CC BY-NC-ND
189
Е.Н. Басовская
СОВЕТСКИЙ ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ ПУРИЗМ: СЛОВО И ДЕЛО
(на материале периодики 1920-1930-х годов)
Статья посвящена феномену лингвистического пуризма, его становлению в России и особенностям существования в СССР в первые десятилетия советской власти. Автор демонстрирует полное совпадение сути таких явлений, как пуризм и борьба за «чистоту языка», и раскрывает причины неприятия первого термина официальной советской идеологией. На материале массовой прессы 1920-1930-х годов показан процесс десемантиза-ции слова, характерный для тоталитарного пропагандистского дискурса.
Ключевые слова: пуризм, чистота языка, советская пресса, пропаганда.
Лингвистический пуризм представляет собой стремление языкового коллектива «уберечь язык (или избавить его) от предполагаемых иностранных или других нежелательных элементов...»1. Идеологи пуризма, как правило, активизируются в периоды роста национального самосознания, поэтому их взгляды оказываются близки значительной части населения. Защитниками «чистоты языка» редко становятся лингвисты. Пуризм - явление не академическое и вообще далекое от науки. Демонстрируя предельную субъективность2 и не будучи в состоянии убедительно доказать свою правоту, пуристы категорично оценивают протекающие в языке процессы как желательные или нежелательные.
В российской научной и публицистической традиции термин «пуризм» приобрел выраженно негативный характер. Показательно отношение значительной части современников к энергичной борьбе за «чистоту языка», которую в конце XVIII - начале XIX в. вели адмирал А.С. Шишков и его единомышленники. Их усилия были в значительной мере спровоцированы объективно усилившимся французским влиянием на русскую литературную речь.
© Басовская Е.Н., 2011
В «Рассуждении о старом и новом слоге российского языка» (1803) А.С. Шишков противопоставлял дурному стилю писателей-западников «чистый» язык патриотической литературы3.
Не лишенная оснований лингвоэкологическая позиция Шишкова уже при его жизни стала поводом не столько для серьезной критики, сколько для осмеяния. Показательны в этом плане мемуары участников литературной группы «Арзамас», объединившей идейных противников адмирала. Так, А.С. Стурдза вспоминает: «Шишков сделался бы моим оракулом, если б в прекрасной и полезной книге его не смущали меня кой-какие промахи. Например, когда поборник старого слога, обличая рабские переводы с иностранных языков и желая вразумить читателей своих примерами, говорит между прочим: каково было бы перевести слово preface не предисловием, а предличием; или слово tresor буквальным переводом презлатом; тогда увы! невозможно и ученику удержаться от смеха»4. Как известно, сама деятельность «Арзамаса» была облечена в форму, пародийную по отношению к взглядам и стилю Шишкова. Именно тогда, в начале позапрошлого века, были заложены основы парадокса, существующего и сегодня: российское общественное сознание в целом позитивно оценивает так называемую борьбу за «чистоту языка», но решительно осуждает те явления, которые получают негативно оценочное название «пуризм».
Стремление защищать русский язык, бороться с его врагами было характерно для славянофилов, некоторые из которых занимались самодеятельным языкознанием и были решительно настроены против иностранных слов, чуждых, по их представлениям, русскому национальному духу. Вся острота славянофильской неприязни к чужеземному влиянию на язык отражена в словах В.И. Даля, которые предваряют «Толковый словарь живого великорусского языка»: «Все, что сделано было доселе, со времен петровских, в духе искажения языка, все это, как неудачная прививка, как прищепа разнородного семени, должно усохнуть и отвалиться, дав простор дичку, коему надо вырасти на своем корню, на своих соках, сдобриться холей и уходом, а не насадкой сверху»5. Правда, лингвистические взгляды славянофилов высказывались преимущественно в рамках специальных филологических работ и не стали предметом публичной дискуссии.
В начале ХХ в. проблема «чистоты языка» также не занимала центрального положения в общественном сознании и не обсуждалась в массовой прессе. Но и в эту эпоху звучали отдельные голоса защитников русского языка. П. Сергеич (П.С. Пороховщиков) заявлял: «Наши отцы и деды говорили чистым русским языком, без грубостей и без излишней изысканности; в наше время, в так назы-
ваемом обществе, среди людей, получивших высшее образование, точнее сказать, высший диплом, читающих толстые журналы, знакомых с древними и новыми языками, мы слышали такие выражения, как: позавчера, ни к чему, нипочем, тринадцать душ гостей, помер вместо умер, выпивал вместо пил, занять приятелю деньги; мне приходилось слышать: заманул и обманил»6. Эмоциональное высказывание известного юриста интересно, как минимум, с двух точек зрения. Во-первых, в нем воплощена объединяющая пуристов всех эпох убежденность в том, что в прежние времена язык был чище, люди говорили правильнее и ярче. Во-вторых, приведенные П. Сер-геичем примеры свидетельствуют об ограниченности субъективно-вкусовых оценок, на которых неизменно основывается «борьба за чистоту языка».
