CC BY
103
УДК 820
Д. Н. Жаткин, Т. А. Яшина
Стихотворение Томаса Мура «Oh! Breathe not his name...» в русских переводах XIX - начала XX века1
В статье впервые осуществлен сопоставительный анализ переводов стихотворения Томаса Мура «Oh! Breathe not his name...» («Не произносите его имя...»), осуществленных в XIX - начале XX века М. П. Вронченко, Д. П. Ознобишиным, А. Н. Плещеевым, Ф. А.Червинским, В. С. Лихачевым, Л. И. Уманцем и неизвестным переводчиком, характеризуется художественное своеобразие каждой из интерпретаций, их созвучность общественно-политическим событиям и литературной жизни России. Стихотворение Томаса Мура «Oh! Breathe not his name.» оказало влияние на творчество Н.А.Полевого, о чем свидетельствует реминисценция в третьей части его повести «Аббаддонна».
The article deals with the firstly made comparison analysis of the Thomas Moore poem «Oh! Breathe not his name.» which was written in the XIX and the beginning of the XX century by M.P. Vronchenko, D.P. Oznobishin, A.N. Pleshcheev, F.A. Chervinsky, V.S. Lihachov, L.I. Umanets and the unknown translator. Each interpretation can be characterized by its artistic originality and the harmony with society-political events and literary life in Russia. Thomas Moore poem «Oh! Breathe not his name.» had a great influence on the artistic career of N.A.Polevoy. The traces of this influence can be found in the form of reminiscences in the third part of his narrative «Abadonna».
Ключевые слова: Томас Мур, поэзия, художественный перевод, международные литературные связи, реминисценция, традиция, межкультурная коммуникация.
Key words: Thomas Moore, the poetry, artistic interpretation, international literary connections, reminiscence, tradition, intercultural communication.
Стихотворение «Oh! Breathe not his name.» («Не произносите его имя.») вошло в цикл «Irish Melodies» («Ирландские мелодии») Томаса Мура. Цикл публиковался десятью отдельными выпусками с 1807 года на протяжении более четверти века (по 1834 г.) и принес английскому поэту общеевропейскую литературную известность благодаря успешному сочетанию национально-специфических и общеевропейских черт, многообразию форм художественного выражения особенностей романтического мировосприятия литературной эпохи.
«Ирландские мелодии» Томаса Мура, обретя устойчивую и длительную популярность в России, стали символом ирландского освободительно-
1 Статья подготовлена по проекту НК-441(6)п «Проведение поисковых научноисследовательских работ по направлению «Филологические науки и искусствоведение» ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 20092013 годы (госконтракт №П2568 от 25.11.2009 г.).
219
го движения конца XVIII - начала XIX веков. Известно, что стихотворения данного цикла не только широко переводились на русский язык [см.: 7, с. 400 - 403; 8, с. 31 - 41; 11, с. 212 - 216; 12, с. 142 - 144], но и фрагментарно включались в поэтические и прозаические произведения русских писателей, использовались в качестве эпиграфов [см.: 9, с. 95 - 101; 10, с. 87 - 89]. Авторов переводов привлекали созвучность жизненных представлений ирландского романтика общественно-политическим событиям, происходившим в России, его свободолюбивые мысли.
Четвертое стихотворение цикла «Irish Melodies» «Oh! Breathe not his name.», неоднократно приковывавшее к себе внимание русских интерпретаторов на протяжении XIX - начала XX веков, было посвящено другу Томаса Мура, ирландскому патриоту Роберту Эммету, одному из руководителей ирландского восстания 1803 года, активному участнику левого крыла движения «Объединенных ирландцев», близкому своими гражданскими устремлениями к якобинцам. Роберт Эммет, казненный англичанами, запомнился тем, что накануне казни сказал: «Уходя из этого мира, я прошу лишь об одном. О даре забвения. Пусть никто не сочиняет для меня эпитафии. Но когда моя страна займет достойное место среди других стран земли, только тогда, и не раньше, пусть напишут эпитафию и мне» [цит. по: 14, с. 492]. Близость молодого Мура с Робертом Эмметом, прекратившаяся после исключения последнего из университета, сменилась теплым дружеским чувством, которое поэт сохранил в себе на протяжении всей последующей жизни. Стихотворение «Oh! Breathe not his name.», равно как и другие ранние «ирландские мелодии», пронизано болью и глубоким разочарованием, вызванными трагедией ирландского народа, подавлением его национально-освободительного движения; вместе с тем глубинные протестные настроения словно растворены в задушевном, проникновенном лиризме, изящной грусти, наконец, в характерной элегической тональности, указывавшей на разочарование поэта в жизни и при этом настраивавшей на примирение со свершившимся, со сложившимися обстоятельствами действительности.
