CC BY
140
УДК 291.7
А. М. Прилуцкий *
СЕМИОТИЧЕСКОЕ ПРОСТРАНСТВО КОНСПИРОЛОГИЧЕСКОГО НАРРАТИВА И МИФА
Статья посвящена анализу основных семиотических закономерностей функционирования конспирологических текстов в контексте религиозной культуры. Автор обосновывает понимание конспирологического мифа как особой формы нарратива, обладающего сюжетными характеристиками. В статье доказывается, что специфические метафоры конспирологического мифа сближают последний с архаическими формами мифа. Потенциальная неверефицируемость конспирологического мифа придает ему устойчивость и делает его привлекательным для носителей мифологического сознания.
Ключевые слова: конспирология, миф, нарратив, метафора, эсхатология.
A. M. Prilutskii
Semiotic Features of Conspiracy Narrative and Conspiracy Myth
This article analyzes the main semiotic features of functioning of conspiracy texts in the context of religious culture. The author considers the conspiracy myth as a kind of conspiracy narrative which characterized as a plot-structure. The author interprets the conspiracy myth as a variant of conspiracy narrative which has a plot-structure. Particular attention is paid to the analysis of conspiracy metaphors that make these texts are similar to samples of archaic mythological understanding of reality. Potential non-verifiability metaphors of conspiracy myth gives it stability and makes it a sought-after for people with mythological perception of the world.
Keywords: conspiracy theory, myth, narrative, metaphor, eschatology.
Конспирологический нарратив в настоящее время оказывается востребованным в политике, публицистике, художественной литературе, «альтернативных науках», различных теологических и квазитеологических построениях. Будучи явлением сложным и внутренне противоречивым, конспирологический нарратив апеллирует к своеобразной «архетипической картине мира», которая включает инфернальный, профанный и сакральный онтологические уровни
* Прилуцкий Александр Михайлович — доктор философских наук, профессор, Русская христианская гуманитарная академия.
264
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2016. Том 17. Выпуск 3
[7, с. 85], при этом исторические события и процессы интерпретируются как результат воздействия инфернальных сил на профанный мир, который в своем большинстве не подозревает о существовании последних. Олицетворением этих инфернальных сил в конспирологических нарративах обыкновенно выступают могущественные тайные общества «кукловодов» и «заговорщиков», которые, скрываясь за фасадом повседневной реальности, претендуют на управление ходом истории. В контексте конспирологии заговор обычно интерпретируется как «тайное сотрудничество группы людей ради реализации общего плана» [10, ^ 13].
В силу этого, именно концепт тайного заговора и могущественного тайного общества, способного этот заговор осуществить, выступает в качестве своеобразного герменевтического ключа, при помощи которого конспиро-логический нарратив конструирует свое герменевтическое пространство — специфическую семиосферу, в которой порождаются сложные символические конструкции и системы.
Существующие исследования конспирологического нарратива в большинстве случаев ограничиваются областями истории, политологии, психологии, реже — когда речь идет о конспирологическом романе, детективе или литературе нон-фикшн — используются методы литературоведческого анализа. Инструментарий семиотического и семиогерменевтического анализа для изучения специфики конспирологического дискурса до настоящего времени практически не применялся, редкие в отечественной гуманитаристике исследования семиотики политического мифа, среди которых стоит, прежде всего, отметить диссертацию И. А. Лебедева «Семантика и семиотика в культуре тоталитарных обществ: миф, символ, ритуал» и работы профессора Вардана Багдасаряна, не рассматривают семиотические особенности именно конспи-рологического дискурса.
Однако без уяснения семиотический специфики конспирологического дискурса оказывается затруднительным не только изучение процессов воспроизводимости отдельных конспирологических мифологем, но и определение границ конспирологической мифосферы — семиотически структурированного пространства, в котором создаются, воспроизводяться и интерпретируются конспирологические тексты.
В соответствии со сказанным определим значение базовых терминов.
Под конспирологическим нарративом будем понимать любой текст, содержанием которого является интерпретация исторических и современных событий с точки зрения конспирологии, т. е. теории заговора, предполагающей, что могущественная группа заговорщиков, руководимая корыстными или иными неблаговидными мотивами, направляет ход исторических процессов.