Защита «чистого» русского языка от внешних и внутренних «засоряющих» элементов имела шанс так и остаться на периферии общественного внимания. Но революция 1917 г. и становление советской системы в корне изменили эту ситуацию. Коммунистическая пропаганда нуждалась в мифологемах, способных мобилизовать массы, направлять их энергию против реальных и вымышленных противников, - и «чистота языка» оказалась одним из идеально подходящих для этого понятий.
В советский период официальная пропаганда опиралась на уже оформившееся противопоставление реакционного пуризма прогрессивной борьбе за «чистоту языка» и поддерживала его. Например, исследователь взглядов В.И. Ленина П.А. Дмитриев цитировал заявление о необходимости говорить с массами, «отбросив решительно прочь тяжелую артиллерию мудреных терминов, иностранных слов», и сейчас же оговаривался: Ленин не был пуристом! Он употреблял заимствованные термины «антагонизм», «депутат», «диктатура», «кооперация» и многие другие!7 Ф.П. Сороколетов также подчеркивал отличие взглядов Ленина от «реакционно-националистических» позиций пуристов, причем никто из них не был назван по имени - они представляли собой лишь собирательный образ врага8.
В данной статье исследуется формирование такого явления, как советский лингвистический пуризм, с первых лет своего существования маскировавшийся под «борьбу за чистоту языка».
В академической науке и образовании 1920-х годов складывалось направление, получившее название «культура речи». В фундамент новой научно-педагогической дисциплины были положены идеи Г.О. Винокура, которые нашли отражение в книге «Культура языка» (1924). В главе «О пуризме», настаивая на «решительной бесполезности» этого явления, Г.О. Винокур называл противо-
ядием «правильно поставленное лингвистическое воспитание»9. Таким образом, если бы газетно-журнальная пропаганда 1920-х годов основывалась на идеях академической культуры речи, ее основной задачей стало бы широкое просвещение аудитории. Но на практике значительно более привлекательной оказалась борьба за так называемую чистоту языка, открывавшая широкие перспективы утверждения одних и развенчания других ценностей, имен и текстов.
Сигналом к началу обсуждения лингвоэкологической проблематики в СМИ стала публикация в газете «Правда» заметки В.И. Ленина «Об очистке русского языка»10. Слушая речи на собраниях, вождь коммунистической партии осознал необходимость «объявить войну коверканью русского языка». Именно после появления заметки в печати «чистота языка» стала одной из идео-логем власти. Идея очищения языка вписалась в общую картину неуклонно улучшаемого мира. Кроме того, само понятие обладало необходимой степенью нечеткости, размытости, чтобы быть одним из удобных средств идеологической борьбы.
В 1925 г. журнал «Журналист» провел анкету среди видных языковедов, попросив их прокомментировать размышления В.И. Ленина о языке. Профессор Ленинградского университета Л.П. Якубин-ский специально подчеркнул, что ни в коем случае нельзя видеть в позиции вождя пуризм. «У Ленина корень вопроса - речевая целесообразность»11. Правда, отмежевавшись от пуризма, Л.П. Якубин-ский поспешил уточнить: языковым процессом необходимо руководить, добиваясь «рациональной организации языкового быта»12.
В 1925 г. «Правда» опубликовала речь Демьяна Бедного, произнесенную при открытии Всесоюзного совещания пролетарских писателей. В ней были затронуты вопросы культуры устной и письменной речи. По словам писателя, «многие литераторы, выступая перед рабочей аудиторией, "закручивают" такие фразы, что и язык и мозги вывихнуть можно. Ленин же, как известно, говорил крайне просто...»13.
С 1929 г. «чистотой языка» постоянно занималась «Литературная газета», целевой аудиторией которой стали не только писатели, но образованные люди в целом. В 1933 г. в ней появилась тематическая полоса под заголовком «Нам нужно искусство, понятное массам и любимое ими». В редакционной статье резко критиковалась «изысканная витиеватость словесного рисунка»14.
