CC BY
17СОЦИОЛОГИЯ ЗДЕСЬ И СЕЙЧАС Предисловие
Все науки лучше социологии, но прекраснее нет ни одной. Так можно перефразировать слова Аристотеля, сказанные им о древней философии и в каком-то смысле соотносимые с современной социологией. Действительно, в большинстве случаев социология не приносит своим служителям ни славы, ни почета, ни благополучия, но она дарит им нечто иное - веру в себя. Общество - мир, в котором мы все живем, - раскрывает свою неоднозначность и вместе с тем известную внутреннюю предопределенность, в первую очередь именно перед социологами. А там, где есть видение предмета в его множественных смысловых перспективах, там подчас наступает момент истины, пусть даже и частичной. Но и этого оказывается достаточно для того, чтобы укрепиться в своем выборе профессии и науки.
Кто они, российские социологи, в наши дни? Отличить настоящего социолога от ныне многочисленных и самопровозглашенных не-социоло-гов не столь уж и сложно. Социолог (независимо от первоначального образования) - это тот, кто признает бесконечную сложность общества на всех его уровнях и во всех его проявлениях и, как следствие, невозможность объяснять и решать социальные проблемы в виде шахматной задач-ки-«двухходовки». При этом социолог доказывает, что ни одно социальное действие не затухает бесследно, но, напротив, его последствия концентрическими кругами расходятся по всем направлениям. В этом смысле, «коснувшись цветка, ты потревожишь и звезду». И наконец, социолог не льнет к власти и «начальству», как бы странно это ни звучало. Социологу нужны свобода научных суждений и объективность диагноза. В противном случае социология может превратиться во что угодно, но только не в науку, связанную с великими традициями классики и современной теорией.
Эти достаточно очевидные принципы во многом еще остаются у нас чисто декларативными. Многие российские социологи признают все это на словах (по крайней мере, они открыто не отрицают этого), но, по сути, по-прежнему воспитывают в себе и других чисто идеологическое видение профессии. А именно подразумевают присутствие «высших» сил и интересов, будь то государство, экономическая и политическая целесообраз-
6
ность момента, «требования рынка», «русская идея» или нечто подобное из данного ряда. Как мне кажется, здесь идет речь не о злой воле тех или иных социологов, а о жгучей потребности в идеологической опоре, ибо собственно научная наполненность подобной социологии оказывается недостаточной или фрагментированной.
Все это имеет непосредственное отношение к преподаванию социологии как научной дисциплины.
Развитие социологического образования в России представляло и представляет собой интереснейший процесс. Это было и есть нечто большее, чем сугубо образовательный компонент российской научной культуры, связанный с внедрением относительно новой учебной дисциплины в достаточно крупных масштабах. Речь идет о принципиально ином, а именно о формировании огромного интеллектуального массива, непосредственно связанного не только с трансформационным видоизменением восприятия мира российским интеллектуальным сообществом в целом, но и о включении (через социологию) новых факторов общественного преобразования. В силу своего особого научно-фундаментального и вместе с тем прикладного характера социология более чем другие социальные науки, не говоря уже о чисто гуманитарных дисциплинах, привязана к этой преобразующей функции. Именно социология способствует, по меткому определению П. Бергера и Т. Лукмана, «социальному конструированию реальности». Совершенно очевидно, что социология осуществляет концентрированное продвижение вперед нашего комплексного понимания социального мира и тем самым создает этот мир в его различных формах и вариантах, показывает новые логические «связки», обладающие устойчивостью и повторяемостью. Эта конструирующая функция социологии обычно не столь очевидна для тех, кто непосредственно не занимается нашей наукой («как это можно создавать нечто из ничего?»). Но тем не менее факт остается фактом. В той или иной мере, так или иначе, социология сопричастна активному конструированию реальности.
