CC BY
170
Социология и социальная работа 32 Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. Серия Социальные науки, 2011, № 1 (21), с. 32-38
УДК 316
СОЦИАЛЬНЫЙ ПОРТРЕТ КАК ОБЪЕКТ ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКОГО АНАЛИЗА
© 2011 г. В.И. Казакова
Нижегородский государственный технический университет им. Р.Е. Алексеева
fjlosof6@nntu.nnov.ru
Поступила в редакцию 29.11.2010
Применительно к современной социальной реальности диссонанс мышления и его предмета открывает новые перспективы концептуализации. В центре рассмотрения настоящей статьи - концепт «социальный портрет», отражающий, по мнению автора, одну из тенденций эстетизации современного общества. Анализируются эвристические возможности данного концепта, специфика его функционирования для российского варианта постиндустриальности. «Социальный портрет» рассматривается как симптом и символ информационного общества, одно из воплощений «смерти» социального, которое переживается сейчас в горизонте художественного мировосприятия.
Ключевые слова: социальный портрет, концепт, феноменологическая социология, эстетизация, эстетическая активность, социальная реальность, социальная теория.
Эстетика - модус той цивилизации, которую покинули идеалы.
Ж. Рансьер
Нарисовать социальный мир стало возможным лишь в наши дни. Искусство и жизнь обретают общее энергетическое поле взаимодействия в период радикальных трансформаций, когда любые границы утрачивают смысл и вместе с тем сосредоточивают в себе всё напряжение человеческого бытия-в-мире. Его проблематизация при переходе от традиционного к техногенному, от общности к обществу послужила основанием «социодраматического» подхода, предвосхи-щённого шекспировской аллегорией мира как театра [1-5]. Путь постиндустриального преодоления техники сопровождается иным проявлением эстетической активности, стремящейся в противовес хаотическим изменениям указать на нечто, выходящее за рамки чистого существования. Его наиболее последовательная, на наш взгляд, концептуализация представлена идеей «параллакса» как смещения перспективы [6]. Как первое, так и второе актуализирует проблематику шеллингианского проекта сближения науки и искусства, которое сопряжено с высшей стадией развития Абсолюта [7]. Для социальной реальности этот скачок в трансцендентный мир необходим в плане понимания происходящих в обществе трансформаций. Элементы художественного мировосприятия вписываются в социальный контекст удивительно просто и гармонично, они придают знанию об обществе ту выразительность и отчётливость, которая свойственна эсте-
тической активности [3]. Многомерность последней открывает здесь новые возможности концептуализации; при этом трансформации искусства обнаруживают множество параллелей с общественными преобразованиями, всегда «идущими вослед». Их взаимовлияние - процесс сложный и неоднозначный, для самого социального знания оно может, со сциентистской точки зрения, рассматриваться как своего рода деградация, поскольку сводится подчас к полному игнорированию природы рассматриваемого объекта [8]. Методологический инструментарий в большинстве случаев условен и бессистемен, строгость концептуального обоснования подменяется идеологическими предпочтениями и ценностными ориентациями [9]. Заимствование понятий из художественной сферы («социологический образ», «социальный портрет» и т.д.) само по себе задаёт ориентацию создания некоего произведения искусства: элита, средний класс, пролетариат, маргиналы предстают через призму априорно заданных атрибутов, связь которых с эмпирическими коррелятами весьма проблематична. Принцип, определяющий отношение к последним, сродни взгляду художника на оригинал рисуемого портрета: социальная реальность не выдерживает конкуренции с мыслью о ней.
Предметом настоящей статьи является анализ концепта «социальный портрет» с точки зрения актуальной проблематики современного
российского общества. Само данное понятие можно в значительной степени считать специфическим конструктом отечественной мысли; для постиндустриальной России, чьё социальное пространство стратифицировано властью, а не собственностью, оно носит уникальный характер. Феноменологический подход представляется здесь наиболее адекватным инструментом анализа, поскольку в центре внимания оказывается проблематика интенциональности человеческого сознания как конструирующего начала социальной реальности.
