CC BY
119
УДК 930.1. (09)
РУССКИЕ УДЕЛЫ: ЯВЛЕНИЕ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЖИЗНИ МОСКОВСКОЙ РУСИ И НАУЧНЫЙ ТЕРМИН ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
© 2010 г. Н.В. Козлова
Южный федеральный университет, Southern Federal University,
ул. Б. Садовая, 105/42, г. Ростов-на-Дону, 344006, B. Sadovaya St., 105/42, Rostov-on-Don, 344006,
decanat@hist. sfedu. ru decanat@hist. sfedu. ru
Рассматривается распространение в отечественной историографии понятия уделов, используемых как в форме явления политической жизни Московского государства, так и как научный термин. Делается вывод, что удел представлял собой форму феодального землевладения, обладающего признаками суверенитета, хотя и ограниченного, поскольку сохранялась зависимость удельного князя от великого князя московского, характерная для этого периода.
Ключевые слова: удел, удельная система, феодализм, феодальное землевладение, суверенитет.
The dissemination of an independent principality concept in Russian historiography as a phenomenon of the political life in Moscow state as well as a scientific term is considered. The author comes to the conclusion that the independent principalities were a form of medieval land ownership with some indications of sovereignty though limited one because the dependence of an appanage prince from the great Moscow prince typical for that period remained.
Reywords: princedom, independent principalities system, feudalism, feudal land ownership, sovereignty.
Понятие об уделах Московской Руси ХУ-ХУ1 вв., которое основывается на терминологии источников того времени, тесно связано в историографии с научным представлением о феодализме как о системе общественно-политических и межличностных отношений эпохи средневековья. В существовании уделов выражалась основополагающая, важнейшая сторона
этих отношений. Как отмечал выдающийся русский медиевист рубежа XIX - XX вв. Н.П. Павлов-Сильванский, «существеннейшие черты» феодализма «состоят, с одной стороны, в раздроблении страны на множество самостоятельных владений, княжеств и привилегированных боярщин-сеньерий». Между этими владениями Павлов-Сильванский видел самую
тесную связь. По его словам, она выражалась «в объединении этих владений договорными, вассальными связями, заменявшими позднейшие государственные начала подданства» [1, с. 49]. Он принимал при этом мысль Н.И.Кареева о поземельной основе феодализма. Всякая форма самостоятельного феодального владения, в том числе уделы Московской Руси, представляла собой прежде всего право на землю, а владетель, в частности удельный князь, выступал как землевладелец с определенным комплексом прав на землю [1, с. 48 - 49].
Уделы и удельная система играла для Московской Руси столь большое значение, что с ними связывался целый большой период истории страны эпохи средневековья. Он следовал за более ранним большим периодом ее истории, который назывался Древней Русью, или Киевской Русью. Не случайно в своем исследовании по истории русского феодализма Павлов-Сильванский выделял при его периодизации два этапа, отразившихся в названиях его трудов - «Феодализм в древней Руси» и «Феодализм в удельной Руси». Такая периодизация основана на признании историком того обстоятельства, что удельная система на Руси не являлась исторически самой ранней формой поземельных и личностных отношений периода феодализма.
Еще задолго до Павлова-Сильванского на историческую сущность и значение русских уделов указывал К.Д. Кавелин. Генезис их он связывал с процессом распада системы «родового единства между князьями», существовавшей в Киевской Руси, в результате чего место родовых интересов как определяющих занимали интересы отдельной княжеской семьи. Князья теперь отказывались от прежних «честолюбивых видов», столь характерных для некоторых князей киевского времени. Они уже хотели «владеть» лишь тем, чем «владели отцы и деды» и заботиться «только об удержании за собою наследственных уделов - не более». Это имело в исторической перспективе позитивное значение, которое Кавелин особо и очень четко выделял. Одно из них состояло в том, что «княжеские ветви и фамилии получают наконец оседлость». Другое - в том, что «Россия распадается на несколько территорий, совершенно отдельных и независимых друг от друга» [2, с. 40]. Распад Руси он не оценивал негативно. Этим его точка зрения значительно отличалась от оценки распада Киевской Руси, характерной для русских историков XVIII в., а затем для Н.М. Карамзина.