Двадцатилетие бурного развития социологии в России существенно видоизменило и наше представление о самой социологии. Причем речь идет не только о некоем одностороннем векторе отношений: «мы» постигаем социологию, созданную до нас и помимо нас (хотя и это имело и имеет место). Видимо, можно говорить и о том, что дисциплинарные рамки социологии, да, впрочем, и ее внутреннее содержание на «выходе» из упомянутого двадцатилетия несколько иные по сравнению с этими же параметрами на «входе» в него.
Социология меняется на глазах, приобретая иные очертания. Поэтому неудивительно, что довольно часто зарубежные коллеги (невзирая на нашу несколько кислую реакцию) восхищенно говорят о том, что нам в России выпало великое счастье жить в эпоху перемен, когда все меняется с калейдоскопической скоростью. Но ровно с такой же скоростью, добавим от себя, меняются и представления социологов об обществе, в кото-
7
ром мы живем. Более того, в течение последних 20 лет постоянно меняется и внутренняя саморефлексия российского социологического сообщества: мнения о том, что такое социология, чем могут и должны заниматься социологи и каково их место в более широком контексте общественной жизни.
Более чем когда-либо и где-либо процесс экспансии социологического образования приобрел в России очертания масштабного явления, заслуживающего самого пристального внимания. Поэтому разговор о преподавании социологии видится, прежде всего, не только как обсуждение технологий преподавания и «поддержания на плаву» системы социологического образования в целом и отдельных ее частей, но и как попытка осмыслить некие новые параметры и функции «социологического процесса».
Конец 1980-х - начало 1990-х годов войдут в историю российской социологии как эпоха Большой Растерянности и Больших Ожиданий. В одночасье было подорвано доверие к марксистским схемам, десятилетиями определявшим развитие обществознания в Советском Союзе. Причем, как это сейчас достаточно ясно, протест вызывал именно идеологизированный марксизм, превратившийся в прежние десятилетия в закоснелый канон, лишенный жизни. Что касается классического марксизма с его гениальной теорией капитализма, то только сейчас, в наши дни он «порастает» в учебных программах и научных публикациях в своем оригинальном свете. Как бы то ни было, в конце 1980-х годов на руинах советского марксизма стала стремительно возникать социология, которая по логике развития событий была призвана заполнить образовавшийся вакуум в структурах обществоведческого преподавания, а также в исследовательских стратегиях.
Здесь, однако, как сейчас это стало очевидным, заключалась опасность. Состояла она в том, что массовое внедрение социологии в преподавание не основывалось и не могло основываться по ряду объективных причин на коренной трансформации того научно-преподавательского сообщества, которое единственно и могло это преподавание осуществлять на десятках вузовских кафедр, открытых по всей нашей стране. Иначе говоря, в большинстве случаев за преподавание социологии взялись те, кто вышел совсем из другой «шинели»; после упразднения марксизма-ленинизма они остались без работы, но хотели жить и при этом вовсе не намеревались менять свои прежние установки. С другой стороны, в социологию хлынул поток инженерных кадров - выпускников инженерных и естественнонаучных вузов, также потерявших перспективу в своей базовой специальности, но вдруг обретших «видение» социальной реальности при почти полном отсутствии гуманитарной окраски этого видения. Общество было и остается для многих из них лишь полем математического моделирования и инженерного манипулирования.
8
В этом смысле массовость социологии сыграла с ней злую шутку. Иногда кажется, что было бы гораздо лучше, если бы социология не превратилась в России в расхожий предмет преподавания, а осталась сугубо академической дисциплиной для узкого круга специалистов.
Однако вернемся к рубежу 1980-1990-х годов. Именно тогда и возникло Большое Ожидание в отношении будущего российской социологии. Суть его состояла в том, что немногочисленные тогда профессиональные социологи, прошедшие закалку советскими временами, и более широкие круги обществоведов надеялись на то, что объективно возникшая потребность в социологии решительно и необратимо объединит российское социологическое «поле» с международным и сделает российских социологов (в том числе и преподавателей социологии) частью мирового академического сообщества. Этот обнадеживающий взгляд на будущее, но в несколько ином варианте разделяли и наши зарубежные коллеги, полагая, что российским обществоведам недостает лишь света истины в виде учебников, методических материалов, знакомства с практикой преподавания на Западе и т.д. И как только этот свет прольется, думали они, все остальное свершится само собой.