Два ранних перевода «Oh! Breathe not his name.» появились практически одновременно: в «Невском альманахе» на 1829 год был опубликован перевод данного стихотворения, выполненный М. П. Вронченко («Умолчим его имя: пусть там оно спит.») [4, с. 255]; на страницах альманаха «Зимцерла» на 1829 год увидел свет перевод Д. П. Ознобишина «Не зовите его: пусть спит он в безмолвье.» [15, с. 68], выполненный еще в 1826 году. По мнению А. Н. Г иривенко, первые обращения к стихотворению Мура в России носили программный характер («Во всяком случае, и Вронченко, и Ознобишин не стремились просто ознакомить своих соотечественников еще с одним произведением ирландского поэта-патриота» [6, с. 68]), связанный с возникновением в русской поэзии темы поиска могилы декабристов [см. подробнее: 5, с. 540]. В настоящее время часть исследователей
(вслед за А. С. Пушкиным и А. А. Ахматовой) придерживается мнения о том, что пятеро казненных декабристов были тайно зарыты на невском взморье, на Г олодае, представляющем собой северную конечность Васильевского острова, отделенную от него рекой Смоленкой (ныне Голодай -остров Декабристов); следы поисков могилы декабристов усматриваются во многих пушкинских произведениях - Евгений из «Медного всадника» похоронен на «острове малом», в котором можно распознать Голодай; в стихотворениях «Когда порой воспоминанье.», «Стремлюсь привычною мечтою.» с их характерной ностальгией по пережитому, равно как и в повести «Уединенный домик на Васильевском», можно почувствовать проникновенно прорисованную Пушкиным сумрачную атмосферу Г олодая [3, с. 211]. Очевидно, возможность соотнесения безымянной могилы борца за свободу ирландцев Роберта Эммета с безвестными могилами казненных декабристов и обусловила интерес к муровскому произведению со стороны Д. П. Ознобишина, накануне восстания сблизившегося с В. К. Кюхельбекером и Ф. Н. Глинкой, и М. П. Вронченко, командированного в Дерпт-ский университет для изучения астрономии и сдружившегося там со студентом Н. М. Языковым, входившим в круг дружеского общения Е. А. Баратынского и находившимся под несомненным творческим влиянием А. С. Пушкина.
В 1834 году стихотворение Мура было упомянуто в третьей части повести Н. А. Полевого «Аббаддонна», действие которой происходило в Г ермании: на вечере у героини повести Элеоноры, услаждавшей разноплеменных гостей игрой на фортепиано, английский лорд «умолял <.> играть что-нибудь его родное и закрыл глаза рукою, когда после печальной Муровой мелодии: «Oh! breathe not his name, let is sleep in the shade» («О, не вспоминай о нем - пусть мирно покоится он.») Элеонора перелетела тихими аккордами в Шотландские горы и начала романс Кольмы [«Песнь Кольмы» Дж. Макферсона из цикла поэм Оссиана. - Д. Ж.]; глубокое молчание царствовало в зале» [17, ч. 3, с. 32 - 33].
Новые интерпретации «Oh! Breathe not his name.» появились только в 1870 - 1880-е годах, когда произошел всплеск внимания русских писателей и переводчиков к ирландской теме, обусловленный историческими причинами. К этому времени Ирландия, так и не добившаяся независимости, была окончательно превращена в аграрный придаток английской экономики, источник сырья и дешевой рабочей силы, рынок сбыта английской продукции. К тому же система лендлордизма (аренда земли бедняцкой массе на кабальных условиях) порождала в Ирландии «земельный голод», приводивший в упадок сельское хозяйство, и без того подорванное уничтожением домашней промышленности из-за конкуренции английских товаров и многолетними неурожаями картофеля (1877 - 1880, 1886), являвшегося основным продуктом питания ирландцев. Недовольство бедного крестьянства подавлялось британскими властями при помощи
национальной ирландской буржуазии, боявшейся открытых мятежей, но при этом использовавшей проблемные ситуации в собственных целях, ис-требуя для себя уступок и преференций. Острота проблем российского крестьянства была столь же значительной, и потому, обращаясь к произведениям Мура, русские интерпретаторы акцентировали внимание на проблемах в своем отечестве, в прямом или завуалированном виде говорили о необходимости преодоления вопиющего социального неравенства, пробуждения дремлющего, «темного» сознания крестьянских масс.