Придание «социальному портрету» статуса «концепта» требует, по-видимому, специального обоснования, несмотря на всё большее предпочтение, оказываемое ему научным лексиконом социологии. Характер этого выбора в целом вряд ли может быть вписан в рамки какой-либо систематизации; заявление подобной терминологии апеллирует прежде всего к свободе мысли, к творческому самовыражению. Пользуясь правом художника, социологический взгляд выбирает предмет исследования, не руководствуясь чёткими стратегиями. Вместе с тем, как и в сфере искусства, ценностные предпочтения нельзя назвать случайными, они определяются, в наиболее широком ракурсе, спецификой цивилизационного развития. Западный аналог «social portrait» не часто употребляется в строго научных дискурсах, выступая иногда в качестве модного клише современной публицистики [10-13]. «Социальный портрет» в рамках отечественных исследований обретает более чёткие штрихи, его вербализация выходит за рамки поверхностных аналогий, позволяя говорить о «неслучайности именования». Обозначаемая таким образом эстетическая активность российской социальной мысли обретает весьма самобытные черты, обострённая чувствительность к проектам гармонизации общественных отношений соседствует подчас с осторожностью рассуждений, скупостью выводов при богатстве и разнообразии стилей.
Концепт, обозначаемый подчас как «сгусток культуры в сознании человека», не столько мыслим, сколько переживаем [14]. Его главным отличием от классического научного понятия является возможность отражения многоуровневости человеческого бытия-в-мире. С данной точки зрения, «социальный портрет» является адекватным инструментом анализа общественных явлений, поскольку вбирает в себя и реликты давно минувших дней, и идеологемы нереализованного будущего. Художественное произведение изначально позиционирует себя как вневременное, вместе с тем оно претендует на преемственность
формы и содержания, что применительно к современной социальной действительности может быть рассмотрено как путь гармонизации. В данном отношении «концепт» есть «смысл», способ организации целостности. Социальный портрет сочетает в себе элементы мифа и игры, слов и вещей, он в значительной мере есть отражение - рисунок - исторической судьбы России. Не имеющий аналогов отечественный путь постиндустриального развития, космические ориентации мышления на фоне рефлексии «запаздывающей модернизации» формирует неповторимый современный взгляд, «схватывающий» российское общество подчас в весьма своеобразных ракурсах исследования.
Прежде всего, можно говорить о более ярко выраженном эффекте «обрамления» социологического образа [15]. Стремление закрыться от всего внешнего, стать «миром для себя», артефактом - произведением искусства соответствует моменту возведения трансцендентного в некий «самосущий мир», переносящий подлинное за пределы человеческого восприятия. Этот сдвиг во взаимоотношениях личности и общества считают подчас сущностной чертой по-стиндустриальности - «постмеханизированно-го» социального пространства. Преодолев промышленную унификацию, оно стремится избавиться от бескачественности и единообразия. Перед лицом напророченной К. Марксом бес-классовости сознание бережно коллекционирует «маркеры» социальной принадлежности как осколки прежней идентичности, как воспоминание о «месте». Эстетическая активность, обретаемая социальной мыслью, возникает как естественная реакция на всё ещё продолжающийся синдром технологических трансформаций, помимо этого «социологическое воображение» является подчас единственным ориентиром там, где общественное сознание гораздо более динамично и активно, нежели общественное бытие. Утрата идентичности может быть обозначена как центральная проблема, определяющая «штрихи» любого социального портрета современной России. Как и для западного мира, она коренится в децентрировании социального пространства, которое может быть рассмотрено как следствие технологических трансформаций [3]. В информационном обществе, преодолев технику, переставшую быть стихией, «Я» снова обнаруживает себя в качестве центра, но, в отличие от традиционного уклада, речь идёт о центре, не сопоставимом с местом. Глобализующийся социальный мир всё более стеснён и всё менее един, сама мысль об обществе есть мысль личности, утратившей