Следующий, 1934 год, оказался исключительно богат публикациями на лингвистические темы, более того - обсуждение вопросов «чистоты языка» обрело характер организованной газетной кампании. По подсчетам Д.Ю. Климайте, в центральных газетах и жур-
налах было опубликовано 250 статей и заметок, в которых рассматривалась проблема литературного языка и языка художественных произведений15.
Зачином для широкого обсуждения проблемы стала дискуссия о языке романа Ф. Панферова «Бруски». Писатель, по версии, ставшей позднее официальной, «злоупотреблял правом беллетриста использовать все богатство родного языка, перенасыщал речь своего романа диалектизмами, жаргонизмами и иными нелитературными средствами»16. С этим мнением решительно не согласился А. Серафимович, считавший язык прозы Ф. Панферова истинно народным. В статье «О писателях «облизанных» и «необлизанных» говорилось, что Панферову не надо слишком усердно работать над «облизыванием» художественной формы: он от природы наделен «мужицкой силой» и именно по его романам люди будущего станут изучать послереволюционную эпоху17.
Напечатав текст Серафимовича, редакция «Литературной газеты» поспешила отмежеваться от его точки зрения и солидаризироваться с М. Горьким, осуждавшим нарушения норм литературного языка. В статье «О «корявой мужичьей силе» утверждалось, что Горький «борется за ленинскую линию в языке». Более того, в газете подчеркивалось: «.борьба за чистоту языка имеет не только стилистическое, но и политическое значение. Произвольное словоупотребление, игнорирование синтаксиса и т. п. затемняют мысль писателя, способствуют контрабандному протаскиванию всякого вздора, неправильных, вредных положений, обусловливают разнузданность мышления». Интересно, что редакция призвала писателей и критиков «горячо откликнуться на дискуссию», заранее объявив, что Горький «глубоко прав»18.
Серафимович, позволивший себе усомниться в правоте классика литературы и создателя Союза советских писателей, подвергся разгромной критике. Сам Горький обратился к нему с открытым письмом, в котором недвусмысленно предупредил: «В области словесного творчества языковая - лексическая - малограмотность всегда является признаком низкой культуры и всегда сопряжена с малограмотностью идеологической, - пора наконец понять это!»19.
Дискуссия превратилась в публикацию заверений в верности ленинским заветам и горьковским требованиям, связанным с «очищением языка». Особенно горячо признавал свои ошибки писатель Е. Пермитин. В «Письме М. Горькому» он клялся, что, редактируя собственную новую книгу, «выжег из нее весь отвратительный. словесный областной мусор», «заменил идиотские. областные слова вроде: "без усику" - на прямоту, "не волташись" - не суетись и т. д. ... Выбросил ряд сальных словечек, брошенных, хотя бы и в
озлоблении, на собрании. Я понял, - заверял пролетарского классика сибирский прозаик, - что словесная небрежность, многословие вредно уже потому, что портит вкус читателя, отнимает лишний труд у наборщиков, лишнюю бумагу у издателей»20.
Что же понимал Горький под сохранением, защитой, улучшением языка? Среди примеров «паразитарного хлама», засоряющего современную русскую речь, оказались «новые словечки», то есть молодежные жаргонизмы, такие как «мура», «буза», «волынить», «шамать», «дай пять» и другие. Пользуясь терминологией, предложенной М.Е. Кашниковой, можно сказать, что взгляды М. Горького представляют собой синтез элитарного и реформаторского пуриз-ма21 - неприятия диалектных и других необщенародных речевых средств и одновременного стремления к жесткой стандартизации литературного языка.
В продолжение горьковской публикации в следующем номере газеты была помещена редакционная статья «За культуру языка»22, дополнившая перечень «паразитарных явлений» диалектизмами и бранными словами. По мере уточнения списка «врагов» языка нарастал и пафос лозунгов, завершавших публикации. Происходила отчетливая политизация проблемы. Разговор шел теперь не просто о качестве речи, но о соответствии современного русского языка великим задачам построения социализма. «Борьба за культуру языка, -говорилось в передовой статье, - есть борьба за культуру социализма в целом».