Поначалу события, казалось, именно так и развивались. По всей стране стало стремительно множиться число социологических кафедр и факультетов, профессиональных социологических ассоциаций, журналов, издательств и пр. Социология стала не только весьма распространенной, но чуть ли и не самой модной наукой. Последнее означало то, что многие государственные, политические и экономические организации и институции (например, банки и промышленные группы) стали считать необходимым иметь свои собственные социологические подразделения. Социологические данные (правда, весьма специфически препарированные) зазвучали по телевидению и в других средствах массовой информации. Социология стала непременной частью многочисленных отделов по кадровой работе, избирательных кампаний, маркетологических исследований, программ РЯ и рекламы.
Однако данный процесс, обозначивший себя на рубеже 1980-1990-х годов и особенно развившийся в середине 1990-х годов, обладал своей внутренней логикой, далеко не всегда совпадавшей с Большим Ожиданием. В чем же возникли эти несовпадения и обманутые надежды?
Прежде всего, экстенсивная экспансия социологии на «территории» российского интеллектуального сообщества оказалась отнюдь не столь линейной, как это первоначально предполагалось.
С одной стороны, далеко не все российские социологи, группы социологов и социологические центры захотели и по объективным обстоятельствам смогли легко и безболезненно влиться в систему международной социологии. Для этого как минимум требовались внутренний динамизм и дисциплина, умение энергично осваивать большие массивы новой информации и новой научной литературы, адаптироваться к новым
9
методам преподавания и управления социологическими организациями, ранее доступным в России лишь немногим. Не следует упускать из виду и такую сугубо «техническую» проблему, как роковой барьер активного знания иностранных языков, - своеобразная каинова печать, и до сих пор тяготеющая над всеми попытками прорубить большое окно в социологическую Европу и Америку. (Отсюда и затрудненность полноценного общения с коллегами на Западе, боязнь Интернета и другие негативные последствия, включая нередкие элементы ксенофобии в российской науке.)
С другой стороны, и западные социологи в своем большинстве, как видится, пребывали в плену утопических иллюзий, полагая, что реформирование российской социологии возможно чуть ли не overnight (впрочем, эта иллюзия была свойственна практически всем нашим западным контрпартнерам и в других сферах сотрудничества). Западные социологи недооценили сложность и «многослойность» российского интеллектуального сообщества, обладающего не только прогрессистским, но и ретроградным вектором. Оставались без специального внимания и культурные различия («матрицы»), присущие российскому обществу, в частности своеобразные культурные дистанции между столицами и периферией, боязнь власти, инерция традиции и т.д. Причем в столицах и регионах «химические реакции» в области интеллектуального труда по объективным обстоятельствам по-прежнему протекают с различной интенсивностью и по несколько отличным схемам.
