CC BY-NC-ND
214
Поэтика и риторика
Ю.В. Подковырин
СМЫСЛ ЛИТЕРАТУРНОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ В СТРУКТУРАЛИСТСКИХ И ПОСТСТРУКТУРАЛИСТСКИХ ЛИТЕРАТУРНЫХ ТЕОРИЯХ (на материале работ Р. Барта «Критика и истина», «От произведения к тексту», «Смерть автора»)
В статье рассматриваются подходы к смыслу литературного произведения, представленные в работах Р. Барта структуралистского и постструктуралистского периодов. Выявляются сходства и различия между структуралистскими и постструктуралистскими представлениями о смысле литературного произведения.
Ключевые слова: смысл, литературное произведение, структурализм, постструктурализм, автор, читатель.
«Смысл» в современном литературоведении не является ключевым понятием; более того, попытки рассмотрения данного слова (несмотря на частотность его использования в литературоведческих работах) именно как понятия крайне редки. Одним из немногих исключений, только подтверждающих правило, является статья В.И. Тюпы «Смысл художественный» в книге «Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий»1. Периферийность понятия «смысл произведения» подтверждается, в частности, и тем фактом, что в вузовских учебниках и хрестоматиях по введению в литературоведение, теории литературы, анализу художественного текста оно рассматривается, как правило, в связи с обсуждением других понятий2, если вообще рассматривается.
В предлагаемой статье мы обратимся к подходам к феномену смысла, сложившимся в рамках наиболее известных направлений гуманитарной мысли второй половины ХХ в. - структурализма и постструктурализма, - которые в дальнейшем мы будем определять как неопозитивистские. Разумеется, нас будут интересовать только те отрасли данных общегуманитарных методологий, кото-
© Подковырин Ю.В., 2015
рые связаны с изучением литературных текстов. Так как структурализм и постструктурализм складываются во Франции, наше внимание будет сосредоточено на работах французских авторов и в первую очередь - Р. Барта. Такой выбор материала вызван тем, что именно в творчестве известного литературоведа и семиолога (на разных этапах) структуралистские и постструктуралистские представления о природе литературного произведения (текста) и его смысла оформились с наибольшей отчетливостью.
Еще раз подчеркнем: в структуралистских и постструктуралистских литературных теориях нас, разумеется, будут интересовать не общие положения (которые уже неоднократно становились предметом научного обсуждения и критики3), а высказанные явно или, что еще актуальнее, имплицитно присутствующие в философских и критических работах представления о смысле литературного произведения.
Научной базой данного исследования является прежде всего фундаментальная монография Г.К. Косикова «От структурализма к постструктурализму»4, а также работы Н.С. Автономовой5, А.А. Грицанова6, С.Н. Зенкина7 и других. В текстах перечисленных авторов выявляются научные и философские «корни» структурализма и постструктурализма, объясняются важнейшие методологические принципы, однако представления о смысле произведения в рамках названных направлений не становятся предметом специального рассмотрения8. Между тем именно взгляды на феномен смысла, как нам представляется, во многом определяют специфику как структуралистских, так и постструктуралистских научных штудий.