В редакционных статьях, помещенных в четырех номерах «Литературной газеты»23, разъяснялось, что при социализме стихийное развитие языка невозможно, языковое строительство ведется сознательно и планомерно, являясь частью «воспитания масс». Кроме того, ставился знак равенства между понятиями «хороший язык» и «доступный язык», причем речь шла о доступности широким массам, предполагающей простоту словесных форм. Среди вредных речевых явлений были названы жаргонизмы, диалектизмы и «кудрявые фразы», то есть риторическая избыточность.
Тема качества речи была затронута и «Правдой». В заметке «Все ярче горят огни большевистского слова» редакция главной партийной газеты заявляла: «Все произведения вождей большевизма отличаются предельной ясностью, четкостью формул и положений, чистотой и образностью языка. Этим качествам надо учиться нашим работникам печати... Этими качествами должны быть пронизаны все страницы всех видов нашей печати»24. «Правда» поддержала сторонников простого и ясного стиля и сформулировала необходимость ориентироваться в литературной практике прежде всего на язык не писателей-классиков, а политиков.
Весной 1934 г. газета «За коммунистическое просвещение» поместила передовую статью «За культуру языка в школе», содержавшую развернутую характеристику идеального языка эпохи социализма: «Язык, сочетающий простоту с богатой образностью, язык прямой, открытый, с точным смыслом - только такой язык может быть мощным проводником коммунистического мировоззрения, орудием подлинной социалистической культуры»25. Была намечена тенденция интерпретировать борьбу за язык как борьбу против вредных языковых явлений. В частности, указывалось, что детская литература засорена «вульгаризмами, блатными словечками, сквернословием» (среди недопустимых слов назывались мура, бузить, трепаться и другие). Газета предписывала школе «дать сокрушительный отпор всем, кто пытается протащить в детскую аудиторию языковой хлам».
В ноябре 1934 г. очередной материал, посвященный культуре публичной речи, появился и в «Правде». В статье под названием «О чистоте языка наших газет» утверждалось: «Необходимость объявления похода за очищение газетного языка от бюрократического хлама и за превращение его в безусловно понятный и доступный миллионам, подлинно народный язык - серьезнейшая задача дня»26. Через десять лет после публикации заметки В.И. Ленина «Об очистке русского языка» редакция «Правды» назвала этот текст статьей и передала его главную мысль следующим образом: «Ленин видел в чистоте языка, которым партийная печать говорит. с миллионами, прежде всего более верный способ влияния на эти миллионы». Здесь, как и в речи Д. Бедного, пересказывавшего заметку Ленина вскоре после ее опубликования, центр тяжести перенесен с вопросов грамотности на вопросы политики.
Позиция «Правды» была аргументирована ссылкой не только на пролетарского вождя, но и на простого солдата, также являвшего собою бесспорный авторитет в советской системе миропонимания. В статье «О чистоте языка наших газет» упоминалось письмо красноармейца Жвакина, сетовавшего на непонятность солдатским массам таких слов, как плебисцит и меморандум. Развивая мысль читателя, редакция привела список слов, воплощающих «газетное зазнайство и чванство»: аналогичный, объект, санкционирование, стабильность, тенденция, трактовать, фольклорный, форсировать. Красноармеец Жвакин призывал работников газет выражаться «по-сталински», то есть просто и понятно.
Через месяц «Правда» опубликовала отклики читателей на статью о языке газет. В редакционном предисловии говорилось о том, что газета, пользующаяся засоренным языком, уподобляется буржуазному изданию, отгородившемуся от широких масс. Авторы писем
выявили такие важнейшие недостатки газетного языка, как безграмотность, бюрократическая сухость, использование большого числа иностранных слов. При этом редакция специально подчеркивала, что отношение к заимствованиям в социалистическом обществе не имеет ничего общего с буржуазным пуризмом: «Мы избегаем иностранных слов не потому, что они иностранные, а потому, что они непонятны массам, и только в том случае, когда они непонятны»27. В данной публикации был в очередной раз поставлен знак равенства между культурой речи и политикой: «Борьба за чистоту языка наших газет есть. борьба за чистоту путей пролетарской революции, за устранение всяких преград между словами революции и массами, за устранение всяких закоулков, в которых прячутся классово чуждые влияния». Подчеркнем, что сформировавшееся к концу 1934 г. официальное понимание культуры речи в корне противоречило тому, которое пытались внедрить в сознание читателей Г.О. Винокур и другие лингвисты: газеты навязывали аудитории упрощенное представление не о целесообразности, а о простоте как главном критерии качества речи.