За последнее двадцатилетие социологические кафедры и факультеты региональных университетов, а равно и отдельные социологи получили весьма большие возможности для творческого роста. Более того, с середины 1990-х годов принадлежность к региональной социологической школе стала давать определенные и немалые преимущества в сравнении со школами столичными. Это касается финансирования всех форм академической деятельности за счет научных фондов, поездок на международные конференции, обмена студентами и др. Москва и Петербург во многом перестали быть социологическими столицами в старом, советском смысле слова. Само по себе это было замечательно, ибо создавало сетевую структуру развития социологии по всей стране, когда любая региональная ячейка социологической структуры в перспективе выравнивалась в своих возможностях с традиционными, столичными. Однако эти возможности отнюдь не гарантировали развития тенденции в автоматическом режиме. Требовалась творческая воля со стороны самих социологов. Можно приводить отдельные яркие примеры, свидетельствующие о появлении новых имен и новых программ в социологии, но в целом региональные социологические центры раскрывали свои возможности далеко не всегда и далеко не везде. Причины? Их немало. Среди прочих - неразвитость рынка профессионального труда в российских регионах. Даже в большом университетском городе социолог практически «приписан» к своему университету или институту. По-прежнему существует система скрытых внеэкономиче-
10
ских зависимостей. Проще говоря, это невозможность найти другое равноценное и тем более лучшее место работы в случае, если в этом возникает внутренняя необходимость. Даже в Москве и Петербурге социологическое сообщество достаточно немногочисленно и замкнуто. В малом же городе социологи просто наперечет. К тому же динамика географической мобильности среди социологов по-прежнему весьма невелика, быть может, даже в чем-то ниже, чем в советские времена, учитывая материальные сложности переездов и пр. Поэтому социолог в региональном университете, как представляется, вынужденно живет с оглядкой на соседа или начальство (хотя бы и с точки зрения возможности научных публикаций или защиты диссертаций, не говоря уже о большем), а это, согласимся, ограничивает творческий рост, что бы по этому поводу ни говорили. В итоге российские социологи в регионах с большим трудом преодолевают некую герметичность своего положения. Номинальная и потенциальная свобода их творчества и саморазвития в реальности свободой оказывается далеко не всегда.
Таким образом, сложилась весьма запутанная, но и столь же интересная картина, сама по себе заслуживающая пристального исследовательского внимания. Великое Ожидание оправдалось лишь частично. На «выходе» обнаружил себя весьма своеобразный исторический «продукт». Соотношение мыслимого (воображаемого) и сущего (реального) в развитии социологии в России схематично можно было бы представить следующим образом.
Экстенсивный линейный рост всех параметров социальных структур социологии в России (прежде всего образовательных структур и прикладных программ, а также социологических инфраструктур). Социологии «много» и «везде», что становится сильнейшим аргументом в пользу некритически оптимистической оценки происходящего в данной профессиональной сфере.
Единое поле российской и международной социологии, соответствующее общему глобализационному процессу, на сегодняшний день не сложилось, а глубинная смысловая интеграция в этой области носит довольно фрагментированный характер. Более того, сейчас все явственнее можно отмечать возвратную тенденцию, а именно стремление больших групп социологов, представляющих социологические центры (прежде всего образовательные), создать свою «российскую» социологию, опирающуюся на «свою особую традицию» и т.д.
Общая атомизация или фрагментация социологического поля в России, несмотря на внешние признаки консолидации. (Например, российские конгрессы социологии периода 2000-2009 гг. показали, что российская социология пока еще не сложилась в рамках интегрированного сообщества.) По сути, каждый центр ведет свою линию и реализует свое понимание социологического образования, как, впрочем, и самой социологии. Это выражается в отсутствии единых или даже близких учебных программ и
11
учебных планов, в наличии на рынке учебной литературы массы несогласующихся по базовым принципам учебников социологии, в нежелании активно поддерживать общенациональные социологические ассоциации и т. д.
Социологическая культура в российском интеллектуальном сообществе формируется крайне медленно, что контрастирует с повсеместным присутствием социологии в ее различных номинальных ипостасях. Даже люди, профессионально занимающиеся социологией, нередко видят в ней некую туманную дисциплину, «обсуждающую» общество «вообще». В таком случае практически любое суждение об обществе (тем более глубокомысленное) воспринимается как «социологическое». Подобная пара-социология, подчас включающая в себя совершенно ненаучные компоненты (скажем, религиозно-идеологические), замещает или, скорее, вытесняет не вполне оперившуюся научную социологию. Это еще больше отдаляет российское социологическое сообщество от мирового.