* * *
Как уже было отмечено, структуралистские и постструктуралистские подходы к явлениям культуры мы определяем как «неопозитивистские», так как в них просматривается связь с позитивизмом XIX в. Попробуем обосновать данное трансисторическое сопоставление с герменевтических позиций. Позитивизм (в литературоведении в первую очередь представленный трудами культурно-исторической школы - И. Тэна и других) не соотносит смысл явления с позицией субъекта. Для позитивистов характерно представление о том, что культура «полностью подпадает под действие абсолютных детерминант, всеобщих «естественных сил»»9. Такие обезличенные «первоначальные силы» - «раса, среда и момент»10, - согласно И. Тэну, определяют мировоззрение человека и обнаруживаются (как в «отпечатке»11) в его творчестве, в том
числе - литературном. Следовательно, «толковать»12 произведение литературы для Тэна - это двигаться за его пределы: от текста через «психологию души его создателя»13 к психологии «целой расы»14, т. е. от личного (следствия) - к сверхличному (причине). Однако похожие тенденции характерны и для структуралистских научных подходов. Нам представляется справедливым указание Г.К. Ко-сикова на «неизжитую связь»15 структурализма с позитивизмом. Эта связь обнаруживается в основных принципах структуралистской методологии: идее «структурного объяснения» объектов и представлении о бессознательном характере структуры16. В другой работе17 Г.К. Косиков более подробно говорит о связи структурализма и позитивизма: «Парадокс сциентистского структурализма заключался в том, что его рационалистическая утопия, стремившаяся отгородиться от любой философии, сама... превратилась в разновидность философского учения, состоящего в очевидном родстве с позитивизмом»18. Существующие различия между позитивизмом и структурализмом, по мнению ученого, только подчеркивают общее сходство методологий: «Разница заключалась лишь в том, что "старые" позитивисты онтологизировали каузальный детерминизм, а структуралисты - детерминизм имманентный, но в обоих случаях дело шло о "смерти субъекта" и о "смерти автора": вопрос заключался лишь в способах их "умерщвления"»19. В основе неопозитивистского подхода структуралистов лежит «принцип "объяснения" (Дильтей, Дройзен), заимствованный из естественных наук»20, - «подведение индивидуальных явлений под общий закон»21. На первый план в структурализме выходит «антирефлексивный момент»22: признание бессознательности структур, редукция роли «мыслящего и волящего субъекта»23, что естественным образом ведет к уничтожению «оппозиции природа / культура»24, а точнее - к растворению культуры в природе (на чем, в частности, настаивает К. Леви-Стросс в «Первобытном мышлении»25).
Каким же образом феномен смысла литературного произведения открывается собственно позитивистским и структуралистским (неопозитивистским) методологиям? Смысл произведения в трудах представителей культурно-исторической школы редуцирован к историко-культурному контексту, предельно объективирован, не соотнесен с осмысляющей позицией какой-либо конкретной личности (автора или созерцателя). Позитивистское отвлечение смысла от какой-либо конкретной позиции мыслящего в бытии приводит к его редуцированию, превращению в «сведения», информацию (о быте, нравах, событиях и т. п.). Но и структуралисты выявляют в произведении не смыслы, связанные с установками (интенция-
ми) конкретных субъектов, а значения, определяемые отношениями внутри структуры, функционирующей бессознательно (Рикёр определяет структурализм как «кантианство без трансцендентального субъекта»26) и имеющей дорефлексивную природу.
Итак, для позитивистского литературоведения XIX в. и для неопозитивистской методологии структурализма характерны следующие общие представления о смысле произведения:
1) смысл объективен; эта объективность обусловлена тем, что смысл никак не соотнесен с интенцией - установкой творческого субъекта;
2) позиция читателя (реципиента) «выносится за скобки» научного анализа как предельно субъективная (смыслы, «привносимые» читателем, недоступны познанию);
3) смысл пассивен, поэтому им можно овладевать и оперировать;
4) смысл рассматривается монологически: соотнесен только с одной, при этом обезличенной, установкой ученого-исследователя.
Данные представления о смысле произведения в разной степени и различным образом проявляются практически во всех структуралистски ориентированных работах. Рассмотрим в качестве примера программную статью Ролана Барта «Критика и истина»'21. В центре внимания ученого оказывается феномен многосмысленно-сти произведения. Барт ставит вопрос о соотношении в произведении «буквального» (получаемого «с помощью словаря»28) и символического смыслов29. Именно «множественный смысл», по Барту, является основой всякой книги30.
Барт утверждает, что многозначность произведения определяется не читательским произволом (т. е. субъективным фактором), а предопределена самой структурой произведения (иными словами, объективна); в «предрасположенности» произведения к нескольким равноправным интерпретациям и состоит его «сим-воличность»31. Следовательно, «символ - это не образ, это сама множественность смыслов»32. В своем определении символа Барт следует П. Рикёру, отрицая семиотическое определение: «Символ имеет место там, где язык создает сложно организованные знаки и где смысл, не довольствуясь указанием на предмет, одновременно указывает и на другой смысл, способный раскрыться только внутри и через посредство первого смысла»33. Таким образом, символичность текста, согласно Барту, определяется наличием у него по крайней мере еще одного смысла, кроме буквального.