Ирландская мелодия «Oh! Breathe not his name.» с ее программностью и открытой иносказательностью заинтересовала А. Н. Плещеева, который, публикуя свой вольный перевод «Не называйте его!» в № 6 «Отечественных записок» за 1875 год [16, с. 367], вероятно, напоминал читателям о трагической судьбе петрашевцев, чье социально-утопическое мировоззрение показалось вредоносным Николаю I. А. Н. Плещеев, осужденный в 1849 году в рамках дела петрашевцев за распространение известного письма В. Г. Белинского к Н. В. Гоголю к четырем годам каторги, а затем переведенный рядовым в Уральск в Оренбургский линейный батальон, мысленно возвращался в свою молодость, к поломанным судьбам, погибшим надеждам и мечтам своих друзей, близких кругу М. В. Петрашевского, многих из которых уже не было к тому времени в живых. Символично, что при первой публикации перевода А. Н. Плещеева отсутствовала ссылка, содержавшая соотнесение содержания английского оригинала с судьбой Роберта Эммета; эта ссылка появилась только в последующих изданиях.
Публикуя в 1887 году в «Вестнике Европы» свой перевод «О, не шепчите над гробом вы имя его дорогое!..» [20, с. 752], Ф. А. Червинский, в отличие от предшественников, в большей мере ориентировался на решение творческих, нежели идейно-политических, гражданственных задач. Стремясь сохранить ритмический строй оригинала, не принципиальный для переводчиков-предшественников, Ф. А. Червинский использовал шестистопный дактиль с его характерной ритмической растянутостью, придававшей тексту ощущение сугубо русской напевности, задушевности. Благодаря использованию стилистических повторов, способствовавших проведению параллелей между первой и второй строфами (например, «Пусть наши слезы печальные льются из глаз омраченных / Тихо, как перлы росинок <.>» и «Падает тихо роса <.> / Тихие жаркие слезы над этой могилой» [20, с. 752]), Червинский мастерски придавал нейтральным словам экспрессивный ореол.
Перевод Ф. А. Червинского был несомненной творческой удачей, что осознавал, в числе прочих, и сам переводчик, републиковавший «О, не шепчите над гробом вы имя его дорогое!..» в сборнике собственных оригинальных произведений в 1892 году [21, с. 167]. Однако появление данного талантливого перевода не только не притупило интереса интерпретаторов к муровскому произведению, но и во многом способство-
вало усилению внимания к «Oh! Breathe not his name.». В № 9 журнала «Труд. Вестник литературы и науки» за 1893 год увидел свет перевод В. С. Лихачева «Эпитафия» [13, с. 585 - 586]; в ноябрьской книге «Русской мысли» за 1900 год был опубликован перевод Л. И. Уманца «Не вздыхай! Пусть в тени он в объятиях сна.» [18, с. 115]; наконец, в книге «Томас Мур (1779 - 1852). Биографический очерк ирландского писателя с приложением его стихотворений» (М., 1901) был напечатан анонимный перевод «Эпитафия неизвестным» («Не знают люди имени родного.») [2, с. 43]. Символично, что поздние переводчики, стремясь подчеркнуть как содержательную, так и формальную (жанровую) близость этой ирландской мелодии Томаса Мура жанру эпитафии, указывали на данное обстоятельство уже в заглавии, после чего шли по пути установления связей мира живых и мира мертвых, подчеркивали просьбу ирландского барда не тревожить память погибших, тем самым усиливая трагизм от потери сынов отечества.