Как представитель государственной школы русской историографии Кавелин видел в распаде Руси исторический шаг на пути к будущему торжеству государственного начала в стране. Связано это было с тем, что Русь, преодолев господство родового быта, вступила вместе с политическим распадом в новый этап своего развития. Точно так же позитивное значение видел он в последующем преодолении удельной системы и в политическом объединении страны под властью великого князя московского, а затем московского царя, причем не только в политическом отношении. «Уничтожение удельной системы и соединение России в нераздельное целое, под властью одного великого князя, было не
только началом новой эпохи в нашей политической жизни, но важным шагом вперед в развитии всего нашего внутреннего быта» [2, с. 47], - указывал он.
Справедливо отметил К.Д. Кавелин также связь между основаниями удельной системы и сменившим ее Московским государством. «Княжество принадлежит князю, есть его наследственный удел; князь -дедич и отчич княжения», - подчеркивал он. В то же время с упразднением удельной системы такие основания никуда не исчезли и сохранились в Московском государстве. «Тип тот лежит и в основании Московского государства: он только раздвинулся, принял громадные размеры» [3, с. 212], - обращал он внимание. Данное замечание имеет значение как обоснование глубины и прочности исторических последствий порядков, сформировавшихся в удельной системе и сохранившихся в Московской Руси периода, пришедшего в русской истории на смену удельному периоду.
На исторические изменения порядков наделения князей землей в период от Киевской к Московской Руси четко указывал В.О. Ключевский. Он обращал внимание на то, что в киевский период истории Руси сложился такой порядок наделения князей землями, который можно было «называть ... очередным». Такое указание позволяло учесть его «отличие от последующего удельного, установившегося в XIII и XIV вв.» [4, с. 176].
Вывод В.О. Ключевского о существовании особого удельного порядка был основан на данных источников, в которых упоминание об уделах относится не к древнерусскому периоду истории страны, а к московскому. Формы наделения владетелей землей, соответствовавшие позднейшим уделам Московской Руси, назывались в источниках, относившихся к Киевской Руси, волостями. О волостях упоминал Ключевский, анализируя раздел Русской земли Ярославом Мудрым между сыновьями, и выделял такую зависимость: «Чем старше был князь, тем лучше и богаче волость ему доставалась». Отсюда историк делал вывод, что подобный «раздел основан был на согласовании генеалогического отношения князей с экономическим значением городовых областей» [4, с. 172], которые доставались тому или иному князю. Для Ключевского как историка, взгляды которого основывались в значительной степени на философии истории позитивизма и предполагали признание исторических закономерностей, данный вывод играл принципиально важную роль. Он представлял собой установление одной из закономерностей развития политической системы Киевской Руси.
На подобный порядок Ключевский смотрел с позиций глубокого историзма, подчеркивая, что и до Ярославичей, и при них и даже при их сыновьях «понятия о князе, как о территориальном владельце, хозяине какой-либо части Русской земли, имеющем постоянные связи с владеемой территорией, еще не заметно». Такое положение сложилось не случайно, поскольку, на взгляд историка, «Ярославичи в значительной степени оставались еще тем же, чем были их предки IX в., речными викингами, которых шедшие
из степи опасности едва заставили пересесть с лодки на коня». Поэтому они видели в себе «не столько владетелей и правителей Русской земли, сколько наемных, кормовых охранителей страны, обязанных "блюсти Русскую землю и иметь рать с погаными"» [4, с. 178]. Вывод его был не случаен. Он соответствовал тому, что важнейшей функцией княжеской власти Ключевский считал оборону страны.
Такой взгляд предопределял представление о единстве княжеского рода. Он также имел свое неизбежное последствие в выводе о формировании традиций установления связи между князем и землей, права на которую он получал от вышестоящего князя-сюзерена, и которая рассматривалась после этого акта в качестве его волости. Они заключались в том, что в то время сложился порядок, когда «отдельные князья временно владели теми и другими частями земли»[4, с. 176].
Одной из важнейших предпосылок перехода к новому, удельному порядку В.О. Ключевский считал географический фактор. «Удельный порядок» им выводился «из политических следствий русской колонизации Верхнего Поволжья при участии природы края» [4, с. 353]. Установлению его также содействовали, по его мнению, факторы генеалогического порядка. Выражались они в том, что размножение «княжеской линии» с неизбежностью вело к тому, что приходилось «все более дробить свою наследственную вотчину», и «княжеские уделы распадались между наследниками на микроскопические доли» [4, с. 354].