Многосмысленность произведения Барт справедливо соотносит с «неопределенностью» и многозначностью самого обыденного
языка34. Вместе с тем в обыденной ситуации общения многозначность слова устраняется конкретностью ситуации, актуализирующей определенный смысл, а в произведении литературы, по мнению Барта, этого нет: оно «не ориентировано какой бы то ни было ситуацией»35. Однако неясно, почему произведение «изъято из... ситуации»36, а единственная привносимая в произведение ситуация - это ситуация чтения. Как же в этом случае быть с авторской установкой (интенцией)? С точки зрения Барта, многосмысленное («открытое» - У. Эко) произведение существует в истории как бы само по себе - в силу своей «символичности» является своеобразным хранилищем информации. В концепции французского ученого многосмысленность произведения никак не соотносится с его интенциональностью, скорее даже противопоставляется ей. По мнению Барта, именно освобождение произведения «от давления авторской интенции»37 позволяет воспринять многозначность произведения («символический трепет его смыслов»38). Произведение рассматривается Бартом как частный случай реализации энергии «письма»: «Произведение - это всего лишь отправная точка анализа, горизонтом которого является язык»39. Иными словами, структуралиста Барта интересует не произведение как отдельное высказывание с его конкретным смыслом, а язык («дискурс»40). Существование некоего общего «языка» литературы невозможно отрицать, но в концепции Барта высвечивание языковой сферы оказывается возможным только ценой затемнения отдельной «фразы» - конкретного произведения как личностной концепции мира. Вопрос о соотношении дискурсивных законов (всеобщих правил порождения смысла) и конкретной авторской смысловой установки Бартом не ставится, так как, на его взгляд, постановка такого вопроса не входит в компетенцию «науки о литературе».
Литературоведение, согласно Барту, как раз призвано не выявлять возможные смыслы произведения («содержания»41), а лишь описывать «условия существования содержания», или «формы»42. Наука о литературе, таким образом, сближается с лингвистикой, а точнее - с грамматикой (в смысле «трансформационной грамматики» Н. Хомского43). Литературовед изучает не «полноту смыслов произведения», а только условия и возможности самой осмысленности произведения - «пустой смысл»44, само существование которого создает возможность для «наполнения» произведения разными историческими содержаниями. Эти смысловые формы, являющиеся, по Барту, объектом интереса литературоведов, конечно же, не соотнесены с какой-либо конкретной установкой, творческой позицией личности - «индивидуальными волевыми устрем-
лениями»45 автора, они формируются «за пределами авторского сознания»46. На место писателя ставится безличная сила «письма».
При этом читатель, по мнению Барта, наделяет произведение смыслом41, но смысл этот совершенно субъективен и непостигаем, он является «воплощенным вожделением»48 читателя. Барт не связывает интенцию читателя с авторской смысловой установкой, игнорирует ответный характер чтения.
Таким образом, в статье Барта обнаруживаются по крайней мере две из четырех выявленных нами особенностей неопозитивистского подхода к смыслу литературного произведения: 1) рассмотрение его вне связи с авторской интенцией; 2) несоотносимость смысла с интенцией читателя, так как последняя субъективна и непознаваема («ни один человек в мире ничего не знает о том смысле ...которым наделяется произведение в процессе чтения»49). Как видим, две эти особенности, по сути, указывают на последовательное
понимание смысла как объекта, что и характерно для позитивизма.
* * *
Постструктурализм, как известно, в ряде существенных моментов представляет собой оппозицию структурализму. Так, Г.К. Ко-сиков указывает на следующие различия между двумя направлениями гуманитарной мысли: 1) объект структурализма, готовый, налично-овеществленный и неподвижный / объект постструктурализма, динамичный и подвижный; в центре внимания уже не знак, а сам процесс «означивания», не «фенотекст», а «генотекст» (в терминологии Ю. Кристевой); 2) для структурализма характерен сциентизм, проявляющийся в том, что между языком-объектом и метаязыком существует определенная дистанция / по мнению постструктуралистов, метаязык гуманитарных наук не может отдалиться от объекта, дистанция между ними отсутствует50.