Первый стих английского оригинала, характеризовавшийся повелительностью интонации («Oh! breathe not is name, let it sleep in the shade» [14, с. 48] [«О! Не произносите его имя, пусть оно спит в тени»]), был вполне точно воспринят всеми русскими интерпретаторами, каждый из которых, однако, по-своему понимал значимую для Мура лексему «shade» (тень, навес), символизировавшую укромное тихое место, могилу. Так, в переводе Вронченко «shade» заменено указательным местоимением «там», предполагавшим в дальнейшем развернутое описание: «Умолчим его имя: пусть там оно спит, / Где без славы, без почестей прах его скрыт; / Пусть во мраке текут наши слезы о нем, / Как роса над могильным холмом» [4, с. 255]. В эмоциональном плане наиболее близок к оригиналу Плещеев, использующий вместо «shade» синтагму «тенистый приют», тем самым создавая эффект умиротворенности и покоя: «Пусть лежит он в тенистом приюте своем, / Где зарыт он без почестей нами» [16, с. 367]; Уманец дословно переводит лексему «shade», однако заменяет глагол «sleep» («спать») поэтическим оборотом «в объятиях сна»: «Не вздыхай! Пусть в тени он в объятиях сна, / Где сложили без почестей прах.» [18, с. 115]. В переводе Ознобишина вместо лексемы «shade» использовался поэтический собирательный образ «безмолвья», усиливавший колорит описания («Не зовите его, пусть спит он в безмолвье» [15, с. 68]); у Червинского символическое обозначение места, где покоится прах, заменено конкретным существительным «гроб»: «О, не шепчите над гробом вы имя его дорогое!» [20, с. 752], при этом сохранено восклицание, выраженное междометьем «Oh» и использован инверсивный эпитет «имя дорогое», привносящий мысль о том, что ратный подвиг погибшего надолго останется в памяти потомков; для Лихачева, вообще опускавшего упоминание о тени, было важно, благодаря использованию повелительного наклонения и мастерской постановке пауз, подчеркнуть мысль ирландского поэта о бесполезности
красноречивых слов и невозможности изменить события прошлых лет: «Не надо имени. Пусть он спокойно спит» [13, с. 585].
Почти все интерпретаторы близко к тексту передают муровское описание способа захоронения неизвестного героя - «Where cold and unhonored his relies are laid» [14, с. 48] [Где лежит его холодный, без почестей прах]. Так, в переводах Плещеева, Ознобишина, Уманца и Вронченко сохранено придаточное в значении обстоятельства места, однако при этом у Плещеева опущено упоминание о «холодном <...> прахе» («Где зарыт он без почестей нами» [16, с. 367]), у Уманца акцент сделан на способе захоронения, незатейливость которого, в сочетании с поэтически-возвышенным «сложили <...> прах», формирует продуманный переводчиком отчетливый диссонанс («Где сложили без почестей прах.» [18, с. 115]), у Ознобишина отсутствие почестей заменено «бесчестьем», что далеко не одно и то же («Где хладный с бесчестьем сложен его прах» [15, с. 68]), у Вронченко пропуск перевода эпитета «cold» («холодный») замещается перечислением обстоятельств образа действия, причем дается буквальный перевод эпитета «unhonored» («бесславный»), получающий некое разъяснение, уточнение («Где без славы, без почестей прах его скрыт» [4, с. 255]). В переводе Лихачева стих английского оригинала представлен в качестве обособленного обстоятельства образа действия, в котором, несмотря на своеобразие формы, сохранена мысль о лишенном почестей захоронении героя: «Без почестей зарытый в землю нами» [13, с. 585]. Червинский, используя анафору, характерную интонацию повелительного предложения, а также эпитеты «омрачненный», «глубокий» и «вечный», достигает, пожалуй, наиболее сильного эмоционального воздействия на читателя: «Пусть оно спит под землею в глубоком и вечном покое. / Пусть ваши слезы невольные льются из глаз омрачненных» [20, с. 752]; здесь анафора подчеркивает синтаксический параллелизм и при этом акцентирует внимание на метрической монотонности. Отметим также, что анафора «Пусть <.> / Пусть <.>», способствующая нарастанию поэтического напряжения, используется и в более ранних переводах Ознобишина, Врон-ченко, Плещеева.