прежние ориентиры, но не располагающей возможностью взвалить на себя новое бремя -быть центром. Экзистенциальный мотив становится доминирующим: личность как переживающий и общество как переживание, порождающее образ галереи. Разрыв между динамикой жизни и логикой проекта актуализирует тот аспект «невероятности» коммуникации, который трансформируется в представление о том, что именно человеческое сознание, направленное на объект человеческого интереса, наделяет его значением, отнюдь не присущим объекту «самому по себе». Эта социологическая трансформация принципа интенциональности наглядно демонстрирует относительную независимость рефлексии от мира практического опыта. Коммуникация остаётся на сегодняшний момент прагматически не присвоенным феноменом, замыкающимся на способности манипулировать объектами мысли [16]. Здесь можно говорить о «конечных областях значений», где и социальный субъект как реальность, и мысль о нем обладают известной автономией, специфическим стилем социальной активности, типом переживаний, а также уровнем «внимания к жизни» [17]. Переход от одной конечной области значений к другой переживается как «скачок», переключение на иные когнитивные характеристики. Повседневный взгляд выделяет здесь главным образом негативные моменты: псевдореальность, искажение смысла, уход от подлинного. Одним из наиболее интересных аспектов представляется нам соотнесение ин-тенциональных аспектов коммуникативного пространства с фундаментальной проблемой социально-философских и социологических исследований - стратификацией. Сословная структура традиционной общности была выражена в нашей стране крайне слабо, столь же проблематично и применение методологии классового анализа, на которую всё ещё влияет нелепица советской формулы «2+1». Соответственно, «обрамление» социальной жизни - желание видеть и мыслить бытие готовым, устойчивым и завершённым, протест против эклектики глобализации в отечественных дискурсах выражен более ярко.
Утрата идентичности, свойственная глобализующемуся миру в целом, в России осложнена извечным отсутствием центра, детерминированным отнюдь не индустриальным переворотом [18]. Соответственно, в качестве главной проблемы здесь может быть обозначена возможность фиксации в пространстве социальных координат, порождающая дискурс элиты - один из самых несерьёзных в российской социологи-
ческой науке. Опираясь по большей части на весьма недостоверную эмпирическую базу, он менее всего предрасполагает к научному осмыслению. Элитология - как незадавшаяся отечественная версия «elite studies» - может быть с полным основанием отнесена к романтическому жанру; литературная терминология здесь более уместна, нежели строго научные понятийные рамки. Как и большинство стратификационных образов, элиту можно считать порождением индустриальной цивилизации, когда общество, пережив радикальную трансформацию под влиянием технических преобразований, про-блематизируется через осознание временных горизонтов коллективной и индивидуальной жизни. Элита может быть рассмотрена как один из вариантов разрешения проблемы утраты идентичности, реализуемая как концептуализация топологического свойства быть везде - и нигде. В современном российском обществе, где ресурсом власти, как и во всём мире, постепенно становится знание, стремление элиты ускользать от эмпирической реальности доходит подчас до прямого запрета на ряд социологических исследований, тем не менее элитоло-гия успешно развивается. «Социологический портрет» выступает здесь как результат рекур-сивности мысли: элита наделяется всевозможными атрибутами, перечень которых удивительно согласуется с метафизическим набором изначально нереализуемых требований и недостижимых идеалов. Будучи далёким от эмпирической реальности, он функционирует как миф
- и в этом качестве оказывает обратное воздействие на социальную действительность.