Вместе с тем, несмотря на ряд существенных расхождений, постструктурализм представляет собой, по нашему убеждению, такую же современную «реинкарнацию» позитивистского подхода к гуманитарным феноменам, как и структурализм. Позитивистская природа данной гуманитарной методологии отчетливо просматривается, в том числе и в отношении к смыслу литературного произведения. Для обоснования данного тезиса рассмотрим более пристально две «постструктуралистские» статьи Барта, а именно - «От произведения к тексту» (1911) и «Смерть автора» (1968). В статье «От произведения к тексту»51 Барт последовательно разграничивает два обозначенных в заглавии явления52. Прежде всего произведение статично, тогда как текст динамичен («Текст не мо-
жет неподвижно застыть»53). Статичность произведения, по мысли Барта, обусловлена его соотнесенностью с определенным «мнением» (доксой), тогда как текст всегда парадоксален54, не соотнесен с какой-либо интенцией (автора, читателя или критика)55. «Докса» («общее мнение»56) осмысливается Бартом как нечто насильственное, в конечном итоге как «цензура»57.
Наиболее последовательно (особенно в «Смерти автора»58) Барт «освобождает» текст от соотнесенности с авторской интенцией. Как утверждает французский философ, в «письме» «теряются следы нашей субъективности... исчезает всякая самотождественность... телесная тождественность пишущего»59. Существование автора Барт связывает с наличием (мнимым, по мнению философа) у произведения «окончательного смысла»60, некой «тайны»61. Именно устранение связи текста с авторской интенцией приводит к «высвобождению смысла»62, тогда как поиск авторского присутствия (для Барта ассоциирующегося с присутствием Бога) останавливает «течение смысла»63. Как видим, смысловая бесконечность текста для Барта возможна только как следствие его анонимности. Именно отсутствие связи с конкретной ценностной установкой (прежде всего творческой установкой автора - «отца и хозяина»64 произведения), по логике Барта, предопределяет принципиальную («неустранимую»65) множественность смыслов текста; последний «не поддается даже плюралистическому истолкованию, в нем происходит взрыв, рассеяние смысла»66. Интенциональную природу произведения как высказывания Барт не увязывает с его смысловой многомерностью. Наоборот, одно исключает другое: «Текст представляет собой не линейную цепочку слов, выражающих единственный, как бы теологический смысл... но многомерное пространство, где сочетаются и спорят друг с другом различные виды письма, ни один из которых не является исходным»67. Соотнесенность с авторской волей, свойственная произведению, предполагает, по убеждению Барта, смысловую ограниченность, несвободу (в первую очередь для воспринимающего субъекта). Текст же, в отличие от произведения, «можно читать, не принимая в расчет волю его отца» (автора)68. Правда, Барт не объясняет, как реально это можно делать, разве что редуцировать элементы текста к языковым значениям.
Смысл текста не увязывается Бартом и с интенцией читателя. Хотя в финале статьи «Смерть автора» может создаться впечатление, что именно читательская интенция ставится на место авторской в качестве оцельняющей: «целостная сущность письма» «обнаруживается» не автором, а читателем69. Вместе с тем читатель
понимается Бартом не как личность, а скорее как место схождения «цитат», «видов письма», некое условие (опять же анонимное) целостности текста10.
Таким образом, текст рассматривается Бартом как зона свободы от каких-либо установок, точек зрения на мир (культуру, социум). Но культурная реальность, свободная от связи с неким мнением (если таковую вообще возможно представить как нечто действительное!), неизбежно оказывается вне сферы смысла, превращается в бесконечно («символически») развертывающееся информационное полотно.
Игра как свободное соотнесение элементов структуры друг с другом противопоставляется Бартом герменевтическому «углублению в смысл»11. В тексте смысл («означаемое») «бесконечно откладывается на будущее»12, так как всякое осмысление, по логике Барта, это прекращение игры, замыкание структуры, т. е. некое насилие над свободой текста. Провозглашая свободу (открытость) текста в противоположность закрытости произведения13, Барт не объясняет, почему вообще всякое соотнесение культурной реальности с определенной осмысляющей позицией (творческой и/или рецептивной установками) обязательно должно восприниматься как насилие. Барт не замечает онтологических корней «центрированности» культуры, того, что всякое культурное явление изначально соотнесено с некой установкой (интенцией). Рассмотрение же культуры вне соотнесения с какими-либо установками (авторов, читателей, критиков и т. п.) является не чем иным, как позднейшей сциентистской абстракцией.
Итак, как мы это увидели на примере статей Барта, постструктурализм не может связать бесконечность смысла произведения с определенностью смысловой установки автора (или читателя); наоборот, одно исключает другое. Семантическая многозначность текста определяется, по Барту, тем, что в пространстве Текста «ни один говорящий субъект не остается в роли судьи»14. Однако такое пространство если и может существовать, то только в пределах сциентистского взгляда на мир, когда ценностная установка познающего субъекта сознательно не принимается в расчет. Именно подобный скрытый сциентизм позволяет нам рассматривать теорию литературы постструктурализма как неопозитивистскую.