Конспирологический миф представляет собой разновидность конспирологического нарратива, отличительным признаком которой является сюжетность: в конспирологическом мифе повествуется о действиях конкретных тайных сил, направленных на достижения определенного прагматического эффекта. Так, утверждение, что «миром правят тайные силы», относится к конспирологиче-скому нарративу, а «Николая II ритуально убили адепты тайного жидо-масон-ского общества» — к числу конспирологических мифов. Выделение в рамках
конспирологического дискурса специфического пространства конспироло-гического мифа необходимо вследствие того, что конспирологические тексты не ограничены мифом: наряду с последним существуют конспирологические идеологемы, конспирологическя паранаука, и т. д.
В качестве методов исследования нами были выбраны дискурс-анализ семиотического дрейфа и модальностей конспирологического мифа, которые определяются на основе изучения формальной семантики мифологических текстов.
Согласно гипотезе, высказанной О. Г. Алифановой,
формирование нарратива происходит в когнитивном пространстве посредством формирования отдельных когнитивных компонентов нарратива: концептов, нарративных высказываний, нарративных аргументов и нарративных субстанций, которые, в свою очередь, организованно и систематизированно взаимодействуют и функционируют в нарратосфере [1, с. 4].
Это предположение, взятое за основу, позволяет при помощи содержательного контент-анализа выделить базовые концепты, из которых строится конспирологический нарратив, и определить в первом приближении его структуру, которую образуют:
• религиозные и парарелигиозные конспирологические концепты,
• паранаучные конспирологические концепты, (медицина, история),
• идеологические конспирологические концепты,
• социо-экономические конспирологические концепты. Религиозные конспирологические концепты достаточно популярны в дискурсах народной религиозности. Они представлены в различных модальностях: профетической (например, старцы предрекли заговор иерархов-отступников*), эсхатологической (мировое правительство приготовляет путь антихриста [3]), деонтической (заговорщики — предатели православия должны раскаяться [5]), футурологической (все храмы будут в величайшем благолепии, как никогда, а ходить в те храмы нельзя будет [4]) и др. Однако религиозная конспирология вовсе не обязательно носит апокрифический характер. Так, в Новозаветном дискурсе мы имеем конспирологические концепты, которые являются парадигматмческими для вышеперечисленных, более того, отсылка к каноническому тексту используется как инструмент герменевтической легитимизации апокрифического. Например, известен конспирологический концепт «Сталин сохранил жизнь будущему русскому православному царю, расправившись с "врачами-вредителями", которые, согласно предсказанию кабаллистов, убивали младенцев, среди которых находился будущий царь». В этом сюжете четко прослеживаются аналогии с новозаветным рассказом об убиении младенцев Иродом и таким образом «грядущий Царь» символически сопоставляется с Царем Христом, а весь сюжет получает легитимиза-
* В этих откровениях, наряду с рядом явных лжепророчеств (вроде обещания, будто преп. Серафим воскреснет при императоре Николае, см. «Серафимово послушание»), содержится предсказание об отступничестве архиереев, на которое очень любят ссылаться современные раскольники.
цию благодаря выстроенным при помощи метафор и аллегорий параллелей с новозаветными событиями.
Паранаучные конспирологические концепты бывают востребованы в дискурсах т. н. альтернативных наук, прежде всего истории и филологии, но они присутствуют и в медицине и других науках. В большинстве случаев паранаучные конспирологические концепты предполагают наличие грандиозного заговора ученых, который позволяет:
• фальсифицировать исследования,
• замалчивать источники, опровергающие традиционные теории,
• извлекать материальную выгоду и (или) получать высокий социальный статус,
• игнорировать достижения и работы «альтернатившиков».
В паранаучной медицине конспирологические концепты несколько отличаются от тех, которые популярны в гуманитарных паранауках. Они обычно предполагают наличие заговора медиков (ученых и клиницистов), которые из коммерческих, прежде всего, побуждений
• изобретают несуществующие болезни,
• скрывают реальные вредоносные последствия от способов традиционного лечения и профилактики болезней,
• скрывают наличие вредоносных последствий от использования «безобидных на первый взгляд» веществ и практик,
• скрывают простые, традиционные (народные) безопасные и результативные способы лечения.