Также Ключевский отметил исключительно важное политическое следствие удельной системы. По его мнению, «при раздельности владения» в отличие от Киевской Руси князья оказывались «неспособными к дружным и плотным политическим союзам», а удельный князь «привыкал действовать особняком, во имя личных выгод»[4, с. 355 - 356].
Существенное отличие удела от исторически более ранней волости Ключевский видел в сочетании в уделе московского периода правового, политического и экономического содержания. Право на удел определялось тем, что князь получал его «по личной воле отца, брата или другого родственника». В пределах удела у него была «державная власть», которая в свою очередь получала экономическую реализацию через «доходные статьи его вотчинного хозяйства». Конечно же, такое положение оказывалось возможным, как подчеркивал Ключевский, только в обществе, «где не проводят границы между частным и публичным правом» [4, с. 358]. Замечание представляется исключительно точным. Отсутствие четкого разграничения между частным и публичным правом, между сферой государственного управления и положением князя как вотчинника сказывалось и в удельный период, и в сменившем его едином Московском государстве.
Особое внимание в историографии к уделам и удельной системы было актуализировано в советской историографии на последней стадии ее развития, когда проблемы политической истории страны стали вызывать первостепенный интерес. Сущность процесса ликвидации удельной системы В.Б. Кобрин выра-
жал как «превращение бывших уделов ... в боярщины» [5, с. 56]. Уделы, таким образом, самим фактом своего существования выражали и подчеркивали суверенный характер своих владетелей. Постепенная ликвидация уделов в Русском государстве с его точки зрения являлась длительным и исторически сложным процессом. Содержание его он видел очень определенно: «Постепенное и последовательное ограничение власти ранее независимых князей, превращение их из вассалов в подданных, а их прав на землю из княжеских в вотчинные». По его словам, «это был один из путей политической централизации» страны. По мере развития в Московской Руси этого процесса происходило снижение уровней князей и их поземельных прав. Он подчеркивал, что «менялся характер землевладельческих прав князей по мере их превращения в великокняжеских вассалов, а затем в подданных, как постепенно их собственность приобретала черты обычной собственности» [5, с. 49].
С характерной для него исключительной способностью к образности исторического мышления Кобрин нашел в истории русского искусства середины XVI в. яркий образец, позволяющий представить историческое значение уделов в истории страны. Видел он его в творении зодчих Бармы и Постника, создавших собор Покрова на Рву, или Храма Василия Блаженного, выразившего идею единства совершенно разных русских земель [5, с. 49].
В.Б. Кобрин не прибегал к употреблению понятия «удел» с частотой, которая присуща трудам русских историков XIX - начала XX в. или современных российских историков, и не случайно, поскольку в этом сказались традиции советской историографии, для которой политическое содержание процесса объединения русских земель оказалось на периферии исследовательского внимания по сравнению с его экономическим и социальным содержанием. Тем не менее политическую сущность этого процесса ему удалось выразить с точностью, лаконичностью и в то же время с глубокой художественной образностью, которая является органичной составной частью его исторического мышления. Ему удалось создать научное представление об уделах как о переходной, исторически преходящей форме феодального землевладения и феодального властвования.
Тем не менее рассуждения Кобрина при всей их глубине не исходили из учета типологического разнообразия форм уделов в Московском государстве. А.Л. Юрга-нов подчеркивает принципиально важное положение, относившееся к уточнению научного понятия об уделах в свете представления о них в культуре политических и межличностных отношений на Руси XV - XVI вв. Оно относится также к иерархии уделов. «Владения служилых князей великокняжеская власть никогда не считала "уделами" - частью великокняжеской семейной собственности», - пишет ученый. При этом он также указывал, что «пожалованная вотчина внутри себя могла делиться на собственные уделы. Но эти уделы имели отношение только к собственной отчине - первоначальному отцовскому владению» [6, с. 148]. Следовательно,
наделение уделами относилось только к членам семьи великого князя. Возникает вопрос, можно ли тогда считать, например, уделом крупное владение князя Василия Ивановича Шемячича, не являвшегося членом семьи великого князя московского Ивана III? В контексте данного утверждения Юрганова вроде бы и нет. Как представляется, однако, сам историк мог допускать признание подобных феодальных владений уделами. Несколько ниже он подчеркивал: «В средневековой Руси существовало два варианта удельно-вотчинной системы: обычный и великокняжеский». Он указал на их различия. «Удельно-вотчинная система в обычном варианте была амбивалентна, ибо осуществлялась в процессе постоянного деления и консолидации». Иной смысл имела великокняжеская удельная система. Она была направлена, по словам Юрганова, «на закрепление семейной собственности как государственной», причем «в соответствии с этим обстоятельством осознавалось и понятие "отчины" великого князя как территории Русского государства». В то же время им указывалось на существование для обоих вариантов общей культурно-исторической основы. «Генетическое единство двух этих вариантов проявлялось в системообразующей функции, обеспечивающей целостность государственно-политического и экономического устройства» [6, с. 170].