Таким образом, наличие у произведения множества смыслов, утверждаемое в рамках и структурализма, и постструктурализма, не противоречит тому, что в данных литературных теориях смысл понимается монологически. Устранение связи смысла с конкретной позицией мыслящего (автора, читателя или критика) ведет к тому,
что на месте данных субъектов - реальных участников эстетического события - неизбежно оказывается виртуальная, латентная фигура обезличенного наблюдателя, всеми своими чертами напоминающего максимально абстрагированного субъекта научного исследования. Смысл же, в свою очередь, неизбежно объективируется, становится информацией, пусть и бесконечно множащейся.
Примечания
Тюпа В.И. Смысл художественный // Поэтика: словарь актуальных терминов и понятий. М.: Изд-во Кулагиной; Intrada, 2008. С. 238-239. Приведем два примера. В учебнике В.Е. Хализева (Хализев В.Е. Теория литературы. М.: Высш. шк., 2000. С. 109-110) понятие смысла кратко охарактеризовано в разделе, посвященном «функционированию литературы», отношению произведения к «воспринимающему сознанию» (С. 106). При этом речь идет о «смысле высказывания» (С. 109), а не о смысле литературного произведения. В пособии "Modern literary theory: a comparative introduction" (L.: B.T. Batsford Ltd, 1991) понятие смысла (meaning) рассматривается в рамках обзора герменевтических и рецептивно-эстетических подходов к литературному произведению (P. 122-144).
Из исследований последних лет стоит отметить: Беляева А.М. Проблема интерпретации в деконструктивизме Ж. Деррида и его последователей: Автореф. дис. ... канд. филос. наук. М., 2008. 23 с.; Емельянова М.А. Семиотика искусства в зеркале французского постструктурализма: Барт и Бодрийяр: Автореф. дис. ... канд. филос. наук. Белгород, 2009. 20 с.; Автономова Н.С. Философский язык Жака Деррида. М.: РОССПЭН, 2011; Дьяков А.В. Жиль Делез: Философия различия. СПб.: Алетейя, 2012. Работы, составляющие научную базу нашего исследования, будут перечислены далее.
Косиков Г.К. От структурализма к постструктурализму (проблемы методологии) // Косиков Г.К. Собр. соч. Т. 2: Теория литературы: Методология гуманитарных наук. М.: Центр книги Рудомино, 2012. С. 243-436. Автономова Н.С. Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках (Критический очерк концепций французского структурализма). М.: Наука, 1977.
Новейший философский словарь: Постмодернизм / Гл. науч. ред. и сост. А.А. Грицанов. Минск: Совр. литератор, 2007.
Зенкин С.Н. Работы о теории: Статьи. М.: Нов. лит. обозрение, 2012. С. 220-232. Исключением является статья С.Н. Зенкина из упомянутого выше сборника работ, в которой рассматриваются взгляды на смысл авторов, заявлявших «о своей приверженности к структуралистской методологии» (Зенкин С.Н. Указ. соч. С. 220): М. Риффатера, А. Греймаса и Р. Барта. В данной статье
2
3
4
5
6
7
Зенкина прежде всего интересуют подступы упомянутых исследователей к явлению релевантности смысла. При этом ученый не рассматривает развернуто структуралистские подходы к смыслу и не затрагивает постструктуралистские литературные теории. Вместе с тем Зенкин, на наш взгляд, справедливо объясняет «методологические трудности», возникшие перед абстрактно-рационалистическим проектом структурной семиологии, тем, что она сталкивается с очевидностью (в том числе для самих ученых-структуралистов, как убедительно показывает автор статьи) следующего положения дел: «окончательной инстанцией, удостоверяющей релевантность смыслов культуры, остается не система, а традиция, опыт включенного наблюдения, осуществляемый субъектом культуры» (Там же. С. 231-232).
9 Косиков Г.К. От структурализма к постструктурализму (проблемы меодоло-гии). С. 258.
10 Зарубежная эстетика и теория литературы Х1Х-ХХ вв. / Сост., общ. ред. и вступ. ст. Г.К. Косикова. М., 1981. С. 82.