Сравнительная конструкция, в которой проведена аналогия между слезами горести и печали и ночной росой («Sad, silent, and dark, be the tears that we shed, / As the night-dew that falls on the grass o’er his head» [14, с. 48] [Слезы, что мы проливаем, грустны, молчаливы и печальны, / Как ночная роса, которая падает на могилу к его изголовью]), сохранена в переводе Уманца, который почти дословно передал муровскую характеристику слезы («молчалива, мрачна»), подчеркнул скорбность могильной росы: «Да прольется слеза - молчалива, мрачна, / Как роса на могильных цветах!» [18, с. 115]. Лихачев использует усиливающие мрачный колорит описания слез и могилы неизвестного героя эпитеты «безмолвно-скорбные» и «угрюмая», при этом поэтически-возвышенные слова придают переводу осо-
бую торжественность в сочетании с благозвучием и проникновенным лиризмом: «Кому он дорог был - пусть прах его почтит / Безмолвноскорбными слезами. / Вспоенная росой в безмолвии ночей, / Угрюмая могила оживится» [13, с. 585 - 586]. Если для Уманца значимо само сравнение слезы и росы, для Лихачева - описание могилы, «вспоенной росой», то для ранних интерпретаторов важно представить в реальном времени, как «упадает» роса на могилу: «Пусть во мраке текут наши слезы о нем, / Как роса над могильным холмом. / Но роса, упадая, и в мраке ночном / На могиле его мураву возрастит» (М. П. Вронченко; [4, с. 255]); «Пусть слезы застынут на наших очах, / Как вечерня роса на его изголовье» (Д. П. Ознобишин; [15, с. 68]). Плещеев, в отличие от других переводчиков, сначала говорил о «ночной росе» и только потом - о «безмолвной слезе»: «И, как ночью роса, наши слезы о нем / Пусть безмолвными будут слезами!» [16, с. 367]. В интерпретации Червинского возникает множество образов, отсутствующих в английском оригинале, но вместе с тем вполне уместных, в частности, упоминянуто о «глазах омраченных», слезы соотносятся с «перлами росинок, дрожащих на ландышах сонных» [20, с. 752].
Отметим, что в восприятии Томаса Мура слезы не только оказывались способными превратиться в росу, но и приобретали живительную силу, помогали сохранить память об ушедшем герое: «But the night-dew that falls, tho’ in silence it weeps, / Shall brighten with verdure the grave where he sleeps; / And the tear that we shed, tho’ in secret it rolls, / Shall long keep his memory green in our souls» [14, с. 48] [Но слезы, что мы проливаем, хотя и льем их в тиши, / Сделают могилу, в которой он спит, зеленой; / А слезы, что проливаем мы о нем, хоть и тайно, / Сохранят память о нем свежей в душе]. Параллель между свежей зеленью на могиле, вспоенной росою, и слезами соотечественников, способными оживить в сердцах память, почти дословно передана Плещеевым и Ознобишиным. Плещеев использует словосочетание «дерн могил» для перевода муровского «verdure the grave» («озеленить могилу»), сохраняет придаточное предложение уступки («Хоть она и в тиши их роняет»), а также характерную инверсию английского оригинала: «От слезинок росы дерн могил зеленей, / Хоть она и в тиши их роняет. / Так и память о нем в нашем сердце свежей / Сохранить нам слеза помогает.» [16, с. 367]. В интерпретации Ознобишина можно видеть дословный перевод словосочетания «the night-dew» («вечерняя роса») и глагола «to shed» («лить <слезы>»), а также использование придаточных уступки («хоть безмолвно ложится, / <.> / <.> хоть льем их в тиши»), что позволяет переводчику вслед за английским оригиналом осуществить сближение слез и росы: «Но с вечерней росы, хоть безмолвно ложится, / Свежим дерном могила его обновится, / А слезы, что льем мы, хоть льем их в тиши, / Сохранят его память живей для души» [15, с. 68].