На этом фоне в российской социологии возник такой весьма опасный феномен, как «бонапартизм». Каждое, сколь угодно малое звено в социологической структуре (кафедра, факультет или отдельный социолог) считает возможным устанавливать свои стандарты социологического образования (хотя формально, быть может, и делаются реверансы в сторону утвержденных Министерством образования стандартов). «Бонапартизм» в данном контексте означает позицию «я так вижу - и все». Особая научная нескромность фактически стала нормой. Ложно понимаемая свобода научных исследований и преподавания, лишенная внутренней приверженности профессиональным стандартам, превратилась в господствующий фактор. На практике это означает, что для выражения своего Я в социологии вовсе не обязательно иметь большой опыт, публикации, признание со стороны российского и международного профессионального сообщества. Наличие финансовых средств, определенных связей на местном или федеральном уровнях и большой деловой энергии обеспечивают «успех» практически любому самопровозглашенному социологу.
Объективно на социологическом поле возникло жестокое столкновение нескольких факторов: а) тенденции плюрализации; б) отсутствие глубокой социологической культуры; в) невыраженность профессиональной корпоративности. Как правило, «бонапартизм» в социологии обосновывает игнорирование требований международной социологии и уход в свою «своеобычность». (Существенно реже можно столкнуться с «бонапартизмом» и в виде сектантского западничества, когда тот или иной специалист, прошедший «огранку» на Западе, нарочито и с сектантской исступленностью противопоставляет себя «неразвитому» окружению, особенно в условиях регионального университета.)
Указанные процессы, возможно, имеют естественный и переходный характер (но, возможно, и нет). Однако в любом случае этот процесс требует аналитической оценки и последующей терапии. Исходной позицией
12
для осуществления терапевтических мер можно считать прежде всего установление смысловых стандартов в трактовке социологии и, соответственно, социологического образования.
Все обсуждаемые проблемы российской социологии и ее преподавания, как в зеркале, отразились в издательской деятельности. Книжный рынок, в отличие от преподавательского «поля», обладает чертами большей конкретности, осязаемости. Книга - это в любом случае документ, который можно рассматривать с различных позиций.
Если достаточно методично посещать соответствующие книжные магазины, выставляющие книги по социологии, можно отметить две ведущие тенденции. Во-первых, это экстенсивный рост числа изданий. Учебной литературы становится больше и больше. Во-вторых, наряду с ростом числа изданий усиливается и хаотичность этого процесса. Во всяком случае, рынок социологической литературы не обнаруживает склонности к саморегуляции, чего теоретически от него ожидали.
Каждый вуз, каждая более или менее институализировавшая себя кафедра социологии стремится создать и быстрее напечатать свой учебник социологии. В противном случае репутация кафедры будет страдать: мол, что за кафедра социологии, если у нее нет своего учебника. Учебники сплошь и рядом пишут авторы, познакомившиеся с социологией чуть ли не накануне. Их имена не фигурируют в анналах профессиональных сообществ и не известны специалистам. Весьма часто беря в руки очередной учебник социологии, профессиональные социологи недоуменно смотрят друг на друга: «Вы знаете, кто это?» - «Первый раз вижу это имя».
Для авторов теперь нет никаких ни внутренних, ни внешних сдерживающих механизмов. В большинстве случаев все зависит только от умения организовать свое время и природной продуктивности, порой не имеющей ничего общего с профессионализмом, а также от способности найти финансирование для публикации. Косвенным образом и издательства поощряют этот непрофессионализм, без разбора обращаясь к любым авторам, лишь бы только они выдерживали временные рамки и хотя бы отчасти работали в поле социологии. Объективное экспертное рецензирование практически умерло как жанр научного творчества. Рецензии либо носят формальный и договорный характер, либо их вообще не заказывают. «Самопроизвольность» создания и «проталкивания» своей учебной продукции на рынок социологической литературы стала нормой.