11 Там же. С. 13.
12 Там же. С. 95.
13 Там же.
14 Там же.
Косиков Г.К. От структурализма к постструктурализму (проблемы меодоло-гии). С. 283.
16 Там же. С. 280.
11 Косиков Г.К. «Структура» и/или «текст» (стратегии современной семиотики) // Косиков Г.К. Собр. соч. Т. 2. С. 553-602.
18 Там же. С. 551.
19 Там же.
20 Косиков Г.К. От структурализма к постструктурализму (проблемы методологии). С. 280.
21 Там же.
22 Там же. С. 283.
23 Там же. С. 282.
24 Там же.
25 Леви-Стросс К. Первобытное мышление. М.: Республика, 1994. С. 308.
26 Цит. по: Косиков Г.К. От структурализма к постструктурализму (проблемы методологии). С. 282.
21 Барт Р. Критика и истина // Барт Р. Избр. работы: Семиотика. Поэтика / Пер. с фр. М.: Прогресс, 1989. С. 319-314.
28 Там же. С. 321.
29 Там же. С. 345.
30 Там же. С. 346.
31 Там же. С. 350.
32 Там же.
15
40
33 Там же. С. 350-351.
34 Там же. С. 353.
35 Там же.
36 Там же. С. 354.
37 Там же. С. 358.
38 Там же.
39 Там же. С. 359. Там же.
41 Там же. С. 356.
42 Там же.
43 Там же.
44 Там же.
45 Там же. С. 357.
46 Там же.
47 Там же. С. 373.
48 Там же.
49 Там же.
50 См.: Косиков Г.К. От структурализма к постструктурализму (проблемы методологии). С. 375.
51 Барт Р. От произведения к тексту // Барт Р. Избр. работы. С. 413-423.
52 По наблюдению Г.К. Косикова, бартовская оппозиция произведения и текста примерно соответствует оппозиции фенотекста и генотекста Ю. Кристевой (см.: Косиков Г.К. От структурализма к постструктурализму... С. 395). Фенотекст, по Кристевой, - это «готовый... семиотический продукт, обладающий вполне устойчивым смыслом» (Там же. С. 394). Важно, что фенотексты связаны с авторской «субъективной интенцией» и «предназначены для прямого воздействия на партнеров по коммуникации» (Там же). Генотекст - «это неструктурированная смысловая множественность, обретающая структурную упорядоченность лишь на уровне фенотекста» (Там же. С. 395). По Барту, «текст» не отменяет «произведения»; «он просто находится "по ту сторону" произведения» (Там же). Главная особенность текста, определяющая специфику текстового анализа, - бессознательность его функционирования, отсутствие каких-либо связей с авторской интенцией. Но, строго говоря, утрачивая связь с какими-либо ценностными установками (автора, читателя, критика), генотекст представляет собой не что иное, как хранилище информации.
53 Барт Р. От произведения к тексту. С. 415.
54 Там же. С. 416.
55 Ср. у Ю. Кристевой: «Генотекст, не являясь структурой и ничего не структурируя сам, лишен субъекта» (Кристева Ю. Избранные труды: Разрушение поэтики. М.: РОССПЭН, 2004. С. 298). Кристева далее пишет: «Местопребывание генотекста — вне субъекта и вне времени» (Там же). Но именно положение вне
времени и вне соотнесенности с конкретной ценностной установкой характеризует объекты научного познания. Барт Р. От произведения к тексту. С. 416.
57 Там же.
58 Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избр. работы. С. 384-391.
59 Там же. С. 384. Там же. С. 390. Там же. Там же. Там же.
Барт Р. От произведения к тексту. С. 419. Там же. С. 417. Там же.
Барт Р. Смерть автора. С. 388. Барт Р. От произведения к тексту. С. 419. Барт Р. Смерть автора. С. 390.
Ср. справедливое, на наш взгляд, замечание А.А. Грицанова, относящееся к постмодернизму: «Постмодернизм вовсе не стремится увязать процесс генерации смыслов текста с фигурой Читателя в качестве ее субъекта или внешнего причиняющего начала» (Грицанов А.А. Смерть Автора // Новейший философский словарь. С. 617). Барт Р. От произведения к тексту. С. 417.
72 Там же. С. 416.
73 Там же. С. 417.
74 Там же. С. 423.
56
71