В 1935 г. новой (или уточненной) мишенью для критики сделались «грубости» и «непристойности», в разряд которых зачислялись фактически все простонародные выражения. В мини-эссе «К спорам о языке» В. Шкловского такие слова, как хахаль, были названы «дикими» фактами. грубость которых бесспорна»28. В редакционной заметке, посвященной переизданию словаря В.И. Даля, говорилось об отрицательном опыте И.А. Бодуэна-де-Куртене, дополнившего знаменитый словарь «неприличными словами, сквернословия-ми, мерзостями площадного жаргона»29. Через несколько номеров «Литературная газета» обрушилась с разгромной критикой на редакцию «Толкового словаря русского языка», возглавлявшуюся Д.Н. Ушаковым. Среди важнейших недостатков нового рецензенты отмечали обилие «ругательных и вульгарных выражений, приводимых как в терминах, так и в примерах» (вшивый черт, катись колбасой, кишка тонка, киношка, втрескаться и другие)30. Итак, в середине 1930-х годов «Литературная газета» уточнила официальное представление о языковом идеале и о том, что ему не соответствует. «Хорошим» был признан грамотный и благопристойный язык, в целом классический и обновляющийся преимущественно под влиянием актуальных политических текстов.
В 1936 г. «Литературная газета» поместила на своих станицах статьи, посвященные стилю В.И. Ленина, А.С. Пушкина и М. Горь-кого31. При всей несхожести рассматриваемых в этих публикациях личностей и текстов, материалы объединяют как минимум две идеи -стилистической простоты и противостояния «врагу». Ленин, по
утверждению А. Цейтлина, дал образцы «сложной простоты» в неутомимой борьбе с «ненужной иностранщиной». Пушкин, чей вклад в развитие языка раскрывают Б. Мейлах и В. Герасимова, писал понятно для народа и не желал примириться ни с архаистами, ни с «жеманной» карамзинской поэзией. Наконец, Горький, по словам Б. Неймана, был ревнителем живого языка и «горячо возражал против подмены выразительности языка словарной экзотикой». В публикациях 1936 г. выкристаллизовывалась одна из магистральных идей советской пропаганды: борьба «за» всегда есть борьба «против»; для улучшения чего бы то ни было необходимо найти врага, который стоит на пути прогресса.
Идеологические кампании 1930-х невозможны вне борьбы со «злыми силами», которые могут быть воплощены как в отдельных явлениях жизни, так и в конкретных людях. В этом отношении показательна обнародованная «Литературной газетой» переписка между писателем Ф.В. Гладковым и профессором Д.Н. Ушаковым. В октябре 1939 г. Гладков обратился с открытым письмом к товарищам из радиокомитета СССР и с возмущением указал на грубые ошибки дикторов, в частности неверную постановку ударений в падежных формах «на реку», «в фортах», словах «добыча» и «молодежь». Писатель призвал работников радио к очистке языка от «звукового сора»32.
В одном из следующих номеров газеты Гладкову возразил Д.Н. Ушаков, указавший, что нормы литературного языка далеко не всегда категоричны и, например, ударение в слове «реку» испытывает колебания. Здесь же был помещен ответ Гладкова, сославшегося на авторитет классической поэзии, которая знала лишь одно ударение - «на реку». Оттолкнувшись от этого частного вопроса, писатель перешел к большим обобщениям, касавшимся закономерностей языковой эволюции. Он заявил, что развитие языка должно идти «в сторону наибольших преодолений», то есть норме следует не сближаться с узусом, а, напротив, все резче противостоять ему. В качестве подтверждения этой парадоксальной мысли Ф. Гладков привел многочисленные письма трудящихся. Массы, по заявлению писателя, «свирепо протестуют против порчи и засорения языка жаргонизмами, вульгаризмами, натуралистическим перенесением в литературную речь местного сырья и пр.»33. Весьма показательно, что редакция «Литературной газеты» оставила последнее слово именно за Ф. Гладковым. При этом Д.Н. Ушаков невольно оказался оппонентом не отдельного языкового пуриста, а широких масс трудящихся.
Проанализированные факты, относящиеся к первому периоду борьбы советской прессы за «чистоту языка», свидетельствуют о
явлении, которое можно назвать «ложной революционностью» идеологов советской власти. В 1930-х годах определилась тенденция к однозначному осуждению официальной пропагандой всего истинно нового, смелого, то есть по-настоящему революционного. Русский язык загонялся в рамки узко понимавшихся норм и приличий. В список «врагов языка» были включены как все средства усложнения стиля («словесные украшения»), так и приемы стилизации под живую народную речь (просторечные и диалектные слова, формы и конструкции).