Следовательно, на взгляд Юрганова, удельная система была явлением исключительно сложным. Она сложилась на Руси исторически и включала в себя как уделы членов великокняжеской семьи, раздававшиеся великими князьями, так и уделы, полученные без великокняжеского пожалования в силу существовавших ранее межкняжеских отношений. Она, кроме того, не вполне соответствовала взглядам на уделы великих князей московских и великокняжеской семьи, признававших за уделы только то, что было дано великим князем своим ближайшим родственникам. Вместе с тем уделы в условиях того времени представляли собой довольно надежное средство обеспечения внутреннего единства страны. В этом, однако, была заложена внутренняя противоречивость, поскольку удельный князь обладал чертами суверена, что противоречило идее политического единства русских земель, ставшей главенствующей идеей политики на всей территории русских земель московских великих князей, что совершенно очевидно. Великие князья московские не могли терпеть никакого иного суверенитета в пределах русской земли, кроме своего собственного. Это и послужило предпосылкой осуществления ими политики ликвидации уделов в стране за период от последних лет княжения Василия Темного до царствования Ивана Грозного. Для московской власти не имела значения принадлежность данного владения к уделам ближайших великокняжеских родственников
или лицам, не входившим непосредственно в состав великокняжеской семьи, к братьям великого князя.
Таким образом, в отечественной историографии средневековой Московской Руси понятие уделов имеет весьма широкое толкование. Смысл, который вкладывался в него, заключался в том, что удел представлял собой форму феодального землевладения, характерную для этого периода отечественной истории. Выделялся он не на родовом праве, распространенном в более ранний, киевский период, но на семейных разделах в княжеских семьях. Удел, что особенно важно, обладал признаками суверенитета, но ограниченного, поскольку сохранялась зависимость удельного князя от великого князя московского. Производным от слова «удел» является распространенное в историографии понятие «удельная система», выражающее обобщение, для которого имеются самые серьезные основания. Определяется оно, во-первых, распространенностью удельных порядков в стране и, во-вторых, тем, что характерные для этой системы основы, когда князь-суверен в своем уделе был одновременно вотчинником, пережили удельный период и сохранились в Московском государстве. В этой связи есть основание для вывода, что удельная система после своей гибели сохранила после себя такое последствие, которое сказывалось в дальнейшем на внутренней жизни в стране не только в течение XVI в., но и после Смуты, по крайней мере, при первых царях из династии Романовых. Наконец, ликвидация уделов, представлявшая собой постепенно развивавшийся в XV - XVI вв. процесс, который привел в конечном счете к объединению страны вокруг Москвы, установлению единовластия и самодержавия, превращению прежних удельных князей в вотчинников, полностью политически зависимых от московского государя.
Литература
1. Павлов-Сильванский Н.П. Феодализм в Древней Руси // Феодализм в России. М., 1988. С.3 - 149.
2. Кавелин К.Д. Взгляд на юридический быт Древней России // Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. М., 1989. С.11 - 67.
3. Кавелин К.Д. Мысли и заметки о русской истории // Там же. С.171 - 255.
4. Ключевский В.О. Курс русской истории // Соч.: в 8 т. М., 1956. Т. 1. 427 с.
5. Кобрин В.Б. Власть и собственность в средневековой России (XV - XVI вв.). М., 1985. 278 с.
6. Юрганов А.Л. Категории русской средневековой культуры. М.,1998. 448 с.
Поступила в редакцию 25 ноября 2009 г.