О тайно пролитых слезах говорится и в переводе Вронченко, который, дважды называя погибшего героя «другом», привносит новый смысловые
оттенки в свою интерпретацию, подчеркивает силу и глубину переживаний лирического героя: «И слеза, что о друге мы тайно прольем, / Память друга надолго в сердцах сохранит» [4, с. 255]. Особая атмосфера торжественности и печали создана в интерпретации Лихачева, заменяющего обстоятельство места «in silence» («в тишине») поэтическим оборотом «в безмолвии ночей» и использующего однокоренные слова для того, чтобы подчеркнуть связь между живой зеленью на могиле и памятью о погибшем герое: «Вспоенная росой в безмолвии ночей, / Угрюмая могила оживится: / Так и в сердце о нем, слезами без речей, / Живая память сохранится» [13, с. 586]. Уманец по-новому интерпретирует образ слезы, пролитой в тишине, заменяя его синтагмой «сдержанные слезы», и дополняет текст упоминанием о «молчаливом потоке», при этом нарочито используя однокоренные слова и даже повторы слов («молчаливо» и «молчаливый», «оживляет» и «оживит») для усиления параллели между росой и слезой: «Как ночная роса оживляет цветок / Молчаливо над мрамором плит, / Так и сдержанных слез молчаливый поток / Об усопшем мечту оживит!» [18, с. 115]. Наконец, в переводе Червинского последние стихи звучат особенно возвышенно, чему способствует использование экспрессивных прилагательных, нередко выполняющих функцию эпитетов («жаркие слезы», «чуткое сердце», «усопший друг», «пустынная могила» и др.). Интерпретатор усиливает смысловую нагрузку английского оригинала, употребляя контекстуально антонимичные лексемы для описания слезы («тихие, жаркие слезы»), поэтизируя образ луга («ковер изумрудного луга»), - это придает переводу приподнятую восторженность: «Падает тихо роса на ковер изумрудного луга, / Но от нее зеленеет могила усопшего друга; / Тихие, жаркие слезы над этой пустынной могилой / В чутких сердцах оживят его образ волшебною силой» [20, с. 752]. В последних стихах перевода Червинского отмечается как смирение со свершившимся, так и глубина чувств лирического героя, который оплакивает погибшего соотечественника.
Следует особо сказать об «Эпитафии неизвестному», которая, будучи анонимно опубликованной в 1901 году, представляла собой скорее оригинальное стихотворение «на мотив Мура», нежели интерпретацию «Oh! Breathe not his name.». Поэт-переводчик использует мотивы, позволяющие создать близкую произведению ирландского поэта интонацию скорби и печали от бесславной потери защитников отечества. Однако, вместо обращения к людям, оплакивающим могилу неизвестного героя, анонимный поэт-переводчик лишь ссылается на существование «безвестно погибших странников», при этом эпитет «родное имя» призван все же подчеркнуть смысл и значение смерти во имя родины: «Не знают люди имени родного / Тех странников, что путь в безвестности прошли, / И, после трудного скитания земного, / Те путники безмолвно с поприща сошли.» [2, с. 43]. В интерпретации упомянут живительный образ росы, для описания которой использован эпитет «небесная», позволяющий по-новому взглянуть на ее
происхождение и привносящий христианские мотивы в стихотворение. По-мнению анонимного интерпретатора, обо всех подвигах героя осведомлен лишь Господь, приславший «небесную росу» на могилу безвестного героя: «Не слезы канули на тайные могилы, / Роса небесная теперь все орошает их. / И скрытыми остались душ отшедших силы - / Их соберет Господь в обителях своих» [2, с. 43].
Подводя итоги, отметим характерный профессионализм и специфику творческого подхода большинства интерпретаторов стихотворения Томаса Мура «Oh! Breathe not his name.», разнообразие художественных форм и средств для воссоздания и переосмысления образов и мотивов английского оригинала. И в последующие годы стихотворение Мура «Oh! Breathe not his name .» продолжало привлекать внимание переводчиков, свидетельством чему стали интерпретация М. И. Алигер «О, не шепчите его имя», увидевшая свет в 1975 году в сборнике «Поэзия английского романтизма» [1, с. 305], и перевод Г. С. Усовой «Ты имя его не тревожь», опубликованный в № 5 журнала «Памир» за 1979 год [19, с. 79].
Список литературы
1. Алигер М. И. О, не шепчи его имя // Поэзия английского романтизма. - М.: Худож. лит., 1975. - С. 305.
2. <Анонимный переводчик>. Эпитафия неизвестным («Не знают люди имени родного.») // Томас Мур (1779 - 1852). Биографический очерк ирландского писателя с приложением его стихотворений. - М. : тип. Общества распространения полезных книг, арендованная В.Кудиновым, 1901. - С. 43.
3. Виролайнен М. Н. Медный всадник. Петербургская повесть // Знамя. - 1999. -№ 6. - С. 208 - 220.