Авторы многочисленных газетных публикаций как будто не замечали вопиющего противоречия: постоянно восславляя трудовой народ, пропаганда при этом решительно отрицала народную речевую стихию. По справедливому замечанию А.Д. Синявского, «пуристические тенденции особенно усилились в эпоху Сталина. ... Многие хорошие и признанные советские писатели, начиная с 30-х годов, подвергались нападкам за то, что употребляли грубые и вульгарные слова или вводили народное просторечие, элементы жаргонов и диалектов в художественный текст. Их обвиняли в том, что они портят и засоряют великий русский язык, хотя именно эти авторы и писали языком жизни»34.
В арсенале писателя и публициста оставалось все меньше официально одобренных языковых ресурсов. То, что пишущего человека фактически лишали выбора слова, представляется вполне закономерным. Речевая свобода отрицалась властью так же, как и всякая другая - интеллектуальная, духовная, политическая, да и просто поведенческая. Определилась тенденция, которой предстояло ярко проявиться в дальнейшем: под лозунгами борьбы за «чистоту языка» велась борьба за унификацию речи, против ярких вербальных проявлений человеческой индивидуальности. При этом слово «пуризм», как нельзя более точно характеризовавшее яркую черту официальной советской идеологии, использовалось ею исключительно как средство обозначения чуждого, вредного, реакционного явления и служило для дискредитации оппонентов. Подобное раздвоение понятия представляется показательным: оно свидетельствует о десемантизации лексики тоталитарного языка и «игре в слова» как приеме коммунистической пропаганды.
Примечания
1 Thomas G. Linguistic Purism. L.; N. Y., 1991. Цит. по: Кашникова М.Е. К определению языкового пуризма // Германские языки: Сб. науч. тр. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2000. С. 64.
2 Кашникова М.Е. Указ. соч. С. 63-64.
3 Шишков А.С. Разсуждение о старом и новом слоге российскаго языка. СПб.: Императорская типография, 1803.
4 Стурдза А.С. Беседа любителей русского слова и Арзамас в царствование Александра I и мои воспоминания // Арзамас. Книга 1. Мемуарные свидетельства. Накануне «Арзамаса». Арзамасские документы. М.: Художественная литература, 1994. С. 47.
5 Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 1. М.: Русский язык, 1978. С. XIII.
6 Сергеич П. Искусство речи на суде. Тула: Автограф, 1998. С. 15-16.
7 Дмитриев П.А. Ленинские традиции борьбы за чистоту русского языка и повышение речевой культуры // Вестник Ленинградского университета. Сер. 2. История, языкознание, литературоведение. Вып. 2. Л.: ЛГУ, 1990. С. 58-59.
8 Сороколетов Ф.П. Борьба В.И. Ленина за чистоту русского языка // Русский язык в школе. 1962. № 2. С. 2-3.
9 ВинокурГ.О. Культура языка. М.: Лабиринт, 2006. С. 81.
10 Правда. 1924. № 275. С. 1.
11 Журналист. 1925. № 2. С. 7.
12 Там же.
13 Правда. 1925. № 12. С. 6.
14 Литературная газета. 1933. № 5. С. 3.
15 Климайте Д.Ю. Борьба за чистоту русской литературной речи в первой половине 30-х годов советской эпохи: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1989. С. 10-11.
16 Там же. С. 8.
17 Литературная газета. 1934. № 13. С. 2.
18 Там же. № 16. С. 1.
19 Там же. № 17. С. 1.
20 Там же. № 27. С. 2.
21 Кашникова М.Е. Указ. соч. С. 69.
22 Литературная газета. 1934. № 34. С. 1.
23 Там же. № 48, 50, 52, 56.
24 Правда. № 122. С. 1.
25 За коммунистическое просвещение. 1934. № 77. С. 1.
26 Правда. 1934. № 325. С. 1.
27 Там же. № 359. С. 3.
28 Литературная газета. 1935. № 34. С. 3.
29 Там же. № 40. С. 6.
30 Там же. № 58. С. 4.
31 Там же. 1936. № 4. С. 5; № 8. С. 2; № 44. С. 44. С. 4.
32 Там же. 1939. № 56. С. 3.
33 Там же. № 68. С. 3
34 Синявский А.Д. Основы советской цивилизации. М.: Аграф, 2001. С. 297.