То, что в настоящий момент может быть отнесено к страте или классу, неоднородно и нестабильно, странным образом оно может сочетать замкнутость и разобщённость [19]. Игнорируя подчас тревожные тенденции осмысления эмпирических исследований, мысль ориентирована на должное, а не на сущее, «социальные портреты» носят характер предвосхищения того, что вот-вот должно появиться [20]. Метафизическое измерение, близкое к «элитарному», присуще также чрезвычайно перегруженной ценностным наполнением категории «среднего класса» [21]. Здесь, как и в предыдущем случае, можно говорить о «центре» как о мифологеме, вокруг которой организуется не столько реальная жизнь, сколько духовые практики. В эпоху кризиса данная рефлексия есть надежда на обновление, на возрождение гармоничного многообразия. Оба этих понятия отражают во многом пародийный и иронично-игровой аспекты социологических дискурсов. В различных трактовках
элиты заключается очевидная тоска по ушедшей аристократии; на формирование представлений о среднем классе зачастую налагаются стереотипы труженика-профессионала, также являющиеся отголоском прежних эпох. Шелеровская ориентация на воспитание элит уповает на прорыв к самобытности, свободе быть в первую очередь самим собой; проекты «выращивания» среднего класса отстаивают идеалы либерализма, которые в современных условиях зачастую носят псевдодемократический характер. И в том, и в другом случае в качестве ориентира выступает цель заведомо недостижимая. Закономерным итогом является, с одной стороны, «иллюзорность» современной элиты, практически недоступной эмпирическим исследованиям. С другой стороны, малочисленность социального слоя, отвечающего определению среднего класса, делает бессмысленными возлагаемые на него надежды. Оба образа «центра» ускользают от конкретности научного анализа, делаясь достоянием мифа.
Социологический поиск элиты и среднего класса может быть осмыслен как путь к воссозданию целостности; вместе с тем и то, и другое заключает в себе потребность личности избавиться от непосильного бремени «центра», взваленного на него стихией информационной реальности. В современном обществе, одной из главных проблем которого становится обезличивание и утрата идентичности, оба этих понятия связаны с надеждой на разрешение данного вопроса и выход из кризисного состояния «конца истории». Неизменность стойкой психологической потребности в пространственно-временной иерархии, «инстинкт центра» и «инстинкт сакрального» остаются, несмотря ни на что, ценностно-целевыми ориентирами современного человека.
Отсутствие «места» - «топоса» в пространстве, как социальном, так и физическом, может трактоваться теологически - как путь к земле обетованной, что ведёт в конечном итоге к «обезвремениванию», спиритуализации жизни. Раскол между сугубо земной и сугубо духовной сферами, запрет размышлять о датах и обстоятельствах - в таком свете проект формирования общества рисуется как построение Царства Божьего на земле. Стремление к сосредоточию самосознания, стремление к обретению целостности ума являются исконно русскими чертами соборного идеала «согласия с мыслью»; само славянофильство, ставящее задачу наведения «мостов между разумом и верой», ориентировано на восхождение мысли к жизни через постоянную рефлексию и самоанализ. Соборное, сверхиндивидуальное начало по-прежнему отличает русские духовные практики, давая мысли
необходимый простор. Нас миновали западная отягощённость стереотипами, «восстание масс» и безликость общества потребления, наша «сверхиндивидуальность» сквозь опыт тоталитарной идеологии сберегла богатый потенциал личностной реализации, представленный, например, персоналистическими традициями.
Именно здесь открывается широкий круг возможностей, к которым апеллирует социальнофеноменологическая концепция понимания.