4. Вронченко М. П. «Умолчим его имя: пусть там оно спит.» // Невский альманах на 1829 год. Изданный Е.Аладьиным. - СПб.: тип. Департамента народного просвещения, 1828. - Ч. V. - С. 255.
5. Гиривенко А. Н. Отражение творчества Томаса Мура в русской литературе первой трети XIX в. // Известия АН СССР. Серия литературы и языка. - 1984. - Т. 43. -№ 6. - С. 537 - 543.
6. Гиривенко А. Н. Русская рецепция Томаса Мура: дис. . канд. филол. наук. -М.: МПГУ, 1992.
7. Жаткин Д. Н., Яшина Т. А. «Ирландские мелодии» Томаса Мура и их русские переводчики 1820 - 1830-х гг. // Литература в диалоге культур - 4: Материалы Международной научной конференции (21 - 23 сентября 2006 г.). - Ростов-н/Д.: РГУ, 2006. -С. 400 - 403.
8. Жаткин Д. Н., Яшина Т. А. К вопросу о русских переводах «Ирландских мелодий» Томаса Мура // Иностранные языки и литература в современном международном образовательном пространстве: сб. научн. трудов, подготовленный к II Международной научно-практической конференции: в 2 т. - Екатеринбург: УрГТУ, 2007. - Т. 2. -С. 31 - 41.
9. Жаткин Д. Н., Яшина Т. А. Традиции творчества Томаса Мура в русской поэзии 1820 - 1830-х гг. // Дергачевские чтения - 2006: Русская литература: национальное своеобразие и региональные особенности: Материалы Международной научной конференции (5 - 7 октября 2006 г.): в 2 т. - Екатеринбург: УрГУ, 2007. - Т. 1. - С. 95 - 101.
10. Жаткин Д. Н., Яшина Т. А. Традиции Томаса Мура в русской прозе 1820 -1830-х гг. // Альманах современной науки и образования (Тамбов). - 2007. - №3. Языкознание и литературоведение в синхронии и диахронии и методика преподавания языка и литературы: в 3 ч. - Ч. 1. - С. 87 - 89.
11. Жаткин Д. Н., Яшина Т. А. «Ирландские мелодии» Томаса Мура в творческой интерпретации П.А. Вяземского и Д.П. Ознобишина // Мир - Язык - Человек: Материалы Международной научно-практической конференции, посвященной 45-летнему юбилею факультета иностранных языков ВГГУ (Владимир, 27 - 29 марта 2008 г.). -Владимир: ВГГУ, 2008. - С. 212 - 216.
12. Жаткин Д. Н., Яшина Т. А. Ранние переводы «Ирландских мелодий» Томаса
Мура (А.М. Редкин, И.П. Бороздна, В.И. Любич-Романович) // Коммуникативные аспекты языка и культуры: Сборник материалов VIII Международной научно-
практической конференции студентов и молодых ученых: в 2 ч. - Томск: ТПУ, 2008. -
Ч. 1. - С. 142 - 144.
13. Лихачев В. С. Эпитафия // Труд. Вестник литературы и науки. - 1893. -№ 9. - С. 585 - 586.
14. Мур Т. Избранное: [На англ. и рус. яз.] / сост. Л. И. Володарская. - М.: Радуга, 1986.
15. Ознобишин Д. П. «Не зовите его: пусть спит он в безмолвье...» // Зимцерла: Альманах на 1829 год. - М.: тип. С. Селивановского, 1829. - С. 68.
16. Плещеев А. Н. Не называйте его! // Отечественные записки. - 1875. - № 6. -С. 367.
17. Полевой Н. А. Аббаддонна: Роман: В 3 ч. - М.: тип. С.Селивановского, 1834. - Ч. 1 - 3.
18. Уманец Л. И. «Не вздыхай! Пусть в тени он в объятиях сна.» // Русская мысль. - 1900. - Кн. 11 (ноябрь). - С. 115.
19. Усова Г.С. Ты имя его не тревожь // Памир. - 1979. - № 5. - С. 79.
20. Червинский Ф. А. «О, не шепчите над гробом вы имя его дорогое!..» // Вестник Европы. - 1887. - Кн. 6. - С. 752.
21. Червинский Ф. А. Стихи. - СПб.: тип. «Общественная польза», 1892.