Идеологические конспирологические концепты используются для вскрытия тайной логики организационного устройства политического пространства (действие правительств, международных организаций, транснациональных корпораций), которые находятся под негласным контролем тайных могущественных обществ и действуют в их интересах. Эти тайные могущественные силы предпочитают находиться в тени, но именно в их руках сосредоточена реальная политическая и экономическая власть. Иногда их деятельность интерпретируется в контексте эсхатологического мифа (подготавливают приход антихриста, борются с христианством и всеми религиями, сами являются «коллективным антихристом»), и тогда идеологические конспирологические концепты вступают во взаимодействие с религиозными и парарелигиозными.
К этой же разновидности конспирологических концептов можно отнести конспирологические объяснение мировых войн и антимонархических революций как необходимых условий установления нового глобального мирового порядка, равно как наличие особого идеологического значения таких идеологически нейтральных мероприятий властей, как денежная или паспортная реформа, внедрение новых информационных технологий, переписи населения и т. п.
Социо-экономические конспирологические концепты по семантике близки идеологическим. Они предполагают, что динамика рынка (например, изменение цен на нефть), различные мероприятия социальной политики национальных правительств, в т. ч. обусловленные спецификой миграционных процессов,
обусловлены на самом деле тайными мотивами сообщества заговорщиков, которые управляют в реальности экономиками государств и определяют их социальную политику.
Анализ структуры денотативных компонентов семантики конспиро-логичского нарратива позволяет определить общие идеологемы, присущие конспирологическому нарративу как таковому:
1. Идеологема «тайного заговора могущественных сил»,
2. Идеологема «власти кукловодов»,
3. Идеологема «грандиозного обмана».
Различные герменевтические механизмы интерпретации и контексту-ализации данных идеологем вместе с различными их сочетаниями создают совокупность текстов конспирологического нарратива.
Будучи одним из компонентов конспирологического нарратива, конспи-рологический миф представляет собой сюжетное повествование о действии тайных заговорщиков (иногда и их противников), последствия которых интерпретируются массой профанов как результат действия совершенно иных сил и закономерностей. Эти закономерности в рамках «профанного дискурса» обычно объясняются в контексте установок экзотерической причинности, апеллирующей к рациональности происходящих социальных и природных событий, познаваемости мира и его основных законов: «Конспирология образует саму суть метафизики как подозрительно-недоверчивого отношения к чувственно воспринимаемой реальности» [9, с. 85].
При этом конспирологический миф, и шире — конспирологический нарратив всегда существует как дискурсная оппозиция нарративу экзотерическому, который в глазах самих конспирологов соотносится с профанной наукой, а иногда и самими заговорщиками. Принципиальной разницы здесь нет: просто в одном случае создатели рациональных, научных объяснений, не использующих концепта заговора, обвиняются в добросовестном заблуждении, другом — целенаправленном и зловредном обмане. Такая априорная оппозиционность способствует формированию мифологических структур (бинарные оппозиции мифологического мировосприятия), подобных проанализированным К. Леви-Строссом, поскольку культура формируется взаимодействием религии и образования [8, с. 247], при отсутствии последнего формируются сугубо мифологические структуры.
Контент-анализ позволяет выделить следующие бинарные оппозиции конспирологического мифа, раскрытие которых продуцирует оригинальные мифологические сюжеты:
- масоны / преданные монархисты,
- тайные отступники от религии / бескомпромиссные фундаменталисты,
- лидеры тайных иудейских сект / консервативные православные иерархи,
- адепты мирового правительства / прозорливые старцы,
- представители экзотерической науки / представители альтернативных направлений,
- официальная медицина / ненаучная медицина,
- христианская (обычно католическая) иерархия, скрывающая «факты» и «источники» / независимые исследователи и правдолюбивые детективы.
Раскрытие бинарной оппозиции в сюжете конспирологического мифа
предполагает контекстуализацию и последующую метафоризацию содержания оппозиции: противопоставляемые элементы превращаются в дискурсные метафоры с исключительно широким семантическим полем. Интерпретация реального или мнимого мировоззренческого конфликта в концептах конспи-рологического мифа предполагает создание метафор типа «конфликт — это тайная война» [2, с. 7]. Соответственно, стороны, вовлеченные в эту войну, не просто выступают в качестве «врагов», но являются участниками тайного ми-стериального действия («тайная война» является одновременно и «священной войной»), т. к. ведут борьбу с самим антихристом или его адептами. Поэтому такие на первый взгляд не имеющие отношение к религии вопросы, как «вред от прививок», «опасность дрожжевого хлеба», «опасность информационных технологий», «использование зомбирующих изображений» и т. п., оказываются (посредством метафоризации конфликта) наделенными религиозным содержанием борьбы с кознями антихристовыми. Последнее можно сравнить с народной мифологемой о том, что «водку изобрел черт» (вар. «табак произрастил черт»). Помимо конспирологического (хотя и предельно примитивного) объяснения социальных последствий неумеренного употребления алкоголя, данная метафора предполагает, что за привычными, хотя и печальными явлениями обыденности скрываются темные могущественные силы, восходящие к самому врагу рода человеческого, а борьба с ними обретает сакрализованное, едва ли не эсхатологическое значение.