В современном российском обществе как никогда ранее проявляется амбивалентность культуры, она предстаёт и как жертва цивилизации, оплакиваемая и реанимируемая, и как некий преодолённый идеал человечества, с которым, несмотря ни на что, необходимо расстаться, чтобы идти дальше. Осмысление общественной жизни через призму художественного восприятия для нашей традиции имеет более глубокие истоки, восходящие к православному началу, связующему русский и античный космизм. Путь эстетизации не может быть унифицирован, будучи культурно детерминированным, он неповторим. «Эстетическая чувствительность» есть именно тот контекст, который позволяет схватить узловые моменты общественных процессов. Одно из самых тяжких разочарований научнотехнической унификации и сопутствующих ей социальных трансформаций состоит в том, что равенство - в том виде, в каком оно вообще может считаться осуществлённым, - не приносит свободы - в том виде, в каком она вообще может быть желанна. О ней принято говорить в контексте утраченных иллюзий, всего лишь как о некоей напряжённости мысли, преграждающей путь к реализации замыслов. «Социальный портрет» как результат самовыражения может быть обозначен как своего рода диалектический синтез, открывающий новые пути самореализации человека, он есть важнейшая составляющая «жизне-творчества» - конструирования новых форм жизни, трансформирующих основания индивидуального бытия. Он включает в себя и попытку постижения предельных условий существования, и поиск новых способов репрезентации идентичности. Смещение экзистенциальных акцентов с индивидуального уровня на коллективный не является приобретением наших дней, оно есть скорее неизжитое следствие промышленного переворота. Именно в рамках перехода от аграрного общества к индустриальному небывалое расширение человеческих возможностей на коллективном уровне сопряжено с их сужением в индивидуальном плане [5]. Возрастающие сложность и динамика окружающего мира оказываются непреодолимым барьером для рефлексив-
ной деятельности, через которую до сознания доводится реальность «Я» как иного по отношению к «не-Я». «Социальный портрет» проникнут стремлением современного мира к простоте, в том числе и к её псевдопроявлениям [22-24]. Миф - возможно, лучшее, что можно пожелать обществу эпохи перемен, это единственный оставшийся в глобализующейся реальности путь тематизировать социальную жизнь как «регион сущего» [25]; социальный портрет, таким образом, до некоторой степени может быть рассмотрен как вульгаризация онтологической проблематики.
В социальном портрете легко различимы два уровня эстетизации, которые обозначены во введении к статье: они имеют различную природу и вместе с тем преемственно связаны между собой. «Социодраматический» уровень -следствие индустриального переворота, длинным комментарием к которому представляется подчас вся история социологической мысли [26]. Суть последовавшей за этим стратификации общества заключается в формировании новой социокультурной дистанции, которая деструктивна с этической точки зрения, но конструктивна с эстетической. Можно предположить, что данная бинарная оппозиция - нравственного и художественного - становится в настоящее время одним из ключевых моментов социального дискурса [27]. В некотором смысле это можно трактовать как достижение постиндустри-альностью предельного напряжения той социальной границы, которая сформировалась на заре промышленной революции. Основой социального портрета здесь является «маска», аллегория которой представлена феноменом карна-вализации, затрагивающим постепенно все уровни общественной иерархии [1; 2; 4]. Маска -элемент социальной игры, следствие стратификационной подмены субстанции функцией. Демократизация элит, обуржуазивание аристократии, восстание масс - проявления этого «маскарада», весьма неприглядные с этической точки зрения. В то же время эстетическое их измерение конструктивно: преодоление ложного требования «разделения уже объединённого общим интересом собирательного сознания», разрушение барьеров между замкнутыми системами мышления и типами мировосприятий [4]. Как и карнавал, общество в процессе стратификации перестаёт быть циклично обратимым в своём развитии, его напряжённая тяга к будущему пряма - как стрела. Постиндустриальный уровень эстетизации социальной реальности связан отчасти с попыткой преодоления этой оппозиции эстетического и нравственного, проникнуть
«по ту сторону маски» [3]. Для российской ментальности, чувствительной к шеллингианским проектам, это обретает особое значение. Первостепенное значение здесь обретает проблема структурирования внешнего и безличного социально-символического порядка, которое реализуемо лишь в эстетической активности; «порядок социальной субстанции существует лишь постольку, поскольку индивиды считают его таковым, относятся к нему соответствующим образом» [6, с. 14]. Преемственность данных уровней эстетизации, сочетающихся в современном социальном портрете, может быть аллегорически отражена переходом от рампы к раме [15]. Социальное пространство утрачивает ритм сценического действия, оно уподобляется картине [20; 23; 27]. «Нравственное обрамление», «этическая перегруженность» становится закономерным итогом реализации творческого потенциала, направленного на конструирование общественного бытия, но не общественного сознания. [22; 27]. Вневременная природа художественного произведения, проявляющаяся в чертах элиты, среднего класса, интеллектуала, маргинала, проявляется, в том числе, и как нежелание внутреннего преображения жизни. Нормативно-телеологическая сущность духовного остаётся невостребованной: в этой мнимой свободе отказа от всяких обязательств перед обществом и перед самим собой чувствуется бесконечная усталость. Духовные ориентиры, присущие современным социологическим исследованиям, столь высоки, что изначально задаются как ценности, но не как цели [22].