С позиций читателей социологический книжный рынок также выглядит весьма хаотично. Студенты (и отчасти преподаватели) полностью дезориентированы обилием изданий учебной литературы по социологии. Поэтому даже в ведущих столичных вузах на семинарских занятиях по социологии можно видеть самые экзотические учебники, абсолютно не соответствующие качественным стандартам. Книжные лавки (иной термин подчас не приходит в голову) не ведут никакой разъяснительной и просветительской работы, сбывая в больших количествах со-
13
циологическую низкопробщину, лишь бы был оборот. В конце концов, и книготорговлю можно понять. В наших современных условиях она вовсе не предназначена для просветительства, а борется за свое экономическое выживание. Студенты же - главный потребитель учебной литературы -всеми доступными методами стремятся уклониться от приобретения рекомендуемых учебников (весьма не дешевых), предпочитая делать ксероксы отдельных глав, «скачивая» примитивные рефераты через Интернет, либо просто сдавать экзамены без чтения учебников.
В связи с этим особого упоминания заслуживают интернет-сайты по социологии. Число их растет. И многие стали полагать, что все проблемы распространения социологической информации могут и должны быть решены посредством Интернета. При этом упускались из внимания важные обстоятельства. Свобода открытия и наполнения интернет-сайтов неизбежно влечет за собой и падение качества материалов, размещаемых на этих сайтах. Интернетизация имеет своей обратной стороной некую произвольность, необязательность, вторичность по части содержания. Другое обстоятельство состоит в том, что создание качественного интернет-портала ничуть не менее трудоемкое и финансово затратное дело, чем, скажем, открытие издательства или запуск на орбиту профессионального журнала. Поэтому на сегодняшний день большинство социологических сайтов, не считая лучших, представляют собой какие-то гибридные формы, составленные из самых разноплановых информационных блоков, рекламы, студенческого «стёба», социологической литературщины и пр. Эта гибридность, в каком-то смысле уже неотделимая от Интернета как такового, становится серьезным препятствием на пути его полноценного использования в качестве учебного ресурса.
Другой «оргвопрос» тесно связан с борьбой вокруг министерского стандарта по социологии. Стандарт по преподаванию социологии превратился в некий мистический фантом нашего профессионального сообщества. Эти стандарты в их старых, новых и даже еще не родившихся вариантах априорно ругают все, кроме тех, кто их написал и одобрил. Обсуждение стандарта стало наиболее излюбленной темой дискуссий на любом собрании социологов вне зависимости от первоначальной темы. Ни в одной другой стране с развитым социологическим образованием такого не наблюдается и не о каких государственных стандартах речи не идет. Там эти стандарты целиком устанавливаются профессиональным сообществом в виде различного рода конкурсов студентов и аспирантов, выявления лучших учебных программ и учебников, приглашения на национальные социологические форумы и т.д. Все эти формы не имеют силы обязательных предписаний, но влияние профессиональной корпоративности таково, что ни один активно действующий социолог не может их проигнорировать.
Что касается России, то причина столь болезненного внимания к нашему госстандарту по социологии видится в том, что при отсутствии
14
длительных традиций в преподавании социологии и единых для всего научного сообщества представлений о том, что такое социология (а также высокоразвитой социологической культуры), одни кафедры и факультеты во что бы то ни стало стремятся опереться на формальный стандарт (в данном случае министерский), видя в нем священную Книгу Бытия, другие же давно переросли его требования и потому смотрят на него свысока.
Именно профессиональное социологическое сообщество, как в лице его организаций, так и в самом широком плане, могло бы согласовать общие смысловые принципы преподавания социологии и сделать их, если угодно, «мягким стандартом», т.е. формально не обязательным, но по умолчанию проводящим границу между профессиональной социологией, с одной стороны, и любыми формами парасоциологии - с другой. Увы, без того чтобы конструктивно размежеваться с парасоциологией, нам никогда не соединиться на базе науки.
