангела, князь Андрей читал те же слова кроткой укоризны, которые он прочел тогда на лице своей мертвой жены: “Ах, зачем вы это со мной сделали?.”» [9, с. 96].
В романе Толстого жертва героических амбиций укоряет из вечности не только виновного, но и весь строй отношений, который позволил Болконскому поступаться собственной человечностью. В новом контексте страдания ангела вменяются в вину нашему времени: укоряющий лик увиден вблизи, и для нас раздаются напрасные крики, поэтому создается впечатление, что прошлое, со всеми его грехами и бедами, живет в настоящем.
Наше время двоится, утрачивает определенность своих границ, актуализируя фон последнего романа. Характерно, что даже главная современная примета - свой своего - имеет точную параллель в «Свидании с Бонапартом»: сошедшиеся для очередной битвы предстают историческими братьями, чья кровь «давно перемешалась, ведь она стекала в одни поля и одни русла» [5, с. 314]. Изображая в романе эпоху, где «разлуки, встречи, именины, / родная речь и свадеб поезда; / сражения, сомнения, проклятья.», поэт признавал: «И не хватает мелочи, пожалуй, / чтоб слиться с этим миром навсегда» [10, с. 105]. Контекст творчества Окуджавы не позволяет истолковать погруженность в прошлое как ностальгический поиск «утешения». Движение вглубь XIX столетия имело для автора «Свидания с Бонапартом» тот же смысл, что и доверенные его героям античные штудии: приближение к «истокам множества наших заблуждений и самообольщений и даже трагедий» [5, с. 473].
Когда в позднем стихотворении воссоздается гармоничная античность, отмеченная почти сказочной условностью, этот образ заведомо не предполагает проверку фактами реальности. Вглядываясь в то, как давние предшественники извлекают античные «уроки», Окуджава улавливает сам идеализирующий посыл и на этой волне создает свой утопический мир, отчетливо сознавая, что вечному идеалу нет места в исторической жизни.
Критическая функция античной утопии здесь традиционна, чего нельзя сказать о содержании критики. Русский «золотой век» остается предметом особой любви писателя, но трезвое размышление о единстве истории вынуждает пересмотреть статус эпохи в ряду иных времен. Демифилогизация такого рода была в наименьшей степени созвучна настроениям современников, зато самый живой отклик находила мечта поэта о гармонии, противостоящая исторической реальности. Результатом невольного упрощения ситуации явилась репутация Окуджавы как создателя «череды баснословных преданий об отечественной “античности”» [11, с. 260]. По замечанию Г.А. Белой, «при жизни Окуджава был прочувствован, но не понят» [12, с. 15].
Список литературы
1. Шацкий Е. Утопия и традиция. М.: Прогресс, 1990. 456 с.
2. Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: 1950-1990-е годы: В 2 т. Т. 2. М.: Изд. центр «Академия», 2003. 688 с.
3. Самойлов Д. Стихотворения. СПб: Академ. проект, 2006. 800 с.
4. Александрова М.А. Античность в романе Булата Окуджавы «Путешествие дилетантов» // Новый филологический вестник. М.: РГГУ, 2009. № 4 (11). С. 33-49.
5. Окуджава Б.Ш. Избр. произведения: В 2 т. Т. 1. М.: Современник, 1989. 528 с.
6. Окуджава Б. Наша жизнь не игра / Беседу вел Ю. Осипов // Огонек. 1986. № 47. С. 19.
7. Окуджава Б.Ш. Путешествие дилетантов. М.: Современник, 1980. 544 с.
8. Окуджава Б. «В сопровождении медной струны»: [Подборка стихов] // Огонек. 1989. № 35. С. 9.
9. Толстой Л.Н. Собр. соч.: В 12 т. Т. 4. М.: Правда, 1987. 400 с.
10. Окуджава Б. [Подборка стихов] // Аврора. 1985. № 12. С. 104-108.
11. Чупринин С. На ясный огонь // Новый мир. 1985. № 6. С. 258-262.
12. Белая Г.А. Он не хотел жить с головой, повернутой назад // Литературная газета. Булат Окуджава [Спец. вып.] 1997. 21 июля. С. 15.
THE POEM “THE EIGHTEENTH CENTURY HAS TAKEN FROM ANTIQUITY...”
IN THE CONTEXT OF BULAT OKUDZHAVA’S WORK
M.A. Alexandrova
The function of the antic utopia in the late poem of Okudzhava is considered in connection with the concept of antiquity and the Russian Golden Age, which was realised in the historical novels of the author.
Keywords: Okudzhava, antiquity, utopia, Golden Age, myth, context.