Информационное общество может быть рассмотрено как закономерный этап интеллектуальной эволюции, когда свобода мысли достигает своего максимального воплощения, при котором её уже невозможно подменять более свободой действия. Принцип тождества мышления и бытия обретает новый ракурс рассмотрения: «картезианские размышления» в той или иной их интерпретации становятся отправной точкой большинства социологических дискурсов [28-31]. Непредсказуемость социальных действий и открытие новых каналов мобильности способствуют трактовке прозрачности пределов и практически безграничной свободы передвижения, между тем, как и в сфере предметно-физического, каждый индивид наделён способностью формировать свои собственные про-странственность и темпоральность.
Социальная демаркация современной России
- не жёсткая сословная рамка и не линия напряжения классовой борьбы; её контур может быть только обрисован. Главным побудитель-
ным мотивом является стремление заново обрести топологическую гармонию «места» в социальном пространстве. Образ «homecomer», ищущего новую систему социальных релевантностей, становится главным ориентиром [28] Современному человеку предоставляется всё больше свободы самоопределения, гнёт социальных суждений год от года становится всё слабей. Нарисовать свою жизнь как картину, написать как роман - прежде было доступно лишь художникам и поэтам, в настоящее время личность в полной мере обретает право очерчивать контуры социальных взаимодействий [32]. Всё ярче становится осознание того, что «искусство имеет прямое отношение к истине, и поэтому оно может поспорить с наукой и философией, когда мы пытаемся понять не эмпирические факты, а сущность действительности» [33, с. 16]. В данном отношении социальная реальность современной России тяготеет, на наш взгляд, к интерпретации в рамках идеалистической ветви феноменологии. Возвращаясь к вещам, мы находим единственную реальность -сознание; столь же правомерно в процессе анализа социологического дискурса и постижение ин-тенциональности сознания, конституирующее социальные смыслы. Стремление к замкнутости, завершённости формы становится определяющей тенденцией современной социальной мысли.
Список литературы
1. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.: Next, 1994. 512 с.
2. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. М.: Художественная литература, 1990. 453 с.
3. Зедльмайр Х. Утрата середины. М.: Территория будущего; Прогресс-Традиция, 2008. 640 с.
4. Иванов В.И. Борозды и межи. Опыты эстетические и критические. М.: Мусагет, 1916. 151 с.
5. Калер Э. фон. Выход из лабиринта // В кн.: Э. фон Калер. Избранное. Выход из лабиринта. М.: РОССПЭН, 2008. С. 139-308.
6. Жижек С. Устройство разрыва. Параллаксное видение. М.: Европа, 2008. 516 с.
7. Шеллинг Ф.Й. Философия искусства. М.: Мысль, 1999. 608 с.
8. Казакова В.И. Средний класс как феномен по-граничья // Вестник ННГУ им. Н.И. Лобачевского. 2008. № 6. С. 333-342.
9. Казакова В.И. Интеллектуал в пространстве стратификации: границы и социальная судьба // Вестник ННГУ им. Н.И. Лобачевского. Серия «Социальные науки». 2009. № 4. С. 175-183.
10. Marshall G. Concise Dictionary of Sociology. Oxford, New York: Oxford University Press, 1996.
11. The Blackwell Dictionary of Sociology: a User's Guide to Sociological Language [Electronic resource]. Oxford: Blackwell Publishers, 2000.
12. Economic and social portrait of Luxembourg [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http:// www.portrait.public.lu/en/ (дата обращения 31.05.2010).