В чем же состоит эта невидимая граница? В начале данной статьи уже обсуждалась основополагающая проблема признания огромной сложности социальных систем и независимости социологии от внешнего идеологизированного влияния в любых его формах. Это составляет необходимую предпосылку. Однако далее идут не менее важные, но более специальные критерии. В частности, признание принципа социологического мышления (или социологического воображения, по Ч.Р. Миллсу), согласно которому социолог должен мыслить в категориях, анализирующих явления, устойчивые по своей структуре и повторяющиеся во времени. В приземленной практике преподавания это означает постоянное тестирование любых явлений социальной реальности в ходе ответа на вопросы: «Что происходит?» (выделение факта); «Как часто это происходит?» (повторяемость); «Как это происходит?» (механизм осуществления функции); «Кому это нужно?» (задействованные интересы и группы); «Что произойдет в будущем?» (развитие тенденции).
Как ни странно, эти «детские» вопросы (кстати сказать, на них быстро отвечают именно старшие школьники в ходе довузовских форм социологического образования) обладают большой селективной силой. Для многих «взрослых» социологов неведомы такие, на первый взгляд, простые постановки социологического анализа. Это есть не что иное, как активизация социологического воображения и, соответственно, формирование социологического мышления и социологической культуры. Многие социологи по-прежнему не мыслят в категориях социологических тенденций, и потому любая дискуссия с их участием чуть ли не с порога перерастает в обсуждение частностей, отдельных примеров и субъективных оценок («я так вижу, тем я и интересен»). В итоге все сводится к некоему нерасчлененному обмену мнениями в печати или на конференциях, в котором может быть немало ярких суждений, но собственно социологическое содержание в его сухом научном остатке отсутствует.
15
2008 и 2009 годы были отмечены тяжким дыханием общеэкономического кризиса в России и остальном мире. Это сполна коснулось и социологии. Специалисты обсуждают в дискуссионной форме особенности этого процесса и его предполагаемую продолжительность. Однако все эти дискуссии с неизбежностью ставят вопрос о состоянии самого экспертного сообщества, в котором социология играет или должна играть роль одной из первых скрипок. Ведь социология в силу своей научной природы объединяет все другие экспертные оценки ситуации, сводит их воедино и проецирует на жизнь общества и отдельного человека. Это наука о людях и для людей.
Что происходит в современной российской социологии? В какой мере она сама оказалась под воздействием волн кризиса?
За последние полгода, следуя синхронно ритмам кризиса, сократился спрос на социологический компонент в маркетинговых исследованиях, рекламе, программах связей с общественностью и управления персоналом. Эти и некоторые другие высококоммерциализированные сегменты социологии отреагировали на кризис в первую очередь и наиболее очевидным образом. Но, как известно, социология вовсе не сводится именно к этим областям исследований. Она несравненно шире и глубже в своей общей теории и многочисленных дисциплинарных направлениях. По подсчетам Международной социологической ассоциации, их не менее 120. Что же происходит в отношениях российской социологии и кризисного социума сегодня?
Не касаясь деталей, можно констатировать, что российское общество и государство, находясь в условиях сильного экономического прессинга, заметно утратили интерес к социологическим данным и их анализу. И это очень тревожный симптом, подобный тому, когда серьезно больной пациент отказывается от госпитализации, полагаясь на народные средства и «заговоры» шаманов. А ведь общество наше находится отнюдь не в лучшей, а подчас и в кризисной своей форме - об этом свидетельствует его комплексный и специализированный социологический диагноз по основным жизненным показателям.
Социология не может себя насильно предлагать и тем более «продавать». И поэтому социологи с сожалением констатируют, что заметное дистанцирование общества и государства от научной экспертизы не может способствовать выходу на правильную дорогу. Этот путь в будущее не прокладывается в режиме ручного управления методом проб и ошибок и с опорой лишь на интуицию и предшествующий опыт. Здесь нужна наисовременнейшая социальная наука в своих лучших достижениях, притом чем больше, тем лучше. Ведь не секрет, что в управленческих решениях любого уровня ровно столько разумности и обоснованности, сколько в них научного социального анализа. Иными словами, востребованность социологии - важнейший признак интеллекта и культуры во всех их проявлениях.
16
В этих условиях особенно важно сохранить научную чистоту и эффективность социологии, не разрешить ученым-социологам поколебаться в своей приверженности принципам науки. А основания для нестойкости имеются.