Дальнейшее распространение метафор конспирологического мифа до аллегорий соответствует развертыванию дискурса мифа. Аллегорическая основа конспирологического мифа приводит к герменевтическим сложностям: литеральный смысл наслаивается на аллегорический, причем до степени смешения, в результате их оказывается практически невозможным разграничить, а значит и опровергнуть бесспорными данными истории и других наук — специфика аллегории состоит в ее принципиальной неопровергаемости и неверифици-руемости.
Именно поэтому, например, криминологические и исторические аргументы не являются сколько-нибудь убедительными для адептов конспирологического мифа о ритуальном убийстве Николая II, а сомнительный с богословской точки зрения чин святости «царь-искупитель» в их восприятии не опровергается соответствующими теологическими и герменевтическими аргументами. Более того, при возникновении интерпретационных сложностей сторонники этих конспирологических мотивов просто обращаются к метафорическим значениям базовых терминов-понятий, которые тем самым выводятся из под логи-ко-аргументационной критики. Опровергнуть теологическими аргументами метафору или аллегорию действительно невозможно, поскольку ее значение изначально предельно широко и неконкретно, а сама метафора не претендует быть способом изложения научного, верифицируемого знания.
На основании сказанного можно сделать предположение о том, что именно тяготение к метафоризации дискурса в условиях семиотического дрейфа делает конспирологический нарратив столь устойчивым. Никакие рациональные разоблачения ему не страшны, а этиологическую функцию применительно
к условиям мифологического мировосприятия выполнять он может вполне успешно, поскольку реализует претензии на «правильное понимание (и объяснение. — А. П.) прошлого и настоящего» [6, с. 235]. Конспирологическое объяснение поэтому оказывается вполне убедительным, а значит и востребованным.
ЛИТЕРАТУРА
1. Алифанова О. Г. Когнитивный и дискурсный потенциал нарратива: автореф. дис. ... канд. филол. наук. — Иркутск, 2010. — 18 с.
2. Антонова Т. Г. Метафорическое моделирование социального конфликта в ме-диадискурсе: ключевые дискурсивные метафоры // Язык и культура. — Приложение № 1. — 2012. — С. 5-18.
3. Повестка дня до 2030 года. Читаем книгу Откровение 13 гл. // Time-P. Время последнее. — URL: http://time-p.com/new-world-order/ (дата обращения: 23.03.2016).
4. Православные старцы о Восьмом антихристовом Соборе. Когда нельзя уже будет ходить в храмы // Чистый интернет. — URL: http://www.logoslovo.ru/forum/topic_12534/ (дата обращения: 23.03.2016).
5. Слетели последние маски. Встреча патриарха и папы римского это предательство Православия // Чистый интернет. — URL: http://www.logoslovo.ru/forum/all/topic_10952_2/ (дата обращения: 23.03.2016).
6. Фирсов С. Л. Адольф Мюнхенский и Иосиф Великий — политические «святые» религиозных маргиналов // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. — 2009. — Т. 10, № 2. — С. 234-262.
7. Чаблин А. Политическая мифология постсоветской России // Власть. — 2009. — № 8. — С. 84-86.
8. Шмонин Д. В. О богословии образования и образовательной политике // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. — 2014. — Т. 15, № 4. — С. 246-252.
9. Яркеев А. В. Бытие социального в структурах «зловещего»: герменевтический аспект // Вестник Томского государственного университета. — 2015. — № 392. — С. 83-87.
10. Cubitt G. T. Conspiracy Myths and Conspiracy Theories // Journal of the Anthropological Society of Oxford. — 1989. — Vol. XX, N 1. — P. 12-26.