13. Social Portrait of a Weird Society [Электрон ный ресурс]. - Режим доступа: http://erroracct. dailymotion.com/playlist/xwjgz_RodolpheBessey_portr ait-of-weird-society (дата обращения 31.05.2010).
14. Степанов Ю.С. Константы: словарь русской культуры. Опыт исследования. М.: Школа «Языки русской культуры», 1997. С. 40-97.
15. Казакова В.И. Рама как эстетический пара-
текст современности // Труды НГТУ им. Р.Е. Алексеева. Серия «Управление в социальных системах. Коммуникативные технологии». 2010. № 1.
С. 16-26.
16. Смирнова Н.М. От социальной метафизики к феноменологии естественной установки (феноменологические мотивы в современном социальном познании). М.: ИФ РАН, 1997. 120 с.
17. Шюц А. Мир, светящийся смыслом. М.: РОССПЭН, 2004. 1056 с.
18. Россман В. Мистерия центра: идентичность и организация социального пространства в современных и традиционных обществах // Вопросы философии. 2008. № 2. С. 42-57.
19. Крыштановская О.А. Анатомия российской элиты. М.: Захаров, 2005. 384 с.
20. Кордонский С.Г. Сословная структура постсоветской России. М.: Институт фонда «Общественное мнение», 2008. 216 с.
21. Андреев А. Л. Ценностные и мировоззренческие аспекты социального неравенства // СОЦИС. 2007. № 9. С. 38.
22. Римашевская Н.М. Две России - социальная поляризация постсоветского общества // В кн.: Справедливые и несправедливые социальные неравенства в современной России. М.: Референдум, 2003. С. 43-55.
23. Афанасьев М.Н. Российские элиты развития: запрос на новый курс. М.: Фонд «Либеральная миссия», 2009. 132 с.
24. Дука А. Элита и «элита»: понятие и социальная реальность // Общество и экономика. 2008. № 6. С. 132-146.
25. Хайдеггер М. Основные проблемы феноменологии. СПб.: Высшая религиозно-философская школа, 2001. 447 с.
26. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: Ермак, 2005. 325 с.
27. Чукин С.Г. «Хорошее общество» и его противники: к проблеме концептуализации ценностей в социальной науке // Вопросы философии. 2009. № 5. С. 36-46.
28. Schutz A. The Homecomer // Schutz A. On Phenomenology and Social Relation. The Univ. of Chicago Press, 1970. P. 294-308.
29. Молчанов В.Б. Посылки и беспредпосылоч-ность в феноменологической философии // Логос. 1999. № 10 (20). С. 16-28.
30. Мнацаканян М.О. Социальное поведение, социальная общность, социальная реальность (о природе предмета социологической науки) // Социологические исследования. 2003. № 2. С. 21-28.
31. Бондаренко Н.А. Интенциональность соци-
ального поведения как философская проблема. Автореферат дис... канд. филос. наук. М, 2010. 23 с.
32. Чхартишвили Г. Писатель и самоубийство. М.: Новое литературное обозрение, 2000. 576 с.
33. Хёсле В. Кризис индивидуальной и коллективной идентичности // В кн.: Апокалипсис смысла. Сборник работ западных философов XX-XXI веков. М.: Алгоритм, 2007. С. 16-45.
SOCIAL PORTRAIT FROM PHENOMENOLOGICAL POINT OF VIEW
V.I. Kazakova
The social science dissonance of the subject of thinking and the way of thinking discovers new perspectives of conceptualization. The article covers the complex issue of «social portrait» concept. According to the author’s point of view it can be described as the modern society aestetization phenomenon. Heuristic potential of «social portrait» concept are analyzed as well as the specific features of its functioning within Russian social space. «Social portrait» is the symptom and symbol of informational society, it’s connected with the completion of social reality, which is determined now within aesthetic paradigm horizon.
Keywords: social portrait, concept, phenomenological sociology, aestetization, aesthetic ac-tivity, social reality, social theory.