Немалые группы социологов и представляемые ими научные и учебные институции, видя наступивший кризис, решили сменить роль аналитиков и ученых на роль общественных идеологов или своеобразных «проводников», которые точно знают, «как надо» выводить Россию из создавшегося положения. Под вывеской социологии вместо углубленного и фундаментального фактического анализа текущего процесса создаются фантастические картины геополитических раскладов в современном мире, «научно» оформляются мифы об особом историческом мессианстве, кото-рое-де решит все проблемы настоящего и будущего; наука непосредственно сводится к политическим заклинаниям, дирижистским целеуказаниям и проповедям, в которых слова «надо» и «должно» вытесняют словосочетание «реальное положение дел». Сон социологического разума, сочетающийся с повышенным политическим активизмом, порождает многочисленные фантасмагории. Все это не имеет отношения к научной социологии и лишь использует имя этой науки для оформления какого-то иного вида деятельности.
Наряду с этим научная социология испытывает давление иного рода. Видя, что общество теряет интерес к современной социальной теории и социологическому анализу, многие социологи, притом весьма одаренные, молодые и хорошо образованные, словно «обиделись» на общество за отсутствие взаимности и ушли в себя. Российская действительность видится им вульгарной, неинтересной и не заслуживающей внимания настоящих ученых. Разочаровавшиеся социологи принялись конструировать причудливые замки абстрактной мысли, превращая свою науку в некую сугубо виртуальную сферу без окон и дверей - в «коробочку». Так возникает социология без общества, без людей и без дыхания современной истории, но с бесконечной схоластикой расщепления категорий и конструированием новых миров на кончике иглы. При этом все затуманивается нарочитой усложненностью языка, ясная речь отвергается как таковая. Одновременно в ход пошли уже некоторые достаточно устаревшие идеи социологии ХХ в., а равно и посмодернистский и деконструктивистский инструментарий, тоже порядком потускневший от времени, но получивший свое второе дыхание в российском кризисном социуме по причине отсутствия собственных, не эпигонских теоретических новаций. Это ведет к отрицанию одной из самых фундаментальных истин: даже самая обобщенная социальная теория может считаться научной только тогда, когда она в каждый момент и в каждом своем логическом звене обнаруживает возможность быть проиллюстрированной и подтвержденной фактами, тенденциями, видением повседневно развивающейся реальности, эмпирическими исследованиями. И никак иначе. В противном случае социология превращается
17
в сектантскую деятельность катакомбного типа, в чем-то притягательную для схоластически ориентированных умов, но начисто лишенную именно социологического компонента. Аксиома состоит в том, что социологии вне постоянного и каждодневного диалога с обществом быть не может. Формальные задачи в социологическом дискурсе ни при каких обстоятельств не могут заслонять целей анализа и интерпретации живого социального процесса.
В этих условиях особо важно сохранить установку на научность и чувство реальности. Социология может сохранить себя и вновь выйти в поле социального творчества только в качестве независимой экспертной науки, уважающей себя и вызывающей уважение других, опирающейся на традиции национальной культуры, но при этом живущей одной интеллектуальной жизнью с международной социологией Запада и Востока, Севера и Юга. Это гарантирует ей востребованность в будущем в России и остальном мире. Там, где сообщества «встают с колен», - там расцветает и социология. И наоборот.
Предлагаемый читателям «Социологический ежегодник» совершенно не случайно заимствует название знаменитого периодического издания Эмиля Дюркгейма. Не претендуя на лавры великого классика, авторы данного издания ставят перед собой задачу в меру своих сил осуществлять социологический теоретический анализ текущей реальности. Для авторов предлагаемого издания социология существует «здесь и теперь», но одновременно она поднимается на высоту теоретического осмысления. Насколько выполнима эта задача? Это во многом зависит и от активности читательской аудитории ежегодника. Приглашаем к сотрудничеству.
Н.Е. Покровский
